Верните вора!

Андрей Белянин, 2012

И вот когда весь исламский мир стоял на грани войны, в благородную Бухару вернулся Багдадский вор – Лев Оболенский! Как он попал на Восток, как превратил эмира в осла, как одолел городскую стражу Шехмета, как летал на ковре-самолете, как заставил служить себе самого шайтана, как спас истинные ценности Корана, остановив маньяка и злодея, черного шейха Хайям-Кара, кто бы знал… Но в данном случае всему написанному точно следует верить! Ведь эту историю рассказал не автор книги, а сам Ходжа Насреддин! Уж он-то всегда говорит только правду, клянусь Аллахом…

Глава первая

Не грех украсть, если ничего иного не нашёл человек для продления жизни своей…

Достоверный хадис

Лев не любил рассказывать о своих путешествиях в Багдад и Самарканд. Пару раз поделился с друзьями по работе на шашлыках, так они же его и оборжали. Причём не с высоколитературной, художественной или научной критикой, а по принципу «не умеешь врать — не берись». Дело едва не кончилось дракой, а это были хоть и нетрезвые, но деловые партнёры. В жизни Оболенского неожиданно стали набегать тучки, вроде бы и по мелочи, но мелочи, как известно, имеют нехорошую тенденцию накапливаться.

Потом ему начали сниться восточные сны. То есть в общем-то они, конечно, снились и раньше как время от времени всплывающая память о прошлых героических деяниях. Но сейчас эти сны были заполнены незнакомыми персонажами, там не было прекрасной Джамили, хитроумного Насреддина, суетливого башмачника Ахмеда, богатырши Ириды аль-Дюбины, могущественного джинна Бабудай-Аги и великого дедушки Хайяма. О последнем благородный потомок князей Оболенских вспоминал не иначе как со слезами на глазах…

О нет! Те сны, что жаркими ночами наседали на моего друга, были полны разрывов бомб, свиста снарядов, коротких молний трассирующих пуль, чёрного, душащего, жирного дыма от пылающих нефтяных скважин и сдавленного плача ребёнка. Тихого, беспомощного, раздавленного лязгом танковых гусениц и воем реактивных самолётов. Этот несказочный Восток пах только смертью!

Лев вставал среди ночи с мокрой головой, выходил на балкон, умиротворяясь спящей Москвой, тёр ладонями холодный лоб, вновь и вновь давая себе слово, что он туда больше не поедет. Сегодняшние проблемы Ирака, Ливии, Сирии, Йемена, Египта и так далее — это внутренние дела данных стран, никоим боком не касающиеся его воровской деятельности, проходившей в этих землях шайтан его разберёт сколько лет назад! И всё-таки, всё-таки, всё-таки…

Как говорят мудрецы, «человек предполагает, но Аллах знает лучше». И вот в один прекрасный (или ужасный) день помощник прокурора господин Оболенский вдруг поймал себя на том, что его со всех сторон окружают сплошные азиаты… Ей-богу!

Они были везде — вычищали улицы, подавали кофе в «Шоколаднице», ремонтировали подъезд его дома, торговали шаурмой у ближайшего метро, трудились носильщиками и грузчиками в супермаркетах и, казалось, превращали привычную его детству старую русскую Москву в некое подобие оголтелого многонационального Нью-Йорка. С той лишь разницей, что там везде мелькали чернокожие, а тут узкоглазые лица.

Мир явственно менялся, непонятно кому в угоду, но теперь те, кого было так удобно и дёшево позвать на время, незаметно оседали здесь навсегда. Закончив одну работу, они тут же брались за другую, благо избалованные москвичи, свысока поругивая приезжих, тем не менее всегда находили им занятие, спихивая на чужие плечи всё, чем гнушались заняться сами. Столица постепенно, но целенаправленно становилась всё более и более евразийской…

Разумеется, Льва это раздражало. Он, так же как и большинство россиян, искренне полагал, что каждый народ хочет и должен жить на своей исторической родине и ничего плохого в этом нет. Однако, когда на глазах у него трое парней с жёлто-чёрно-белыми значками окружили пожилую казашку с двумя багажными сумками, его сердце ёкнуло. Он даже не осознал до конца, в какой момент вмешался, но ценой порванной рубашки и разбитого кулака в три пинка разогнал юных националистов!

Женщина едва ли не на коленях благодарила своего избавителя и на прощанье, не слушая возражений, сунула ему большущее яндыкское яблоко. С этого невинного фрукта всё и началось…

Нет, Оболенский не стал тут же его есть, а сунул в карман пиджака и пошёл себе дальше. За два квартала до его дома, у перекрёстка, стояли ларьки с фруктами. Мой друг, приценившись там-сям, решил, что эти азиаты вконец задрали цены и в «Магните» оно будет дешевле, но стоило ему сделать шаг в сторону, как…

— Эй, зачем яблоко в карман взял? Платить надо!

— С чего это взял? Это моё.

— Ага как врёт, да?! — осуждающе возвысил голос молодой узбек с коричневым лицом. — А ещё москвич называется… Понаехал тут!

— Ты мне тут ещё порассуждай, кто куда понаехал, — рявкнул обиженный в лучших чувствах Лев Оболенский. — Я сейчас милицию вызову!

— Вах, смотрите на него, люди, — вступился за собрата пожилой азиат в грязном белом фартуке поверх не менее грязного халата, — сам украл и ещё нам угрожает, совсем стыд потерял, да?

— Мы тут тоже милицию вызовем! — дружно загомонили продавцы, и потомок древнего дворянского рода, коим Лев вечно и к месту и не к месту гордился, невольно отступил.

И вовсе не потому, что испугался, а потому, что происходящее само по себе было невероятно дико! Как это, на него, русского, коренного москвича, в столице России, в центре города, нападают какие-то заезжие узбеки, обвиняя в воровстве! И кого?! Его, бывшего Багдадского вора, грозу эмиров, кошмар караванов, ходячий ужас дворцовой стражи, который если уж крал, так никогда не попадался! На его счастье, мимо проходил полицейский наряд. Лев радостно кинулся навстречу и…

— Сержант Бельдыев. Ваши документы, гражданин.

— При чём тут мои документы? — Оболенский с нарастающей паникой отметил, как молодой продавец что-то быстро строчит на непонятном языке второму милиционеру, а тот сурово и понимающе кивает.

— Значит, никаких документов не имеем? Пройдёмте с нами.

— Да никуда я с вами не пойду, я…

Он и опомниться не успел, как был атакован целой толпой азиатов, скручен по рукам и ногам, а сержант Бельдыев чем-то коротко и сильно ударил его по голове. Последнее, что Лев разобрал, проваливаясь в плотный душный туман, были слова:

— Совсем бандит, да, наверное, из новых русских. Тащите его в отделение, там разберёмся…

Потом были звёздочки, кружочки, птички и маленькие шайтанчики, кругами носящиеся вокруг его головы. Звёзды молчали, кружочки тоже, птицы щебетали на все лады, а шайтанчики противно хихикали, словно только что сделали какую-то невероятную пакость. Остатками неотбитых мозгов Лев понял, что сопротивление бессмысленно, и признал, что если совсем уж по совести, то у нечистого были причины до него докапываться и, возможно, его месть удалась…

«Алла-а, ир-рахим… шайтани… Блин, не помню! Короче, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного, а?» — мысленно пробормотал наш герой, голова прояснилась, кружащиеся пятнышки исчезли, вокруг явственно потеплело, но он по-прежнему был несвободен и его всё так же куда-то волокли без малейшего политесу.

Оболенский попробовал было временно покориться судьбе, как чей-то властный голос остановил его обидчиков:

— Куда вы тащите этого несчастного, о правоверные?

— В зиндан, почтеннейший шейх, — после секундной заминки ответил кто-то. — Этот нехороший человек — вор, он украл яблоко на базаре и оскорбил честных купцов благородной Бухары!

— Он — чужеземец и вполне мог не знать наших законов. Аллах, Всемилостивейший и Всемогущественный, велит прощать невольное незнание, за что и да простит Он вас в Судный день. Отпустите несчастного!

— Слушаемся и повинуемся, о шейх Хайям-Кар! Да продлит небо ваши годы бесконечно. Но будет ли за это какая-нибудь награда вашим ничтожным рабам?

— Пошли прочь!!!

От такого громоподобного рёва Оболенский окончательно пришёл в себя, а двое стражников дунули вдоль по ночной улочке не оборачиваясь, едва не роняя от страха щиты и копья.

— Иди за мной, незнакомец, — приказал тот, кого звали Хайям-Кар.

Мой друг быстро огляделся, тихо, сквозь зубы выругался неприличными словами и молча проследовал за суровым худым стариком в чёрных одеждах.

Быстро сгущались сумерки, ибо ночь на Востоке падает, как чёрная вуаль на лицо неприступной красавицы, делая окружающий мир таинственным и волшебным. Высокие чинары становятся похожими на спящие минареты, мерцающая вода в арыке отливает живым серебром, маленькие дома на окраинах превращаются в волшебную колоннаду белого и розового лукума, подаваемого на расписном блюдце, а высоко в небе протирают заспанные глазки первые застенчивые звёздочки…

— Салам алейкум, Лёва-джан, — сказал старик, когда они уселись на тёплые камни у реки.

— Здоровей бывали, Бабудай-Ага. — Оболенский радушно обнял старого знакомого. — Хорошо замаскировался, только ноги при ходьбе включать не забывай, а то просто паришь над планетой.

— Привычка, — виновато улыбнулся джинн. — Как ты там, почтеннейший? Как дом, семья, достаток, друзья и жёны?

— Всё супер, особенно жёны. Ты, главное, Маше об этом не ляпни — убьёт на фиг!

— Жён? — ужаснулся Бабудай-Ага.

— Нас! — со вздохом поправил Лев. — А чего ты так маскарадно вырядился, словно беглый преступник-визирь с гематомой на всю голову?

— Твой ум не знает разумных границ, почтеннейший…

— Мм, это был комплимент или наезд?

— О человек, — грустно улыбнулся узкоглазый джинн. — Иногда ты упрямством и наглостью напоминаешь мне нашего общего длинноухого друга с именем детей Сиона. Довольно ли тебе будет знания того, что ты здесь неслучайно? Мир вновь нуждается в Багдадском воре, и силой того, чьё имя я назвать не вправе, ты вновь вернулся, дабы вписать на скрижалях Вечности новые страницы!

— А без патетики никак?

— Никак.

— Ладно, что надо украсть, чтобы ты вернул меня домой к ужину?

— Останови меня.

— Чего?! — вытаращился Лев, но Бабудай-Ага уже зыбко таял в тёплом мареве ночи.

— Аллё, стой! Куда пошёл? Стой, мы ещё с тобой не договорили-и! — заорал широкоплечий россиянин, бросился в погоню, увяз штиблетами в бархане, рухнул носом в песок и… проснулся.

Нет, нет, не так, как в дурных романах, когда мы долго следим за головокружительными приключениями героя, а в конце оказывается, что ему всё это просто приснилось. С одной стороны, даже чуток завидуешь человеку (вот снятся же кому-то такие обалденные сны!), а с другой — как-то всё-таки раздражает… В нашем случае происходящее оказалось значительно круче любых фантазий моего друга.

Он встретил это утро, как и всякий праведный мусульманин, проснувшись за несколько минут до пения муэдзина, призывающего верующих к утренней молитве. Отбросил одеяло, накинул старенький халат, просеменил в угол, достал и расстелил на полу маленький коврик, после чего опустился на колени. Его язык повторял с детства привычные слова:

— Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его!

Оболенский, как всегда, закончил свою молитву чуток раньше, чем это было положено, ибо настоящий вор должен выходить на работу до появления клиентуры. Как истинный лев, он отправлялся на охоту в городские джунгли, садился в засаду на базаре и ждал свою добычу — неторопливого крестьянина, зажиточного ремесленника, надменного купца, да кого угодно, лишь бы с деньгами. Его промысел был скромным и достался в наследство ещё от деда, а тому от его прадеда, и так бессчётное поколение времён до тех пор, когда первый питекантроп сообразил, что можно не бежать с высунутым языком за мамонтом, а просто стибрить банан у соседа…

— Утро красит нежным светом стены древнего… ля-ля! — пропел Лев просыпающейся Бухаре, выходя на её полусонные улицы.

Метельщики и пожилые сторожа приветствовали его мрачными, укоризненными взглядами, но поделать что-либо не могли. Вор шёл уверенной, чуть пританцовывающей походкой, и казалось, он мог сунуть себе за пазуху весь город, потому что ещё никому ни разу не удавалось поймать его за руку. Не иначе как сам шайтан хранил его от гнева праведных, но рано или поздно справедливость и закон восторжествуют, и тогда не миновать ослушнику шариата кизиловых палок…

Наш герой неторопливым шагом добрался до базара, подкрепившись по пути украденной лепёшкой и горстью изюма, на ходу выдул пол-литра воды у зазевавшегося продавца и намётанным взглядом выбрал себе жертву дня. Невысокий, крепенький дехканин в запылённой одежде путешественника сидел на сером упитанном ослике и о чём-то увлечённо расспрашивал прохожего. Вся его фигура буквально излучала наив и простодушие…

— Раз пошли на дело я и Рабинович, — тихо замурлыкал Лев незнакомую доселе песенку, подкрадываясь к бедолаге сзади.

А там уже всё было бы легко до смешного: случайный толчок, искренние извинения, заверение во взаимной дружбе, любви до гроба, приглашение погостить, если караван-сарай занят… и уйти, пятясь, мелкими шажками, стараясь, чтоб чужие таньга не слишком откровенно позванивали в кармане. Но тут ослик повернул левое ухо, затем правое, оглянулся, сделал круглые глаза и…

— Не понял?! — тихо выдохнул любитель чужих кошельков, когда осёл издал невероятный по мощи и долготе вопль щенячьего восторга, сбросил хозяина, встал на дыбы и кинулся на шею Оболенскому, как к родной маме.

Лев в мгновение ока был сбит с ног, потом бесчеловечно вылизан, обслюнявлен, затискан, обнюхан и расцелован до интимности с ног до головы!

— Мама-а! — взвыл он, отплёвываясь и протирая глаза. — Уберите психическую скотину!

— Воистину, это самый подлый, злобный и бесчестный ишак из всех созданных Аллахом, — со стоном подтвердил поднимающийся хозяин осла, взглянул на Льва и вдруг кинулся на него с неменьшим пылом: — Багдадский вор! О, как долго я тебя искал, свет моих очей!

Пытавшийся было встать Оболенский был вторично брошен наземь и прижат братской тушей крепкого дехканина. Ситуация резко выходила из-под контроля, вокруг начал быстро собираться любопытный народ.

— Что случилось, правоверные?

— Вор хотел ограбить честного мусульманина!

— Ва-ах, как только Аллах такое допускает?

— Но тот поймал его за нечестную руку! Смотрите, они борются, как муж и жена, соединённые по шариату?!

— Вай мэ, вроде не запрещено, раз Аллах допускает…

— Люди, туда же ещё и осёл лезет!

— А что, ослу с ними нельзя?!

— Вай дод, не знаю, Аллах иногда и не такое допускает…

— Ты что творишь, кретиноид?! — отплёвываясь, взвыл Лев, с трудом оторвав от себя целующегося незнакомца. — Отвянь, противный, я не такой!

— А то я не знаю, Лёва-джан… Дай обниму ещё раз, или у меня разольётся желчь от переизбытка чувств и тебе придётся вести меня в чайхану, в отдельный покой, где до самого вечера отпаивать красным вином в обход всех заветов Корана! Но всё равно мои щёки будут пылать от радости нашей встречи!

— Слезь с меня, Элтон Джон в голубой тюбетейке! Мне линять надо-о!!!

А хрен вам, не растущий в здешних широтах! Базарный народ Бухары уже завёлся. Слышались призывы к властям, но кольцо сочувствующих сжималось всё плотнее, изыскивая, как бы до прихода слуг закона излить хоть на кого-то праведный гнев истинных мусульман, по долгу веры знающих, как и чем наказывать бесстыжего вора. Тем более такого, всех доставшего, как наш московский герой и мой, если не забыли, друг…

— Стража, стража!

— В ухо не ори, да? Храни Аллах нашу стражу, когда её надо, то она вечно не тут… А что, правоверные, мы разве сами не справимся? Вора должно побивать камнями!

— Вай мэ, зачем так говоришь, вразуми тебя Всевышний?! Это блудницу пристало побивать камнями при четырёх свидетелях.

— Так взгляни на этого осла, он целуется с ними обоими, как блудница! Мы все свидетели, хвала Аллаху, у нас есть повод их побить!

Отдадим должное длинным ушам непарнокопытного, ослик мигом сообразил, что дело пахнет керосином, и спешно сделал ноги. Он явно не хотел, чтоб его сочли блудницей. А вот когда народ уже не в шутку начал награждать Оболенского тумаками, опомнился уже и Насреддин:

— Люди, за что вы его бьёте?

— Он вор и украл у тебя кошелёк!

— А-а… э-э… всё это козни шайтана, ибо это не мой кошелёк! — невнятно замялся домулло. — Я его, как бы поточнее сказать, шёл, шёл и…

— Украл, — погромче буркнул Лев, пользуясь тем, что о нём на минутку забыли.

— Вай мэ, воистину, мусульмане, вот кто настоящий вор! — Недалёкие жители благородной Бухары охотно перекинулись в другую сторону. — Бей его!

Оболенский с трудом встал, отряхнулся и, морщась от боли во всех местах, тихо двинул было наутёк по-английски, как неизвестное доселе чувство развернуло его назад. Кажется, это называется совестью…

— Хамы! Холопы! Быдло! В смысле какого лешего вы его бьёте, раз я вор?!

— И вправду, мусульмане, ведь если они оба воры, зачем нам бить одного? Надо обоим воздать кизиловыми палками! Тащим их к кади! А может, прямо здесь воздадим?

Лев успел от души съездить по мордасам двоим самым резвым, но людей на базаре всегда больше одного, а потому законопослушная толпа радостно повязала и того и другого, сдав приятелей на руки наконец-то подоспевшей страже. Четвёрка мрачных, заспанных слуг бухарского эмира, грозно хмуря брови, толкнула нашу парочку и с почётом двинулась к дому кади — верховного судьи города, облечённого властью и правом разбираться в делах, казня и милуя по собственному усмотрению. Несколько шагов толпа даже сопровождала их, а потом врождённое восточное милосердие дало о себе знать, ибо каждому известна строгость законов для богатого и для бедного…

— Вай мэ, какой белокожий, голубоглазый, светловолосый, как жалко его — страшненький…

— Ну и что с того, что они воры, зато у них любовь! Аллах да смилуется над ними…

— Аллах-то смилуется, а вот кади не очень прислушивается к его мнению.

— Их казнят? Сейчас буду плакать.

— Ай, зачем казнят, дадут по спине тысячу ударов кизиловой палкой, и иди домой!

— Ну да, если хоть что-то от спины останется…

— Зачем мы так с ними, мусульмане, я же теперь уснуть не смогу?!

— Хорошо хоть осёл успел сбежать, не выдадим его, правоверные!