Операция Моро

Андрей Борисович Гатило, 2018

Объявлен розыск сотруднкика службы "Хронопсис", подозреваемого в совершении преступлений против человечества. Основные события происходят в 2050 году. Основная тема – противостяние в стиле "Холмс – профессор Мориарти".

Часть первая

Сон разума рождает чудовищ

Глава 1

ЗОВ РОБОТОВ

Человек обычно воздерживается от нанесения вреда другому человеку, за исключением случаев острого принуждения или чтобы спасти большее число людей.

Доктор Сьюзен Келвин

(от имени полковника хронослужбы А.К. Горянова, хроноразведчика второго уровня)

Мы сидим на лавочке в парке.

Странный у нас получается разговор. Или не получается… Я искал подходящую вакансию, искал работу и дал объявление в газету.

По моему объявлению отозвался младший научный сотрудник Ярослав Евстахиевич Климчук, исполняющий обязанности зам.начальника отдела кадров противочумного института, и обрушил на меня огромное количество совершенно непонятной мне информации. Причем сразу, внезапно, без всякой подготовки, и поэтому я немного ошалел. Сижу, помалкиваю, слушаю, а говорит в основном он.

Он предложил мне работу, в институте, но суть его предложения оставалась для меня до конца неясной. Слушаю я его уже около получаса, и меня не покидает ощущение, что мой собеседник или сумасшедший, или… Вряд ли сумасшедший. Только речь у него странная, я многие слова просто не понимаю, и общая тема разговора для меня пока неясна.

Понемногу присматриваюсь к нему и вдруг замечаю, что он закуривает сигарету с фильтром, выудив её из странного вида пачки. Нет, не «БТ», не «Родопи», да и сигарета обычная, но такой пачки я никогда не видел. Твердая картонная, коричневая с золотом. Я всегда курил «Казбек», и прекрасно знал, что можно купить в наших магазинах. Таких сигарет я точно не видел нигде и никогда. Судя по всему, он птица высокого полета, раз курит такие сигареты. Заметив мой недоуменный взгляд, он небрежно протянул мне эту пачку.

— Угощайтесь.

Любопытно… Золотом, большими буквами — «Русский стиль». Ничего себе! Где это такие делают? Америка, Англия или финны что-то придумали… Бумага похожа на финскую, и печать отличного качества.

— Американские? — я возвращаю пачку обратно, взяв себе одну, на пробу.

Мой собеседник щелкает зажигалкой. Газовая, красивая такая, я прикуриваю, по привычке разминая сигарету в пальцах.

Помолчали, покурили. Табак, кстати, не очень, слабоват и кисловат.

— Вы понимаете, что я Вам предлагаю? — наконец спрашивает мой собеседник, отправляя свой окурок в урну.

— Честно говоря, вообще ничего не понимаю, — признаюсь, я действительно почти ничего не понял из его речей.

Он предлагал то ли служебную командировку, то ли сверхурочную работу, я так и не разобрался. Тем более, что его слова до меня не доходили, я буквально не понимал их смысла.

— Я предлагаю перезагрузку Вашей матрицы в другое кибер-направление. Вы сейчас находитесь в 1978 году, в селе Красногвардейском Ставропольского края, и Вы работаете в Доме научно-технического прогресса, так?

Вот как его понять?! И что мне ответить? Он же сам ко мне пришел, и еще спрашивает, работаю ли я там!

— Да, я работаю здесь, в этом самом доме. Сейчас 1978 год, сентябрь месяц, 13-е число. Это я еще помню, я пока ещё в своем уме, если Вы хотите это проверить. Но я ничего не понимаю!

Он умолк, пристально глядя мне в лицо, как будто пытаясь там найти что-то.

Мне даже стало как-то неудобно, что ли… Я вообще никогда не удостаивался такого пристального внимания.

Он быстро раскрыл свой портфель, выудил оттуда что-то наподобие толстой черной папки. Внутри папки оказались клавиши печатной машинки. Да, умеют же где-то делать такие портативные печатные машинки, что залюбуешься. Японская, наверное. Но я не заметил красящей ленты, и бумаги тоже не наблюдалось. Как он собирался печатать? Он нажал кнопочку в самом верху клавиш и уставился в центр пустой крышки.

— Сейчас загрузится… — тихо сказал он, немного нервничая.

Я только пожал плечами. Вдруг в его устройстве зазвучала музыка и включился… Вот не поверите, но у него на коленях заработал настоящий цветной телевизор! Появилась картинка с горами, наверное, будут «Клуб кинопутешествий» показывать. Да, цветной телевизор в портфеле — это просто фантастика, нам японцев не догнать никогда. Интересно, а от чего он работает? На батарейках? И какие там батарейки?

Потом он принялся нажимать клавиши, и на экране появилась моя физиономия. Цветная. Нет, даже не фотография, а цветное кино. Моя голова на экране медленно поворачивалась, и я наблюдаю за этим в полном недоумении.

— Горяйнов Анатолий? — спрашивает мой собеседник, сравнивая изображение своего телевизора с моей вытянувшейся рожей.

— Да, это я. И в этом кино — тоже я?

Незнакомец тяжело вздохнул, прикрыл крышку, снова вытащил свои сигареты, но закуривать не стал, а просто держал их в руках и о чем-то думал.

Мимо нас пошла детвора из школы. Девчонки подбирали самые красивые, самые яркие листочки среди опавшей листвы. Мальчишки деловито шли по своим делам, не отвлекаясь на пустяки. Старшеклассники пойдут попозже. Мимо нас понесли фанерную афишу к кинотеатру, с сегодняшнего дня будут показывать «Золото Маккены». Говорят — хороший фильм, и надо будет обязательно посмотреть в это воскресенье.

— Анатолий Горяйнов, 1938 года рождения, 22 апреля, место рождения — село Молотовское? — отчетливо спросил Климчук, и его хрипотца куда-то исчезла.

— Анатолий Горяйнов, 1937 года, 21 апреля. Родился здесь, только тогда это была Евдокимовка. Село Евдокимовское, если точнее.

Да, похоже, мой собеседник не был готов к такому ответу. Он заметно побледнел и еще раз открыл свою папку-телевизор. На экране телевизора появились какие-то цветные графики, побежали цифры.

Через минуту он собрался и встал. Затем, не подав руки, не попрощавшись, едва слышно сказал:

— Чертова работа…

И быстро ушел.

А мне отчего-то совсем не хотелось возвращаться обратно в свой внезапно опостылевший кабинет, мне нравилось сидеть здесь, наблюдать за школьниками.

* * *

Через несколько секунд блокировка моего сознания закончилась, и я смог вернуться в обычное состояние, в личность сотрудника службы Хронопсис, второго уровня. Закончилось время работы «мыслящего», который находился в моем карманном посреднике. Дело в том, что даже самый простой крипто-сканер мог легко прочитать мою истинную личность, поэтому приходилось её тщательно маскировать. Вот так приходится защищаться от сканирования сознания таким мысленным камуфляжем.

Дело в том, что генерал Привалов, который в данном случае выдавал себя за Я. Е. Климчука — чрезвычайно опасный ренегат, бывший сотрудник Хронопсиса, третьего уровня. А это уровень генерала армии, по меркам 1970-х годов. Очень серьезный противник, и чтобы выйти в открытый контакт, нам потребовалось более трех лет непрерывной слежки по всем возможном слоям и линиям обозримого хронокосмоса.

Он вербовал людей из прошлого, весьма успешно пополняя штат своего научно-исследовательского института «Кронос». Привалов разыскивал талантливых людей, обычно биологов, медиков и химиков. Эти люди бесследно исчезали со своей временной линии, нарушая установленный порядок развития человеческой цивилизации. Возникала опасность появления нового временного слоя, в котором могли произойти катастрофические события. Достаточно нарушить некоторые законы развития временных линий и произойдет коллапс, то есть схлопывание огромной части хронокосмоса, этакая «черная дыра», без времени и пространства.

Наш подследственный, Александр Привалов-Лойола, когда-то занимал одну из ведущих должностей Хронопсиса и отвечал за здоровье сотрудников. На высоком профессиональном уровне обеспечивал всю службу необходимой медицинской помощью, и справлялся с этой задачей достаточно успешно. Он организовал целую сеть специализированных клиник, в разных временных слоях, и свободно перемещался как в пространстве, так и во времени, пользуясь всеми средствами службы «Хронопсис».

Наконец мы смогли его обнаружить и зафиксировать в определенной точке. Без специального оборудования никуда он не денется, не сбежит.

Предстоит длительная работа, причем именно на этом временном отрезке, на периферии хронокосмоса, в глуши, в провинции. Сюда обычно не суются агенты «Кроноса», да и вряд ли кто вообще заметит исчезновение Привалова.

Мне сообщили, что Климчук (Привалов) уже доставлен в ближайшее отделение милиции. Его там осмотрели, подогрели, обобрали… Подобрали и обогрели.

Сделали профилактическую прививку от тулерямии.

То есть — ввели под кожу простейший биочип, самый простой, но очень ярко светящийся на экранах наших поисковиков.

Вот и я дошагал до этого отделения полиции. Простите, милиции. Несколько архаичное слово, не правда ли? Зачем биочип? Дело в том, что Привалов опытный и опасный тип, он непременно попробует сбежать.

Если ему удастся сбежать, я его быстро засеку при помощи примитивного дрона. Само собой, в местных газетах появятся уфологические статьи, а то и фото «летающих тарелок». Что делать, этого не избежать, мы пока не умеем прятать дроны от посторонних глаз и от примитивных, пленочных, галогеносеребряных фотоаппаратов.

Сменавосемэм.

До сих пор не понимаю, что это такое. Со слов моих сослуживцев, появлением в прессе нежелательных фотографий мы обязаны именно этому неизвестному прибору.

— Клиент доставлен! — доложил сержант.

Я принялся собирать необходимые приборы и материалы для допроса, который можно себе позволить в 1978 году в этом провинциальном поселке, не напугав местных жителей. В моем распоряжении небольшая комната, зарешеченное окно, стены комнаты выкрашены синей масляной краской. Посредине — стол и два стула, по разные стороны стола. На столе раскрытая папка с чистыми листами бумаги.

Верчу в пальцах авторучку «Паркер» с золотым пером. Для 70-х годов двадцатого века — это атрибут высокого уровня социального статуса, почти как малиновые штаны для плюкан. В комнату входит среднего возраста человек в полосатой пижаме и в тапочках на босу ногу. Я так понял — его обыскали, отобрали все личные вещи и снабдили комплектом дежурной одежды. Бритое лицо, очки в тонкой стальной оправе. Без стекол.

— Мне разбили очки, что мне делать? — жалуется задержанный, щуря глаза. — Я почти ничего не вижу!

Не понимаю, что произошло…

Тщательно всматриваюсь в его лицо, в мельчайшие элементы его внешности. Да, это он. Просто блокировка сознания сильно приукрашивает реальность, в момент нашего предварительного знакомства он мне показался гораздо солиднее, что ли.

— Ваше имя, фамилия, должность, место работы… — делаю вид, что мне отчаянно скучно, проверяю свою авторучку на наличие чернил и прицеливаюсь пером в снежно-белое полотно бумажного листа.

— Да сколько можно?! Я уже двадцать раз все это повторял!.. — с нотками нарастающей истерики выкрикнул человек в пижаме, затем устало махнул рукой и утвердился на своем стуле, печально глядя в окно.

Я проследил за его взглядом. Он отлично видит без очков, его слабое зрение — очередная симуляция, нарочитая беспомощность. За окном пролетел жук, на секунду заполнив басовитым гудением пространство тесной комнаты. Его уже допрашивали. Только когда и где?

— Это не я придумал, — говорю я. — Так все же?..

Задержанный молчал, задумавшись. Затем вздрогнул и заерзал на стуле.

— Ярослав Евстахиевич Климчук, МНС, лаборант экспериментальной лаборатории. Научный руководитель, противочумный институт, — через минуту ответил человек в пижаме, выудил из нагрудного кармана ветхий платочек и попытался протереть несуществующие стекла очков.

— Специализация лаборатории? — заполняю пункты бланка протокола, с удовольствием выводя правильные, каллиграфические буквы. Всё же перо — не шарик, вот нажим, вот волосяная линия, красиво.

— Гормоны. Эксперименты в области гормональной терапии.

— И какого рода Вы проводили эксперименты? И с какой целью приехали сюда? — я тщательно выводил округлые буквы, тесно размещая их на строчках.

— Какого рода?.. Да обычные эксперименты с гормонами. Дозировка и продолжительность приема, сравнение результатов с контрольными группами. Способы приема испытывались… Ну, там, как всегда — в виде раствора или порошка, таблетки или инъекции. Потом все это фиксировалось в лабораторном журнале и в карточках животных. Обычная рутинная работа. А сюда приехал к тетке, в гости, на пару дней.

— И что это за история с мышами? — я слышал о чем-то необычном в поведении моего подследственного, и эта информация очень пригодилась бы в калибровке его личности.

— Неужели Вас так интересует эта копеечная расходная статья?! — мой собеседник хлопнул себя по коленям. — Да, я приписывал в журналах издохших мышей, кроликов и крыс! Но не так много, как об этом рассказывают…

Я улыбаюсь. Он пока не понимает, что нас интересует.

— Нет, это вопрос по стилю заполнения отчетных документов, — показываю ему фотокопию лабораторного журнала. — Вот, например, — «Количество падших мышей за истекшие сутки — 80 особей». Почему «падших»? Разве можно такое определение применять к лабораторным животным?

Снимаю невесть откуда залетевшую пушинку с золотого пера, и смотрю сквозь нее на заходящее солнце.

— Наверное, нельзя. Павших, конечно, не падших. Это просто так получилось… Черт знает, о чем думал, когда журнал заполнял.

Солнце скрылось, и освещенный квадрат на стене переместился выше.

— Да, но после этого случая за Вами закрепилось прозвище «Падшая мышь», насколько нам известно, — саркастически, насколько могу, улыбаюсь и продолжаю упражняться в каллиграфии. — Именно под этим псевдонимом Ваша персона фигурирует в наших отчетах.

— Да? Какая неприятность…

— И в лаборатории проводились опыты над людьми? — это главный вопрос, поэтому озвучиваю его резко и громче обычного.

— Да, проводились, — неожиданно быстро отвечает Привалов. — В нашей лаборатории были сформированы двадцать экспериментальных групп. Вернее — двадцать две. И четыре контрольные группы.

Он заметно нервничает. Похоже, что эту информацию он озвучивает впервые.

— Опыты на крысах не дали практически ничего, — продолжил Привалов после минутной паузы. — Крысы становятся половозрелыми очень быстро, толку от наших экспериментов никакого. Я даже не знаю, сработали гормоны или нет. Экспериментальные и контрольные группы крыс обучались практически одинаково. Собаки тоже ничем особенным не порадовали. Только в 1988-ом году появились какие-то результаты…

Я роняю авторучку, чтобы остановить его речь.

Он умолкает. Прерываю магнитофонную запись, чуть проматываю назад.

–… в 1988-ом году…

Привалов явно и очевидно бледнеет, потом краснеет.

— Я оговорился! Нет, конечно! В 1978-ом году, я хотел сказать…

Он вздрагивает и заходится в приступе удушливого, лающего кашля.

Слышу, что он просто симулирует кашель, но молчу. Ему надо подумать, как выкрутиться из этой ловушки.

— Я хотел сказать, что мы ожидали результатов к началу 1978 года… — наконец сказал Привалов, вытирая рот тем же ветхим платочком.

Это не обязательно вписывать в протокол.

— И в чем же суть опытов? — стараюсь уточнить и сузить тему. — Если можно, прошу изложить эту суть как можно проще и таким образом, чтобы судья мог без специалистов понять состав преступления. Если усмотрит его, конечно.

Привалов ненадолго умолк, соображая.

— А как ещё проще сказать? Скажем так — детеныши млекопитающих более способны к обучению и менее агрессивны. Щенки легче обучаются, проще усваивают и закрепляют команды дрессировщика. Но как только проходит период полового созревания — способность к обучению снижается до нуля. Животное становится агрессивным и крайне сложно поддается обучению. Это можно проследить на контрольных группах. Только опыты слишком продолжительные. Жизни не хватит, чтобы всё отследить и накопить нужную статистику.

Мое время закончилось. Протокол первичного допроса закончен, завтра буду его читать, а послезавтра проведу вторичный допрос и сравню с первичным. Всё как положено.

— Так, всё ясно… — отпускаю Привалова с конвоем, а сам иду по коридору следственного изолятора. Мне навстречу идет мой коллега, Юрий Лиманский, условный коллега, из местного отрезка времени, он воспринимает меня, как сотрудника местного отдела полиции. Милиции, чертова работа! Но сейчас он никого не воспринимает, похоже — его мучает головная боль.

— Что случилось, коллега? — спрашиваю.

Он вздрагивает.

— А, это ты… Да ничего особенного, понимаешь. Просто в пятницу вечером дочка моя привезла мне внука на выходные, сначала ничего так, он хорошо кушал, спал, гуляли мы с ним в парке. А вечером вчера внучок как принялся кричать мне, глядя прямо в глаза — «Молись и кайся! Молись и кайся…» Даже до слез орал. Вот ужас, да? Он еле успокоился и заснул почти синий от крика. Всю ночь не спал, пока дочь не приехала утром.

Я немного оторопел от такой истории. Ничего себе мальчик! Коллега достал из кармана коробку «Беломор», зажал папиросу в зубах и похлопал по карманам в поисках спичек.

— Как выяснилось, — сквозь зубы продолжал Лиманский, попыхивая папиросой, — мой трехлетний внучок, будь он неладен, таким образом просил меня почитать ему книжку. Как её, клятую? «Малыш и Карлсон». И всё, понимаешь? И всё!..

На следующий день, после обеда, в самое благодушное время дня, ко мне в кабинет ворвался Лиманский, даже не постучав. Он задыхался и никак не мог перевести дух.

— Что случилось? — спрашиваю, подозревая нечто очень серьезное.

Он наконец успокоился, обхватил голову руками и почти застонал.

— Сбежал Климчук! — почти прокричал Лиманский и от досады стукнул кулаком в дверь.

Чуть-чуть выдвигаю из тайника внутри столешницы свой сенсорный планшет, так чтобы коллега не заметил, активизирую дрон. Через несколько секунд стараюсь определить точку местонахождения Климчука-Привалова. Среди других она должна светиться оранжевым цветом, потому что Привалов — чатланин… Дрон запущен, точки засветились, но оранжевой точки на карте планшета нет.

— Как это произошло? — выключаю планшет.

Чип Привалова потерян, уничтожен или просто не определяется. А почему?

Лиманский молчит.

— Как это произошло? — повторяю, стараясь сохранять спокойствие.

— В баню… — он поперхнулся, заметив мой гневный взгляд.

Встаю из-за стола. На столе лежит початая коробка папирос «Казбек», Признак высокого социального статуса в этом обществе. Не курю, но правила требуют не выделяться. Поэтому приходится терпеть этот едкий, ядовитый и удушливый дым.

— В баню мы его повели. Как положено. Сопровождали двое, конвоировали по всем правилам. Кто же знал, что он такой прыткий.

Лиманский заметно смущен, крутит головой, потирает шею.

Молчу, жду продолжения.

— А потом он предложил нам попить пива… — мой товарищ покраснел, словно красна девица.

Да, припоминаю. Если свернуть влево от бани и немного пройти к мосту по улице Красной, можно попить не фильтрованного пива из железной бочки. Не из самой бочки, конечно, а заплатить 16 копеек, и тебе нальют пол-литра пива в стеклянную кружку. Которую почему-то здесь называют бокалом. Бокал, надо же…

Впрочем, я отвлекся.

— И вы, дураки конвойные, пошли пить пиво?

Лиманский совсем смущен и подавлен.

— А где второй сопровождающий? — спрашиваю, уминая окурок в пепельницу.

— В больнице…

— А что с ним, пивом отравился?

— Нет. Сотрясение мозга. Задержанный сначала меня отключил, а потом его. Когда я пришел в сознание, конвоируемого уже не было, а напарник лежал, как труп. Телефон только в центре…

Он умолк, и постепенно до него начал доходить весь ужас случившегося.

Наливаю ему стакан кипяченой воды из графина, он пьет и окончательно сникает, как чуть сдувшийся воздушный шарик.

— Пишите рапорт. Все подробно, отчего и почему. Куда пошли, кого конвоировали, что случилось и каковы последствия. Рапорт пиши на мое имя, я доложу обо всем.

Лиманский поставил стакан на стол и вышел, слегка пошатываясь.

Задержание Привалова погрузило меня в состояние эйфории, я ожидал благодарностей от начальства и повышения по службе.

Как я упустил из виду, что генерал Привалов мог воспользоваться простейшей схемой хронопортации… Для этого нужно всего лишь появиться в нужном место в нужное время.

Это непростительная ошибка, надо было тщательно проинструктировать местных сотрудников и не допускать появления Привалова в точках, которые активны только в определенный момент времени.

А в этом населенном пункте таких аномальных точек всего две…

Одна, самая мощная по проникающей способности, локализовалась на месте разрушенного православного храма, по улице Красной, с доступом к этому месту, как выяснилось, проблем нет. Вторая — какой-то яр, по дороге на какую-то Пятилетку…

Кто знает, но до сих пор никто из Хронопсиса не смог с достаточной степенью точности определить координаты этого пункта.

На материале рапорта Лиманского мне придется составлять свой отчет. Привалов ушел, тут и дураку понятно. Таблицы перемещения наверняка он выучил наизусть, а время можно узнать у любого прохожего. Руины храма в трехстах метрах от бани, если бегом, то будешь в нужном месте через несколько минут. Запросил его личные вещи, принесли костюм, бумажник, спички, авторучку. И это всё?! А где всё остальное, позвольте спросить? В момент задержания его гостиничный номер перерыли до плинтусов, и это — всё? Я же сам видел у него в руках довольно мощный ноутбук. Выходит, у него есть еще места, где можно спрятать все необходимое. Мы его недооценивали, надо признать. Теперь он будет принимать усиленные конспиративные меры, раз мы его спугнули. Надо организовать совещание.

— Повестка дня следующая, господа. Объект Привалов недоступен для наших средств отслеживания, его местонахождение неизвестно. Какие будут предложения?

Председатель осмотрел всех присутствующих. За круглым столом сидели двенадцать начальников, все отделы и службы Хронопсиса предоставили на внеочередное специальное совещание своих представителей.

— Позвольте? — поднял руку Горяйнов. — Для поиска личности такого масштаба нужен специальный сотрудник, который способен найти и обезвредить Привалова в любых условиях, на всех возможных временных линиях. Причем настоятельно рекомендую использовать сотрудника, с максимально сходным психотипом и с идентичной логической схемой мышления.

— Кандидат? — председатель потер виски и поморщился.

— Имеется. Спецагент по агентурной кличке «Носорог». Передан под мое попечение в 1980 году на временной отрезке FG-63.

— Совещание окончено. Всех, кроме Горяйнова, прошу разойтись по своим рабочим местам…

Зал опустел. Горяйнов встал с места и, прохаживаясь по залу, начал издалека:

— Это стандартная схема, обычный метод изъятия людей для нужд Хронопсиса. С самого раннего возраста лично мне он показался довольно способным, и, главное, находчивым субъектом. Первичное задание у этого агента состоялось в прошлой декаде, вот отчетные документы. Я лично участвовал в формировании необходимых знания и умения, которые он использовал в процессе ликвидации центра Синтез-хомо.

Председатель принял «посредник» с матрицей, задумчиво повертел его в руках и спросил:

— А можно подробнее?

— Да, конечно. Я, во время подготовки стажера первого уровня Хронопсиса, преподавал на кафедре педагогики СГПИ города Ставрополя и сразу обратил внимание на этого нагловатого и физически крепкого студента, хотя я еще не получил его личного дела. За его напускной нагловатостью скрывалась довольно тонкая, чувствительная и мыслящая натура. Как оказалось в дальнейшем, это и был тот самый подросший агент «Носорог», в своей первичной среде обитания. Времени для детальной подготовки кандидата, как всегда, не оказалось, и пришлось пойти на крайние и довольно дорогостоящие меры. По моему рапорту, конкретно для Артемия (Артема) Павловского была создана матрица «мыслящего», кристалл дополнительного сознания. Это рискованно, мне пришлось бы компенсировать все расходы, связанные с изготовлением кристалла, если бы операция не увенчалась успехом. Дальнейшее существование центра Синтез-хомо грозило привести одну из временных линий общего хроно-космического древа в деструктивный тупик, что грозило бы непредсказуемыми последствиями для всего хронокосмоса, для вселенского Океана времени. Дело в том, что человечеству на данном временном отрезке грозила полная замена реальности. Назревал стихийный и сознательный переход от жизни биологической к жизни кибернетической. По всей территории возникали центры вербовки живых в мир кибер-жизни, людей просто убивали, похищая их сознание примитивными «посредниками». Эти центры даже получили названия «Машина смерти». Роботы предлагали живым абсолютно реальное проникновение сознания в мир созданных иллюзий, создание кибер-вселенной, кибер-космоса, в котором нет никакой необходимости в познании истинной сути существования. В результате этой работы «Машин смерти» человечество довольно быстро сокращалось, как биологический вид, планету уже заполоняли серверы, живые люди исчезали за ненадобностью. Созданный мир Синтез-хомо казался идеальным, но идеальные машины все равно разрушились бы от времени и от естественного износа…

Горяйнов остановился, словно что-то вспомнил и решил вернуться назад. Через секунду он махнул рукой и продолжил:

— Предстояло уничтожить центр Синтез-хомо на самой активной стадии его становления. Но среди действующих сотрудников Хронопсиса давно не было молодых, а в центр Синтез-хомо могли попасть только совсем юные живые люди, так называемые «дикие прототипы», «дипроты», почти дети. Признаться, мы коряво, наспех сочинили фантомную, ложную память, формирующую характер новой личности, я даже пожертвовал частью своего личного опыта. Нет, на самом деле — я ничего не потерял, во всяком случае — мне так кажется, и все мои воспоминания остались при мне, просто некоторые моменты моей жизни Павловский будет считать своими собственными. Первичная же личность субъекта кристаллом «мыслящего» временно блокируется, но собственные способности хозяина — скорость реакции, ясность мышления — сохраняются полностью.

Председатель понимающе кивнул головой, еще раз осмотрел «посредник» и потянул нитку с бусинкой…

Событийная матрица ликвидации Центра Синтез-хомо агентом «Носорог».

В лаборатории Синтез-Хомо царил постоянный микроклимат. Слабый запах календулы и серного эфира. Магистратор Кантор настраивал приборы и поглядывал на неподвижное тело в биованне.

«Опять переделка тела и сознания… — лениво размышлял он, прихлебывая горячий бергамотовый чай из двухсотграммового лабораторного стакана. — Молод и здоров, но происхождение странное. Откуда он взялся?»

Кантор пролистал папку с сопроводительными документами на «ДИ(кий)ПРОТ(отип) №00-2990 Макс», но ничего интересного для себя не нашел. Он просмотрел фотоснимки и удивился, потому как формат снимков разительно отличался от стандартных по растрированию.

— Пора бы уже и просыпаться, дипрот! — пробурчал кибероид Кантор, не придав этим отличиям особого значения.

Он немного поколдовал с приборами и отметил повышение активности мозга дипрота. Пусть пока немного поспит.

Кантор вертел в руках стакан и водил языком по нёбу.

«Вкус не тот… То ли чай несвежий, то ли вкусовые рецепторы неисправны. Или не в то горло пошло. А ему уже лет шестнадцать, перезрел явно, но это ерунда. Вперед, на благо общего дела!»

Он постучал чайной ложечкой по краю биованны.

— Просыпайся, дипрот!

— Я не понимаю… Я плохо вижу. И плохо слышу, — донеслось из ванны.

— Это ничего. Главное — я слышу тебя.

— Кто ты?..

Магистратор вздохнул и отодвинул стакан. Все как всегда. Надо заварить свежего.

— Сейчас я — твой Бог. Творец, Создатель, как хочешь, так и называй. Сверхувеличение — даем проекцию. Что ты видишь?

— Точки. Мельчайшие точки. Они исчезают и появляются мгновенно. Они мелькают, словно блики на морских волнах. Снова нет ничего…

— Сейчас ты сможешь видеть. Даем настройку.

Кантор зевнул, начиная скучать. Надо бы кончать это дело и заняться чем-нибудь поинтереснее. Но потом, сначала завершим моделирование нового пилота.

— Что это? — голос дипрота заметно окреп. — Я не понимаю. Я слышу треск и вижу световые вспышки. Золотые пятна на синем фоне. Появился серый экран.

— Ничего, это обычное явление, сейчас настроим твое восприятие. Ты отличный материал, у тебя чистое сознание. Небольшие сложности в настройке, несущественные проблемы… Есть некоторое личное сопротивление, но оно пока преодолимо.

— Что происходит?! Где я нахожусь? — дипрот вцепился руками в железные края ванны и чуть не выпрыгнул наружу.

— Отлично! Ты вышел из оцепенения и почти в норме. Это просто великолепно! Сиди спокойно, дурак… Продолжим, что ты видишь?

— На экране? — дипрот немного пришел в себя и пристальнее посмотрел на экран. — Ничего! И вообще, что со мной произошло? Я могу встать?

— Вставай. Где ты рос? После войны много странного появилось, но ты еще более странный! Документы твои подозрительные, и ты весь какой-то подозрительный. Твои ровесники уже по третьему телу поменяли, а ты все свои годы в перворожденном теле ходишь! Так нельзя, это против Закона! Ладно, пока свободен, иди к себе в комнату.

Кантор помог кандидату выбраться из биованны, подал ему теплый халат, прикрыл за ним дверь и задал программу копирования.

— Дипрот пока не понимает, в чем дело, — едва слышно произнес Кантор. Сомнения и подозрения набирали силу, но ему просто не хотелось напрягаться.

Он не любил странностей, но еще более не любил делать лишнюю работу. Но все же он ещё раз пролистал сопроводительные документы.

— Елки зеленые, а может быть, он из Хронопсиса?! Были вводные по всем уровням, что центру грозит проверка, черт бы её побрал… Вот это мне совсем ни к чему. А вдруг я совершаю служебную ошибку, и синтез-тело получит неучтенный дипрот? А он уже ушел, и догонять его поздно. Мне могут заблокировать сознание, память, привычки…

Кантор безучастно отхлебнул остывшего чаю и так же безучастно сплюнул его на пол. Эмоциональный контур биоробота данной модели часто давал сбои.

***

(от имени Артема Павловского)

Я иду по принятому маршруту, вот и комната номер 322. Третий этаж, второй блок, вторая дверь. Помещение без особой роскоши. Стол, стул, три кресла, кондиционер, биофильтр. Все правильно, больше ничего не нужно.

За столом сидит человек, выше среднего роста, широкоплечий, в галифе и френче. Черные высокие сапоги. Глаза серые, сильно подведенные черным. Лицо с алебастровым оттенком, контуры тонких, плотно сжатых губ подчеркнуты. Черные длинные волосы частью торчат, как у панка (панка?! это откуда?), несколько прядей кокетливо прикрывают глаза.

Замечаю на столе архаичную, бумажную книгу в гранитолевой обложке, Исаак Зосимов, «Ты, робот», и еще более архаичную, массивную, стеклянную чернильницу.

— Здравия желаю! — человек во френче слегка откидывается назад. Голос его звучит несколько монотонно. — Меня зовут Альфред Коннер. Здесь начало Пути! Я бы порекомендовал тебе «Пур», двухтысячная модель, но ты не готов даже к простейшей пересадке…

Ничего не понимаю. Вернее — мне понятен язык, на котором ведется речь, но смысл сказанного ускользает, как песок сквозь пальцы.

Альфред Коннер бросает на стол небольшой каталог.

— Там, на последней странице. Я уже поменял четыре аватара, то есть побывал в четырех телах. Я состою в партии декабристов с 30-го года во втором аватаре. Нашел? «Пур» — отличная модель. Скелет изготовлен из углеродного полимера, волокна которого сращены с нитями металлических монокристаллов, выращенных в невесомости. Мышцы — произведение биотехнологии, мощность наших кремнистых устройств не поддается сравнению, эти пальцы могут рвать листовой металл, как бумагу… Но это уже реклама! А для начала тебе нужно побыть кем-нибудь попроще, в пределах нормы, чтобы не наломать дров…

Он пролистывает каталог назад и тыкает пальцем в середину страницы.

— Вот, например, «Чип-2», очень неплохое тело! Для начала самое то. Готовься к Великому Пути, становись декабристом, и, возможно, тебе повезет! А сейчас иди опять в примерочную, попробуй себя в новом теле. И в новом деле.

* * *

В примерочной доцент Перемога крутил рукоятки настроек и следил за показаниями приборов. Вроде бы все готово…

В дверях замаячил дипрот, стажер, кандидат в переселенцы. Перемога достал из кармана фляжку, отвинтил пробку и сделал глоток. На столе у доцента стояла чернильница, такая же, как у Альфреда Коннера.

— Неужели спиртное?.. — отметил дипрот, подойдя к столу и взяв в руку чернильницу, как стопку.

— Да, французский коньяк. Я встроил в шельт анализатор вкуса и утилизатор жидкости. Я могу пить и пьянеть. Могу не пьянеть.

Дипрот проследил, откуда идут провода, обеспечивающие питание аппаратуры. Он присмотрел два тонких кабеля, по-видимому, под током.

Доцент что-то высматривал в экране монитора, казалось, его внимание целиком поглощено этим процессом. Дипрот мягко протянул руку, нащупал штекеры и отсоединил их от приборов.

Рискованно, но ничего не произошло. Он мгновенно запустил руку внутрь корпуса компьютера и выдернул оттуда несколько мелких деталей. Очень быстро, с непостижимой скоростью, его руки собирали пожиратель битов, троян-шприц, найт-бамб, миниатюрный, но губительный для любых компьютеров, прибор. Дипрот на долю секунды соединил проводники, пробуя, есть ли напряжение. Посыпались искры.

— Что ты делаешь? — Перемога повернул голову, дипрот пожал плечами, спрятав провода и наспех собранный найт-бамб за спиной.

— Мы дарим тебе жизнь героя твоих мечтаний и сновидений! — словно заправский психолог, властно и уверенно говорил Перемога, снова уставившись в экраны. — Твоя жизнь будет полна приключений и путешествий!

— Это кино я уже видел! — дипрот с силой прижал оголенные провода к шее доцента, посылая слабые токи в точки, парализующие сознание биоробота. Перемога сильно прогнулся назад, словно вольный борец в броске через спину, и рухнул на пол.

Дипрот отлично знал, какой чудовищной силой обладают биороботы, и быстро скрутил ему руки толстыми проводами. Не дожидаясь, пока доцент придет в себя, Артем решительно двинулся к выходу, но оцепенел от увиденного.

В стеклянном шкафу с открытой дверцей, словно в зеркале, он увидел себя, собственной персоной. Биоробот, готовый к пересадке сознания, фигура в черной униформе, его точная копия. Словно восковая кукла из музея мадам Тюссо. Артем подошел поближе, и жутковатый холодок леденящей волной прокатился по его спине.

— Ничего себе, — он провел рукой по плотной материи униформы. — Так, все в порядке — мы пропали… Есть идея!

Он быстро сбросил с себя халат, попытался вынуть из шкафа свою копию — тяжеловато. Суставы биоробота сгибались без сопротивления. Артем довольно легко стащил с него все форменное облачение и переоделся, путаясь в застежках. Ощущение болезненной жути не проходило, руки дрожали. Он остановился, сделал несколько глубоких вдохов, задержал дыхание и понемногу успокоился.

— Тяжелый, черт, — приговаривал Артем, погружая своего двойника в биованну. — Вот и лежи здесь, очень хорошо, вода теплая…

Униформа сидела как влитая, совершенно не стесняя движений.

— А вас, Штирлиц, я попрошу остаться, — пробурчал Артем, увидев себя в отражении зеркального шкафа.

В коридоре новоявленного курсанта встретил Альфред Коннер.

— С победой! — стандартное приветствие.

— С победой, — ответил курсант, как можно бесстрастнее.

— Как ощущения в новом теле? — Коннер резко и сильно, кончиками пальцев ткнул курсанта в область солнечного сплетения. Резкая боль скрутила внутренности, но Артем выдержал, не издав ни звука, только холодный пот выступил на лбу.

Альфред Коннер улыбнулся и проследовал дальше, по своим делам. Артем направился вдоль по коридору, заглядывая во все двери. Наконец он увидел в одном из кабинетов оборудование, похожее на системные блоки компьютеров.

Он зашел в кабинет, словно по какому-то делу, и, проходя мимо стола, сбросил найт-бамб под один из ящиков.

Через несколько секунд раздались странные звуки, словно одновременно сработали несколько автомобильных сигнализаций. Биороботы, сидевшие за столами, внезапно обмякли, кто-то свалился со стула, кто-то принялся бесцельно бродить взад вперед по кабинету. Артем выскочил в коридор — ему навстречу шагал Альфред Коннер, глядя перед собой остекленевшими глазами. В конце коридора показались клубы дыма, повсюду сработала пожарная сигнализация, и потоки воды обрушились на диверсанта, заставив его выпрыгнуть в окно.

* * *

Председатель вышел из матрицы отчета ликвидации и вызвал своего секретаря. Через полчаса Горяйнов уже читал выписку из решения Управления Хронопсиса.

Выписка из решения Управления Хронопсиса.

«Поскольку кандидат А. Павловский успешно справился с поставленной задачей и обнаружил недюжинные моральные и физические качества, подтверждается степень пригодности кандидата к работе по данной специальности.

Настоятельно требуется полная перестройка сознания кандидата А. Павловского. Деятельность кандидата возможна без осознания личной причастности к деятельности Хронопсиса».

* * *

(От имени Горяйнова А.)

Следует понимать, что мой рапорт приняли, но не полностью.

Да, мой подопечный зачислен в штат, но сам Павловский, возможно, и не узнает об этом никогда.

Мне необходимо научить его всему, без искусственных «мыслящих», которые все же изменяли в той или иной степени его уникальную, живую личность. А для этого потребуется длительное время и серьезная работа, со всей ответственностью. Для начала — жесткие методы, прямое воздействие на сознание, на мозг, потребуется хирургическое вмешательство. Последующее обучение будет проходить путем прямой трансляции непосредственно в сознание и подсознание.

Глава 2.

ОБРАТНЫЙ ОТСЧЕТ

Дверца люка распахнулась. Он ступил за порог. В пустоту? Во тьму, пронизанную метеоритами, озаренную факелом раскаленного газа? В необозримые пространства, в стремительно уносящиеся дали? Нет. Бодони улыбнулся.

Дрожа и сотрясаясь, ракета стояла посреди двора, заваленного металлическим хламом.

Рэй Бредбери, «Ракета»

Кто знает принципы скрытых смыслов, без труда догадается, о чём хотел сказать гениальный Рэй Бредбери в этом рассказе. Отец семейства, небогатый человек, мечтал отправиться со своей семьей в космическое путешествие. Денег у него хватило только на корпус старой, полуразрушенной ракеты. Он решается на отчаянный шаг, на обман своих детей. Он вставляет в иллюминаторы ракеты киноэкраны, на которые проецируются изображения звезд и планет. Причем эту мистификацию он не скрывает от своей жены, в это должны поверить только дети.

Дети испытывают всё, что они ожидали — грохот, тряску, ускорение, они видят желанные космические картинки. Они уверены, что на самом деле совершили космический полет.

Брэдбери прекрасно знал, что в США нет ни сил, ни средств на освоение космоса. Денег хватит только на цветные картинки, но в них поверят все дети.

(от имени Артемия Павловского)

Вчера, прямо за рабочим столом, я потерял сознание. Очнулся в больнице. Сильное внутричерепное давление, нарушение мозгового кровообращения. Врач не стал меня обнадеживать, сказал всю правду.

Правда такова — я не жилец. Странно, как я еще жив до сих пор. Врач что-то написал в моей карточке, посоветовал обратиться в Институт мозга и дал телефон.

Я сел за стол, безрадостно пожевал котлетку, попил молока.

Впереди вечер, вернее — ночь и бессонница, будь она проклята. Страшно, вдруг опять ударит. Теперь вообще не знаю, как уснуть.

Выхожу на лестничную клетку.

Грустные мысли приходят… Кручу в пальцах блистер снотворного. Вечный кайф, вечный сон. Институт мозга, надо же… Оставлю я им свой мозг на запчасти.

Дождусь утра, позвоню, запишусь на прием и немедленно пойду.

Я проглотил снотворное и с тяжелыми мыслями улегся давить ухом подушку.

Боль опять нарастает, заполняет голову горячим свинцом. Я натираю виски желтой вьетнамской мазью, а что толку? Надо как-то отвлечься и заснуть. Легко говорить, да. Утром сон будет непреодолим, желанен и сладок, а сейчас — не дозовешься его.

Что делать, если бессонница не дает покоя?

…Я маленький, очень маленький. Мне года четыре, на мне шортики и рубашка в клеточку. Сандалики с пряжками поскрипывают. Идем мы с мамой по тротуару, я подбираю тутовник, синий, как чернила, он так же пачкает пальцы.

И вдруг падаю. Нет, боли я не помню…

Ущемление грыжи.

Лежу я на кушетке, а нянечка рассказывает мне сказку про четырех братьев. А внутри моего живота добрый дядя-доктор что-то делает. Что потом? Больничная койка, книжка про Чипполино, а читать я не умею, поэтому сам сочиняю историю по этим картинкам. Принесли мне карасиков, жареных в сметане, но не дали.

А нельзя мне карасиков, доктор сказал. А зачем тогда приносили? До сих пор обида у меня, что не попробовал я этих карасиков. С тех пор я не ем синий тутовник. И карасиков…

В сметане. Сильно обиделся я тогда.

Четыре или пять лет мне стукнуло, когда соседская девочка, ровесница моя, вечером, когда уже стемнело, пригласила меня за сарай.

Темно, страшновато, прохладно. Рядом мусорная свалка, я там иногда находил интересные вещи — ножик сломанный, банку или колесико, не очень ржавые. И запах этой свалки помню — то ли селедкой, то ли капустой квашеной. А Людка, так мою соседку звали, зачем-то разделась наголо и начала вертеться передо мной, и так и этак себя показывая.

Ничего интересного для себя я в этом зрелище не нашел. Но запомнил…

Что еще такого было? А вот еще один интригующий эпизод припомнился. Родители ушли в кино, я позвал в гости Ирку и Наташку. Наигравшись с моими незатейливыми игрушками, они затеяли игру в русалок. Они прыгали по моему дивану голышом и хохотали. А чего смешного? Я смотрел на этих голых русалок и думал о том, что мне обычно не разрешали прыгать по дивану. А ведь запомнил я и этот эпизод…Почему?

Скорее всего — голые девчонки встречались мне не так часто. Скажем так — в дошкольной моей жизни больше не встречались.

Поэтому и запомнил.

Внезапно затарахтел мой механический будильник, бабушкин, «Слава» на циферблате и кнопочка потеряна. Поэтому заткнуть его невозможно, будет греметь, пока завод пружины не иссякнет.

Это что, уже утро? Ну, слава Богу! И слава «Славе»!

В институте меня приняли сразу, без проблем, по первому звонку. Вот и сижу в кабинете, за письменным столом, весь взмокший от боли и волнения. Разные специалисты ходят вокруг меня, сочувственно хмыкают, мекают, бекают. По латыни выражаются, между делом.

Ничего не понимаю, мне еще толком никто ничего не сказал. А я уже полдня совал голову в разные приборы, меня ощупывали, облепливали всякими присосками, даже кололи иглами. Я подолгу лежал в разных камерах, облепленный датчиками, как пиявками, и что? В результате имеем кучу каких-то перфокарт, лент самописцев, снимков, где всякие картинки цветные, в форме бабочек.

Бабочки в моей голове. У меня возникает такое чувство, что эту фразу я уже где-то слышал… Или ещё услышу?

И что они там высматривают, специалисты эти, о чем они потом беседуют между собой? О чем они бубонят? Наверняка, говорят друг другу разные умные вещи.

— У Вас нарушение мозгового кровообращения, — наконец сделал вывод один специалист с козлиною бородкой и серьезно на меня посмотрел.

Вот это новость! Надо же, а я в полном неведении… Вот спасибо, доктор.

Видимо, эта мысль так отчетливо отобразилась на моем лице, что козлобородый смущенно хмыкнул и развел руками.

— Да, ничего хорошего, к сожалению, — продолжил он, принимаясь что-то писать в своем талмуде.

В кабинет вошел еще один человек в белом халате. Все присутствующие как-то подтянулись, втянули животы, словно на строевом смотре при виде генерала. Он сделал малозаметный жест, и все специалисты покинули помещение весьма скоро.

Кто это, где это — уже неважно, голова опять раздувается и кипит, как самовар в Мытищах.

Незнакомец мельком просмотрел записи, оставленные козлобородым, и присел напротив.

— Голова болит? — он облокотился на стол и посмотрел мне в глаза. Взгляд уверенный, но какой-то недобрый, холодный.

Я кивнул.

Лучше я бы этого не делал. Словно расплавленное олово закачалось в моем многострадальном котле.

— Понимаю… Полных лет сколько? Гуманитарий?

Я сморщился.

— Биолог-химик, — отвечаю, почему-то как бы извиняясь. — Тридцать семь.

— Русская рулетка, понимаешь? — сказал он тихо, почти на грани шепота.

Я не испугался.

— Есть один способ, но чрезвычайно рискованный. Если повезет — боль исчезнет навсегда, если нет — инсульт неминуем.

Да? Вдруг понимаю, что мне как-то уже все равно.

— Лучше убейте меня, — говорю ему без тени сомнения, без света надежды, без дули в кармане.

Он никак не отреагировал.

Он понял.

— Это наше новое оборудование. Экспериментальная модель. Лапароскоп для операций на мозге. Вам повезло, именно этот аппарат позволяет добраться до требуемого отдела. Мы Вам поставим имплантат, своеобразный клапан, который будет нормализовать Ваше мозговое кровообращение. Другой способ оказать Вам помощь науке пока неизвестен.

Доктор протянул мне какие-то бумаги.

— Это пакет необходимых документов. Дело в том, что мне лично нужна страховка в случае неудачного исхода. Надеюсь, Вы меня понимаете?

Я механически все подписываю.

После укола боль растворилась, исчезла, расплылась в необозримом пространстве, и какая-то легкость необыкновенная в мыслях появилась, радость и спокойствие, ясность и счастье невыразимое.

Мне предстоит провести здесь еще сутки, назавтра — на стол с колесиками и в операционную. Повезет — пойду обратно, домой, не повезет — в морг поеду.

Меня определили в небольшую палату, где уже лежал один пациент. Я переоделся в пижаму и стал похож на матрац. Посмотрел я на себя в небольшое зеркало над умывальником и задумался.

— Вы как посоветуете, — спросил я у своего соседа. — Может быть, мне еще живым побриться? Мертвому сложнее будет…

Из коридора раздался зычный голос санитарки:

— С этим бесполезно разговаривать! Он полный идиот!

Каждый слог этой прочувствованной фразы отозвался в моем черепе колокольным ударом. Черт бы Вас побрал, девушка, со своей шваброй…

Пижама влажноватая, и запах у нее какой-то тифозный, из времен гражданской войны. Укладываюсь в койку, пружинная сетка скрипит. Простыня колючая, подушка душная, одеяло кусачее.

Последний приют поэта. Неизвестно, выйдет ли он отсюда, а поэтические мысли не покидают его душу грешную. Он еще иронизирует… Кто это? Кто это иронизирует? Ну да, это я.

Значит — не все потеряно.

— Эй… — внезапно донеслось с противоположной койки. — Эй, Вы спите?

Идиот проснулся. Однако, интересный вопрос… И как же на него ответить?

— Нет, не сплю.

— Вы были в аппарате? Были! Вам вставили жучок, — тихий-тихий, проникновенный голос слева. — Скоро нам всем эти жучки вставят… Мы первые, как космонавты. Кстати, моя фамилия Гагарин.

— Титов, очень приятно, — стараюсь говорить как можно тише.

— Все повторяется… Как сказал пророк — печать на лбу и на правую руку.

Чтоб ты сдох и со своей печатью, и с такими пророчествами…

А потолок-то протекает! В смысле — крыша течет. Да нет, это я буквально, а не фигурально, на потолке нашей палаты четко видны известковые трещины и потеки.

— Кончай базар, придурки! — орет санитарка и щелкает выключателем.

Подавляю в себе желание запустить в нее тапочком. Темнота, свет от уличного фонаря обрисовывает желтый квадрат на стене. Смотрю на него и чего-то жду.

Нет, уже никто не будет крутить ручку фильмоскопа, не будет скрипа целлулоидной ленты. Я вдруг до ущемления в груди понимаю, что уже никогда не посмотрю мои любимые диафильмы. Протягиваю руки, разминаю пальцы и проникаю в желтый свет.

Силуэт собаки на стене. Гав-гав… А вот это — кролик с барабаном, и для этой фигуры надо две руки. А вот это — два мужика ругаются, а вот это — голубь полетел.

Но все же надо спать…

Это как погружение на самое дно марсианской впадины. Я начинаю обратный отсчет. Против естественного хода времени, супротив и вопреки всему, назад, в самое начало.

Насколько хватит памяти.

…Очень высокое кресло. Меня кормят с ложки борщом. Ложка большая, капуста свешивается с краев. Я счастлив. Потом прыгаю на кресле, на его пружинах, и мне очень хорошо.

Теперь в кроватке играю деревянными фигурками, даже знаю, что это — шахматы. Грызу деревянного коня и чувствую горький вкус лака и пресный вкус дерева.

А что еще? Ведь было же что-то еще…

Да, было. Я однажды опрокинул свой фаянсовый горшок, и что-то горячее обожгло мне ноги.

Это помню точно.

И все, больше ничего… Будем считать, что начальная, нулевая точка моей воспроизводимой, осознанной памяти — фаянсовый горшок.

Зачем? Зачем я воскрешаю эти детали? Мне нужны опорные сигналы. Эти события будут маяками на шкале моего личного времени. Начальный сигнал — конечный сигнал.

Может быть — уже завтра.

Да, помню будильник и красные валенки. Я надевал эти новенькие, твердые еще, валенки, и мой отец заводил будильник. И я, как дурачок, танцевал под звонок, вприсядку, азартно! И этим очень веселил моих родителей.

В возрасте до года подхватил кишечную инфекцию, отощал до состояния щепки, спасла меня одна ампула иммуноглобулина. Мой отец, зоотехник, на свой страх и риск ввел мне содержимое этой ампулы в височную вену. Я выжил. А восемь моих сверстников, таких же тощих младенцев, умерли.

Неплохое начало, да?..

Из синего пластилина отец слепил мне маленького человечка. С мою ладошку, человечка в шляпе. Это был мой первый друг. Я играл с ним и разговаривал. А потом я сам научился лепить из пластилина. Первый мой пластилиновый шедевр — водолаз. С обложки журнала «Вокруг света» таращился на меня водолаз в стеклянной маске.

И я воссоздал его. Мой водолаз перемещался по комнатам легко и плавно, звучит банально, но — как рыба в воде. Скорее всего — сработала моя перинатальная память, мой персонаж так же плавал в своей амниотической вселенной, где нет преград и тяготения.

А потом праздник, первый мой праздник. Что отмечали — ни черта не помню, то ли Новый год, то ли Первое мая, курица хромая. Музыку помню и звон посуды. Мама что-то готовила.

На столе — дольки апельсина, мелко нарезанные, с дроблеными грецкими орехами. Мне досталась миска, ложка, и я поглощал это волшебное нечто с чувством полного блаженства. Скорее всего — полблюдечка и чайная ложечка, но какой восторг!

Утром вернула меня в реальность, то есть — разбудила, другая женщина. Простым стуком в дверь, без церемоний.

Утро. Самое драгоценное время, потому что боль еще не заполнила мою голову полностью, боль только подбиралась, прикрадывалась. Я уже догадываюсь, когда и какие явления будут радовать меня. Пусть эта елочка в праздничный час каждой иголочкой радует нас…

Детская песенка. Иголочки радуют, надо же. Родители, помните, детская доза героина — 0.01 г. А вот героин мне бы помог…Ничего особенного перед операцией не произошло. Только душ принял, если считать это подготовкой перед операцией. Даже в столовой овсяного супца на завтрак не подали. А супец-то жидковат! Залез на операционный стол, жесткий, зараза, и холодный. Потом хлороформенная маска, обратный отсчет, и я засыпаю…

Меня выпихнули из клиники Института мозга буквально на следующий день. Без особых церемоний, без салютов и вечерней зари.

Жизнь приобрела оттенок праздника, я даже не ходил, а летал над землей. Низехонько, тихохонько, но именно летал, все никак не мог надышаться этим свежим воздухом, меня радовала каждая капля дождя, каждый луч света, буквально — каждая собака, если только не выла по ночам.

Эта эйфория продолжалась недели две. Потом рутина на работе и бытовая обыденность вступили в свои права и…

Что поделать, иногда мне самому хотелось повыть от тоски.

Была одна причина.

В юности, как ни странно, меня мало интересовали девушки и женщины. Можно сказать — вообще не интересовали. Я не ходил на дискотеки, я не обращал внимания на сверстниц. Вернее, обращал, конечно, как обращают внимание на все новое. Непроизвольное внимание, это так называется. Если кто-то выкрасит волосы в непривычный цвет или наденет новые брюки — это я замечал, но и то не всегда. Почему-то ровесницы мне казались уже безнадежно старыми, уже слишком взрослыми для романтического общения.

Знаки внимания со стороны женского окружения были, я их принимал как нечто вполне обыденное, без всяких фривольных мыслей. Помню, как старательно мне строила глазки одна студентка из параллельной группы, ну просто таращила их изо всей силы и улыбалась, как Шамаханская царица. Я тогда отметил, что ресницы у неё слишком густо накрашены и торчат, как веточки.

Сейчас вспоминается одна немного идиотская история. Неужели я был настолько отвлечен от женских чар и равнодушен к женским хитростям? Студентов отправляют на летнюю практику, в разные колхозы. По двое-трое. Направляют обычно на родину, чтобы не было проблем с жильем.

Со мной поехала Наташка Ханина. Землячка, знакомая, из нашей же группы. Обычная девчонка, студентка, как и я, второй курс. Приехали, пошли на сортоиспытательный участок. Практика по растениеводству, мы вели учебную тетрадь, где заносили все необходимые отчетные данные.

Уже тогда на нас смотрели как-то странно, искоса и в некотором недоумении. Только сейчас я понимаю, в чем была интрига ситуации. Наташка не отличалась модельной внешностью, но и уродиной тоже назвать нельзя было — обычная девушка, может быть — даже изящная, как балерина. Это я припоминаю, как она вообще тогда выглядела. Верите — припоминаю с трудом.

Нас отправили на дальний участок, черт знает куда. Пару километров точно мы прошагали, и прибыли на пшеничные поля. Слишком длинные колоски надо обрывать, это сорные всходы, вот наша задача. Работы на три-четыре часа, участок не маленький. Я обратил внимание, что Наташка очень просила агронома, чтобы нас направили именно туда, подальше от конторы.

Я сразу приступил к работе, тщательно вычищая сортовую пшеницу от слишком длинных колосков, сожалея, что не захватил с собой ножа. Пшеничный стебель неприятно резал руки. Через несколько минут обратил внимание, что Наташки нет, она исчезла из обозреваемого пространства.

Неужели — солнечный удар?! Только этого не хватало! Обнаруживаю её рядом, метрах в пяти, она лежит, подстелив свою отчетную тетрадь. Лежит на солнышке, в позе распятого Иисуса.

— Тебе плохо? — мне совсем не нравится мысль об оказании первой помощи, за водой надо идти обратно в контору, а фляги у меня нет.

Наташка неохотно садится, по-кошачьи выгибает спину и вопросительно на меня смотрит. Я вижу, что недомогания она не испытывает, и уже сердито говорю:

— Я не собираюсь всю эту работу выполнять в одиночку. Рви колоски, это несложно, только пальцы не порежь, не дергай их слишком сильно.

Отворачиваюсь от неё и снова принимаюсь за чистку участка. Она становится рядом и заводит длинный разговор о джинсах. Признаться — и эта тема меня никогда не привлекала. Эти синие рабочие штаны очень дорого стоили, почти три зарплаты, если считать на те деньги. Средняя зарплата — сто рублей, джинсы на рынке — триста. И счастливый обладатель джинсов приобретал высокий статус небожителя, статус высшего общества.

В общем, Наташка начала хвастаться своими джинсами. Вот какие, мол, у меня штаны, настоящие, фирменные. Я учтиво помалкивал, слушал, думая про то, что поле необозримое, колосков много, работы еще непочатый край.

— Хочешь, я тебе докажу, что они фирменные? — доносится до моего сознания её последняя фраза. Я её почти не слушал, а эти слова она произнесла повышенным тоном.

— Вот смотри, вот фирма! — она предстает передо мной с полуспущенными штанами. Я подхожу ближе, бесцеремонно ощупываю ткань джинсов с изнанки, кручу спортивное тело Наташки, как манекен, и внимательно рассматриваю все доступные этикетки, смотрю на качество швов и обнаруживаю, что эти брюки действительно настоящие. Производство — Болгария, 46 размер, чистый хлопок, краска индиго.

— Да, настоящие, стопроцентный коттон. — Я помню, что это высшая похвала для штанов такого сорта, и опять принимаюсь дергать колоски.

Исполнив все необходимые действия по экспертизе штанов, я углубился в поле, бросив Наташку с её штанами без внимания. Вернее — без штанов и без внимания.

В этот же период практики отправили меня, теперь уже в одиночку, на арбузное поле. Очень далеко, километров сорок от населенного пункта. На этот раз я взял с собой обычный складной нож, который купил от нечего делать в хозяйственном магазине города Светлограда. Надо же было что-то купить…

Мне всегда нравился этот хозяйственный магазин, нравился его серьезный запах, вызывало уважение обилие всяких инструментов. Этот нож с серенькой ручкой я постоянно таскал с собой в чемодане, в этот раз положил в карман, на всякий случай.

Меня обещали забрать к вечеру. Кроме ножа, с собой у меня была пара бутербродов, в газете, с маслом и колбасой, и бутылка чая с сахаром.

На участке, собственно, никакой работы не требовалось, я выполнял функцию охраны, арбузы набирали спелость, их могли стащить и уничтожить семена, необходимые для выведения нового сорта. Солнце, рядом лесополоса, травка. Сел под дерево, арбузы на виду. Рядом — поле сахарной свеклы, чуть дальше — люцерна. Это трава такая, для обогащения почвы азотом, если кому это интересно.

Сижу, арбузы охраняю. Никого, даже птицы не чирикают.

У меня на руке — тяжелые электронные часы, мама купила. Простой круглый корпус и четыре цифры на зеленоватом фоне. Супермодные, новейшая техника, батарейки на год. Я гордился своими часами, берег их и не расставался с ними никогда.

13:00. Такая тишина, что, будь у меня механические часы, я бы слышал, как они тикают. Смертельная скука этого процесса одолела меня уже к обеду. Я откушал бутербродов, выпил чайку. Солнце в зените, арбузы нагрелись, я прошелся по участку, просто так, надо же осмотреть поле своей охранной деятельности. Думаю — а их считали? Арбузы эти самые… Как обнаруживается недостача, если пропадет пара арбузов? Арбузики так себе, невелики, и горячие от солнца. Через час я решил один арбузик вскрыть, потому что жажда одолевала.

Не бел, но и не красен. На вкус — трава травой… Это Михалков. Басня. Да, невкусен, но жажду утолить можно.

День прошел тяжело, скучно и тоскливо. Почему я не взял с собой что-то почитать? Вот же не подумал, сидел бы себе, книжечку почитывал… Муравьи достали, в этой лесополосе, как оказалось, изобилие муравейников, куда ни сядешь — муравейник.

А вот и вечер. 17:00.

Никого на горизонте. Идти пешком? Далековато, и неохота. Так я провел еще несколько часов, в нарастающей злости и бешенстве, пока не стемнело.

Нарвал охапку люцерны, постелил травки и улегся. Холодновато в рубашке, жестко и отчаянно досадно.

Можете не верить, но я запомнил, что мне снилось в эту ночь. И помню очень отчетливо до сих пор. Снилась девушка, юная, на берегу моря, летом, вечером, почти в темноте. Я стоял рядом с ней, и мы не разговаривали. Она просто плескалась в воде, а я смотрел на неё. Вода отсвечивала бликами, её фигура блестела, словно покрытая маслом. Обычная картина, да? Да, только девушка была зеленого цвета. Изумрудно-зеленого, с аспидным оттенком.

Проснулся с рассветом. Солнце натужно лезло из-за горизонта, сначала — темно-красное, потом пожелтело, и наконец — засияло ослепительной белизной.

Никого. Опять — никого. Никто не приехал за мной этим утром. Не приехал никто и на следующий день. Только через неделю, со вздохами, причитаниями и мольбами, за мной примчалась агроном, на председательской «Волге», в ужасе от происходящего. Вернее — от произошедшего.

Я не умер, как понимаете. А что, еды здесь навалом — акыны, саксаул. Я год здесь мог бы прожить, акынами и саксаулом питаясь.

Смех смехом, но умереть мне не дали арбузы и сахарная свекла. Свеклу я дергал руками, потом скреб ножом, мыл арбузным соком, резал на дольки и грыз, поскольку других блюд на этом поле не было. Арбузы и сахарная свекла — вот диета, которая помогает сбросить пять-шесть килограммов за неделю. Рекомендую. Да, и немного люцерны, она горьковатая, но привыкнуть можно.

Я приобрел стойкость фанатичного столпника и спокойствие восточного монаха. Все эти дни я занимался бегом, гимнастикой, орал какие-то песни… В общем — сходил потихоньку с ума. И когда на горизонте показался автомобиль — я не сразу поверил в реальность этого момента. Я даже не особо ругался, когда увидел колхозную «Волгу» и выбравшихся из неё гуманоидов.

Представьте, что чувствовал и о чем думал водитель председателя колхоза. Председательская «Волга», представительского класса автомобиль, и невероятно грязный от пыли, арбузного сока и от сахарного сиропа, искусанный муравьями и комарами, липкий, клейкий и очень злой студент.

Стесняюсь сказать, но все гигиенические процедуры мне приходилось выполнять тоже арбузным соком, вернее — арбузными корками. И если кто-то вдруг, улыбаясь, говорил: «Жопа слипнется!», я не улыбался.

Я соглашался. Да, слипнется, и еще как…

Столько слезливого кудахтанья и жалобных стенаний мне не пришлось выслушать за всю свою жизнь.

И жизнь, и слезы, и любовь к коммунистической партии пришлось использовать в беседе со мной агроному, чтобы я оставил эту историю без огласки. Первым делом меня повезли в колхозный душ, где почему-то лилась либо ледяная вода, либо кипяток, среднего не дано. То обжигаясь, то охолоняясь, я отмылся от земляных и сахарных покровов. Одежду пришлось обождать, пока её стирали и сушили, я прохаживался по территории, облачившись в белый халат зоотехника.

Вот потом я совершил почти самоубийственное действие, сдуру, и никто даже не подумал, что этого делать категорически нельзя. Меня повели, как дорогого гостя, как папу римского, как королеву Викторию — в колхозную столовую. Шулюм, баранина и рис, квас и компот — все легло тяжким бременем в моё многострадальное нутро, я потерял сознание от мучительных спазмов в желудке, и за мной приехала скорая.

Вам интересно знать, что было дальше? Спешу заверить, что ничего интересного в промывании желудка и клизмах нет, и ничего привлекательного — тоже нет. Весь мой обед был извержен и проклят.

Но на этом мои мучения не окончились. Мне дали выпить стакан какой-то известковой жидкости, по вкусу — речная глина. И немедленно выпил…

Потом — рентген желудка. Вроде все нормально, желудок выдержал.

Мне вручили мензурку раствора магнезии, но я украдкой вылил его в раковину, посчитав, что хватит мне на этот раз всяких лекарствиев.

Вечером у меня были скоропостижные роды, случился выкидыш булыжника. Извините за столь интимные подробности, но я едва не разбил своим каменным первенцем больничный унитаз. В общем — в этом семестре я прошел самую суровую практику.

* * *

Заметил, что после операции некоторые мои сны приобрели странную, почти кинематографическую четкость и яркость. Иногда я даже не мог уверенно сказать, видел ли я это во сне… или все это происходило наяву… только давно… или я это припоминаю?

Снилось мне, что я иду по лесу. Прохлада, сумрак, дело идет к вечеру. Мне легко идти, иду без поклажи. Просто так иду, в руках легкая веточка, обычный срезанный прутик. Я иногда разбрасываю этой импровизированной тросточкой опавшую листву, будто ищу что-то.

Под листвой обнаруживаю грибы. Четыре штуки, сросшиеся вместе. Оранжевые. Вместе с комом земли вынимаю этот сросток, тщательно отряхиваю и прячу в карман.

У меня в руке оказывается складной нож. Полированная желтая рукоять удобно лежит в ладони, как родная. Привычным жестом нащупываю выступ на обухе, и клинок легко, свободно, но немного замедленно, будто под водой, выходит из своего желтого чрева. С мягким металлическим щелчком клинок принимает рабочее положение, как бы заявляя о своей готовности к работе. В отражении клинка я вижу себя.

Вот, собственно, и весь сон. Ничего особенного…

…если бы мы с друзьями, всей толпой, случайно не завалились в ближайший Спортмастер. Мой товарищ искал подходящую палатку, а остальные зашли в магазин просто от нечего делать, за компанию. И я туда же, поглазеть на разные занятные туристические спортивные штучки.

Карабины, котелки, фонарики, лыжи. Велосипед такой красивый, с колесами. Колеса крутятся. Друзья обступили какую-то палатку на стенде с явными намерениями посмотреть на неё изнутри. Консультант магазина добросовестно объясняет все преимущества именно этой модели и отчаянно шепелявит при этом. Почти свистит, что приводит моих друзей в дикий восторг. У Лехи истерика, а на глазах у Алины проступили слезы…

Я отошел и прогуливаюсь вдоль стендов с побрякушками.

Среди изобилия туристических ножей на стенде вижу складной нож с желтой рукоятью. Где-то я видел такой ножичек…

Не обращая внимания на цену, прошу показать мне его. Продавец уважительно вручает увесистый, как солидная гирька, овальный предмет. В руку нож скользнул быстро, будто живая рыба, и слился с ладонью, не желая с ней расставаться. Будто младенец признал мамку. Я крепко сжал рукоять и почти неосознанно, по темной памяти, раскрыл нож одним движением, не успев понять, как это произошло.

— Знакомая модель? — осведомился продавец.

Я кивнул, в горле пересохло.

Пришлось перезанять немного денег у Лехи, Алины и Курта, по цене ножичек оказался почти неподъемным для моего кармана.

Сейчас я понимаю, что обрел предмет силы. Что это такое? Как это объяснить… Не знаю, надо прочувствовать. Например, что такое воздух? Смесь газов… Ну и что? Зачем мне это знать? Я могу дышать, и не понимая этого.

Предметы силы иногда сами идут к нам. Как воздух, вода и пища. Только воздух, вода и пища нам привычны, а все новое — непривычно. И может напугать.

Я долго не мог наиграться ножом. Вернее, я не играл с ним, нож внушал невольное уважение, как крупная породистая собака. Вроде смирный пес, а как посмотрит в глаза, так спина холодеет.

Ножик оказался на удивление живучим, надежным и острым. Резал все подряд, что приходилось резать. Колбасу, сыр — на лету, с ходу, так тонко, что можно было смотреть сквозь листик сыра на звезды. Сырую рыбу резал, как воду, без сопротивления, рассекая мышечные волокна вдоль и поперек. Я берег режущую кромку клинка, тщательно вытирал его от воды, смазывал шарнир ножа специальным аэрозолем WD-40, ухаживал за ним, как за любимой девушкой. Снабдил его длинным ремешком на карабине, чтобы не потерять и всегда таскал его с собой, везде. Я так привык к нему, что без ножа и теперь чувствую себя не вполне одетым, как без штанов.

Так вот, прошлой осенью, как только Леха приобрел свою вожделенную палатку, мы всей компанией отправились в лес. А туристы мы никакие. Да и лес пригородный, поэтому шли без особых приготовлений. Бутерброды, пиво. Что еще надо для пикника на природе, в лесу? Да, средство от комаров. А то сожрут живьем. Мы дошли до места рядом с родником, быстро развернули палатку, достали пиво, вывалили всю свою снедь на травку и принялись отдыхать. Кто как умел…

Самый изобретательный товарищ из нашей группы, по имени Виталий, как только стемнело и немного похолодало, решил порадовать нас глинтвейном собственного приготовления. А мы еще недоумевали — зачем он тащит с собой оцинкованное ведро? В импровизированный глинтвейн вошло две бутылки водки, четыре бутылки отвратительного желтого вина «Анапа», стакан сахара и бутылка пива.

— Коктейль «Улыбка Троцкого»! — сообщил Виталий, с удовольствием разглядывая жуткий цвет своего зелья.

— Памяти Бенедикта Ерофеева, — добавил я свою порцию сарказма в этот ведьмин шабаш.

— Венедикта?

— Нет, именно святого Бенедикта. Ерофеева.

Костер разгорелся быстро, благо сухих веток в этом ясеневом лесу несть числа. Как только эта чудовищная алхимическая смесь начала закипать, Виталий щедрой рукой всыпал в неё упаковку гвоздики, едва увернувшись от синего пламени, факелом рыкнувшего из недр почерневшего ведра.

— Ух ты, даже дух перехватило! — отпрянул Виталий. — Чуть морду не сожгло!

Словно собираясь сотворить неведомого гомункула, он периодически помешивал свое варево толстой веткой, что-то бормоча себе под нос. Ведро иногда радовало нас сполохами фиолетового пламени, одуряющим ароматом сивухи пополам с гвоздикой, убийственно-тошнотворный аромат распространялся над нашей стоянкой, безжалостно убивая комаров адским дыханием Вельзевула.

Это пили все, жадно, словно вурдалаки, сплевывая палочки гвоздики. Пили горячим, обжигаясь о края металлических кружек. Но слабые желудки не смогли удержать в себе этот царский напиток более трех минут, в среднем, и все дегустаторы глинтвейна разбежались кто куда, распространяя гвоздичный парфюм по периферии.

— Привет, самураи! — послышался чей-то голос из темноты.

А, это Леханос, из соседнего лагеря ролевиков.

— А почему… — раздалось из кустов. — Почему самураи?

— Так гвоздикой несет за версту! Только самураи свои мечи гвоздичным маслом чистят. Что тут у вас происходит?

Виталий, самый стойкий потребитель глинтвейна, щедро зачерпнул из ведра своей кружкой.

— Ничего себе, узварчик… — утерся Леханос, отнимая опустевшую кружку от усов. — Адское зелье!

Он вернул кружку, присел у костра, а по прошествии трех минут вздрогнул, согнулся пополам и в этой согбенной позе скрылся в кустах, составив компанию нашим глинтвейнострадальцам…

— Хорошее рвотное средство… — раздумчиво протянул Виталий, заглядывая внутрь ведра. — Еще осталось. Кому ещё?

— Не-ет! — кто-то заорал из неведомой темноты. — Пошел на…!

Виталий покачал головой.

— Не ценят…

Я только попробовал эту смесь, только пригубил её, и всё. Поэтому спал беспокойно и проснулся очень рано. Только начало светать. Гвоздикой несло отовсюду, поэтому я решил немного пройтись в сторону Заячьей поляны. Срезал по дороге прутик на манер тросточки, шёл, разбрасывая в стороны опавшую листву. И вдруг натыкаюсь на грибы. Оранжевые, четыре штуки.

Меня окатывает холодной волной, словно из душа. Я видел во сне эти грибы, точно — видел. Я недолго раздумывал, сорвал все четыре гриба и спрятал в карман. А в кармане лежал мой нож, который я купил в Спортмастере. Я вынул его и раскрыл, как во сне.

И увидел себя в отражении клинка.

Возвращаюсь к погасшему костру в каком-то трансе. Мало того, что почти не спал, так еще это наваждение…

Встаю и иду к роднику, пить охота. Мне навстречу бредет какой-то старик. Он собирает алюминиевые банки и прячет в пакет. Совершенно седой старикашка.

Вынимаю свою находку и еще раз тщательно осматриваю. Старик подходит ближе.

— Мухомор. Редкий в наших местах вид, — уверенно говорит старик, осмотрев мою добычу.

— Да?.. — я собираюсь выбросить их, но старик мягко останавливает мою руку.

— Он созрел. И ты созрел, — взгляд старика проникает в самую глубину моего сознания. Словно в колодец. И голос звучит, как из колодца. — Ты отказался от алкоголя, верно. Это первый шаг. Ты не спал всю ночь, тоже верно. Это второй шаг. Ты нашел грибы. Это третий шаг…

Оказавшись в полном смятении, пытаюсь что-то сказать, но старик, словно опытный гипнотизер, властно и спокойно останавливает мои попытки и продолжает:

— Это старые мухоморы, волшебные грибы. Созревшие. И ты созрел!

Вздрагиваю и роняю свои мухоморы. Осознаю, что сижу рядом с костром, который почти остыл. Оказывается, я мгновенно заснул, как только присел у костра. Конечно — бессонная ночь. И этот старик мне привиделся.

— Обосраться, эбануться, грибочек! — сказал возникший из ниоткуда Виталий, собираясь пнуть мои грибы носком сапога. Я быстро подхватываю несчастные грибы и прижимаю их к себе, как котят.

— Ты будь поосторожнее с ними! — каким-то чужим голосом говорит Виталий, покуривая кальян.

Откуда он раздобыл в лесу кальян?! В ведре он его прятал, что ли?

— А почему? — спрашиваю я, по одному отправляя грибы обратно в карман.

— Буфотенин, органический яд триптаминового ряда, — как по писаному говорит Виталий, посасывая мундштук кальяна. — Смертельно опасно. Но в них есть и мусцимол. А это уже достойно внимания. После путешествия, когда съешь их, собери мочу. Я тоже желаю отправиться в темные миры.

— Ты что, дурак?! — я уже с испугом слушаю его странные речи.

— Откуси с одной стороны. А потом с другой… — вальяжно продолжает Виталий.

Он уже улегся на травку и лежа меланхолично покуривает кальян.

— Со стороны чего? — я в недоумении.

— Гриба…

И я опять вздрагиваю и просыпаюсь. Вот же черт! Я всё ещё сижу возле простывшего костра, в крайне неудобной позе, с кучкой грибов в скрюченных судорогой пальцах.

Из палатки раздается богатырский храп. Заглядываю туда — это Виталий храпит в позе младенца, и кальяна у него нет. Я проверял.

Вернувшись домой, я залез в справочники и всё тщательно прочитал о мусцимоле. Да, смертельно опасно. Но грибы выбрасывать не стал, отложил их до лучших времен.

Глава 3.

ПУТЕШЕСТВИЯ ПЬЕРО

Но как мне быть, ведь ночью надо спать?

Б.Окуджава, песенка Пьеро

(от имени А. Павловского)

Работал я тогда в химической лаборатории. Исследовал бензин на содержание ядовитых присадок. И приходилось забраковывать изрядное количество этилированного бензина, потому как особенно часто в изъятых образцах попадался тетраэтилсвинец.

Естественно, я весьма дорожил своей работой. Хорошая зарплата, отпуск в летнее время, всяческие льготы, молоко бесплатно. Не всегда молоко, иногда давали йогурты, сметану, творожок. Что было на МКС — то и давали. А мы не отказывались, жрали все подряд. На халяву и хлорка — творог. Чего ещё хотеть?

Каждый день, по звонку, хочешь ли, не хочешь ли — на работу.

— Кто на выезд? — донеслось из кабинета начальника.

Может быть, развеяться? Как выяснилось впоследствии, зря я вызвался тогда. Понесло же меня на эту галеру! Ладно, сам навязался. Думал, что по городу поедем, да…

Только по городу Ростову, радость-то какая!

Трясусь в нашей дежурной машине, до крайности неудобной. Обычный уазик-буханка, с решетчатыми отсеками для служебных собак.

И две сидушки для людей,

И две подушки для бл…ей.

И 310 верст пути

Без остановок, мать ети!

И дали ей сесть, и охренела девица… Признаться, я бывал в командировках, ездил я в командировки, носили меня черти, но не в таких же условиях! И самое главное — на хрена?! Что там, в Ростове, своих специалистов нет? И вообще — зачем для отбора проб нужен специалист? Неужели я как-то по-особому пузырек наберу, с присвистом и с плясками? Вот этих юридических подковерных игр, пальцевых фигур, страстнЫх особенностей оперативно-розыскных экспериментов до сих пор не пойму. Вот же, снегирь снесся в открытые ладони. Не было печали, так подай скрытую операцию, высокой степени секретности. Я должен взять образцы топлива. Бензина там, всех марок, дизельного топлива, рыбки, муки, маслица…Пусть маманька пирогов напечет, негласно.

Обычный автолюбитель приехал на заправку. Оперативная группа из пяти человек собралась в «газели», и того, двинулись. Лётный день, спец-чемодан зажат между колен, дорога дальняя, делать нечего.

И телефонный звонок. На мобильник, естественно. Я уже привык к этому короткому поводку и ответил, не глядя.

Бойкий, настойчивый женский голос поздравил меня с выплатой кредита и начал уверенно диктовать мне условия нового, очень выгодного кредитного договора. Я действительно брал кредит в банке и без особого удовольствия его выплачивал, по три штуки в месяц. За пять лет выплатил 170 штук, вместо 100 полученных. Ни за какие коврижки больше не полезу в эту петлю!

Как только я сообщил настойчивой барышне о своем нежелании продолжать разговор, тут же почувствовал сильнейший удар в голову. Нет, не буквально — удар, а как бы взрыв внутри головы. И сильное удушье. Я прервал разговор, а приступ скользкой тошноты подбирался к горлу.

Насколько это было хреново — не рассказать. Даже моя давняя мигрень мучила меня как-то милосерднее, что ли. Могу только сообщить, что дыхательные движения причиняли мне настолько сильное страдание, настолько нестерпимую головную боль, что я предпочитал просто не дышать. А тошнота заставила нагнуться как можно дальше вперед, так, что грудная клетка припечаталась к коленям.

— Что, укачало? — басовитый спецназовец сочувственно похлопал меня по спине.

— Ох, ну и лапы у тебя! — вырвалось из моего онемевшего горла. — Как у Кинг-Конга.

Оказалось, что в таком состоянии я мог не дышать довольно долго. Во всяком случае — значительно дольше, чем стандартные три минуты. Как моя кровь снабжалась кислородом — не знаю, в голове словно разливалось расплавленное золото. Вот так я просидел около двух часов в машине, потом мы проехали и отработали около десятка ростовских заправок — боль и неполадки в дыхании доставали меня все это время.

Только ночью, вернувшись домой, я смог нормально дышать, но уже на следующий день начались еще более странные события.

* * *

…с этого дня я мог уснуть прямо за рабочим столом, перед монитором, едва приткнувшись лбом на тыльную сторону ладони. Меня это поначалу не особо напугало, наверное, потому, что не особо напрягало, подумаешь…

Ударим по лени здоровым сном. День проходил за днем, и мои коллеги посмеивались надо мной, но беззлобно, даже с некоторым участием. Думали, что я завел себе подружку и не сплю ночами. Подружка у меня была, как же без неё, но не до такой степени мы развлекались по ночам, чтобы засыпать на работе.

Сон приходил не от усталости. Меня что-то вырубало, как по команде. И вместо обычной дремы, с путаными сновидениями, я погружался в странное состояние, неотличимое от реальности. Мой дневник запестрел новыми, яркими заметками, благо клавиатура на рабочем столе — непосредственно под руками и перед носом.

(расшифровка сновидения А. Павловского 1/8)

Тесная, крайне тесная кабина, выкрашенная изнутри в белый цвет. Я держусь обеими руками за обрезиненную скобу и пристально смотрю в какой-то оптический прибор. Запах резины и кожаных перчаток смешивается с кислым пороховым дымом. Помню из инструктажа, что надо задерживать дыхание после каждого выстрела, иначе после боя будешь плеваться азотистой кислотой.

— Пантера! Слева пантера!

Я вздрагиваю от этого крика и обнаруживаю, что кричат откуда-то снизу. Замечаю, что в моей башне, вернее — башенке, есть несколько щелевых окон для кругового обзора, и поворачиваюсь всем корпусом влево.

Башня плавно, но нестерпимо медленно, тоже поворачивается влево. Я теперь отчетливо вижу серый, в камуфляжных пятнах, корпус вражеского танка PzKpfw V «Panther». Откуда я это знаю?!

«Пантера» уверенно ползет к линии укреплений со стороны базы. Захват базы — это хреново.

Опускаюсь вниз, в башню. Наш наводчик приник глазами к гофрированным манжетам окуляра прицела. Из-за тесноты наш радист плотно прижат к моему бедру своим плечом, от его тела идут волны жара, изрядно приправленного адреналином.

Выстрел! Мимо проносится пушечный затвор, грозя снести мне ребра. Вываливается стреляная гильза, и только потом по ушам бьет оглушающий звук. Нет, не звук, а какой-то рев, вдавливающий барабанные перепонки внутрь одуревшей башки. Облако удушливого тумана заполняет башню, гудит вытяжка, но кислый вкус порохового газа все равно обволакивает зубы навязчивой оскоминой. Хватаю гильзу, тепло ее латунной трубы проникает сквозь перчатки, открываю боковой люк и выбрасываю гильзу наружу. Мои действия полностью автоматические, я прекрасно знаю, что мне нужно делать в такой ситуации.

— Есть пробитие!

Тот же уверенный голос. Вражеский танк загорелся.

— Танк уничтожен!

Вижу, удачный выстрел. Скорее всего — наша болванка угодила в топливный бак. Хотя «Пантера» ходит на бензиновом движке, поджечь ее довольно трудно.

На самом горизонте показался серо-зеленый, в коричневых пятнах, стандартной камуфлированной окраски, корпус танка M4 Sherman. Подождем, скорее всего — он нас не видит. Танк приближался почти бесшумно, потом развернулся бортом и медленно двинулся вдоль наших укреплений.

* * *

Вот такие и подобные картины повторялись с изрядной регулярностью. Вот сейчас, почти все время — танки, самолеты, корабли, подводные лодки, и очень четко, подробно, в деталях. Вот с чего бы?! Мои заметки накапливались, я исправно заполнял папку очередными отчетами о своих сновидениях. К моему удивлению, я всё успевал, и выспаться, и все исследования закончить.

Это утро я встретил в состоянии тревоги и нехорошего предчувствия. Неужели мои мигрени могут ко мне возвратиться? Нет, в это верить не хочется, но, на всякий случай, схожу я еще раз в Институт мозга, только потом, на днях, сейчас — на работу.

День как день, без особенностей. Рано радовался — под вечер мой начальник самолично зашел в мой кабинет.

— Помнишь, ты отбирал образцы в Ростове? Вот, держи, они же к тебе и вернулись. Вот тебе же и отписали эту хрень. Выполнить надо к завтрашнему числу, — безучастно произнес мой начальник, швыряя мне на стол задание об исследовании. — Образец в черной бутылочке, в моем сейфе. Только не забудь опечатать, как закроешь, и на сигнализацию поставь! И в журнале распишись… Или нет, опять забудешь, хоть кол на голове теши.

Признаться, меня не только фантастические видения одолевали, но и рассеянность моя обострилась до небывалых пределов. Бывало, что я и сейф забывал закрыть, и опечатывал не всегда. Можно сказать — я засыпал на ходу. Но кофе я упорно не пил, и энергетиками тоже не баловался. Как-то обходился без этой отравы.

До конца сегодняшнего рабочего дня оставалось всего десять минут. Чтобы успеть до завтра, исследование нужно сделать сегодня. Начальник, не доверяя мне свой сейф, сам выдал мне образец, опечатал свой кабинет и что-то неопределенное буркнул на прощание. Я помахал ему вслед рукой и шприцем набрал из бутылочки кубик бензина.

Зарядив прибор хлороформенным экстрактом, я принялся ждать положенные полчаса, пока на мониторе не появится заветная хроматограмма. Тетраэтилсвинец вылезал гораздо раньше, но я не торопил события. Устроившись на диване в коридоре, я опять, неожиданно для себя, уснул.

(расшифровка сновидения А. Павловского 2/12)

…Полуразрушенный город. Похоже — вечер, но может быть — и раннее утро. Но точно — не день. И не ночь. Откуда-то снизу, словно из-под земли, раздается слабое гудение, словно работает большая газовая горелка.

Мост в каком-то парке. Обгорелые стволы деревьев скрипят и осыпаются черной пудрой. Черные хлопья сажи висят в туманном воздухе. И вдруг, совсем рядом, в полуметре, странного вида шаровидный аппарат завис возле каменных перил моста. Я зажмурил глаза и потряс головой.

Аппарат не исчезал. Металлический, похоже — бронированный корпус. Я успел разглядеть, что он светло-зеленого цвета сверху и голубого цвета снизу.

Даже такие подробности усмотрел, что почти четверть поверхности его занимает иллюминатор. За стеклом иллюминатора сидит пилот в гермошлеме. Руки пилота в черных перчатках сжимают небольшие рукоятки, похожие на джойстики. Я краем глаза замечаю, что большой палец правой руки пилота отбросил крышку правого джойстика, и под ней засветилась красная кнопка.

Одновременно с этим справа в корпусе летающего шара сдвинулась заслонка небольшого люка.

Это похоже на…

Раздался звук, схожий с кипением масла на сковородке, и на фоне обугленных деревьев возникла широкая белая полоса. Я автоматически проследил взглядом за ее нарастающим движением. Вспышка, взрыв, и обрушилось какое-то здание, едва видимое в тумане…

* * *

Просыпаюсь в холодном поту, смотрю на часы. Звонит телефон в кабинете. Прошло всего-то двадцать минут, а начальник уже спрашивает, что там есть, в бензине этом поганом. Да всё там есть, и ТЭС там есть, изрядная доза.

Начальник угрюмо молчит. Я знаю, когда он уверенно молчит, когда — угрюмо.

— Хреново… Эта партия уже в продаже, — наконец слышу в телефоне раздраженный голос. — Ты пока не распечатывай ничего, а хроматограмму удали. Завтра поговорим на эту тему.

Эта история с бензином закончилась для меня очень плохо. Хуже некуда. Мне звонили с базы нефтепродуктов и обещали хорошее вознаграждение за правильный вывод о качестве бензина.

— Всё равно мы найдем нужного и более понятливого специалиста, который подпишет такую справку, и все предлагаемые блага уйдут ему… — который раз за день звучало из моего сотового телефона. — А бензин всё равно сгорит, и следа не останется.

Я отказался подписать справку о том, что исследуемый мною бензин чистый, и меня легко уволили с работы.

Честно признаться, я совсем не готов к такому раскладу и почти весь день пребывал в явно выраженном ступорозном состоянии, то есть не отвечал на вопросы или вяло кивал невпопад.

Не мог сосредоточиться ни на чём… Всё время сидел на скамейке в парке, глядя в одну точку — в клумбу.

Вспомнилось, что в раннем своем безмятежном детстве я нашел нож. Нож так себе, ржавый и поломанный, с одной плашкой и без штопора, это сейчас понимаю, но всё равно — настоящий нож. И я тут же побежал показывать находку своим друзьям. Старший мой приятель, Колька Дутов, даже надулся от приступа зависти. Жаба его придушила, стало быть…

— А где ты его нашел? — спросил он, разглядывая нож исподлобья. — Дай посмотреть…

Он протянул руку и взял это сокровище, не дожидаясь моего ответа. Я и не думал как-то сопротивляться, горько осознав, что этот нож ко мне уже не вернется. Но Колька задумался, разглядывая нож. Остальные мои товарищи, в количестве трех человек, Сережка, Женька и еще Колька, только мелкий, тоже следили за этой тяжелой работой мысли.

— Где нашел? — наконец повторил Колька Дутов и я очнулся.

— Да во-он там!

Мы пошли туда. Колька шагами разметил одному ему ведомый участок и сказал:

— Вот здесь мы все будем искать ножи! Кто какой нож найдет — его будет!

Я понял, что совесть у Кольки теперь чиста и шансы есть всех.

Мы понуро стали делать вид, что ищем ножи. Не сделав и пары шагов, я вдруг упираюсь взглядом в новенький, желтенький, маленький, ладненький складной ножичек. Я его хватаю, как кузнечика.

— Мой! Нашел! — я уже не собираюсь отдавать эту находку никому.

Колька Дутов вдруг напрягся до свекольной красноты. А я уже вынимаю разные блестящие лезвия, вот пилочка, вот ножницы, вот шило. А вот самое главное — острый, гладкий, как зеркало, клинок! Колька запыхтел, но ничего не сказал. Из глаз его… Нет, он отвернулся и я ничего не заметил. Сережка, Женька и еще Колька, только мелкий, тоже сделали вид, что ничего не заметили.

Я не показал этот нож родителям. Спрятал. Куда спрятал — забыл и больше его не видел. До сих пор помню.

Хватит воспоминаний.

Собрался с силой и купил банку какого-то энергетика в ближайшем ларьке. Вернувшись обратно на лавку, я даже не успел эту баночку откупорить…

(расшифровка сновидения А. Павловского 7/98)

…Путь обратно всегда короче, но сюрпризов на обратном пути будет побольше. Это я нутром чую. В этом районе и так все меняется очень быстро, даже слишком быстро. Ну конечно, вот еще один сюрприз. В слабом тумане просматривается какая-то штуковина, которая устроилась прямо на дороге.

И что же это такое? Похоже на небольшую крепость или форпост. Низкие бронированные башни, окружавшие его по периметру, угрожали короткими стволами автоматического оружия. Роботы? Очень может быть, здесь такого добра навалом.

Скорее всего — мы сбились с пути и пошли не по той дороге. Соорудить такую крепость за неделю? За такое короткое время даже инженерный батальон не справится.

Что делать? Крепость нам не взять, это и дураку понятно.

Наши разведчики решили проверить обходные пути, попали под ураганный пулеметный огонь и теперь лежат там. Живые, мертвые — хрен их знает, лежат, не шевелятся. Я бы тоже не шевелился.

Так, справа обойти невозможно, пулеметы крепости пристреляны по всей площади. Слева обойти?.. Что ж, можно и слева, если решил утопить все наши орудия и все наше доблестное подразделение в болоте. А справа еще какие-то руины, самоходки не пройдут.

Башни крепости изредка огрызались короткими очередями. Возможно, датчики роботов реагировали на какие-то сигналы.

Лежу за крупным валуном, изредка поглядываю на крепость. Недолгую тишину нарушил громкий и протяжный звук, словно заработала лебедка башенного крана. Крепость ощетинилась стволами пулеметов, угрожающе вращая башнями.

Почва немного задрожала, словно рядом стартовала баллистическая ракета холодного пуска. Дрожь усилилась и превратилась в трехбалльное землетрясение. Затем произошло нечто невероятное, необъяснимое с точки зрения военной науки — вся крепость, невесть откуда, вдруг выпустила огромные суставчатые опоры и зависла, немного наклонившись в нашу сторону, примерно в пяти метрах от поверхности. Словно гигантский, невероятный бронированный паук готовился к броску. Из-под днища фантастической крепости со свистом парового гудка вырвался фонтан молочно-белого газа, и крепость шагнула нам навстречу. Первый шаг механического гиганта заставил подпрыгнуть наши самоходки.

Я приказываю отходить.

— Отходить, убегать, сматываться! — ору что есть силы, сколько есть воздуха в обожженных легких. — Бросать орудия и отходить, не стрелять, экономить боеприпасы!

На бегу, оглядываясь, замечаю, что механическое чудовище, не торопясь, тщательно растаптывает всю нашу боевую технику…

* * *

…просыпаюсь от резкого крика. Какой-то ребятенок упал со своего велосипедика и теперь спешил сообщить об этом катастрофическом событии всем окружающим, чтобы все имели счастье это знать.

У меня немного затекла шея. С хрустом в шейных позвонках вращаю черепом, потираю шею ладонью. Что мы имеем в итоге? Работы нет, денег — как и не было. Продать нечего, до пенсии — как до Пекина.

Открываю баночку, которую так и держал в руках, пока спал, и почти залпом опустошаю её.

Идти домой не хотелось. Чего я там не видел? Честно признаться, я всё свободное время предпочитал проводить на работе. Новый год — всегда моё дежурство, и любые праздники — тоже. А что дома делать?..

Однокомнатная квартира десять лет уже тоскливо и, похоже, без всякой надежды ждет ремонта, стыдливо прикрывая свою срамоту обрывками обоев. Эти обои местами еще сохранились… С незапамятных времен сдачи дома в эксплуатацию.

Инфернальная безысходность навсегда поселилась вместе со мной. Часто перегорали лампочки, текли батареи, регулярно заливал сосед сверху. Я даже не слишком удивился, когда сорвало кран горячей воды в моей ванной. Просто притянул его бечевой и закрутил каким-то стержнем. И до сих пор это импровизированное приспособление открывает мне доступ к благам цивилизации в виде горячей ванны. Проще говоря — мое жилище находилось в состоянии крайней запущенности. Две кастрюли, засаленная сковородка и чайник. Эмалированная миска и две ложки — вот и все столовые приборы. Мои друзья удивлялись такому аскетизму и подозревали у меня серьезное психическое расстройство.

Два старых пленочных фотоаппарата «Зенит», кинокамера «Кварц» 8мм, проекторы, слайдер, два компьютера, один сканер, принтер и пружинный матрас на полу. И полуразвалившийся платяной шкаф с разрисованными дверцами.

Да, еще кошка Марфа. Клубного разведения, курцхаар, помоечный вариант. То есть — обычная серая полосатенькая кошка, мой верный друг и сотоварищ.

Снова снег приналег на бессильные тонкие ветки. Время остановилось, и я говорю невпопад… Память острых клыков, и слонов черно-белые клетки охраняют тебя, но… Скорее всего — сторожат.

Совсем недавно я приобрел цифровой «Никон» достаточно высокого класса, предмет моей гордости.

И что? Вот я сижу в парке на лавочке, наблюдаю, как мелкий колючий снежок предвещает зиму, созерцаю орущего малыша и размышляю о жизни.

Ничего я здесь не высижу. Пойду домой…

Мою квартиру охраняла тяжелая бронированная дверь. Недорогая, но очень прочная — хрен взломаешь. С двумя секретами — хрен отопрешь. Лязганье этих секретов доводило до истерики моих чувствительных соседей с нежным слухом. Громыхаю своими секретами, отпираю несложные, но незнакомые современным взломщикам замки, и прохожу к себе домой. С лязганьем дверного засова мое личное пространство полностью изолируется от внешнего воздействия. Я обычно отдыхаю, лежа в горячей ванне.

Открываю краны, и пускаю воду в ванну. Сижу рядом с ванной на крышке унитаза.

Вспомнил детский сад, конкретно мне припомнился тихий час. Не понимаю, почему не отпускали нас в туалет во время тихого часа. Полагалось засыпать в момент касания головой подушки. Все просьбы сбегать в туалет пресекались неумолимо.

— Хоть плачь, хоть вскачь! — слышали мы такие слова и терпели, как могли.

Не все могли…

Помню, как рыдали мои однополчане, мокрые и жалкие, сползая со своих промокших раскладушек. Ладно, еще — мокрые, а то были случаи и пострашнее, бывало, что и горячие кучи падали на пол, на радость нянечкам.

Виновники всех этих событий потом стояли в углу, замотанные сухими простынями, пока стиралась их одежонка.

Не все спали. Не спалось мне лично, хоть убей. Пытка настоящая — лежать без движения, когда все мышцы полны неудержимой энергией. Хочется бегать, прыгать, крутиться на каруселях, лазать по этой… Да как ее?…

Как же эта хрень называется? В общем, такая высокая растопырка, с лестницей и качелями на цепях. Все радости мира, вот они — во дворе, а ты лежи и изображай сон. Я слышу, как сопят, слышу, как храпят, краем глаза вижу, как капает слюна у моего соседа напротив.

Да ну его к черту! Переворачиваюсь и вижу, как хитро подмигивает мне Галка Седых, девчонка на койке слева.

Я удивился поначалу.

Мальчики не очень дружили с девочками, и честно сказать, мы даже дрались иногда.

А сейчас… Точно, что-то хочет сказать! А, пусть, все равно никто не видит.

— Смотри, что у меня есть! — шепчет она и показывает мне на ладошке прозрачные, красивые, зубцы от расчески. Ладошка лежит на простыне, и зубцы светятся на солнце.

Я протягиваю руку и беру один зубчик. Воображаю, что это — клинок волшебного меча, это сражается Бибигон с Брундуляком, он сейчас его зарубит!

— Ещ-ще хочеш-шь? — шипит Галка, вопросительно глядя мне в глаза.

— Давай, — шепчу в ответ.

Два Бибигона будет. А на ее ладошке уже ничего нет…

И ладошка тоже прячется.

Галка переворачивается на спину, и смотрит в потолок.

— У меня расческа в трусах… — тихо, но очень четко шепчет она. — Сам возьми, я не могу, воспитательница с той стороны сидит и смотрит.

Я и полез, по назначенному адресу. Расчески, само собой, я там не нашел, но под руку мне попалось нечто не менее интересное, и тем более — ранее не исследованное. Я изучал это со всем старанием, тщательно, вдумчиво. Пока за этим занятием не застала нас Валентина Дмитриевна. Не с той стороны она подошла…

Решительным жестом она сдернула одеяло и узрела весь этот незамысловатый процесс прямого контакта.

Что говорить, влетело нам обоим…

Галку мыли в тазике с марганцовкой, а мне грозили набить по пальцам линейкой, если я еще раз займусь тактильным исследованием анатомических особенностей девчоночьего организма.

Вот такие дела.

А потом мы с этой Галкой проучились вместе все десять классов и так ни разу не вспомнили этот эпизод.

Может быть — и не было ничего такого? Было, было…

В кармане зажужжал мобильник. Опять звонок из банка. Что там у них снова? Один раз я недоплатил банку по кредиту два рубля. Так они меня месяц доставали СМС-ками, пока я лично не пришел в их чертов офис и не выяснил, кому вручить эти самые недостающие два рубля. Мне выписали четыре квитанции о полном погашении кредита. Через неделю выяснилось, что набежала пеня в четыре копейки, я снова приперся в офис, и мне выписали еще четыре документа. Я следил за этими процедурами с тупым удивлением. Стоимость работы по составлению этих бумажек и стоимость отправленных СМС намного превышают два рубля и четыре копейки.

— Вы являетесь добросовестным клиентом нашего банка… — вкрадчивый голос начал свою песню.

— Спасибо! Не надо ничего! Вычеркните мой номер из авторассылки!

Вот теперь я действительно устал и выключил свой аппарат окончательно.

Преодолевая нарастающую депрессию, забираюсь в ванну и стараюсь расслабиться. Надо купить газетку «Всё для Вас» и полистать её насчет работы. Я неплохой кондите…

(расшифровка сновидения А. Павловского 8/99)

Солнце еще не появилось из-за горизонта. Темнота холодной ночи плавно перетекла в предрассветный сумрак. Очертания редких обугленных стволов деревьев и линии укреплений наемников едва проявились на пепельно-сером фоне.

Тишина. Тревожная тишина. Обычно с той стороны кто-то для порядка изредка постреливал из пулемета, запускал осветительные ракеты, в общем, наемники постоянно напоминали о себе.

Навигатор в этом районе не работает… Сети нет. Я нашарил бинокль, протер окуляры и уставился в сторону окопов периметра. Все как обычно — две пушки слева, крупного калибра, и один пулемет по центру. Пора разбудить это осиное гнездо. Пристраиваю винтовку поудобнее и тщательно прицеливаюсь… Далеко, конечно, но вероятность попадания остается.

Выстрел!

И тут же ныряю на дно окопа. Через мгновение прозвучит ответная очередь. Я свернулся в позу эмбриона и втянул голову в плечи, чтобы осыпающийся песок не попал за шиворот.

Да, ответные выстрелы обозначили, что я обнаружен. Но странно… Слишком короткая очередь, в три патрона и все. Обычно пулеметчик периметра не жалел патронов, поливал от души, так, что песок пополам с камнями щедро сыпался на дно окопа.

Времени на раздумья нет. Как бы пробраться поближе к линии обороны и глянуть, что же там происходит? С собой две гранаты, тяжелый, мощный пистолет и самодельная дубинка, с шипами из толстых гвоздей.

Прижимаюсь к земле, как можно тщательнее стараюсь не выделяться и не привлекать внимания. Грязный и мокрый плащ практически не отличается по цвету от сырого грунта и, надеюсь, укрывает меня не хуже маскировочного халата.

Вот неплохой кустик и обломок скалы. Обоснуемся здесь. Несколько плавных, незаметных движений, и я превращаюсь в камень, заросший мхом и невысокой травой.

Возле пулемета базы, как обычно, сидели трое — стрелок, наводчик и заряжающий. Сейчас, при свете восходящего солнца отлично видно, что лица солдат заросли длиннющими седыми бородами.

Не может быть! Ещё раз приникаю к биноклю. Точно, бороды! Пусть никто не беспокоится, пусть растет до пояса… Ничего себе, смена пришла!

Заряжающий возится с пулеметной лентой. У него заметно дрожат пальцы, и лента постоянно выпадает из рук. Стрелок силится взвести затвор, но тугая пружина не поддается. Наводчик просто сидит, и возможно, спит.

Вот это вояки! Что-то здесь не то…

Ползу, перетекаю в глине, перемещаюсь еще метров на тридцать, укрывшись за обгорелым стволом поваленного дерева.

Действительно, пулемет обслуживали глубокие старики.

Форменные куртки свисали с тощих тел безобразными складками, спины гнулись под тяжестью стальных шлемов. Наводчик очнулся, попытался встать и снова сел. Затем он взял свой шлем за края…

Я поражаюсь худобе старческих пальцев. Под шлемом оказалась практически лысая голова с редкими остатками седых волос.

Пулеметчик поднял голову, и я вижу его бесцветные, совершенно пустые глаза. Периферийным зрением вижу нечто странное. Нет, не пугающее. Я уже давно отучился чего-либо бояться в Зоне. Скорее, необычное. Ко мне медленно, спотыкаясь и опираясь на винтовки, как на костыли, подходили солдаты, много солдат, и бессильно опускались на землю. Один из них жестом китайского философа огладил свою бороду и легко отделил её от своего изможденного старческого лица. Замечаю, что почти у всех стариков волосы висели редкими клочьями. Нет, это не старость.

Это радиация.

* * *

Просыпаюсь от холода. Вода остыла.

Как бы не простудиться. Сновидения упрямо не оставляют меня. До сих пор звенит стальной шлем наемника, и в руке отчетливо чувствуется потертая, слегка треснувшая рукоять моего тяжелого 8-миллиметрового рот-штейера М.07 образца 1907 года.

Откуда я это знаю?! Думаю с трудом, затем обнаруживаю, что и дышу немного с трудом, словно мохнатый домовой сдавил мою грудь.

Какое-то странное состояние… Что это со мной?

Я проснулся, да. Точно не сплю, нахожусь у себя дома.

Но словно еще не полностью вынырнул из царства Морфея. Мое сознание где-то рядом… Агент Малдер, где твои ноги?

Где-то рядом.

Я начинаю сопоставлять события. Мне, наконец, предоставлено время разобраться, что же это со мной в последнее время происходит.

Включаю горячую воду, теплые струи согревают меня, и я снова блаженствую. Думай, крокодил, думай…

Может быть, я съел что-нибудь? Но питаюсь я как обычно, кое-как и чем попало. Особого предпочтения к каким-либо продуктам нет. Не голодаю, но дело вряд ли в питании.

Банальная усталость, и я просто от переутомления выключаюсь? Тоже мимо, я не сильно напрягаюсь. Особенно в последнее время.

Есть еще какой-то фактор. X-фактор. Которого я не учел… Должен быть какой-то пусковой сигнал. Какая-то точка отсчета.

На работе, хотя мне не хочется сейчас думать о работе, тоже ничего особенного не происходило. Ан нет, точно! Новость одна была. Мы стали получать зарплату на магнитные карточки. Это благо цивилизации дошло и до нашей конторы. И какая здесь связь с видениями? Наверное — никакой. Точно. Карточка ни при чем. Что же еще?

Всё же мне надоело лежать в ванной, выбираюсь, обматываюсь полотенцем и по привычке беру в руки свой мобильник, проверить, нет ли новых СМС и прочих новостей. Новости обычно от Мегафона, он достал меня своими бонусами. То присвоит, то игнорирует какие-то баллы. Зачем? Чушь какая-то. И банк достал своими предложениями, два раза мне свои карточки присылал по почте.

«Карточка является собственностью банка…».

Я с наслаждением резал эти карточки ножницами вдоль магнитной линии.

И вдруг я понял…

Словно током ударило.

На мой и без того многострадальный мозг со встроенным микрочипом активно воздействуют или скрытыми звуками, или, не дай Бог, неизвестным излучением. Я знаю, что при наборе клиентов в сетевой маркетинг вовсю используются аудиозаписи с психотронной музыкой.

— А теперь бросим всё и поаплодируем!

И человекообразные бибизяны в зрительном зале (в спортзале, в столовой, на стадионе и черт знает, где ещё) слушают музон с подкорковыми сигналами и становятся податливыми, послушными и покладистыми.

Согласный клиент — действуем на центр удовольствия, несогласный клиент — бьем по мозгам. Пока не согласится и не поймет, как это хорошо.

Припоминаю, что звонки из банка доставали меня регулярно, с частотой три-четыре раза в неделю, если не чаще. Очень может быть, что я впадал в спячку как раз непосредственно после звонков. Минуты через три после нескольких завлекательных фраз диспетчера и моего стандартного отказа.

И сейчас был предварительный звонок.

Так, складывается схема. Во-первых, звонок из банка. Наверняка, дело не в звонке, а в особом типе воздействия на мозг клиента, которое они используют. То есть, первое — мой мозг кратковременно подвергается особому излучению. Это как сигнал к переходу в особое психоидное состояние. Снова сам себе удивляюсь — откуда я знаю это слово?!

Дальше — дыхание. У меня всегда сбой дыхания после звонка, просто я как-то не замечал этого, вернее — замечал. Но не связывал это событие непосредственно со звонком из банка. Теперь это настолько очевидно, что поражаюсь своей же непроницательности, эдакой наивности, доходящей до дурости.

Закономерность, методика, позволяющая сознательно проникать в сновидения. Мое сознание теперь работает по непривычной схеме, я теперь обладаю странной логикой, доселе неизвестной.

Причина моих необычных сновидений, само собой, — микрочип и стартовое излучение, стартовый выстрел, сигнал. Из телефона. К сожалению, процесс этот мною не контролируется. И слово какое-то неточное — сновидения. Какие же это сновидения? Это явное проживание, я чувствую запахи, боль, вкус, с каждым разом это состояние становится всё более реалистичным. А в последний раз, вот только что, я вообще не спал.

Вернее, спал, конечно, в ванне. Но я одновременно и был там, в этой странной реальности!

А сам процесс — особое дыхание. Оно запускается автоматически, после сигнала.

Третий необходимый фактор, то есть место сеанса — горячая ванна. Или теплая. Может быть, с солевыми растворами поэкспериментировать? Хуже не будет, а голову чем-то занять надо.

А голова-то уже не моя. В голове вдруг возникли готовые формулы раствора. Органика и неорганика. Столько-то воды, столько-то хлоридов, столько-то йодидов. Проценты протеина, аминокислот, витаминов. И сложные эфиры высших карбоновых кислот. Я уже и забыл эту грамоту, а вдруг вспомнил. Настолько отчетливо, словно книгу читаю. Вижу каждый значок, каждую букву.

Назову это состояние — «путешествие Иеро». Почему-то именно это произведение Стерлинга Ланье еще в детстве повергло меня в состояние шока. Или проще — п-Иеро ии даже Пьеро-путешествие. И так понятно, что не сон.

Подведем итог. Я могу отправиться в мир галлюцинаций, используя три фактора — сигнал, дыхание и ванну. А как управлять сигналом? Если сигнал идет с номера банка, надо его записать!

И опять словно током прошибает меня до самой пятой точки. А ведь мой аппарат автоматически пишет последние десять диалогов! И сигналы эти все наверняка записаны. А как же проверить? Я ведь опять провалюсь в сон, в путешествие, то есть.

Охваченный внезапным воодушевлением, лечу, как на крыльях. На неоперившихся еще крыльях. Да чего там… Честно признаюсь — и с огромной долей страха, набираю в ванну новую порцию горячей воды. Руки сами высыпали в воду полпачки поваренной соли, немного яичного белка, пузырек спиртового раствора йода. И добавил ещё ароматической соли, так, для смаку. И снизу вверх, снизу вверх…

Придвигаю поближе ящик для белья, кладу на него свой мобильник, запускаю последнюю запись. Пульс учащенный, но это ни о чем не говорит, я просто волнуюсь… Последнее, что я услышал — стук падающего телефона.

(расшифровка сновидения А. Павловского 75/1)

Лекционный зал, за трибуной доцент Горяйнов. Он немного устал, графин с водой опустел, да и красноречие иссякло. Поговаривали, что вместо воды доцент туда наливает водку и попивает осторожно, прямо на лекции, не закусывая.

— Теперь — самое главное, — устало продолжает Горяйнов, вытирая губы носовым платком. — Перед вами поставлена следующая задача, скажем так — непростая. Нашей группе надо разработать дешевое, простое и технологичное в производстве наркотическое средство или психотропное вещество. Дело в том, что в ближайшее время алкоголь будет запрещен. Полный запрет, абсолютный сухой закон. Требуется другое средство, заменяющее алкоголь. Настоятельно требуется. Принятие сухого закона задерживается отсутствием альтернативы алкоголю.

Девушка из нашей группы подняла руку и спросила:

— Какие формы этого вещества наиболее желательны? Жидкость, порошок, курительные составы?

Доцент осторожно, мягко, но весьма решительно подошел к девушке и как-то незаметно, жестом фокусника, отобрал у нее блокнот.

— А вот за это мы будем наказывать… С этого момента — никаких записей! Ясно?

— Ясно… — почти шепотом ответила девица, пожимая плечами.

— Отвечаю на Ваш вопрос, — продолжал доцент Горяйнов, хлопая блокнотом по ладони. — Любые формы хороши! Жидкость закачаем в бутылки, сохраним традиции застолья. Порошки добавим в шоколадки, кстати — шоколад также попадет в немилость, его также запретят, как только появится заменитель. И табак…

— Табака тоже не будет? — подал голос один из семинаристов. В его голосе звучала искренняя тоска…

* * *

Телефон развалился на части. Не страшно, эта модель способна выдержать и не такие потрясения.

Эксперимент удался, снова эти четкие и ясные видения, информационно насыщенные и хорошо запоминающиеся. Надо расписать график путешествий. Пока четыре-пять Пьеро-путешествий в месяц проходили для меня практически без заметных последствий.

Путешествия…

Когда я в последний раз покидал пределы края? Страшно подумать — в 1993 году. Тоже сказочное путешествие.

Тогда только-только появились автобусные рейсы. Комфортабельные спальные места, видеофильмы. Красота. До обеда радио слушаешь, пряники жуешь, после обеда — кино какое-нибудь. Всё равно, какое. Все равно вполглаза смотришь, дремлешь всю дорогу. Потом темнеет, в салоне чувствуется отчетливый сивушный запашок — пассажиры жрут водку, втихаря, несмотря на инструктаж водителей. Потом я погружаюсь в сон и…

Портал. Телепортация. Россия, Россия, глухомань, провинция и вдруг — столица.

Москва! Усохни моя душенька, Москва! Воздух — другой, солнце — иное. Вокзал, подземные переходы — из области фантастики. Присутствие столичного волшебства я чувствую кожей. Во всем теле легкое покалывание, и в кончиках пальцев — зуд. Стеньку Разина везут…

Граница — это ступени эскалатора. Магическое действие — шаг на убегающую лестницу.

Я принят. Меня уносит наверх, в иной мир. Здесь другой воздух, здесь другое солнце. Я вдыхаю этот божественный одуряющий прозрачный газ и лечу. Я не голоден, но все время что-то ем. Мне нужна энергия. Не отпускает чувство сновидения, призрачности реальности. Я покупаю всякую чушь, ищу невесть что, иду на звук и на запах. Карта метро наложила на мой мозг свою паутинную сеть, и я легко перемещаюсь в этой волшебной стране, где дорога вымощена серым кирпичом.

Арбат. Множество артефактов и апокрифов. Холсты, холсты… Серый, как плесень, налет политики и снобизма. Но иногда я вижу настоящие шедевры. Маленький смешной котенок с широко раскрытыми глазами. Простой аэрографический рисунок, но приковывает внимание.

Мне доставляет наслаждение прогулка по этому пространству, где почти каждая вещь наполнена силой. Этот мир — мир вещей, потому что люди, продающие эти предметы, мне не интересны.

Только один художник привлек тогда мое внимание. Он рисовал характерные портреты тушью, чернилами в перьевых ручках, спичками с ватным тампоном…

Причем на газетной бумаге, используя мелкий буквенный текст как фон рисунка. Блики обозначал белой гуашью. Драматический эффект таких портретов был потрясающим.

Все дни я провел на Арбате. Стараясь сохранить в себе это состояние впрок, словно аккумулятор. Я беру билет на обратную дорогу, в Ставрополь. Могу уехать 14-го, могу 16-го. Деньги еще остались, и уезжать не хочется. Но что-то меня подтолкнуло под руку и лукавым бесом извернулось желанием уехать именно 14-го, чтобы успеть. Куда успеть?!

Я был одет в свое стандартное облачение. По прибытии домой с вокзала не смог усидеть дома. Черт меня понес. Я несся, обгоняя пули. Меня подстегивало чувство времени, сильный, ураганный ветер надвигающихся событий. Не ждите от грядущего наград… Но все же хватит, сентиментальных воспоминаний хватит, пора идти. Тяжек путь познания истины.

Взял по дороге у придурковатого кришнаита тоненькую книжечку, почитаю в метро.

«Пуджари-махатма, брахман преклонных лет, решил найти причину своей жажды, неутолимой и необъяснимой, потому что эта мучительная, изнуряющая жажда начала невосполнимо истощать его ум и сердце.

— Что есть высший Брахман, и что есть я?.. — с надеждой вопрошал он, глядя в лазурное небо. Но небеса молчали, только могучий Кшатрий, обитавший неподалеку, обратился к нему:

— Свагат, уважаемый! Что тревожит тебя, почтенный махатма? Какой путь ты себе наметил и что надеешься найти в итоге своего пути?

Испугался Пуджари-махатма исполинского вида Кшатрия, холод сковал его волю, но неутолимая жажда вновь спутала его мысли.

— Нужда позвала меня сюда, о почтенный Кшатрий. А нужда моя проста. Я ищу в свой дом человека из касты вайшья. Мне нужен шудра, умелый шудра, маздур и грихастини.

Кшатрий пристально всмотрелся в глаза махатмы и удивился бездонной пропасти, открывшейся ему.

— Махатма, я могу принять на себя тяготы этой ноши и выполнять все обязанности этой касты, я отказываюсь от своего имени и звания, зови меня просто Шудра.

Махатма склонил голову перед Кшатрием, в знак уважения к нему и к его принятому решению, но страх не уходил из сердца махатмы.

— А кто есть Владыка жертвоприношений и как он пребывает в твоем теле, о Шудра? Чем платить тебе за снисхождение твое?

— Всё решил Брахман непреходящий, Высший. Я, Шудра-кшатрий, иду по пути кармы твоей, о махатма, и к своему воплощению тоже иду. Я один — владыка жертвоприношений в этом теле. А тело мое востребует немногое — простую пищу, я буду довольствоваться водой и чапати. Только год жизни пройдет в услужении, и через год придет момент твоей смерти, ты познаешь свою жажду и обуздаешь её.

Пуджари-махатма окаменел, страх сковал его члены и соляным столбом застыл человек перед лицом не скорой, но неминуемой смерти. Шудра-кшатрий преклонил колено пред махатмой и произнес страшные слова, словно ветер пронесся над деревьями.

— Я убью тебя, потому что через год я снова стану Кшатрием, и в час смерти своей ты оставишь тело свое и достигнешь природы высшего Брахмана.

Махатма, усилием воли и разума, закрыл все врата тела своего, заточил свой ум в сердце своем.

— Понимаю тебя, о Шудра, и принимаю тебя в дом свой сроком на один год. И кто знает, что такое день Брахмы, и с приходом нового дня бесчисленное множество дней растворяется помимо нашей воли.

Шудра-кшатрий вошел в дом махатмы и жил в нем, как мистик, ушедший из мира в тумане, днями и ночами в трудах и размышлениях, в течение года, довольствуясь водой и пресными лепешками.

По пути служения в одиночку идут и не возвращаются, а вместе с высшим Брахманом — возвращаются снова.

Подходил срок окончания служения, махатма истощал свое сердце не только жаждой, но и страхом. Жажда измучила его мысли, но страх оказался могуч и неистощим.

— Подойди ко мне, Шудра. Я возвещу тебе самое сокровенное знание, познав которое, ты освободишься от зла. Для тебя есть последняя служба, служба истинного Шудры-кшатрия.

Шудра, почти год истощаемый постом и тяжелой работой, не потерял своей силы и своей воли. Его взгляд выражал решимость совершить любую службу.

Махатма сказал:

— Ты пойдешь к тем, кто предан другим богам и поклоняется им.

Я тебе открою великую тайну. Мои слуги — ракшасы, злые демоны. Они преданы мне, поклоняются мне. Я пребываю в их сердцах. Ты должен пойти к ним и принести мне всё золото, что они приготовили мне.

Шудра ничего не сказал, только суровая складка залегла на его высоком лбу.

Недолог путь Шудры-кшатрия, и вот стоит он перед вратами, скрывающими ракшасов, злых демонов.

— Кто ты, смелый человек, не испугавшийся славы злых демонов? — раздался громоподобный голос из-под земли.

— Среди людей я — Кшатрий! Я — удар молнии, из змей я — Васуки, из нагов я — Ананта, из обитателей вод я — Варуна, из предков я — Арьяма, из судий я — Яма, из богов я — бог Смерти. Я — наказание, пресекающее беззаконие, я — безмолвие тайн, я — мудрость мудрых.

— И что же нужно тебе, о почтенный? — голос из-под земли утратил свою силу и звучал тише водного источника. — Чем умилостивить тебя и твою волю? Какой частью себя нам пожертвовать и сохранить наш мир?..»

Моя станция. Закрываю эту брошюру, иду в толпе, соблюдая равнение, и странное мысленное послевкусие не дает покоя. Словно я уже читал эту легенду, причем очень давно. Ну да… Конечно, как я сразу не догадался. «Сказка о попе и работнике его Балде».

Наниматься в работники за еду и кров, целый год работать, чтобы в качестве награды получить право трижды ударить священника. Выдурить у чертей мешок золота и отказаться от него, чтобы тремя ударами убить священнослужителя. Хорошая сказочка. Как бы ни был дурен и жаден поп, но роль Балды — гнуснейшая по своей одержимости и жестокости. Такой радостный, улыбчивый парень… Наемный убийца, по сути.

* * *

Обнаруживаю, что предаюсь этим воспоминаниям, стоя на мокром линолеуме, в луже холодной воды, совершенно голый.

А ведь надо бы пожрать! На моей кухне стоял холодильник. Старый «Саратов-2». Из него давно ушел фреон, и его компрессор мог гонять по системе просто воздух, не охлаждая ничего.

Я его и не включал. Хранить там нечего, не держу запасов съестного. А в недрах холодильника, на тонкой бечеве, связанной петлей Линча, я подвесил плюшевую мышь, как символ моей крайней бесхозяйственности.

Чувство голода было гораздо слабее жгучего желания вновь уйти в чужую реальность. Я ведь, как никак, провожу научный эксперимент! А этот единичный опыт не говорит ничего. Единичный случай Пьеро-путешествия мог быть спонтанным, случайным и недостоверным. Где-то в глубине души я чувствовал, что обретаю страшную зависимость. Пьеро-путешествие могло оказаться куда страшнее героина.

Но заветный бочонок амонтильядо манил, манил, а рука судьбы уже размешивала сырой бетон пространства и времени серебряным мастерком.

Вода в ванне почти не остыла, и мое вожделенное корыто приняло меня в свое лоно по-матерински нежно. Я уже хотел приукрасить свое Пьеро-путешествие некой изысканной ноткой, например — сжечь опийную настойку «Лауданум» на куске сахара и выпить его с горьким джином. Но это потом, не сейчас. Я нажимаю кнопку плеера…

(расшифровка сновидения А. Павловского 9/07)

— Необходимо подготовить население к войне, — продолжает доцент Горяйнов, наливая себе из графина. — То есть — надо в кратчайшие сроки научить народ держать в руках оружие и убивать. Качество оружия и умение стрелять — не главное для сражения. Нужно сделать акт убийства привычным и морально оправданным.

Семинаристы вникают, или делают вид, что вникают. Ни один из проектов, сделанных нашей группой, не был принят в разработку, нашу группу собирались расформировать. Я задумался и потерял нить лекции.

–…немалый риск, между прочим! — слышу голос лектора. — Нельзя допустить массового привыкания к субстанции «флогистон». Это огонь крови, жизненная сила. Она частично поглощается всеми, кто находится рядом в момент смерти человека. Больше всего флогистона достается победителю, палачу.

Горяйнов снова наливает себе из графина.

— Недаром на похоронах сидят многочисленные старухи, просто так сидят и смотрят, — продолжает он, утираясь салфеткой. — Флогистон пока еще не ушел из поля умершего человека, он притягивает стариков, поддерживает их истощенные тела, как слабые токи — батарейку.

Он смолкает и вдруг пристально смотрит мне в глаза. Он вытягивает вперед руку и острым указательным пальцем указывает точно на мою персону.

— Или я тебя сей час сожру!.. — с невыразимой злобой, с нарастающими обертонами, по-медвежьи рычит Горяйнов, и его лицо застывает в едва сдерживаемом напряжении. Он словно готовится к прыжку.

У меня вываливается авторучка, я обмякаю, лоб покрывает сильнейшая испарина, по спине змеятся потоки ледяного пота…

— Или ты меня слопаешь! — вдруг усмехается Горяйнов, быстро разводя руками и принимая свой обычный вид. — Вот такой закон джунглей, это закон войны, или ты убьешь, или убьют тебя. Морали и этики на войне нет.

Едва справляюсь с желанием плюнуть и чертыхнуться от души, с усилием переводя дух.

Так и до инфаркта недалеко. Ничего себе, шуточки. Горяйнов чешет дальше, как по писаному:

— Есть люди, генетически склонные к поглощению этой субстанции, они режут жертве горло и питаются этой формой энергии. Даже простейшее жертвоприношение — убийство ягненка на религиозном празднике — вызывает привыкание к этой дозе.

Звучит сигнал окончания лекции, и Горяйнов вытряхивает остатки жидкости в стакан.

Мы выходим в коридор и разбредаемся в разные стороны, следующая лекция в том же зале.

Слышу, как Горяйнов беседует с начальником кафедры.

— Конечно! И это тоже пропаганда! Футбол — это же торговля людьми. Пропаганда продажности, вот что скрывает покупка людей-легионеров. Можно торговать чем угодно, кем угодно, а воевать нужно только за того, кто больше заплатит.

* * *

А теперь послушаем начальника транспортного цеха.

На этот раз я пролежал в ванне до утра. Такое впечатление, что люди из моих зазеркальных путешествий — мои старые знакомые. Я знаю их привычки, особенности характера. Словно это моя жизнь, жизнь настоящая, а не это унылое пребывание в моей не менее унылой реальности.

Там, по ту сторону зеркального стекла, там, далеко, в повторяющихся сюжетах, я семинарист странного учебного заведения, где разрабатываются некоторые секретные технологии, а как меня звать — понятия не имею.

В некоторых сновидениях я полевой командир, и зовут меня — Абель Мергенталер. Умею стрелять, умею убивать. Могу командовать орудийным расчетом. Вот так. Это не хрен в стакане. Это не дули воробьям крутить…

Там, в зазеркалье, жизнь протекает иначе, там осознаешь нечто главное, понимаешь ценность жизни. Этого состояния не передать, это надо прочувствовать.

Моя лоджия выходит на восход, солнечный диск лезет из-за горизонта всё выше, намереваясь заявить о себе во всей своей красе.

Не курю, но иногда позволяю себе просто так, почти бесцельно, постоять и подумать на разные темы. Процесс курения обеспечивает курильщикам эти минуты отдыха.

Самые болезненные мои воспоминания — посещения зубного врача. Ни о какой анестезии тогда и речи не было, бормашина примитивная, педальная, боль страшная, непередаваемая. До обморока, до холодного дождя по спине, и до крутого кипятка в штанах.

Как я только не старался усмирить боль, чем только не забивал голову, только бы перенести внимание с бормашины в никуда, в дальние дали. Пытка, настоящая пытка, ничего не могу добавить. И пломбы, с серебряной стружкой. Единственная радость — два часа не есть!

Спросите — почему такая радость? Просто Вы не знаете, как нас кормили в детском саду. Наш детский садик был на государственной дотации, но в него вкладывали средства еще две организации — колхоз «Страна Советов» и безымянный откормочный совхоз. Нас действительно откармливали, как поросят на колбасу. Даже на фото мы все с одинаковыми мордочками, с пухлыми щеками, только костюмчики разные. И бантики не у всех поросят в волосах.

С момента прихода в меня вливали стакан молока, или кефира, или ряженки, или еще чего молочного, чтобы я не упал в голодный обморок перед завтраком.

На завтрак — творожная запиханка, то есть — запеканка, с тонкой такой желтой корочкой сверху, которую ненавидели все без исключения. И стакан на выбор из вышеперечисленных молочных продуктов. Иногда — рисовая, вермишелевая, но всегда — запиханка. Думаете — это весь завтрак? Как бы не так, это только аперитив, закуска перед едой.

Перед настоящим завтраком.

Он начинался часов в десять. Подавали котлеты, или тефтели, или биточки, или зразы. Да, выбор велик и кулинарное мастерство наших поваров зашкаливало. По одному на тарелку, а на тарелке — еще пюре, или вермишель, или рожки или рис…

Ух, ах, ох… Но это так и было! А на десерт — бутерброды с яблочным, мягким мармеладом, с листа папиросной бумаги или с яблочно-шоколадной пастой.

В больших железных банках она стояла на кухне. С девушкой из Болгарии на этикетке. Сколько мы ее сожрали, этой пасты — не знаю. Но брать сверху из общей кучи бутербродов на блюде не всем хотелось, паста размазывалась по всей поверхности хлебного куска. Поэтому самые хитрые малыши дожидались, пока блюдо ополовинится, и подбирали хлебушек с самого дна, намазанный только с одной стороны, чистый.

Вот так мы завтракали. А потом шло дело к обеду, и мы становились в очередь за томатным соком. Вкус томатного сока до сих пор вызывает у меня дикий жор. Люблю я этот сок, да, признаюсь, до настоящего момента. Давали всего по полчашечки, и пили мы с рук, как лекарство, для аппетита.

Потом мы рассаживались напротив тарелок. Необъятное, необозримое море супа или борща. Хуже всего — рассольник.

Черт его знает, почему? Сейчас рассольник — деликатес, уже слюнки потекли, а тогда…

Мы огурцы эти соленые, вареные эти огурцы ненавидели всей душой, всем поросячьим коллективом, до дрожи в копытцах и до щетины торчком.

Потом второе, третье…

Туго набитые животы превращали нас в лимончиков, только с ножками и в колготках. Да, мальчики тоже носили колготки и лифчики. У них, то есть у колготов, вытягивались носки и висели носки эти, как тряпочки. Мы наступали на них при ходьбе и падали. Потом тихий час с приключениями, как же без них, потом полдник. Полдник мы ожидали без страха, там всего-то было печенька или вафля. Печенье «Шахматное» и вафля «Снежинка». Как будто в мире и не было другого печенья и других вафель человечество не придумало.

И тот же стакан кефира мы преодолевали легко.

Счастье, если родители забирали меня до ужина. Но родители не дураки, ужин — дело не дешевое, кушать денег стоит, и поэтому забирали дите свое обычно после ужина, набитое под завязку. По методике откормочного совхоза, как сосиска фаршем.

Уже в зрелом школьном возрасте прочитал я «Республику Шкид» Леонида Пантелеева и мягко говоря — ужаснулся. Да, господа-товарищи, процесс питания у воспитанников детской колонии был совсем не такой, как у нас в детском садике.

Память, память… Если постараться, многое можно вспомнить. И припомнить, если что. Но вспоминаются больше приятные моменты, они, наверное — цепче держатся. Чаще вспоминаются, поэтому нейронные связи освежаются и дублируются.

Собираюсь умыться и вдруг обнаруживаю, что нет горячей воды. Если в кране нет воды… Вот же неудача! Профилактика котельной! И не будет горячей воды недели три. Как же быть?

Стук в дверь. У меня не было звонка, пережиток. Обычно звонили на сотовый. Это устраивало всех. А тут — стук. Явно чужой.

В коридор вваливается человек в милицейской форме. Рановато для посещений такого рода. Он деловито проходит в комнату, спотыкается через Марфу, костерит её и присаживается на табуретку.

— На Вас поступила жалоба от соседей, что Вы их затапливаете. Постоянно. Я Ваш участковый. Прошу показать мне состояние Вашей ванной и кухни.

Показываю. Никаких признаков влажности мой утренний визитер не обнаруживает. На всякий случай он делает несколько снимков на свой крохотный цифровик и начинает составлять протокол.

Внезапно он обнаруживает рядом с ванной, на ящике для белья, мой сотовый телефон и подозрительно принюхивается.

— Так Вы еще и слегач? — участковый захлопывает папку и осматривается по сторонам. — Предлагаю Вам добровольно выдать инвариант-гетеродин, чтобы не устраивать тут у Вас обыск.

Похоже, участковый в теме. Похоже — я не первый такой путешественник в его практике.

— Я, честно говоря, Вас не понимаю, — пытаюсь сменить тему.

— Да, конечно! Не понимает он! Мокрый, как мышь, в ванне масляные пятна плавают, йодом пахнет, телефон на плеере. Где слег? Где девон? Выкладывай, а то быстро всё тут вытряхнем! Где купил, кто продает?

Я в полной растерянности.

Участковый возвращается обратно на табурет, раскладывает свои бумаги и принимается листать какую-то брошюру.

— Значит, так…Вакуумный тубусоид FH-92-U, четырехразрядный, статичного поля, емкость два, есть такой? Если есть, то сколько есть и у кого приобрели?

— Да нет у меня ничего подобного! — я уже не знаю, что и сказать своему гостю.

— Средство от комаров «Девон» в таблетках есть?

Я молчу. Участковый внезапно встает и подходит ко мне вплотную. Он тихо, почти шепотом, говорит:

— Для начала сделаю вид, что ничего не видел… С телефоном штучки свои бросай, сдохнешь через месяц. Мозг сгорит. Купи в магазине радиодеталей слег, вакуумный тубусоид четырехразрядный, статичного поля, емкость два. Вставь его в старый радиоприемник вместо инвариант-гетеродина. Таблетки «Девон», четыре в воду, одну — под язык. И немного спиртного, грамм пятьдесят. Это старый, проверенный рецепт. Всех, кто продаст тебе что-то из этого списка — ко мне на заметку… Понял?.. Ты понял?!

Он приближается ещё ближе, и я обнаруживаю, что участковый — женщина, загримированная под мужчину. Я чувствую упругую женскую грудь, чувствую аромат её сладковатых духов. Также вижу, что её пальцы с гладкими ногтями снимают с лица участкового тонкую пленку грима, и под ней видна рептилоидная чешуя.

Я цепенею, пытаюсь бежать, но босые ступни приросли к мокрому линолеуму… Сдавленное горло пытается вытолкнуть крик, но тщетно.

Кошмар постепенно развеялся. Я обнаруживаю себя на лоджии, сидящим на бетоне и тупо разглядывающим кошку Марфу, которая настойчиво интересуется у меня насчет пожрать.

Так, надо собраться и прекратить это медленное, но неуклонное сползание в неминуемое сумасшествие. Как говорят, у семи нянек — четырнадцать сисек… Надо что-то сделать, чем-то себя занять. Отвлечься, проще говоря.

А не пойти ли мне в гости?

Или нет, схожу я на Поляну. Благо, сегодня воскресенье, если я не ошибаюсь, кто-нибудь на поляне Мастера засветится. Сезон, ролевики должны тучами летать по Поляне.

Чем я был так занят по домашнему хозяйству, сложно вспомнить, но на Поляне я появился только к вечеру.

Как-то не получилось подорваться, надуться и полететь сию минуту. Темнело, но на малой поляне еще видна палатка Дубогора и над ней даже курится слабый дымок. Дубогор сидит возле костра и жарит лепешки на сковородке.

— Привет, Дубогор! — кричу, едва увидев его. — Ты, как всегда, стараешься быть ближе к природе?

Он важно кивает и протягивает мне навстречу руку, в ней пара горячих лепешек. Я вдруг вспоминаю, что ничего не ел весь день. И вчера тоже.

Дубогор шлепает очередную порцию теста на сковороду и наблюдает за сереющим небом. Я слегка обжигаюсь, ем горячие лепешки, больше похожие на обычные оладьи, только крупнее.

Рядом с палаткой лежит небольшой топор, немного поодаль — лук и стрелы.

Дубогор смотрит вдаль, с выражением каменной маски на непроницаемом лице.

— Я должен подготовиться. Если хочешь, ты можешь идти домой и жить, как прежде. Хоть сейчас… Но скоро, очень скоро — будет война. Если точнее — в декабре этого года. И после войны мы все уйдем в каменный век… Ты можешь не верить мне, но Дубогор ещё ни разу не ошибся в этих делах. Иначе пепел моих костей еще вчера лежал бы под этим деревом…

Он снимает со сковороды порцию свежих лепешек и водружает на костер закопченный чайник. Чайник закипает, из его носика валит пар, пар вспыхивает ярким пламенем и начинает гудеть, как газовая горелка.

Дубогор берет в руки бубен и начинает камлание, затем он вращается всё быстрее и быстрее… Превращается в вихрь и улетает, оставив после себя две серебряные монеты.

— Положи их на глаза… — слышу из темноты, из черного ниоткуда.

* * *

Вода опять остыла. Выбираюсь из ванны с окончательно чумной головой. Желание пожрать пересилило все остальные поползновения, и я кинул свои ноги в сторону магазина. Двести граммов вареной колбасы, батон нарезной, банка зеленого горошка и пакет майонеза. На ужин ещё полбанки томатного сока, если не прокис за сутки.

Расстилаю газету на самодельную «тубаретку», режу колбасу своим фирменным ножом, отгоняю не в меру любопытную кошку.

Слышу стук в дверь. Решительный и настойчивый стук. Кого это несет нелегкая?

Открываю дверь…

Сбой программы, обрыв киноленты, скачок напряжения — называйте, как хотите, но я в другой реальности, в моем настоящем сознании и при моей реальной памяти.

Входят двое, оба из Хронопсиса. Мой непосредственный куратор и еще кто-то, мне неизвестный.

— Как самочувствие, коллега? — спрашивает куратор, скрестив руки на груди.

— Нормально. Без патологий, — рапортую, не ожидая ничего хорошего от их появления. Инквизиторы приходят ко мне только в самых серьезных случаях.

— Есть работа. Отправляем Вас в 2050 год, только в этой локации нам удалось обнаружить местонахождение Александра Привалова.

— Как же он прокололся? — мне до жути интересно, как же этот профессор криминального мира, настоящий Мориарти из «Кроноса», так оплошал.

Мой куратор прошел в мою квартиру, оглядываясь по сторонам. Заметив кошку, присел и попытался оказать Марфе знаки внимания. Марфа неохотно позволила погладить себя по спине, а потом уже предупреждающе зашипела, подняв шерсть на затылке.

— Всё, всё… Спокойно, я ухожу, — ретировался куратор, пряча руки за спину.

Второй, незнакомый мне человек проследовал за ним в комнату, но никакого интереса к кошке не проявил.

Куратор, болезненно морщась, присел на табуретку и глубоко задумался.

— Вручаю свою судьбу в руци твоея. И судьбу всего нашего мира, паче тварей всех окоянен есмь… — на грани шепота сказал куратор, и продолжил уже погромче, — Есть работа, товарищ Павловский. Тяжелая, но ничего не поделаешь… Тем более, что других кандидатов на эту роль нет. Начальство восхищено, что ты лихо раскрыл наш механизм воздействия на твой мозг, это только укрепило их уверенность, что именно ты справишься с поставленной задачей. Возможно, что ты не вернешься… Тогда мы пошлем другого агента, если вообще сохранимся в этом отрезке, как личности. От результатов твоей работы зависит наша жизнь, чего там скрывать.

Он замолчал. От его речей веселья не прибавилось, но и ощущения катастрофы так же не возникло.

— Что смогу, то и сделаю… Какие будут инструкции? — отвечаю на его вопросительный взгляд.

— Предстоит обнаружить нашего бывшего сотрудника, Александра Привалова. У тебя будет своя легенда, ты будешь погружен в личность полковника Богдасарова, привыкай, это будет твоя вторая мысленная оболочка. А инструкций и ориентировок не будет, дело в том, что Привалов поменял всё, все признаки внешности, насколько это было возможно в клинике института «Кронос», включая и папиллярные узоры на руках, и скрылся из нашего поля зрения. То есть — абсолютно. Но дьявол кроется в мелочах! Как оказалось, ему было лень рисовать новую дактокарту и выращивать её у себя на руках, он поступил проще — инвертировал свою же дактокарту, чтобы не возиться, и оставил в таком виде, не особо напрягаясь.

Конец ознакомительного фрагмента.