Кэтрин и я, ее русский жиголо

Андрей Бинев

«Один мой случайный знакомый, болезненно полный человек, с бордовой бугристой кожей на одутловатом лице, как-то мечтательно протянул…»

Спецжизнь

…Смотрю в потолок. Лежу дома на своем потертом диване. Жду телефонного звонка. И стараюсь вспомнить, был ли в моей жизни глазастый «мерседес» и автомат в руках, было ли акулье рыло BMW вровень с моим окошком, был ли короткий бой за жизнь двух президентов? Было ли все это или могло бы быть!

Телефон оживает. Лениво беру трубку. Но это — не тот голос и не тот разговор.

— Сколько можно вам звонить! Никакого толка! — это вместо вежливого, сухого телефонного приветствия.

— А какого толка вам надо? — спрашиваю строго и заинтересованно.

— Сами знаете.… Чтобы грело…. Ну, чтобы тепло было.

— Наденьте свитер. У вас есть свитер, или там шарфик на худой конец.

— Вы что издеваетесь!?

— Отнюдь. Беспокоюсь.

— Я куда попал?

— Вот с этого бы и начинали. В частную собственность попали. В квартиру. 110 квадратных метров, два туалета, две ванные комнаты, обогреваемые полы, подземный гараж, тепло, уютно и богато…

— Буржуй! Гад! Всю Россию растащили, а сами в хоромах, во дворцах живут. И еще издеваются!

— А куда мы ее растащили?

— Сами знаете… то есть… знаешь!

— Без фамильярностей прошу. Мы с вами свиней вместе не пасли.

— А ну-ка назови свой адрес, гад! Я к тебе приеду, узнаешь, кто свиней пасет…

— Э! Братан, тебе в натуре мой адрес нужен? Ты че и в правду приедешь?

— Ты меня не пугай! Пуганные! Ишь! «В натуре!» Мы новых русских не боимся!

— А старых?

— Чего, старых?

— Старых-то никогда не боялись? Вам сколько лет?

— Сколько надо! Мои года — мое богатство!

— Миллионер, значит…

— Ну-ка назови свой адрес!

— А вы свой!

— Чего захотел. Нашел дурака…

— Да он сам нашелся! Это ведь вы мне позвонили.…Греет — не греет. Диспетчерская, что ли, нужна?

— А тебе какое дело!

— Да нет, никакого. Только телефон ваш у меня на спецопределителе уже давно висит, высвечивается. Я вот сейчас по нему адрес определю и подумаю, познакомиться поближе или не стоит!

— Ты, чего, чего! Мужик! Угрожаешь, что ли! Я ж ошибся. В диспетчерскую же звонил. У меня отопление еле работает…. Мерзнем.

— Иногда, батя, ошибаться можно только один раз. Как саперы!

— Только появись! Только появись у меня! Я сейчас в милицию позвоню! Они тебя научат, как с ветеранами разговаривать!

— Ну, позвоните! Со скорой помощью только не перепутайте, ради Бога…

Ветерану ответить было нечего. И он, нервно выругавшись, швырнул трубку. Ничего у меня, конечно, не высвечивалось и слово-то «СПЕЦопределитель» я вытянул из его, ветеранской жизни, в которой следом за понятием «спец» всегда случались неприятности, никем не объясняемые и никому неподотчетные.

Сколько себя помню, постоянно был на привязи у этой нелепой, неуклюжей частички, которая со временем превратилась в обособленный, емкий, «внелингвистический» общественный институт, поглотивший все то, что подобострастно следовало за самой частичкой и стремилось прилепиться к ее короткому сокращенному тельцу.

Звук этот столь же отвратителен, как и приятен: что-то вроде крепкой выпивки — заливаешь в себя с легкостью необыкновенной, а выливается это в нестерпимую головную боль и мерзкую тошноту.

В то время, как толпа выстраивалась в огромную голодную и нервную очередь, ты всегда был вне ее. Для тебя открывалась потайная дверь «спецраспределителя», где импортными этикетками отсвечивал «спецпаек».

Но следом за этом дышала в спину Спецрасплата. Ее главные принципы были усвоены, как Устав тайного общества: язык — за зубами, трезвость расчета, авторитеты назначаются не тобой и не часто. Вот с этого и начинается та самая «нестерпимая головная боль». Преодолевается она лишь привычкой и терпением. Других лекарств нет. Но болезнь, тем не менее, развивается, и когда частичка «спец» уже даже шепотом не произносится голодной и нервной толпой, похмелье после нее остается, потому что в неприкосновенности сохраняется Устав, породивший этот лингвистическо-общественный оборот. В том же ряду — «спецсвязь», «спецтранспорт» — это, когда у тебя есть, а у других нет и не положено иметь. Это, когда один лишь интерес, который вызывают столь особенные понятия, становится основанием для интереса по отношению к тому, кто его первоначально проявляет. Оказаться в кругу тех, кто вправе пользоваться этими «спецвозможностями», означало и означает до сих пор принадлежность к избранному кругу, живущему по Уставу. Я — живу по этому Уставу, я — сектор, пусть маленький, пусть чуть приметный, этого круга. И если исчезну, перестану замыкать круг, то на мое место встанет другой, иначе круг разорвется и наружу вытечет нечто, что не имеет названия, что, скорее, плазма цвета крови, химический состав которой величайшая государственная тайна.

Есть еще один хвостик за всесильной частичкой «спец». «Задание». А все вместе — «спецзадание». За него и полагаются все остальные «спецы». Но оно и есть главный источник головных болей и недомоганий, порой, тех, кто его не заказывал, но исполнял и, уж, конечно, не ожидал для себя особых прибылей и успехов.

Так вот, сижу у телефона и жду «спецзвонка», и от скуки и нетерпения развлекаюсь телефонным теннисом с замерзающим в своей квартирке ветераном.

Телефон опять оживает.

— «Спецтранспорт» за вами вышел. Доставит на «спецдачу», получите «спецзадание». К исполнению приступайте сразу, немедленно. Подмойтесь, как следует, приведите себя в боевую готовность. «Спецодежда» ожидает вас в «спецгардеробе».

Звучит все это издевательски. Но так шутит только один человек, которому все сходит с рук. Я узнаю голос Паши Шарковского. Редкая пройдоха и мой старый приятель. Но несмотря на форму, содержание Пашиного звонка вполне серьезное.

Молчу. Он тоже. Потом хмыкаю.

— Что, майор, рычите в трубку? Не ясно сказано?

— Иди ты, Паша, со своими шуточками!

— Сам иди…на «спецдачу», красавчик ты наш спецсекретный.

«Спецсредства» не забудь! Надежные, нервущиеся, чтобы никаких последствий! И без возражений, майор!

В трубке сигналы. Улыбаюсь, а потом тяжело вздыхаю. Я готов к спецзаданию, как всегда: чисто выбрит, омылся благовонными шампунями, от меня к тому же благоухает модной парижской водой. Жду «спецмашину». Родина, презрительно щурясь, смотрит на своего солдата. Он и его штык готовы к бою не на жизнь, а на смерть. И штык всегда в порядке! Будь оно все проклято!…Все, кроме штыка.…От него все же есть какая никакая польза. Он меня кормит и оберегает.