Ад закрыт. Все ушли на фронт

Андрей Буровский, 2011

Новый военно-фантастический боевик от автора бестселлера «„Прогрессоры” Сталина и Гитлера»! Продолжение тайной войны против «мировой закулисы», толкающей человечество в ад революций, блицкригов и лагерей смерти! Агенты Шамбалы против Приората Сиона, оккультного Рейха и кроваво-красной магии СССР!

Глава 3

Жаркий Париж

И опять стало очень темно. В пещере понятно почему… А тут?! Вроде еще ясный день… Но там, где очутились друзья, тоже царила кромешная тьма. Опять пещера?! Нет… Тут было не так темно, как в пещере… и не как ночью в подвале шато… Стоило глазам привыкнуть, и уже получалось что-то разглядеть; даже сочился откуда-то сверху тоненький, еле заметный лучик света. И к тому же отвратительно воняло.

Вальтер стиснул в руке пистолет:

— Я вообще не вижу тут выхода!

Петя видел — друг откровенно занервничал; видеть психующего Вальтера само по себе было забавно и странно. Особенно потому забавно, что Петя уже начал понимать, где они, и его невольно разбирал смех. Глаза привыкали к темноте… Все верно! Начали угадываться какие-то стеллажи, на них банки, груды нелепых узлов и ящиков на полу… Круглые зеленые глаза полыхнули высоко над друзьями, на стеллаже.

— Ты заметил?!

Шипящий вполголоса Вальтер уже вел стволом в сторону глаз; не дай бог додумается выстрелить!

— Вальтер, ты что?! Кота не видел?

— Кота?!

— Ну да… обычного домашнего кота.

Вальтер замер безмолвной статуей: напряженная бесшумная фигура, еле угадываются черты лица в темноте.

— Вальтер, а у вас в замке есть подвал?

— Подвал?

— Да… Подвал, в котором хранится всякое ненужное барахло?

— Наверное есть… А что? Ты хочешь сказать, мы в подвале?!

— Ну да… Такие бывают и под домами на много квартир.

У Вальтера даже челюсть отвисла… Ствол уплыл в сторону и опустился.

— А воняет почему?!

— Потому что нагадили кошки…

Вальтер стал вполголоса произносить нехорошие фразы, в которых причудливо сплетались гром, молния, черти и шлюхины дети. А Петя уже искал, и довольно легко нашел выход: хлипкую деревянную дверь, запертую на плохонький замок. Он нажал, ощущая податливость плохо сколоченных досок… Дверь сразу же заскрипела, подалась.

Темный прохладный коридор, в него выходят двери других подвалов. Точно такой же коридор видел Петя под множеством питерских домов… Разве что тут было потеснее. Вот и выход: щелястая дверь, сквозь щелки лупят снопы яркого полуденного света. Дверь никто и не думал запирать.

Друзья стояли в тесном внутреннем дворике, между высокими стенами. Опять волна смрада, но уже совершенно другого: соседство мусорных баков. Петя озирался, никак не в силах определить, где же выход… Его взгляд уперся в открытое окно. Из окна второго этажа в упор смотрела на друзей, опиралась умопомрачительной грудью на подоконник перезрелая красотка… Не расплывшаяся, но такая… Несколько избыточная плотью. Круглые, как у совы, глаза красотки внимательно наблюдали, рот улыбался. Поймав Петин взгляд, красотка в пестром халате заулыбалась еще сильнее, помахала рукой. Спросить у нее? Но Вальтер уже тянул мимо, в какую-то дверь…

— А ты откуда знаешь, что сюда?!

— Потому что это внутренний дворик… Выходят в него из подъезда.

Ныряя в дверь, Петя оглянулся… и тут же смущенно отвел глаза: красотка стояла выпрямившись, халат распахнулся… Красотку мало волновало, что выпирала грудь под тонким полотном ночной рубашки. Но она уже не улыбалась.

— Вальтер, ты что тут делаешь?!

Вальтер задумчиво осматривал почтовые ящики, словно никогда не видел ничего подобного.

— У нас какая квартира? Литера E? Так ее в этом подъезде нет…

Петя еще раз убедился — Вальтер из этого мира, из Европы.

— С улицы должен быть еще один подъезд!

Улица шириной метров десять, при высоте домов в шесть этажей больше всего походила на щель, возле земли всегда полутемно. Вывески на незнакомом языке, велосипеды. Какой-то очень ф р а н ц у з с к и й господин в высокой шляпе, с длинными усами.

Все это Петя видел буквально одним глазком, считаные мгновения, — пока Вальтер звонил и беседовал о чем-то с дородной теткой… чем-то тетка напоминала виденную в окне… Но та тетка сперва улыбалась, а потом почему-то перестала. А эта наоборот: хмурилась, пока Петя нырял в полутьму соседнего подъезда, а после этого расплылась во весь рот. Полился поток булькающих звуков… Петя был не в силах понять хотя бы, где кончается одно слово и начинается другое. Петя понимал, что эта тетка — консьержка, она проверяет, кто куда идет, и открывает дверь. Но консьержек до сих пор он не видел и не очень был уверен, что они на самом деле существуют.

А Вальтер уже тащил его по лестнице. «Он тут как рыба в воде»… — ошарашенный темпом, подумал Петя про друга.

Лестница тоже была очень ф р а н ц у з с к о й, эта широкая лестница с коваными решетками… Сколько таких лестниц повидал Петя в Петербурге, а все же именно эта от них отличалась… Он сам не мог объяснить, чем, но разницу отметил очень четко.

Петя ступил на верхнюю площадку — а Вальтер уже беседовал с открывшей горничной — смешливой, хорошенькой, в полосатом платье… Петя только слышал про такие и вообще в существовании горничных был уверен не больше, чем в существовании консьержек.

Жертва эксплуатации? Но «жертва» вела себя независимо, даже несколько развязно, на вкус Пети: вовсю стреляла глазками, тараторила без перерыва. Вальтер щелкал каблуками, старательно вязал французские слова (у него начало и конец слова Петя слышал), — а красотка задержала на Пете взгляд… Это был взгляд, от которого сердце Пети почему-то затрепетало и ушло в пятки… «Как самолет в воздушной яме…» — подумал Петя. Взгляд повторился… Еще раз… снова и снова сердце у Пети срывалось в штопор, как скоростной лифт в недра Шамбалы.

Девушка двинулась куда-то, парни за ней.

— Нас велено провести сразу… Как появимся, — шепнул Вальтер.

Стоило бы обратить внимание на гравюры на стенах, на дорогие обои в коридоре… наконец, на роскошную люстру… Петя же видел только узкую, как у подростка, спину девушки. Кровь так стучала в виски, что трудно было различить внятный шепот Вальтера под ухо. А стрекотание горничной по-прежнему сливалось в нечленораздельный поток звуков.

И профессора Петя разглядел не сразу… Потому что на пороге комнаты девушка пропустила его вперед, тяжелая грудь проехала по его руке… Петя задохнулся, кровь бросилась в лицо. Парень искоса взглянул на девицу, встретился с веселыми шальными глазами… И сердце опять ухнуло вниз, звон крови в ушах не давал ничего слышать.

А Вальтер уже жал руки профессору д`Антркасто. Да! Это был настоящий профессор! Высокий, красивый, полуседая грива на плечах. Профессор и дома был в бархатном коричневом пиджаке, с шейным платком вместо галстука. Рассеченное морщинами аскетичное узкое лицо, проницательные умные глаза — две блестящие ягоды терна. Лилась быстрая французская речь.

— Впрочем, — отнесся профессор к Петру, — я вижу, вы плохо понимаете французский…

— Я его совсем не понимаю…

— Русский?! И не знаете французского?!

— Он из эсэсэсэра… — мягко напомнил ему Вальтер.

Кристоф д`Антркасто все равно выглядел ошарашенно.

— Я понимаю по-немецки… И по-английски…

— Весь мир говорит на французском! — отрезал профессор. — Это вопрос общей культуры. Но мы, конечно, будем общаться на знакомом вам обоим языке… Итак, мой друг Жан Дуч уже не существует в этом мире…

Профессор размашисто перекрестился, поцеловал стоящее на столе распятие: большое, почти в метр, темного дерева. На какое-то мгновение он встал, опустив голову: поминал погибшего друга. И все, он уже опять работал.

— Значит, так… Сейчас вам покажут, где вы будете жить. У меня часто бывают люди, прислуга надежна. Сейчас мы пообедаем, я познакомлю вас с еще одним очень полезным человеком… Потом вы можете изучить материалы, можете отдыхать. А можете идти делать свои дела в Париже… У вас ведь есть в городе дела?

— Есть… Лучше мы сделаем их сразу после обеда, а материалы посмотрим ночью.

Петя только кивнул головой вслед словам друга: Вальтер спланировал правильно. Д`Антркасто наклонил большую косматую голову. Наклонил и тут же позвонил в колокольчик на столе. Впорхнула прежняя горничная. Она смотрела только на профессора, но все равно Пете опять сделалось трудно дышать.

— Комната господам готова?

— Да, месье.

— Показать комнату. Обед на три персоны. Прислуживаете вы и Жан.

Петя понимал — профессор не груб, он просто живет в мире, где прислуга — обычнейшее дело. Он отдает безличные распоряжения, глядя поверх головы, потому что так и положено. Петя старался видеть и слышать хозяина дома… внимание плыло, раздваивалось, потому что девушка опять вела его по коридору… Правда, вести было особенно и некуда — два шага.

— Проходите, месье…

Девица пропускала Петю, вжалась в стену. Она чуть-чуть подалась вперед… очень мотивированно подалась. Тяжелая грудь впечаталась в Петино плечо. Глаза девушки оказались сантиметрах в двадцати от повернувшихся Петиных глаз.

— Ах, извините, месье, я бываю такая неловкая…

При всем желании, даже зная язык, пунцовый Петя не мог бы ответить: из горла рванулся какой-то сдавленный хрип. Вальтер хмыкнул, за руку вдернул его в комнату.

Комната оказалась: две кровати, между которыми еле можно пройти, две тумбочки в головах. На каждой тумбочке — кувшин и миска для умывания. Даже в Шамбале не видел Петя таких тесных комнат. И в купе тоже было просторнее.

— Не повернуться…

— Эта комната еще очень даже просторная… комната для самых близких гостей. Думаю, спальня профессора не больше, в комнатах прислуги куда теснее. В квартире две большие комнаты: библиотека и столовая.

— Я думал, богатые люди живут в целых домах, в больших квартирах…

— Петя, я понимаю, ты ничего не видишь, кроме Жаннетт… но ты все же будь повнимательнее, а?

— И что же я пропустил?!

— Квартира, в которой мы находимся, — только часть квартиры в доме, который построили лет двести назад. Кованая решетка балкона… помнишь?

Петя неуверенно кивнул.

— Так вот… по балкону видно, что квартиру разделили на две. Люди, одинаковые по богатству, стали довольствоваться жильем потеснее, чем два поколения назад.

— А умываться… Умываться вот из этих кувшинов?!

— А ты думал? Отлично умоемся.

Вальтер говорил с юмором: видно, что ему весело от недоумения Пети. Все-то для него здесь привычно: и тесная комната, и умывальный кувшин.

— Понимаешь… Я привык умываться под струей воды. Тут же не успеешь умыться, а вода уже кончилась.

— А ты налей в таз, сколько надо. Налил — и мойся себе.

— А куда сливать грязную воду?

— Потом прислуга сама сольет.

— А я так и буду мыться в грязной воде?!

— Так это же твой собственный кувшин и твой таз! Там только твоя собственная грязь. Курсантом я летом мылся в речке, а вот зимой — в общем тазу. Таз был на десять человек. Один умоется, потом второй, третий… Седьмой умывается уже в черной воде.

Чистоплотный Петя содрогнулся.

Вальтер говорил весело, почти смеялся, а у Пети что-то ломалось в сознании. Он привык, что умываются в текущей воде и что воду не надо экономить. В России из рукомойника, под струйкой, умываются даже в деревне.

И еще он привык считать, что в Европе — цивилизация… культура… Нам в России надо еще расти до этой культуры… Париж — это же город-светоч! Город, в который всю жизнь стремился Пушкин… Город Парижской коммуны… Центр самой прекрасной в мире Франции… А в нем, оказывается, профессора моются так, как в России не будет умываться даже его сосед по коммунальной квартире, всегда вонючий пролетарий Запечкин.

— И у тебя в замке тоже такие кувшины?!

— Петя, ты подумал? Ну кто же будет проводить в замке водопровод?

Действительно… Замок — это тоже такая деревня…

— Хватит изучать собственную кровать! Пошли, зайдем еще в одно место…

В «одном месте» стоял унитаз, но без малейших признаков слива. И здоровенный бачок. В полнехоньком баке плавал здоровенный черпак.

— Ага… — Понятливый Петя осваивал заграничную премудрость. — Это в смысле, черпаком все и сливать?

— Можно самому и не сливать. Прислуга сливает, Жаннета твоя и сольет.

— Она не моя!

— Твоя, твоя… вон как смотрит. Я и так и эдак, а девушка все на тебя и на тебя… Сегодня у тебя будет самое настоящее парижское приключение.

Петя не выдержал и покраснел. Он, конечно же, слил за собой сам — его Жаннета или не его, еще посмотрим… но не надо за ним сливать девушке.

Обед был таким же парижским и таким же странным, как эти кувшин и бачок. Петя сидел в комнате с гравюрами на стенах, тяжелые шторы создавали полумрак, гасили шум проезжей улицы. На белоснежной скатерти — прибор с двумя ложками, тремя вилками. Петя понятия не имел, какую из них для чего использовать. Он просто наблюдал за другими — что именно они берут и когда. Вальтер брал большую серебряную ложку с монограммой? И Петя брал такую же ложку. Профессор брал широкую вилку с короткими зубьями? И Петя хватал точно такую же. Не промахнулся Петя! Не промахнулся потому, что упорно не делал того, чего бы до него не делали другие.

А то вот стояла на столе перед каждым чаша с водой. Вода пахла чем-то вроде лимона, а пить хотелось все сильней, просто неимоверно. Петя все примеривался к чаше, но никто из таких же точно чаш не пил… И хорошо, что Петя не попил этой лимонной воды, а то после второй перемены блюд профессор вдруг окунул в воду пальцы и вытер салфеткой. Вот оно! Вода-то для мытья рук после жаркого! Петю жаром обдало при мысли, что он мог выхлебать воду из своей чашки.

Как не походил весь этот обед на все знакомое Пете! Прислуга в белых перчатках разносила еду… Петя не умел принять тарелку, зазевался… И к лучшему, потому что Жаннета сама ловко поставила перед ним суп, потом второе. Всякий раз она ухитрялась прикоснуться к Пете — и руками, и грудью. Всякий раз у Пети становилось сухо во рту, а мышцы живота подтягивались сами собой, но он все же внимательно слушал: очень уж важные и увлекательные речи звучали за этим столом.

Полноценными участниками обеда оказались еще громадные коты: рыжий и черный. Накрыли им, правда, не на столе, а рядом, на пуфике, поставили каждому по три миски разного размера. Коты так аккуратно лакали суп, так по-французски деликатно ели жаркое, что Петя не удивился бы, найдя у котов в лапах вилку и нож.

— Ромей! — представил черного кота профессор, и Пете показалось: котище ему вежливо кивнул. — А знаете, почему Ромей? Потому что такие черные коты пришли из Италии, их к нам завезли римляне.

— Норманн! — представил он рыжего: рыжих завезли из Скандинавии.

Четвертым за столом сел гость профессора, небольшого роста, средних лет жилистый дядька. Одет в штатский костюм, но во всей подтянутой, крепко сбитой фигуре, в четком, выкованном лице сразу чувствовался офицер.

— Не надо, месье Селье… Обращайтесь ко мне Франсуа… Если вам неловко, пусть будет месье Франсуа.

По словам месье Франсуа, он сам и такие, как он, недавно остановили в Париже революционный переворот.

— А начал его ваш, Пьер, соотечественник, эмигрант из России… — рассказывал Франсуа. — Это сын зубного врача из Киева, Александр Стависский. У него уже в России было три судимости, он даже у отца крал золото для зубов. Большинство эмигрантов очень нуждались, но вот семейство Стависских и во Франции себя чудесно чувствовало. Стависский сделался даже экспертом в полиции — экспертом по России, представьте себе! Жулик жулика видит издалека, не слыхали такую поговорку?

Петя кивнул.

— Ну вот! Стависского продвигал префект парижской позиции, корсиканец Дан Кьяп… кумиром у него был Наполеон, а мечтал Кьяп о диктатуре… с собой в роли диктатора, конечно! Для начала Кьяп наводнил всю полицию своими земляками и сторонниками. Политика — дело не дешевое, а где взять денег? Где! — вскричал Франсуа, картинно разводя руками.

Петя пожал плечами: он тоже не знал, где взять деньги.

— Все знают, что Кьяп вовсе не даром покрывал, как мог, откровенного жулика Стависского. Потом всплыло, что «помогали» Стависскому и члены правительства, и члены Национального собрания… Тоже не даром, конечно!

А Стависский заключил с мэрией Парижа договор на строительство жилых домов. Под контракт выпустили заем на сто миллионов франков… То есть должны были выпустить на сто миллионов… До сих пор никто не знает, на сколько выпустили, но доподлинно известно: уже когда Стависский объявил себя банкротом, он вроде бы присвоил порядка шестисот пятидесяти миллионов франков… вроде бы потому, что, может быть, денег он украл и намного больше… Кто знает?

— Значит, все-таки Стависского поймали? — перебил Вальтер.

Франсуа замотал головой.

— Как чаще всего и бывает, правду первыми прознали журналисты. Сенсационные разоблачения афер «месье Александра» шли на первых полосах всех французских газет.

— А Стависский сбежал за границу! — понимающе заулыбался Вальтер.

— Нет… Он до последнего надеялся, что высокие друзья защитят… И протянул время, пока даже Кьяп ничего сделать уже не мог. Только полиция не арестовала преступника, полиция нашла свежий труп. Официально заявили про самоубийство, но журналисты быстро разнюхали: милейшего «месье Александра» застрелил полицейский агент Вуа. Застрелил — и бесследно исчез.

Вальтер шутовски сдвинул ладоши:

— Думаю, месье Вуа уже никогда не найдут!

— Я тоже так думаю… Но история Стависского вызвала натуральный политический кризис. У нас и до того кабинеты министров менялись как в калейдоскопе. А тут офицерские организации провозгласили «Поход на Париж»: пора менять это прогнившее правительство.

— Вы хотели сделать, как у нас, в Германии?

— Ваш опыт нам не годится… Мы привыкли к законности, к порядку.

— Гитлер принес Германии порядок!

— У нас так не пройдет… Про Францию говорят, что ее образуют сорок миллионов французов… Ничего подобного! Франция распадается на сорок миллионов французов. Вы просто не представляете нашей политической пестроты.

— У нас тоже масса партий, политических групп и группок.

— О-ля-ля! Не стоит сравнивать. Кривые улички Парижа помнят еще королей и их министров в напудренных париках, членов придворных партий. А сейчас по тем же уличкам ходят сторонники Троцкого, которые собираются строить коммунизм на основе самой передовой науки… А есть другие сторонники Троцкого, которые приносят огненные жертвы германскому богу Одину. По тем же парижским уличкам бегают коммунисты — сторонники Сталина, и другие коммунисты, которые тяготеют к германскому нацизму, и коммунисты-демократы. А есть еще и анархисты, у всех них отдельные организации… Анархисты то ли десяти, то ли двадцати направлений, и все они воюют друг с другом. А есть еще и социал-демократы примерно двенадцати разных направлений.

— Ну есть же какие-то общие правила…

— У вас есть, а вот во Франции — нет!

Франсуа Селье засмеялся, откровенно довольный тем, какая Франция особенная, отпил немного вина. Он огляделся с такой гордостью, будто сам придумал все эти организации, несущиеся в бешеном танце.

— Но вы-то кто? — спросил Петя. — Вы — фашисты?

— А кто такие фашисты? Одни из нас хотят сделать так, как в Италии, — там фашизм вырос из социализма.

— Социализма?! — изумился Петя.

— Вас это так удивляет? Когда Муссолини спросили, в чем суть его движения, он рявкнул: «Это улучшенный вариант социалистической революции в России!» А его самая любимая женщина была анархистка из богатой еврейской семьи, Анжелика Балабанова.

— У Муссолини было множество любовниц, — внес уточнение профессор.

— Но не все любовницы имели на него влияние, а Балабанова имела, — проницательно заметил Франсуа. — Так вот: одни фашисты хотят сделать, как в Италии. Другие — как в Испании, у генерала Франко. Это тоже фашизм, но скорее аристократический, чем социалистический. Третьи хотят восстановить монархию и сделать, как в Венгрии у адмирала Хорти. А есть и такие фашисты, которые ближе все-таки к нацизму. Между прочим, это почти коммунисты.

— У нас тоже есть нацисты, которые вышли из коммунистов… Мы их называем «бифштексы».

— Почему «бифштексы»?!

— Потому что они коричневые сверху и красные внутри, — заулыбался Вальтер.

Франсуа хорошо, весело засмеялся. Профессор гулко захохотал. Петя зябко повел плечами: рушился еще один важный для него стереотип.

— Удивляетесь? — отнесся именно к нему Франсуа. — А коммунист Жак Дорио, сын рабочего, давно хотел создать Народный фронт: всех левых объединить. Он и Сталину это предлагал. Как вы думаете, почему отказал Сталин?

Петя пожал плечами. Он уже ни в чем не был уверен.

— А потому, что коммунисты Франции — в основном сторонники Троцкого. Сталин боялся такого фронта… И тогда рабочий сын Дорио все равно создал левый Фронт, — и националистический, и социалистический одновременно… Такой… «бифштексовый». Его тут же исключают из коммунистической партии. Ведь наша компартия — давно на содержании Коминтерна, то есть Советского Союза. Что в Москве скажут — то и сделает.

— С такими фашистами у вашей организации нет ничего общего! — уверенно тряхнул профессор полуседой гривой.

— Конечно, нет… Я просто объясняю молодым людям, до чего все не так просто в Прекрасной Франции.

— Так чего же вы хотели? Вы, именно вы? Ваша организация? — Вальтер даже подался вперед, он чуть не пронес кусок жаркого мимо рта.

— Мы хотели, чтобы правительство ушло… И передало власть нашим лидерам — таким, как граф де ла Рокк…

— Де ла Рокк? У нас писали, что он фашист и аристократ…

— И то и другое — чистейшая правда. Граф де ла Рокк — из старой титулованной семьи, его предки служили королям. Он не сделал потрясающей карьеры, дослужился до скромного чина подполковника… Но трудно описать, какой моральный авторитет он имеет.

И вы правы, он фашист, сторонник объединения нации, а не споров и ссор всех со всеми. Когда де ла Рокк позвал офицеров, тридцать тысяч человек стояли на площади перед резиденцией правительства, Бурбонским дворцом. Правительство заседало, депутаты толкали речи… А сами бросили на нас полицию. И мы ушли… Мы французы. Мы не хотели стрелять в других французов.

Франсуа усмехнулся. Усмешка получилась нехорошая.

— Вот, посмотрите… Этим мы остановили полицию…

Профессор жизнерадостно ухмылялся. Вальтер взял тяжелую трость, осмотрел… Недоуменно пожав плечами, передал Пете. Петя тоже не очень понимал, как такой тростью можно остановить вооруженных людей. Он вернул трость Франсуа, сделал вопрошающее лицо.

— А вот…

Франсуа Селье нажал незаметную кнопочку, на конце трости выскочило изогнутое лезвие самого устрашающего вида.

— Такими бритвами стоящие впереди подрезали поджилки лошадей… Лошади падали, сбивали других, мешали добраться до нас. Но мы не убивали полицейских! Полицию стали убивать красные, когда их отряды вышли на улицы. А мы ушли.

— Вы сами отдали власть! — выкрикнул Вальтер. — Надо было войти во дворец, разогнать правительство и создать свое.

— Мы во Франции, господа. У нас — законность. Мы не хотим гражданской войны. И так левые газеты призывали всех французов выйти на демонстрации под лозунгом «Против фашизации демократического государства».

— Тогда образовался левый «Народный фронт», — пожал плечами Вальтер. — «Народный фронт» взял власть, которую вы сами выпустили из рук!

— Да. Но мы не допустили гражданской войны. Что такое гражданская война, пусть лучше расскажет нам русский.

Селье кивнул головой в сторону Пети. Петя помотал головой:

— Гражданскую войну я помню плохо… Я был тогда еще совсем маленький…

Но Петя отлично помнил, как висели люди на деревьях по всем бульварам Севастополя, как их убивала пьяная дикая вольница. Он понимал логику, по которой надо было любой ценой предотвратить нечто подобное.

Прислуга стала разносить жаркое. Профессор наливал себе вина… Петя видел, что тут каждый наливает и пьет, что хочет, независимо от остальных. Он налил себе рубинового вкусного вина: не выпить хотелось, а пить.

— У нас тоже была гражданская война, — опять возразил Вальтер. — Она длилась долго, с самого конца мировой войны и до прихода к власти Гитлера… В конце концов мы ее выиграли: не дали красным захватить власть.

— Тогда и у нас была гражданская война… Французская гражданская война… только она получилась очень короткая, всего недели на две. Мы просто стояли… Стояли и молчали. Стоим, курим, а у каждого на правой руке плащ, и под плащом угадывается ружье… Некоторые и открыто ружье держат, но никто не стреляет. Стоим, смотрим…

Франсуа усмехнулся; ухмылка опять получилась недобрая. Петя почувствовал, что он бы сто раз подумал перед тем, как подойти близко к вооруженному Франсуа. Очень хорошо, что это «свой».

— А на мостовой проведена белая черта, мелом, — продолжал Франсуа. — Толпа остановилась у черты… Орут, красными тряпками махают! «Долой!» — кричат — «Долой белогвардейских горилл! Да здравствует социалистическая республика! Долой правых! Долой!». А черты никто не переходит.

— А если бы перешли?

— Тогда мостовые Парижа опять окрасились бы кровью французов. Как в далеком тыща восемьсот семьдесят первом. Но в том-то и дело — черты красные не перешли.

— Но власть вы им отдали! Это главное.

Франсуа развел руками.

— Пока отдали. Правительство Леона Блюма даже запретило наши организации. А мы их тут же опять создали под другими названиями.

Профессор весело захохотал.

— Этих ребят не уничтожишь!

— Да! — Франсуа говорил с явной гордостью. — Граф Жан-Франсуа де ля Рокк создал организацию из шестидесяти тысяч членов. Организация разбита на отряды, и у каждого — свой склад оружия. Все шестьдесят тысяч готовы выйти на улицы по приказу своего руководства. Мы отобьем любую атаку красных. Но мы не хотим стрелять во французов.

Петю заинтересовало другое…

— Позвольте! Но ведь сами же французы довели страну до бунта?! Ладно, Стависский — русский эмигрант…

— Еврейский эмигрант, — мягко поправил Франсуа. — Русская эмиграция очень плохо отзывалась о Стависском.

— Пусть еврейский… Главное, что эмигрант. А Кьяп? А депутаты и члены правительства?

— Конечно, это были французы… Очень плохие французы. Точно такие же скверные, подлые люди, какие в России довели до революции в тысяча девятьсот семнадцатом.

— Подонки везде одинаковы! — вмешался красивый, грохочущий баритон профессора. — Это нормальные люди в каждой стране чем-то отличаются от других. Этим они и интересны друг другу, все народы и все люди — что они разные! А негодяи, воры, проститутки, революционеры — они серые, как мыши, и везде одинаковы. Французских подонков вы никак не сможете отличить от русских, немецких или персидских!

Принесли десерт: какой-то вкусный мусс в красивых чашечках. Рука и грудь Жаннеты опять скользнули по плечу Пети… Было так интересно, что он почти не обратил внимания. Девушка бросила на Петю недоуменный взгляд… Петя одновременно посмотрел на девушку, продолжая слушать речи Франсуа, и тут же, не успев перевести взгляда, поймал веселые, все понимающие глаза Профессора. Ему стало и неловко, и смешно.

— Если вы придете к власти, вы перебьете плохих людей?

— Нет, — засмеялся Франсуа. — Нет… Мы лишим их возможности делать гадости всем остальным… Например, возможности обогащаться за чужой счет.

— Так ведь Гитлер сделал именно это! — вмешался Вальтер. — Он лишил спекулянтов и преступников возможности получать громадные деньги за счет народа!

— Так же точно говорил американцам Рузвельт, а итальянцам — Муссолини. Разница в том, что Муссолини не только болтал. Перебить придется не их… И не дураков с красными тряпками.

Впервые за время разговора в голосе Франсуа прозвучала нешуточная злоба.

— Мы их уже семь веков не можем перебить, — серьезно ответил Профессор.

— Коммунисты не существуют так долго, — засмеялся Вальтер.

— Братья Сиона существуют, — отрезал Франсуа. — Коммунисты воображают, идиоты, что кому-то нужны их красные тряпки и бредни про равенство. А нужно от них только одно — сеять смуту.

— Похожие вещи говорил нам и Жак Дуч…

— Жак Дуч был умнейшим человеком… — заверил Профессор. — Я не слышал ваших разговоров с ним, но сразу скажу: принимайте всерьез все, что вам говорил Жак Дуч. Что бы вы ни затевали, кто бы вы ни были, помните: против нас идет очень опасный враг. Враг опытный, смелый, сильный. Враг, который не стесняется в средствах.

— Про Братьев Сиона господин Дуч нам говорил… Но если честно, мы поняли не все.

— Я подготовил вам материалы… мы, тамплиеры, очень многое знаем. Вам необходимо понять, кто хочет любой ценой увлечь мир в пропасть и зачем. Парни, мне не полагается знать слишком многого про вас — но в любом случае вас послал Бог. Все мы — только орудия Высших сил.

Внесли кофе в таких крохотных чашечках, что Пете сделалось смешно: взрослые люди, а посуда какая-то кукольная. Профессор глухо ворчал, набивая роскошную трубку.

А Франсуа опять заговорил:

— Глупо говорить такое в наше время и людям в вашем положении, но все-таки — очень прошу быть осторожнее. Конечно, люди из моей организации будут охранять вас… мы будем следовать за вами незаметно, мы не помешаем вам. Но и вы не отказывайтесь от охраны. Если к вам подойдет человек… неважно кто. Это может быть продавщица цветов или разносчик газет… Если к вам подойдут и покажут вот такую половинку монетки — слушайтесь этого человека.

Франсуа показал разломанную, неровную половинку монетки в десять сантимов.

— Вторая половинка будет у нас? — деловито уточнил Вальтер.

— Соединять половинки может не быть времени, — очень серьезно сказал Франсуа. — Если вам покажут такую половинку… просто покажут — значит, человек от меня.

Он достал пачку сигарет, кивнул.

Парни поняли, что разговор уже окончен.