Северная война

Андрей Бондаренко, 2010

Егор был профессиональным военным. Жил в России, пусть не слишком счастливо, зато – наслаждаясь благами XXI века. Но однажды ему предложили высокооплачиваемый контракт. Долгосрочный, на пять лет. На охрану первого лица государства. Царя Всея Руси Петра Алексеевича Романова. От такого не отказываются. Только не бывает в истории лишних персонажей. Пришлось Егору стать… Александром Меньшиковым. Ближайшим другом и сподвижником Петра Первого, полноправным жителем XVIII века, со званиями, должностями, деньгами и крепкой семьей. И когда срок контракта истек, Егор даже не стал задумываться. Остался. Все бы ничего, но у порога уже стоит Карл XII, а за ним – непобедимая армия шведов. Егору, а вернее, теперь уже Светлейшему князю Александру Меньшикову, предстоит заслужить звание генерал-фельдмаршала русской армии. Грядет Северная война.

Глава вторая

Тревожные будни

За каретными окошками чуть засерело, приближался рассвет, следовательно, Москва была уже совсем близко. Рядом громко и нервно похрапывал Петр, с кожаного сиденья, расположенного напротив, на Егора испуганно таращился подполковник Волков — его ближайший соратник и личный друг. Друг — насколько подчиненный может быть другом непосредственному и всемогущему начальнику.

— Приснилось что-то плохое, Александр Данилович? — тихим шепотом поинтересовался Василий. — Стонали вы сильно, вона, за пистолет даже схватились…

Егор с трудом разомкнул занемевшие пальцы, крепко охватившие рукоятку французского изящного пистолета (прощальный подарок любезного Медзоморт-паши, всемогущего советника турецкого Небеснородного султана), сильно потряс кистью руки, восстанавливая нарушенное кровообращение, успокаивающе подмигнул Волкову, проговорил — самым обычным голосом:

— Ерунда, подполковник, прорвемся! Можешь, кстати, и не шептать, сейчас Петра Алексеевича и из пушек шведских не разбудишь…

После полученного известия о смерти Лефорта царь повел себе абсолютно непредсказуемо и непривычно. А именно: не забился в страшных конвульсиях и судорогах, да и гневался-то, брызгая слюной, всего минуты три-четыре, после чего неожиданно сделался холодноспокоен и деловит, велел срочно пристать к речному берегу, где во временном лагере драгунского полка, пребывающего в этих местах на плановых полевых маневрах, горели яркие костры.

Первым делом Петр продиктовал думному дьяку Чердынцеву текст письма к шведскому королю Карлу Двенадцатому, в котором извещал о незамедлительном разрыве последнего, действующего на тот момент мирного договора и о начале полномасштабных военных действий.^[8] Текст послания был выдержан в достаточно вежливой форме, только уже в самом конце диктовки Петр, очевидно сорвавшись на краткий миг, поименовал шведского государя — «злобным псом скандинавским, алчущим крови русской, мирной…».

После этого, убедившись, что гонец — в сопровождении двух десятков драгун — отбыл в нужном направлении, к границам с Ливонией, находившейся под шведским протекторатом, царь велел срочно подготовить себе «рабочее место» возле одного из дальних костров: — Доски какие-нибудь ровные положите на толстые березовые чурбаки, да гвоздями приколотите крепко! Бумаги, перьев и чернил — тащите побольше! Два раскладных стула всего? Барабан тогда добавьте полковой, вот и хватит — на троих! Со мной остаются Автоном Головин и дьяк Чердынцев. Все остальные — осторожные и миролюбивые чрезмерно, — гневно покосился на Егора, — пусть скромно, рта не раскрывая, постоят в сторонке…

За последующие шесть с половиной часов эта славная троица родила — совместными усилиями — на белый свет более десяти различных Указов: о выделении финансов на предстоящую весеннюю военную кампанию, о формировании новых тридцати полков — пеших и конных, о срочной закупке в странах европейских дополнительного оружия и боеприпасов, о формировании ополчения дворянского…

Дополнительно к этим Указам были написаны и пространные письма: в Варшаву, Кенигсберг, Копенгаген и Осло, где сообщалось о безоговорочном присоединении России к Северной антишведской коалиции, высказывались настойчивые пожелания — получить в кратчайшие сроки, в соответствии с ранее достигнутыми договоренностями, обещанную финансовую и военную помощь.

— Полковника драгунского незамедлительно позвать ко мне! — одобрительно похлопав по плечу уставшего Чердынцева, велел Петр. — Как тебя — Иван Зарубин? Вот что, друг Ванюша. Доставь, только очень срочно, все эти важные бумаги, — небрежно указал перстом на самодельный стол, — в Москву, князю-кесарю Федору Юрьевичу Ромодановскому — лично в руки. Выполняй, братец мой, выполняй! Время нынче — зело дорого!

Царь резко потряс головой, устало провел ладонью по измятому и осунувшемуся лицу, негромко позвал — неверным и жалобным голосом:

— Алексашка, ты где, сучий потрох? Подойди ко мне, охранитель! — крепко приобнял за плечи, извинительно заглянул в глаза, попросил негромко: — Давай, организуй выпить чего-нибудь. Помянем — на скорую руку — нашего покойного друга Франца Лефорта, да и поплывем дальше…

Последующие шесть суток Петр пребывал в полностью бессознательном состоянии: быстро напивался, почти не закусывая, после чего успешно засыпал, просыпался, снова крепко выпивал, просыпался — выпивал — засыпал…

Василий жалостливо посмотрел на беспрерывно храпящего царя, вздохнул:

— Это у него так, наверное, нервенная реакция проявляется — на смерть герра Франца. Такой безжалостный удар…

— Да уж, удар сильнейший! — согласился Егор и строго велел: — Ладно, хватит на сегодня слюнявой лирики, переходим к серьезному делу! Пусть Алешка Бровкин сегодня ни на шаг не отходит от Петра Алексеевича, охрану царевича Алексея и царевны Натальи распорядится удвоить, а еще лучше — утроить. Князю-кесарю надо обязательно шепнуть на ухо — чтобы тоже берегся. А ты, друг Вася, будь со мной рядом. Еще раз расскажешь подробно: как и что было, посоветуемся, что делать дальше… Кто, кстати, занимается похоронами Лефорта?

— Лев Кириллович — дядя царский, старый князь Борис Голицын да Александра Ивановна, супруга ваша.

— Ну-ну… У герра Франца кто в последнее время ходил в лекарях?

— Карл Жабо, как вы и велели.

— Вот и он пусть подойдет ко мне.

— Да, Александр Данилович! — напоследок вспомнил Волков. — После герра Франца бумаг разных осталось очень много. А одна толстая папка — лично для вас…

К дому Лефорта царская карета подъехала, когда московские колокола уже давно отзвонили к молитве заутренней.

У приметных генеральских ворот покорно застыли, несмотря на раннее утреннее время, несколько шикарных карет, за воротами часто мелькали разноцветные перья, украшающие модные мужские и дамские шляпы.

— Разгони их всех, охранитель! — хмуро попросил Петр. — Хочу с генералом Францем попрощаться без глаз лишних! — Повернувшись к окошку кареты, уточнил: — Вижу лошадок знакомых! Александра-то твоя пусть останется, она же — из наших будет, да и фрау Лефорт также. А остальным всем — вон, не обращая внимания на высокие чины и прошлые заслуги…

Через незапертую калитку в правой створке кованых высоких ворот Егор вошел внутрь двора, приветливо кивнул двум усатым сержантам-преображенцам, тут же вытянувшимся в струнку и отсалютовавшим немецкими ружьями своему полковому командиру, торопясь, взбежал вверх по каменным широким ступеням.

Пройдя внутрь дома через длинные и просторные сени, он отвесил вежливый общий поклон — в сторону кучки знакомых знатных персон, коротко и нежно улыбнулся своей жене Саньке — безумно красивой даже в траурном темном платье, отдельно, очень низко поклонился супруге покойного генерала.

В парадном зале на высоком постаменте, покрытом черной шелковой материей, стоял черный же гроб, над которым, клубясь, поднимался вверх странный голубоватый парок. Рядом с гробом и помостом почтительно замерли восемь офицеров разных полков, со вскинутыми — на правые плечи — обнаженными шпагами.

— Мы тело генерала всю ночь держим в погребном леднике, — взволнованным голосом тихо пояснила Санька, указывая кивком головы на голубой пар. — Каждое утро выставляем на помост — только до обеда, потом опять убираем в ледник. Нельзя иначе. Не велел князь-кесарь Ромодановский хоронить герра Франца до приезда Петра Алексеевича…

Егор, крепко и бережно держа свою жену за руку, коротко и вежливо оповестил всех присутствующих о желании царя — попрощаться с покойным, что называется, в тесном «семейном кругу».

Знатные господа и дамы, включая восьмерых офицеров, понятливо закивали головами и тут же, предупредительно пропуская друг друга вперед, дружно устремились к выходу. Только прекрасная и надменная Анхен Монс, которую бережно поддерживал под локоток саксонский посол Кенигсек, одетый во все темно-коричневое и неброское, небрежно и слегка слащаво произнесла:

— Надеюсь, Александр Данилович, ко мне не относится этот приказ? Не так ли? Вы же в курсе наших особых отношений с государем?

Егор, с видимой неохотой отпустив Санькину горячую ладонь, вплотную подошел к Анхен и тихонько прошептал — так, чтобы Кенигсек ничего не смог разобрать:

— Уезжайте, милая Анна Ивановна! Не то сейчас время, совсем — не то… И тонконогий кавалер ваш — во многом виной этому! Понимаете меня, надеюсь?

Анхен вздрогнула, сильно побледнела и, резко развернувшись, неторопливо пошла к выходу, увлекая за собой любезного саксонского посланника.

Минут через пятнадцать—семнадцать в зал, чуть сгорбившись, вошел Петр, за ним, отстав метров на пять-шесть, следовал Алешка Бровкин, одетый, как и полагается новоявленному официальному маркизу,^[9] во всем небесном великолепии. Егор краем глаза заметил, как у Саньки, видевшей своего родного брата в таком одеянии первый раз, удивленно взмыли вверх густые собольи брови.

«А нервы-то у супруги твоей — просто канаты железные! Чрезмерно даже крепкие!» — неодобрительно заметил внутренний голос.

Петр ласково приобнял за хрупкие плечи вдову умершего генерала, пошептал ей в ухо что-то ласковое и ободряющее, отстранился, нерешительно — очень мелкими шагами, обреченно втянув голову в плечи, он взошел на помост, подошел к гробу, испуганно и вопрошающе посмотрел в лицо покойному.

— Жалко-то как! — неожиданно выдохнула Санька, уткнувшись своим носом-кнопкой в грудь Егора. — И Лефорта, и государя…

Царь долго стоял у гроба, непрестанно водя — круговыми движениями — ладонью по левой половинке своей груди. Наконец, нагнулся, по очереди поцеловал лоб, губы и руки мертвого Лефорта. Еще через мгновение плечи Петра мелко-мелко задрожали, послышались приглушенные и тоненькие всхлипы…

Санька, словно бы стараясь хоть чем-нибудь поддержать царя в его горе, громко, совершенно по-бабьи зарыдала, некрасиво размазывая кулачками крупные слезы — по своему прекрасному и нежному лицу…

«Кто там долдонил об избыточной черствости супруги моей? Получил, братец, ответ достойный?» — ехидно поинтересовался у внутреннего голоса Егор.

Вскоре Петр перестал плакать, опустился перед гробом на колени, стал что-то неразборчиво бормотать себе под нос, словно бы разговаривая о чем-то с покойником, словно прося у него важного и мудрого совета…

Егор, знавший дом Лефорта как свои пять пальцев, нежно приобняв все еще рыдающую Саньку за тонкую талию, тихонько проскользнул в неприметную боковую арку, прошел метров двенадцать по низенькому коридору, свернул направо во второй, по короткой лестнице спустился вниз, негромко, особым образом постучался в самую обыкновенную темно-коричневую дверь. Послышались громкие щелчки ключа в тугом замке, тоненько и тревожно проскрипели дверные петли, голос Василия Волкова предупредительно и вежливо пригласил:

— Заходите, Александр Данилович! Мсье Жабо уже здесь… Ой, Александра Ивановна, матушка, вам же умыться надо!

Это большое помещение (площадью порядка семидесяти пяти квадратных метров) выполняло множество самых различных функций, являясь одновременно: ванной комнатой, цирюльней, гардеробной, мини-библиотекой и рабочим кабинетом. Здесь Лефорт, когда проживал в Москве, имел обыкновение проводить каждое утро по три-четыре часа: совершал водные процедуры, чистил зубы, стригся-брился, накладывал на лицо и руки целебные и лекарственные крема, примерял парики и различную верхнюю одежду, читал полученную корреспонденцию, писал ответные письма, перечитывал любимые книги — в основном труды греческих философов и истории славных древних битв и военных кампаний.

— Саня, пройди вон за ту цветастую китайскую ширму! — посоветовал Егор. — Там и воду найдешь, а также полотенца, разные крема, пудру… Здравствуйте, уважаемый месье Жабо! — слегка улыбнувшись, поздоровался он с доктором-французом. — Подполковник Волков мне уже доложил, с ваших же слов, о некоторых деталях этого скорбного происшествия. Но я хотел бы услышать обо всем и от вас лично, задать несколько вопросов. Давайте, любезный, начинайте! И постарайтесь быть максимально подробным.

Карл Жабо, низенький и толстощекий француз, улыбчивый, в рыжем лохматом парике, чем-то неуловимо похожий на мультяшного Карлсона (ну, того самого что живет на крыше славного шведского города Стокгольма), неожиданно замялся:

— Извините! Но я теперь даже и не знаю: как величать вас? В связи с недавним Указом царя Питера…

— Называйте меня по-прежнему — Александром Даниловичем!

— Хорошо, Александр Данилович. Вы тогда отъехали в Воронеж и далее. Я же стал усиленно наблюдать за драгоценным здоровьем господина Лефорта. Хорошо наблюдать, старательно! Вы же предупреждали, что у генерала слабые легкие… Я следил — в меру своих скудных сил. Советовал господину Лефорту беречься сквозняков. Одеваться только в теплую одежду. Не уследил, извините…

— Продолжайте, Жабо, продолжайте! — покровительственно подмигнул французу Егор. — Я вас пока ни в чем не обвиняю.

— Герр Лефорт все же заболел. У него началась грудная горячка — в очень нехорошей форме. Я его лечил. Давал таблетки, микстуры, ставил спиртовые банки. Сперва дела уверенно пошли на поправку. Потом началось новое осложнение…

— Генерал мог выздороветь?

После двухминутного раздумья француз честно — как показалось Егору — ответил:

— Три шанса из пяти возможных, что герр Лефорт скончался бы. От полной закупорки легких. Извините, господин генерал-майор, точнее сказать не могу…

— Расскажите подробно о той ночи, когда герр Лефорт… э-э, скончался.

— Мы нашли его тело ранним утром. На балконе, выходящем в сад. В одной ночной рубашке. С тремя пулями в груди. Пропала сиделка, которая оставалась с ним на ночь. Ее так и не нашли.

— Кто она такая, откуда взялась? — нахмурился Егор.

— Обычная женщина, пожилая уже. Очень спокойная, добрая и внимательная. Из старой стрелецкой слободы…

«Только стрелецкой слободы нам и не хватало — для полного и безграничного счастья! — искренне ужаснулся внутренний голос. — Если царь узнает об этом, ничего еще и не значащем факте, то все — кранты всем уцелевшим стрельцам, да и женам их — вместе с малыми детками! Не, это дело мы замнем пока…»

Егор сразу же увел разговор в сторону:

— Почему никто не слышал выстрелов?

— Гроза была очень сильная, — француз извинительно развел руки в стороны. — Осенняя русская гроза. Гром гремел совсем без остановок… Странно только, что было сделано целых три выстрела. И очень похоже, что все три — из одного и того же пистолета. Зачем? Герр Франц был уже полностью мертв — после первого же выстрела в сердце. Да и на балкон, похоже, его вынесли уже оглушенного. То есть это я так думаю…

Василий Волков несколько раз громко и многозначительно кашлянул.

Скупо поблагодарив, Егор вежливо выпроводил мсье Жабо за дверь, пообещав, что пообщается с ним более подробно через недельку-другую, когда немного разберется с текущими делами.

Из-за дальней ширмы появилась Санька — тщательно причесанная, припудренная, безумно красивая, чуть нервно и виновато улыбающаяся. Подошла к Егору, мимолетно поцеловала в губы, ласково провела ладонью по его небритой щеке, тихонько отошла в сторону, села в изящное кожаное кресло, взяла с низкой книжной полки толстый том в бархатном переплете, положила себе на колени, раскрыла и погрузилась в чтение, демонстративно заткнув уши своими тоненькими пальчиками, унизанными драгоценными перстнями, мол, секретничайте господа, спокойно, не обращайте на меня никакого внимания!

Егор с трудом оторвал взгляд от любимой жены, с которой он не виделся почти три с половиной месяца, подмигнул Волкову:

— Чего кашлял-то, Васенька? Докладывай!

— Дык это, Александр Данилович! Складывается все! Было три выстрела в упор: первая пуля попала в сердце, но наш стрелок не убежал, наоборот, он, никуда не торопясь, перезарядил пистолет, выстрелил второй раз, снова перезарядил… Времени-то на все сколько требуется! Минут пять-шесть, если не больше! Что следует из этого?

— Ну, и что следует? — вопросительно усмехнулся Егор.

— А то, что убийца был наемником! Ему заплатили — за три выстрела в сердце, он заказ и отработал полностью, чтобы не потерять в деньгах… Я прав, господин генерал-майор?

— Допустим, что и прав. Только что из того?

— Как это что? — не на шутку разволновался Волков. — Стрелец — наемник, его жена — сиделка! Сходится все!

— Дальше-то что?

— Дык розыск требуется учинить — во всех стрелецких слободах! Жесткий такой розыск! Подключить надежных и толковых наших сотрудников, у князя-кесаря еще взять его людишек, если своих будет не хватать…

— В кого ты уродился таким кровожадным, Вася? — широко и лениво зевнул Егор.

— О чем это вы толкуете, Александр Данилович? Не понимаю, честное слово!

— Да о том самом: исполнителей в таких делах — самих тут же и убивают! Даже если ты и прав, то лежат эти стрелец со стрельчихой где-нибудь в самом глубоком омуте нашей Москвы-реки, если их сомы еще не доели.

Сомы-то в Москве водятся знатные, говорят, что вырастают до десяти—двенадцати пудов… О чем это я? Да о том, что розыск твой абсолютно ничего не даст. А крови-то будет! Вода все в той же Москве-реке покраснеет — до самой Волги-матушки… Не, если ты хочешь чуток выслужиться перед Петром Алексеевичем, получить звание новое, ефимок мешок, деревеньку-другую, то, как говорится, милости просим, со всем нашим пониманием…

— Александр Данилович, извини! — взмолился Волков. — Это я не подумавши ляпнул. Черт попутал, прости уж дурака!

— Думай в следующий раз, прежде чем трепать языком! — по-доброму посоветовал Егор и спросил уже другим, гораздо более мягким и сердечным тоном: — А ты, часом, не приболел ли? На лицо похудел очень, глаза вот блестят — словно льдинки осенние, ранние да тревожные… Или во всем виноваты дела сердечные?

— Они самые! — засмущался Василий и чуть заметно покосился на Саньку, продолжавшую усердно почитывать свою толстенную книгу: — Александра Ивановна вам потом расскажет об этом неожиданном амуре, а то мне самому как-то и неудобно…

Покончив с этими философскими отступлениями, они снова перешли к основным делам.

— Возле всех городских домов, где живут посланники иноземные, с завтрашнего утра необходимо выставить усиленные тайные посты — из людей наших, самых надежных и проверенных! — распорядился Егор, подумав немного, поправился: — Турецкого посла, впрочем, это не касается. Задача у постов наипростейшая — перехватывать всю почту, которая предназначается для послов и советников…

— Как это — перехватывать?

— А вместе с гонцами и посыльными! Благо их по одежке распознавать очень легко. Взяли незаметно, без всякого шума, посадили в возок, отвезли ко мне — в расположение Преображенского полка. Ясна задача? Уточняю, сейчас меня интересует только почта входящая, где может содержаться реакция некоторых европейских дворов на смерть генерала Лефорта. Сколько времени прошло с того скорбного дня: две с половиной недели? Ну вот, пора уже ждать и ответной реакции. Не, Вася, выставляй посты уже с сегодняшнего вечера, чтобы случайно не пропустить всякого любопытного! И, главное, ничего не бойся, я лично отвечу за все! Да, где документы покойного генерала, про которые ты говорил в карете, когда уже подъезжали к Москве? Которые герр Франц оставил лично для меня?

— Вот, Александр Данилович! — Василий ловко достал с полки высокого стеллажа толстую папку-портфель темно-бордовой кожи, с позолоченными застежками. На обложке папки был приклеен небольшой бумажный прямоугольник, на котором рукой покойного Лефорта было начертано по-немецки: «Передать после моей смерти генерал-майору Меньшикову Александру!»

— Надеюсь, изучил содержимое? — спросил Егор у Волкова.

— Конечно, как инструкции велят — на такой серьезный и экстренный случай.

— Ну и что там?

— Докладные секретные записки от личных агентов генерала Лефорта. Оказывается, он уже давно и тайно отправил многих людей — в Ливонию, Курляндию, в разные шведские крепости. В этом портфеле — все о неприятельских войсках, что располагаются на прибалтийских землях.

— Надо же, какой замечательный подарок! — искренне восхитился Егор. — Ай да герр Лефорт! И после смерти своей продолжает помогать нам! Ай да молодец!

Через пять-шесть минут в дверь приметно и настойчиво постучали, извещая, что пора на выход: царь уже попрощался со своим верным мертвым сподвижником и теперь желает видеть сподвижников живых…

Петр ласково поцеловал Саньку в ее скромный льняной пробор, нежно потрепал по бледной щеке, поблагодарил душевно:

— Спасибо тебе, главная сестра милосердная, за все — спасибо! И за помощь делом, и за помощь плачем. Век не забуду! — стремительно обернулся к Егору: — Что, охранитель, начал вынюхивать потихоньку подробности этого злого дела? Вынюхивай, коль тебе хочется, не запрещаю. Только уж не старайся сверх меры. Ничего это уже не изменит: поперхнутся шведы своей холодной кровью, уж я обещаю! Месть — она только кровью врага, разорванного на части, сладка! Ладно, похороны моего старого и надежного друга Франца состоятся через двое суток, там и встретимся. Почему только через двое суток? Да вот хочу, чтобы эти похороны были пышными, с пушечной стрельбой да воинским парадом. Чтоб комар носа не подточил! Поэтому и без спешки все будем делать… Ладно, отдыхайте пока, нежьтесь до полной услады!

Когда уже в карете — с плотно зашторенными окошками — они ехали от дома Лефорта к себе домой, Санька — в кратком перерыве между жаркими затяжными поцелуями — тихонько и благодарно шепнула:

— Молодец ты у меня, Саша! Стольких людей сегодня избавил от лютой смерти! Это я про стрельцов и семьи их…

— Подслушивала, значит, радость моя? — притворно рассердился Егор.

— А как же без этого? Должна же я быть в курсе всех дел своего любимого муженька…

Дома тоже все было просто замечательно: близняшки уже вовсю ходили, держась за стенки и мебель, смешно лепетали что-то свое, ласково и доверчиво вешались на крепкую отцовскую шею, широко улыбались — радовались встрече.

У сына Петьки были огромные ярко-синие глаза, маленький курносый нос и густые, белесые — почти платиновые — волосы.

«В мать уродился!» — радостно отметил про себя Егор.

А вот дочка Катенька откровенно пошла в его породу: волосы обычные, темно-русые, глаза светло-голубые, нос прямой и слегка удлиненный.

Долгая безумная ночь, наполненная — без конца и края — сплетением любящих друг друга молодых тел, тихие стоны, страстный шепот, новые и новые взаимные клятвы в безграничной и вечной любви…

— Саша! — тихонько позвала его жена в одну из редких минут заслуженного отдыха. — А когда мы поедем в нашу Александровку? Ты же мне обещал! Там сейчас очень хорошо: уже антоновка созрела, крупные яблоки падают — всю ночь напролет. Тук… тук… тук… Как бы я тебя там любила — всю ночь напролет, под стук этот…

Егор тихонько коснулся губами горячего женского плеча, тут же податливо вздрогнувшего под этим поцелуем, усмехнулся невесело:

— Ты же знаешь, родная, что творится сейчас! Война стоит на пороге! И у меня куча дел: надо окончательно разобраться с убийством нашего герра Франца, охранную Службу требуется срочно укрепить и перестроить. Да и тебе никуда нельзя отлучаться из Москвы: не забыла, часом, кто у нас царским Указом назначен главной милосердной сестрой, да и действующим членом Высшего Государственного совета — на случай военных действий? Сама же придумала эту сестринскую Службу — перед Азовским походом, вот теперь, дорогая, и отдувайся.

— Помню я все, любимый, помню! — тяжело вздохнула Санька. — Это же я просто так, похныкать захотелось немного… А дел, и правда, очень много: у меня в Службе — уже двести двадцать сотрудниц, все обученные хорошо, раны умеют перевязывать, многое другое. Сейчас вот нам изготовляют особые повозки, из Европы прибыл очень важный груз с медицинским инструментом: специальные, очень острые ножи, зажимы для ран, сухожильные нитки, пилы — для ног и рук… Ладно, утром поговорим о делах, а сейчас — поцелуй меня покрепче еще раз… Раз двести — я имела в виду…

Не пришлось утром поговорить о делах, даже позавтракать Егор толком не успел: громко топая сапогами, в сени вбежал его личный денщик Митька — совсем еще молоденький парнишка из воронежских крестьян, взволнованно доложил, протягивая квадратный коричневый пакет:

— Александр Данилович! Это привез посыльный из Преображенского полка, на словах велел передать, что очень ждут вас там.

В кратком письме Василий Волков сообщал, что уже перехвачены и доставлены в расположение Преображенского полка два гонца — с экстренной почтой для саксонского и датского послов. Причем почты было очень много, а задержанные гонцы сильно бузили и требовали незамедлительной встречи со своими посланниками. Да и офицеры полка не выказывали никакого восторга по поводу появления на территории полка неизвестных штатских лиц.

— Эх, забывчивым я становлюсь, старею, наверное! — расстроенно и нервно пожал плечами Егор. — В полк я и забыл сообщить, что к ним доставят арестованных…

Вообще-то, не стоило вмешивать Преображенский полк в эти непростые и откровенно мутные игрища, а отвезти пленников в помещения Службы охранной, да больно уж неудобно базировалась эта Служба — всего в ста тридцати метрах от Преображенского дворца. Егор четко понимал, что если Петр узнает об этой его самодеятельности — с захватом почты иностранных посланников, то разгневается не на шутку, не исключая и самых печальных последствий… Солдатский полк — с точки зрения конспирации — тоже место далеко не идеальное. Пойдет солдат в кабак, остаканится, и ну болтать, вот и пошла гулять молва. Да ничего, за двое-трое суток должны были управиться, так что молвой можно было и пренебречь…

А еще он так же железобетонно знал и другое: необходимо было сделать все возможное и невозможное, чтобы намеченный на весну скоропалительный штурм Нарвской крепости не состоялся.^[10] Не готова еще была молодая армия российская к таким серьезным воинским авантюрам. Зачем же все эти бесполезные усилия, которые наверняка завершатся бесславным поражением и неисчислимыми человеческими потерями?

Был еще нехилый шанс переломить ситуацию на корню, был! И этим шансом грех было не воспользоваться…

Егор привычно облачился в свой армейский мундир, прицепил на бок шпагу с золотой ручкой — царский подарок на свадьбу, велел заложить карету.

— Саша, а как же завтрак? — опечалилась жена. — Там кухарка напекла сырников, блинчиков наготовила с разными начинками: с грудками рябчиков, с грибами жареными, с налимьей печенью маринованной… Давай я тебе узелок маленький соберу с собой?

— Не стоит, мое сердечко! — легкомысленно улыбнулся Егор. — Я в полку поем. Солдатские щи и кулеш — тоже пища знатная. Да, кстати! — вспомнил неожиданно: — А что там Вася Волков вчера толковал — про амура неожиданного, что посетил его? Это не к тебе ли, молодуха, он воспылал страстью нежной?

— Что ж говоришь-то такое? И как не стыдно тебе, охальнику!

— А что? — лукаво и довольно улыбнулся Егор. — Ты же, Меньшикова Александра Ивановна, самая красивая женщина на Москве! Разве не так?

— Ну не знаю, право…

— Так, так! Самая — стройная, красивая, длинноногая, страстная… Что же странного, что и Васька влюбился в тебя по самые уши?

— Да ну тебя, шутника! — мягко улыбнувшись, польщенно покраснела Санька. — Мало ли на Москве других красавиц? А Васино сердце царевна Наталья украла, сестренка царская, а Васька, в свою очередь, ее сердечко девичье своровал…

Егор сразу стал очень серьезным. На Руси царевны всегда являлись особой кастой: иногда их выдавали замуж — за заграничных принцев, королей и герцогов, но русскому человеку, сколь богат и знатен он ни был бы, даже подумать плотски о дочери или сестре царской было смертельно опасно для жизни. А если серьезное чего намечалось, так и буйной головы можно было запросто лишиться. Были, знаете ли, прецеденты… Вслух он только выдохнул расстроенно, от души:

— Да уж, обрадовала ты меня, женушка любимая, обрадовала! Только этого нам и не хватало сейчас — для полноты ощущений…

— Да я все понимаю, Саша! — нахмурилась и загрустила Санька. — Но неужели ничего нельзя сделать? Надо же как-то помочь ребятам! А, Саша? Тем более что и ты сам отчасти виноват — в этом амуре…

— Как это — я виноват?

— Да вот так! Кто велел подполковнику Волкову регулярно наезжать во дворец Преображенский и усердно заниматься с царевичем Алексеем этим вашим «карате»? Ты и велел! Василий и ездил — честно занимался, Наталья — воспитательница царевича, наблюдала за этими занятиями, как ей и положено по ее обязанностям. Вот и приключился — вдруг и незаметно так — амур этот, нечаянный… Ты, Саша, только не торопись, подумай! Вдруг да и придумаешь чего…

Он только печально покачал головой:

— Всего два варианта есть у Василия и Натальи, не считая третьего: дыбы и плахи для подполковника и черного клобука монастырского для царевны. Первый реальный вариант — тайно обвенчаться да и сбежать от царского гнева — в страны европейские…

— А второй?

— Победить Карла Двенадцатого, прогнать шведов из Прибалтийских стран. После чего и страны эти забрать под русскую руку, под протекторат — научно выражаясь. Раз шведам этот протекторат не возбраняется, знать, и нам — возможно. Если Василий лично, возглавляя воинскую часть, возьмет на свою шпагу город Митаву, то есть у него и все шансы, чтобы стать Великим герцогом Курляндским… Можно будет, при должном старании, четко оформить данное мероприятие, закрепить документально. Тогда уже и мезальянса не будет: Курляндский герцог — вполне достойный жених — для русской царевны…

— Отлично все ты придумал, любимый! — как маленькая девочка, звонко хлопая в ладоши, запрыгала на одном месте Санька. — Вот и сладится все…

Целуя жену в сладкие и податливые губы, Егор подумал — неожиданно для самого себя: «А ведь идея не так уже и смешна, как кажется на первый взгляд! Семейное счастье Василия и Натальи — это только внешняя оболочка, за которой спрятан глубинный и очень значимый смысл. Зачем будущей России нужна кровавая Анна Иоанновна, любительница жирной буженины? Да и вся эта гнусная „бироновщина“ в целом? Это же можно будет, поставив над Курляндией своих проверенных людей, такой гигантский исторический шаг вперед совершить! Столько сохранить жизней людских! Не говоря уже о финансах, могущих быть спасенными от бессовестного разграбления алчными и бессовестными людьми…»

Примечания

8

Военные действия против Швеции по-настоящему начались только в августе—сентябре 1700 года.

9

События, приведшие к присвоению Алешке Бровкину титула маркиза, описаны в романе «Страж Государя».

10

Егор знает из сведений, почерпнутых им в 21 веке, что первый штурм русскими войсками Нарвской крепости «должен» закончиться их полным поражением. Поэтому он планирует сделать все возможное, чтобы штурм Нарвы был отложен на несколько лет, до более благоприятного момента.