Ремарк и оригами

Андрей Бондаренко, 2013

Существует расхожее мнение, что раскрывать преступления, совершённые маньяками, не так, уж, и сложно, ибо разгадка, как правило, всегда лежит на поверхности. В этом утверждении, безусловно, есть здравое зерно. Но что делать, если таких «поверхностей» много? Как не запутаться в них? Как определить ту – единственно-верную и нужную? А ещё на этом Свете, говорят, существует Любовь. Впрочем, не стоит о ней много говорить. Любовь, она или есть. Или же её нет…

Пролог

Мир закончился, как закончилось и Прошлое. Будущего нет, его придумали злые и насмешливые люди, именующие себя — «писателями». Или же — «сказочниками»…

Настоящее? Не смешите, пожалуйста. Сплошная и бесконечная серость. Серая такая, муторная и вязкая. С гадким привкусом ежедневных горьких пилюль и таблеток…

Оригами. Да, только они — такие милые и симпатичные — слегка скрашивают жизнь. Вернее, тупое и однообразное существование. То есть, привносят в него некий, пусть и минимальный смысл. А ещё — сугубо изредка — дарят надежду.

Надежду — на что? Трудно сказать. Наверное, на свободу. А ещё и на справедливость, которая, возможно, где-то и существует. Может быть…

Оригами, они разные: простые, составные, модульные, клееные, большие, средние и маленькие.

Большие оригами выстроились на письменном столе: пухлый бегемот, гривастая лошадка, задумчивый кот, голенастый петух и приземистая собака. Они все очень солидные и важные. А ещё коварные, хитрые и злые. Не стоит им безоговорочно доверять. Обманут, запутают и затопчут. Навсегда…

Бумажный журавлик летит по комнате: светло-сиреневый, составной, с красивым кружевным хвостом.

Уверенно так летит, словно бы радуясь самому факту своего существования на этом Свете. А потом, будто наткнувшись на твёрдую невидимую преграду, он резко останавливается и пикирует вниз. Вернее, на письменный стол.

Пикирует и встречается там с собакой-оригами. Отскакивает от собаки и ударяется об упитанный бок бегемота…. Твёрдые копыта лошади. Острые когти кота. Безжалостный клюв петуха…

Беззащитный журавлик падает со стола на пол. Кружевной хвост, сломавшись, отлетает в сторону. Всё, спектакль сыгран. Игра закончена. Занавес. Просто бумажные клочки, которым — совсем скоро — предстоит знакомство с мусорным ведром. Вечный печальный конец всего светлого, доброго и радостного. Наша всеобщая Судьба — фатальная и глупая…

Конец? А если…. Если сложить-сделать большого журавлика? Большого-пребольшого? Полноценного журавля? Из плотной-плотной бумаги? Сделать и запустить?

Он полетит, полетит…

А потом упадёт на письменный стол и разметает — в разные стороны — всех этих подлых бегемотов-лошадей-котов-петухов-собак…

Может, тогда и справедливость восстановится? И жизнь вернётся? И Будущее появится?

Надо обязательно попробовать. Только — для начала — следует обрести свободу. Потому что без неё — никак…

Миттельшпиль, середина Игры

Завязался оживлённый разговор (вернее, диалог), насквозь культурной направленности. Мелькали громкие имена-фамилии, заумные термины и вычурные названия различных музейных учреждений: — «Антонио Виварини, Мантеньи, Тициан, Лото, Лоренцетти, классицизм, супрематизм, виженари арт, замок Сфорцеско, галерея Брера, Нумизматический музей…».

Минут через шесть-семь Роберт, решив-таки вмешаться в ситуацию, заявил:

— Извините, но вынужден попросить вас, уважаемые знатоки итальянской живописи, перенести эту интересную и познавательную беседу на другое время. Так как мы прибыли сюда совсем по иным — важным и серьёзным — делам-вопросам.

— На другое, так на другое, — покладисто согласилась Танго, после чего грациозно поднялась с дивана, достала из ярко-алой дамской сумочки белый картонный прямоугольник, протянула его главврачу клиники и пояснила: — Это, Сильвио, моя визитка с телефонами. На всякий случай.… Кстати, позвольте и вашу. Ага, спасибо большое, созвонимся, встретимся и поболтаем уже всласть, без спешки и ограничений…. Старший инспектор, позвольте, всё же, завершить тему о живописи? Буквально пару-тройку слов, не больше? А? Благодарю…. Вот, эта картина на стене, с правой стороны от письменного стола, на которой изображён высокий представительный мужчина в нарядном средневековом камзоле и с элегантным арбалетом в руках…. Это же, Сильвио, вы?

— Я, конечно же. Дружеская шутливая стилизация, так сказать.

— Шутливая? Понятно…. А, простите, арбалет?

— Что — арбалет?

— Он-то, надеюсь, настоящий? Очень красивая, изящная и симпатичная штуковина. Наверное, авторская работа? Хотелось бы, честное слово, взглянуть на него. Питаю, знаете ли, страсть к средневековому оружию.

«Ай, да Танго!», — мысленно восхитился Роберт. — «До чего же наблюдательна и глазаста. А я ничего такого и не заметил, мол, картина, как картина…».

— Извините, милая собеседница, но только ничего не получится.

— Почему?

— Украли у меня этот по-настоящему ценный и коллекционный арбалет. Месяца три с половиной тому назад. Залезли через балкон в квартиру и украли. Причём, только его, больше ничего не взяли.

— В полицию о краже заявили? — подозрительно прищурившись, решила проявить настойчивость Танго. — Куда конкретно?

— В полицейскую службу округа «Сити оф Сидней», по месту жительства. Можете проверить.

— И как успехи, если не секрет? Продвигается следствие?

— Никак не продвигается. Чего, впрочем, и следовало ожидать, — печально вздохнул Висконти, а после этого насторожился: — Что-то случилось? Вы же…э-э-э, мадам, не просто так спрашиваете?

— Не просто, — Танго вопросительно взглянула на Роберта и, получив молчаливое одобрение, невозмутимо пояснила: — Позапрошлой ночью, уже ближе к рассвету, предположительно из этого арбалета была убита немецкая овчарка.

— Собака? Значит, был совершён акт хулиганства? То есть, бытового вандализма?

— Если бы — хулиганства и вандализма. Не расслабляйтесь, Сильвио, раньше времени…. Итак, рассказываю. Неизвестный злодей из арбалета — прямо через оконное стекло — всадил несчастной собаке стрелу в грудь. А потом, дождавшись, когда раненая овчарка умрёт, залез в дом, поднялся на второй этаж и, долго не раздумывая, перерезал господину Поспишилу горло…

— Майклу? — на лице главврача отразилось бесконечное удивление, граничащее со страхом.

— Ему самому. Причём, от уха до уха…. Вы, Сильвио, знаете, что такое — «колумбийский галстук»?

— Конечно, знаю…. Вы, что же, хотите сказать, что…

— Да. Да. Да, — в голосе Танго зазвучали откровенно-инквизиторские нотки. — Именно это я и хочу сказать. Труп Майкла Поспишила был «украшен» колумбийским галстуком. То есть, его язык — через разрез на горле — вытащили наружу…