Прислужник своего «Естества»

Андрей Арсланович Мансуров, 2023

Единственное предназначение единственного узника Андропризона после "разморозки" – работать банальным… донором спермы! Потому что Мир будущего вырождается без неё: в живых после Войны, оставившей на планете только женщин, консервированные запасы этого "продукта" подходят к концу, а поддерживать стабильность Общества Матриархата нужно во что бы то ни стало! Вот и пришлось Координационному Совету пойти на беспрецедентные меры – оживить древнего маньяка. Садиста и убийцу. Но с отличной наследственностью. Вот только согласен ли сам этот мужчина с унизительной ролью, уготованной ему?!..

Боль, боль, боль, БО-О-ОЛЬ!!! Проклятье, сколько же он может вытерпеть?!

Впрочем, не так: это его мучители отлично знают, сколько он может вытерпеть!

Дрель гнусно зажужжала на повышенных тонах, явно набирая обороты.

Он стиснул зубы так, что свело челюсть: раз поддали «газку», сейчас точно будут сверлить.

Угадал, само-собой…

На этот раз объектом для проделывания отверстия (Дырка, как учил старый татарин, что вёл у них в школе занятия по труду, бывает только в…опе!) была выбрана его коленная чашечка. Догадался, когда остриё коснулось кожи.

Вначале — лёгкая боль. (Ну как — лёгкая! Сравнительно. С тем, что ему уже довелось…) Это толстое, не меньше чем пятнадцатимиллиметровое сверло, проходит кожу и плоть. А вот отдалось и в кости: остриё вгрызается в то небольшое костяное препятствие, что прикрывает сустав. Всё заныло, завибрировало, нервные окончания снова передают в притупившийся от многочасовой пытки мозг отчаянные призывы: нужно убрать сверло! Или хотя бы колено! Убежать! Убить мучителей!..

Поздно. Никуда он уже не убежит. Тело зафиксировано намертво. Зажимы стальные. Точно под его «антропометрию». И «сжалиться» никто не соизволит. Собственно, отлично осознавая это, он и не просит пощады. А только орёт. Дико, с подвыванием, и рыданиями. И матюгами. В полный голос. Вот как сейчас!

Но ничего ни в работе сверла, ни в поведении экзекуторов не меняется. Его положение на столе тоже. Всё спеленуто так, что избежать неизбежного никак не удастся.

Затрясло, заколбасило всю ногу, и даже крепёжные скобы, которыми он стиснут не менее чем в двадцати местах, словно младенец — пелёнками, кажется, не удерживают! Адская боль пронзает до самых кончиков пальцев: сволочи! Добрались до сустава! Вот: вскрывают суставную сумку, и воняет горелым хрящом: это та самая тоненькая прокладка, что, словно тефлон, оберегала его кости от трения друг о друга. А-а-а-а!!!

Он зашёлся в крике: боль накрыла с головой, боль неимоверная! Кажется, сейчас даже хуже, чем когда ему сверлили зубы… Перед глазами заплясали цветные пятна, затем словно нависла багровая мгла: как будто на прожектора, что слепят глаза, надели кроваво-красные светофильтры. И теперь то, что с ним делали до этого, когда загоняли иглы под ногти, и расплющивали тисками пальцы на ногах, показалось просто детской забавой!

Да что же это…

Он взревел совсем уж отчаянно, напряг тело в последнем усилии, так, что затрещали сухожилия и свело мышцы, и!..

Вдруг всё пропало.

Боль отпустила, словно кто-то повернул выключатель. Как исчезла и багровая мгла вокруг — он словно провалился в бездонный чёрный колодец. Где темно и тихо…

Проклятье!

Значит, порог чувствительности в очередной раз достигнут. Больнее его организму уже не будет. Сработало тепловое реле, то самое, которое не позволяет его телу и мозгу — потерять сознание, или попросту уйти туда, где уже нет никакой боли… То есть — спятить.

Сейчас его мучители дадут ему отлежаться с пару минут, чтоб он насладился тем, что нигде не болит, и трясущееся тело, мокрое от липкого холодного пота, перестанет дёргаться, словно лошадь от укуса слепня, и дрожать. И снова начнут…

Всё верно — всё по науке. Если не дать периода релакса, «ощущения» утратят остроту… Гады.

Он застонал. Затем открыл снова оказавшиеся закрытыми глаза.

А вот это — странно.

Прямо над ним — колпак с софитами: раз, два… Шесть. Стало быть — стандартный хирургический. А он лежит не на полунаклонном стандартном же ложе, а на… Столе? И вокруг деловито суетятся пять или шесть человек в светло-зелёных халатах и таких же шапочках и масках.

Операционная?!

Но… Как?!

Ведь все те мучения и пытки, что он терпит на протяжении неимоверного количества часов, дней, веков, на самом деле не наносят его здоровью никакого фактического вреда! Они — только биотоки, которые наводятся шлемом-внушателем ему прямо в мозг!

Так в чём же дело?!

Может, он умудрился как-то отвязаться, и что-то себе повредил? Или это — не в нём самом, а что-то повредило его тело снаружи? Скажем, упавшая потолочная балка?

Плевать. Сейчас, когда он — в сознании, и пока его тело — это его тело, а не виртуальная «модель», надо попытаться спастись! Или, что надёжней — добраться до какого-нибудь инструмента типа скальпеля, и просто покончить с собой! Так, чтоб его организм уже точно невозможно было восстановить!

В противном случае его сейчас подлатают, и пытка продолжится.

Вечная пытка.

Он попробовал пошевелить кончиками пальцев. Кистями. Ступнями.

Чёрта с два!

Шевелились, и то с трудом, только глазные яблоки.

Он скосил их на ближайшего к нему человека в маске, что-то внимательно рассматривающего у него на груди, или, как стало вскоре видно, зашивавшего там какой-то не то разрез, не то — рану.

Человек, словно почувствовав его взгляд, вдруг поднял глаза.

Голубые! Огромные, опушенные густыми чёрными ресницами. Женщина?!

Голова чуть дёрнулась, он услышал голос:

— Сестра Маргерит. Он приходит в сознание. Быстрей — наркоз!

Одна из фигур возле него быстро направилась куда-то в угол, к громоздкому слабо зудящему оборудованию явно медицинского вида, и тонкая бледная рука подкрутила большую чёрную ручку. Другая фигура, похоже, бывшая тут за начальство, подошла наоборот — поближе к его лицу. Он услышал голос, как бы удивлённый: «Надо же. Этот — смотрит вполне осознанно…». Сознание начало опять куда-то уплывать и туманиться, оставляя ощущение лёгкой эйфории, словно перепил шампанского. Вокруг стал нарастать гул и шум, будто попал на какой-нибудь сталепрокатный завод. Или в машинное отделение на пароходе. Сравнение показалось ему уместным — его стало раскачивать, и словно убаюкивать: или у них качающийся стол, или его мозг сейчас выклю…

В длинных коридорах, машинных залах, и служебных помещениях Андропризона почти всегда царила полутьма. Красные и редко расположенные лампы дежурного освещения создавали странную атмосферу средневекового подземелья.

А полный свет здесь нужен был только тогда, когда какой-либо из бесчисленных и сложных механизмов, отвечающих за нормальное функционирование гигантского комплекса, ломался. Или нуждался в профилактическом обслуживании: смазке, чистке, продувке…

Такое, правда, случалось не слишком часто: Предтечи строили капитально, и на запасе прочности конструкций и живучести агрегатов не экономили.

Грамотный подход, конечно. Но техник второй категории Элизабет Туссон, быстрым шагом двигавшаяся по коридору номер двенадцать эйч уровня Ди, была не в том настроении, чтоб благодарить инженеров и строителей глубокой древности — проклятый восемнадцатый насос подачи криожидкости в систему кондиционирования опять перегрелся и вырубился. Значит, смазкой и снижением рабочего давления не отделаешься. Придётся останавливать чёртов агрегат не на профилактику, а на капитальный ремонт. Собственно, в чём там может быть дело, она уже представляла, поскольку до этого сталкивалась с такими же симптомами: сдохли подшипники главного вала. Того, на котором сидит ротор турбины. А ведь они изготовлены из молибденистого титана.

Да и…ер с ним. Особых сложностей даже замена этих подшипников не представляет. Другое дело, что провозиться явно придётся до конца смены. Если не дольше. Да и ладно: резервные насосы есть, и сейчас она прямо на месте переключит вентили на агрегат номер двадцать один, и пустит поток в обход восемнадцатого. Так что остальным двадцати насосам не придётся работать в форсированном режиме: грамотные проектировщики ещё пять веков назад подстраховались, и нагрузка на насосы не «жестокая», и режим работы очень даже щадящий. По идее. (Ну так — «расчет»!)

Но вот она и на месте.

Зал крионасосов, конечно, огромен. Но в высоту не превышает четырёх метров — не то, что в зале для электрогенераторов, где потолки уносятся вверх, к самой, кажется, поверхности земли, и там теряются в полумраке, создавая ощущение, что находишься не в техническом помещении, а в каком-нибудь, вот именно, средневековом замке. Не хватает только копоти от факелов на стенах, и фестонов паутины, свисающих с вычурных люстр.

Элизабет прошла сразу в правый ближний угол, и остановилась над чем-то очень похожим снаружи на самый обычный ящик. Только циклопического размера. Всё правильно. А как бы она хотела, чтоб он выглядел в нерабочем состоянии? Как допотопный человекообразный андроид-рабочий?

Она хлопнула ладонью по клавише активации ремонтного робота.

Внутри могучего аппарата загудело, затем зажужжало, и вот уже эта мастодонтообразная конструкция с гигантскими могучими манипуляторами приподняла своё туловище с консолей шасси, распрямилась, клешни-руки вылезли из пазов, и к ней обернулась так называемая голова: ящик поменьше, с микрофонами и блоком передних видеокамер.

— Ремонтник Ди-Ха восемьдесят один. Ты меня слышишь?

— Да, госпожа.

— Отлично. Объясняю задачу. Отключить насос Ха-восемнадцать. Перекрыть вентили восемнадцать-А и восемнадцать-Б. Затем открыть вентили двадцать один-А и двадцать один-Б. Затем запустить насос Ха-двадцать один. Задача ясна?

— Да, госпожа.

— Приступить.

Глядеть, как неуклюжая на вид, но на самом деле исключительно умелая и точная машина закручивает маховики отключаемого насоса, а затем открывает вентили резервного агрегата, было приятно. Слава Богу, что ей не самой приходится всё это делать, а нужно просто наблюдать, как с этим возится механический помощник. Который и умеет, и понимает технику, для обслуживания которой спроектирован, построен, и запрограммирован лучшими специалистами — тогда же, когда и весь гигантский комплекс Андропризона! Иначе точно — пришлось бы тащить сюда всю дежурную смену, чтоб вращать двухметровые колёса вдесятером! О таком даже думать не хотелось…

На отключение двигателя насоса и перекрытие задвижек-вентилей ушло всего десять минут.

Ещё полчаса понадобилось на открытие вентилей и запуск резервного агрегата — вначале на холостом ходу прогреть мотор, включить на малые обороты турбину, а уж затем — постепенно довести давление на выходе насоса до рабочего. На её служебном мониторе включилась зелёная лампочка: криожидкость пошла в систему. Порядок.

Если не считать того, что сейчас-то и начнётся самое нудное и противное. Развинчивание всех болтов, удерживающих патрубки основного корпуса на магистрали, демонтаж двигателя, транспортировка корпуса насоса на ремонтный стенд… С неизбежным последующим разбором и съёмом подшипников. Слава Богу, они не впрессованы намертво, а держатся на простых магнитных фиксаторах. Но всё равно: возни — море!

Утешает только то, что возиться придётся не ей.

А вот контролировать «визуально» все стадии ремонта — ей!..

Андрей пошкрёб подбородок. Хмыкнул. То? Или…

Он покрутил ручки настройки, приближая изображение так, что на обнажённом загорелом предплечьи стали видны чудесные полупрозрачные волоски — мягкие, словно у ребёнка.

Лицо, занявшее весь центр экрана, не подкачало: миловидное и очень жизнерадостное. Красива, да. И тело — чудесно. Да, то, что нужно!

Он ткнул клавишу связи с диспетчерской.

Чернота на втором справа экране сменилась изображением огромной комнаты со сложной аппаратурой и многочисленными циферблатами и дисплеями на стенах, но почти сразу же весь экран заняло лицо начальницы смены — сегодня опять дежурила сестра Анна. Начальство! Не сказать, что она не нравилась Андрею, но… Что-то имелось в её бледно-голубой коже, каменно-замороженном выражении, и глазах чуть навыкате — от рыбы.

Он удержался от того, чтоб поморщиться. Плевать на лицо. Зато фигурка у этой женщины — закачаешься! Почти как у выбранной им модели. Он сказал:

— Доброе утро, сестра Анна.

— Здравствуйте, Андрей. Слушаю вас? — она могла бы и не изображать вопросительных интонаций: отлично знала, для чего он звонит по четвергам. Как, собственно, знал и ждал этого и весь остальной персонал Андропризона.

— Я выбрал. — он моргнул, затем щелчком клавиши отправил изображение на экран диспетчерской, — Вот. Я думаю, Совет одобрит кандидатуру.

— Я приняла. Матрица… — она чуть прищурилась, вглядываясь в лицо и номер, как всегда выведенный в правый нижний угол экрана (Близорука стала, что ли?! Стареет?!) идентифицирована. — собственно, и Андрей, и Анна, и опять-таки — весь персонал чудовищного подземного комплекса знал, что решение Совета является чистой формальностью, и кандидатка, которую выбрал Донор, «достойна», и будет наверняка утверждена (А других в каталог Выбора и не попадает!) десятком пожилых и «умудрённых» опытом женщин. А изготовление биокуклы начнётся фактически с того момента, когда он передаст изображение «избранницы» в Диспетчерскую. Ну и правильно.

Нечего тянуть с неизбежным.

— Отлично.

— Какие-нибудь дополнения, изменения?

— Да. Если можно — рост не более ста пятидесяти девяти, вес — сорока восьми. Талия — не больше шестидесяти одного, объём бёдер — девяносто один. Грудь пусть останется второй номер.

И ещё. Родимое пятно на левой щеке желательно всё же убрать.

— Сделаем. Что ещё?

— Ничего. Остальное меня устраивает.

— Отлично. Матрицу приведём в соответствие. — А он и не сомневался! Попробовали бы они!.. (Он уже однажды отказался, когда талия акцепторши оказалась «не приведена»! Имел полное право! Ведь если что-то и прописано точно в его Договоре, так это, вот именно — его право на отказ, если не соблюдены… И так далее.) — Надеюсь, на изготовление уйдёт как всегда, не более трёх часов.

— Прекрасно. Благодарю. — он снова старался говорить чётко выговаривая слова, и равнодушно-деловым тоном, — В таком случае можно подавать обед. И я прошу вас, Анна, проследить лично за тем, чтоб казы было не меньше пяти ломтиков.

— Будет сделано.

— Хорошо. — он покивал, — В таком случае, всего доброго.

— И вам, Андрей, мои наилучшие пожелания.

Он отключил Диспетчерскую.

Посмотрел на руки, поворачивая кисти перед собой.

Дрожат, гады. Можно подумать, он снова там, в мире грёз, что зовутся наведёнными кошмарами. Хотя с момента, когда его «разбудили», и привели тело в порядок, прошло уже больше года, всё равно — ощущение того, что всё может вернуться, почему-то не оставляет до сих пор.

Вернуться к пыткам!..

Он этого вовсе не желает. Стало быть, нужно…

Выполнять. То, что полагается выполнять по Договору. Уже с его стороны.

Он снова глянул на руки: нет, мышцы на них, как и во всём теле, восстановлены отлично. Чертовы процедуры и изматывающие тренировки, когда он пытался снова обрести полный контроль над пролежавшим в неподвижности пять веков телом, позади.

Он — снова он.

В полном объёме.

Но всё же хорошо, что во время разговоров он теперь приспособился класть руки на стол пульта перед собой, и держать полусжатыми в кулаки — так его чёртов тремор практически (Ну, он на это надеялся!) не заметен — ни живым наблюдателям, ни компьютерным программам.

Впрочем, кому он голову морочит?!

Вон, на потолке во всех углах — чёрненькие бусинки видеокамер. Он не сомневался, что они есть даже в туалете его камеры. А, возможно, и в унитазе — ну как же! Нужно контролировать, чтоб акт дефекации у единственного, и, следовательно, самого ценного и хорошо охраняемого, заключенного Андропризона, происходил без эксцессов!..

Он прошёл в зал, где обедал. Стол доставки как раз коротко звенькнул: первое пришло. Андрей хлопнул ладонью по центру стола. Пластина, перекрывавшая люк, ушла в столешницу, и из толстой, с добрых два фута, ножки, лифт выдвинул круглый поднос. С тарелкой, от которой шёл пар, ложкой, и двумя ломтиками серого хлеба с отрубями.

Андрей поднос с лифта снял. Поставил перед собой. Сел на простой деревянный стул. Развернул хлопчатобумажную серо-белую салфетку, сложенную в аккуратный треугольник, положил на колени.

Повеситься, как он одно время планировал, на верёвке, сплетённой из разорванных на полосы салфеток никогда бы не удалось: по толщине они были тоньше папиросной бумаги, и выдержать могли бы разве что крысу.

Крыса.

Сколько раз он сравнивал себя с ней. Особенно вначале.

Однако потом поверил-таки в «глубочайшие заверения» и взывания к его сознательности и совести. Вернее — сделал вид. И — стал вести себя «прилично».

Если под этим термином понимать не больше не меньше, как согласие добровольно находиться в сексуальное рабстве.

Да, он — раб. Прислужник. «Производитель». Спермы.

И его тут, в Андропризоне, используют.

С другой стороны, как ему достаточно часто указывают, и как он и сам умом отлично понимает — его положению мог бы позавидовать любой падишах, шейх или эмир. Словом — обладатель гигантского восточного гарема.

Потому что женщин, реально доступных Андрею — миллионы. Нет, правда — миллионы! Он так до сих пор и не смог ни разу долистать чёртов Каталог до конца — даже если смотрел на кандидатку не больше секунды, к восьмому-десятому часу глаза начинало резать, словно туда насыпали песка, а череда великолепнейших, породистых самок на экране всё не заканчивалась…

Единственное, что хреново — то, что вживую, так сказать, непосредственно, ему ни с одной из избранных им кандидаток побывать так и не удалось. Да и не удастся.

Его тюремщики объясняли это максимально просто. И, в-принципе, правдоподобно. У него в организме нет антител и прочих прибамбасов, могущих предохранить его от супернавороченной заразы, которой сейчас полно в крови всех этих «ныне живущих». И достаточно будет просто погладить кожу, поцеловать, подышать рядом, (Не говоря уж о том, что он делал с этими избранницами потом!) и он умрёт мучительной смертью.

Оставив без Будущего целую расу.

Ну, это ему опять-таки — так объяснили. Понимая, что он, как мужчина, должен, и будет руководствоваться доводами, скорее, рассудка, чем эмоциями.

Покончив с борщом, он поставил поднос с пустой тарелкой снова на платформу лифта.

Лифт немедленно ушёл вниз, а пластина броневой стали мгновенно перекрыла отверстие. Андрей отлично знал, что пластина по прочности похожа на титановую — однажды пробовал её заклинить тем же подносом, чтоб попытаться сбежать по шахте лифта в кухню. Или откуда там к нему поступают тарелки с пищей.

Ага, два раза. Поднос смялся так, словно был из бумаги, а удержать кромку пластины не смог бы, наверное, и сам Геракл: усилие на ней достигало, похоже, не меньше полутоны. Андрея тогда от лишения пальцев спасла лишь мгновенная реакция — успел отдёрнуть их до того, как острый край достиг пазов. Но и так вмятины на коже исчезли лишь спустя пару дней. Плюс выслушивание неизбежного брюзжания от Координаторши: «Как вы могли! Безрассудно пытаться сбежать — вас повсюду ждёт смерть! И смерть — мучительная! Только очищенный воздух и стерилизованные продукты Бункера позволяют вам выживать здесь, в этой камере! Мы заботимся о вашей же безопасности! Поверьте: за вашу жизнь и здоровье отвечают буквально тысячи работниц!»

Ах, Анна, Анна… Встретиться бы лично. Уж он бы объяснил — про свою «безопасность»!..

На второе сегодня оказался бифштекс. С кровью, но отлично прожаренный. Отдельно на блюдечке с подложенной снизу изящной кружевной салфеточкой лежало пять ломтиков казы — восточной колбасы из конины. Которая отлично способствует. И повышает. То, что положено повысить через… — он кинул взгляд на часы, висящие над дверным проёмом, — примерно два с половиной часа.

Заедая бифштекс картофельным пюре с подливой, Андрей подумал, что мог бы и не выдрючиваться, заказывая эту самую казы — всё у него и так (Тьфу-тьфу!) работает, как, вот именно — часы. На «полтретьего!» Но всё-таки…

Всё-таки он отлично понимал, что «работоспособным», а точнее — донором активной спермы, то есть такой, где сперматозоиды шустрые и живучие, сможет служить ещё максимум семь-восемь лет. На момент разморозки ему было сорок пять. Насколько он помнил, примерно так же было и двум героям из знаменитого когда-то фильма Вайды «Сексмиссия, или новые амазонки». Где уже была чётко обозначена ситуация, практически идентичная той, в которой оказался он.

Конечно, он не знал, что из того, что сообщили ему его «размораживальщицы» — правда, а что — нет. Но по их версии человечество лишилось навсегда той половины, что зовётся «мужественной». Произошло это от того, что ещё в двадцать первом веке из набора мужских ген и хромосом вдруг стала стремительно исчезать эта самая, отвечающая за «мужественность», хромосома Игрек. За каких-то тридцать лет число тех мужчин, кто не мог иметь потомство, достигло девяноста процентов.

За остальными, «продуктивными», женщины тогда буквально гонялись: чтоб получить хоть какое-то потомство! Вот, наверное, «весело» было таким «осесенителям»!..

Андрей подумал, что неплохо бы почитать какую-нибудь художественную литературу тех времён. Наверняка кобели-производители нагло и цинично пользовались положением. Ещё, небось, и придирчиво выбирая: «С тобой не хочу, несимпатичная, и с тобой тоже — толстая, и ты старовата для меня, эксклюзивного молодца-красавца… А вот ты — пошли. Давай, ложись, раздвигай… А теперь — поработай-ка: ты сверху!..»

Сколько возможностей для создания поистине «драматических» романов!..

Впрочем, художественной литературы той эпохи почти не сохранилось. Архивы попали к нынешнему поколению амазонок, как ему объяснили, уже практически сгнившими. Это те, что были на бумажных носителях. Те же, что хранились в компьютерах, или на флэш-памяти, просто разложились, рассыпались в микрокристаллы кремния. Пусть и химически чистого, но абсолютно бесполезного… А произошло всё это потому, что те, кто выжил в чудовищной эпидемии, случившейся в середине двадцать первого века, утратили большую часть того, что называется «техническими и научными знаниями».

А ещё бы им их не утратить. По версии опять-таки Координаторши, влачащие жалкое полуголодное существование на подножном корму, словно дикие первобытные племена, немногочисленные выжившие группки носа не высовывали из джунглей центральной Африки, вот именно — боясь подцепить какую-нибудь заразу.

А когда зараза всё же добралась и до их посёлков, потеряли более трёх четвертей населения. Тут уж не до сохранения «наследия». Будь оно культурным или техническим.

Андрею такая ситуация и нравилась и не нравилась.

С одной стороны хорошо, что никакой ядерной войны, или извержения Йеллоустонского вулкана не произошло — природа практически не пострадала, судя по картинам, что ему передают через видеокамеры дронов: всего мира в целом, и Андропризона в частности. Расположенного вполне «безопасно» — под многокилометровым слоем льда и скальных пород Антарктиды. В её-то ледовом панцире не изменилось ничего…

С другой — плохо, что все генно-инженерные наработки, могущие исправить ситуацию с отсутствием у современного поколения чёртовой игрек-хромосомы, тоже канули. Не то в Лету, не то — в анус. И то, что такой сложный комплекс, как Андропризон нынешнее поколение женщин смогло расконсервировать, и даже запустить так, как положено — вообще чудо. Как и то, что он оказался на момент расконсервации его единственным узником. (Ну, по версии его тюремщиков. А как дело обстояло на самом деле, он отлично догадался и сам — не тупой всё-таки, и уши и глаза держал всегда открытыми. Фразочка там, намёк тут… (Типа, что «этот смотрит — «осмысленно…») Конечно, во вранье женщинам нет равных, а вот в аналитике и дедукции они слабоваты.

Так что те преступления, за которые его здесь разместили, оказались некоторым образом неактуальны, и теперешнее руководство Федерации, и Администрация тюрьмы предложили ему сделку.

Они снабжают его пищей, свежей водой, комфортным жилищем, очищенным воздухом, и дают возможность жить без регулярных экзекуций, предусмотренных статьями, по которым он сюда и угодил.

А он за это обязуется раз в неделю оставлять своё семя в спермоприёмнике предоставленной ему биокуклы. Для последующего осеменения подходящих кандидаток. Или заморозки — для осеменения уже — будущих поколений. Новых амазонок.

А если бы он не согласился, ему намекнули, что делать это смогут и без его согласия. Принудительно.

Потому что как ни крути, остался он, похоже, один-одинёшенек на всей планете.

Мужчина.

Натуральный, а не какой-то там нашпигованный гормонами и генными добавками, словно печёная индюшка — яблоками, эрзац-самец.

Так что, отлично понимая, что особого выбора у него нет, и поиметь его так и так поимеют, Андрей дал своё согласие, посмеиваясь про себя, и отлично понимая, что оно является чистой формальностью. И если он откажется трахнуть очередную пластиковую куклу, его быстренько разложат, обездвижат все члены тела, кроме, разумеется, «рабочего органа», и… Используют.

Унизительно?

Унизительно.

Но жить так всё равно приятней, чем испытывать те вечные мучения, пусть и в полубессознательном состоянии, на которые его обрёк Приговор. А, вернее — которые он выбрал сам, чтоб избежать казни!

И пусть психика его отличается, по словам тех врачей и экспертов, что проводили его экспертизу на вменяемость, завидной стабильностью и устойчивостью, (Не говоря уж об этой самой чёртовой вменяемости!) к концу своих страданий и кошмаров начал отчаиваться даже он!

Потому что по самым скромным прикидкам «работали» с ним его палачи-садисты года три… А в Приговоре было предусмотрено — «десять лет»! Ну, или — смерть…

Так что тот постапокалиптический кошмар, в который он попал, пробудившись, не идёт ни в какое сравнение с тем, когда ему проводили «коррекцию психики».

Подумаешь — полчаса секса. Так ведь с куклой — по его выбору! И даже с «исправленными» и идеально подогнанными под его прихоти параметрами и характеристиками. Уж он-то знал, какого типа дамы возбуждают его либидо сильней всего.

Зато потом — целая неделя отдыха!

Для приведения организма — в «норму»!

Всё верно: по справочникам так и выходит, что в его возрасте для «качественного» формирования и накопления семени, должно пройти пять-семь дней.

Именно это время он и старался посвятить восстановлению действительно — физических кондиций. Качался, попросту говоря. В отлично оборудованном тренажёрном зале.

А ещё заморачивался тренировкой мышления: мозг — точно такая же «мышца», как и остальные. И если не тренировать и не развивать — начинает сдуваться…

Вот он и пытался разжиться. Пищей для этого самого мозга. То есть — работал над самообразованием. И изучением.

Физики. Химии. Биологии. Автомобилестроения. Роботостроения. Военной техники. Истории. Или тех жалких обрывков, которые от неё остались.

Справочники, которыми его снабжали, были ветхими, и истёртыми пальцами явно не одного поколения учениц, но — вполне читабельными.

Да, картина произошедшего складывалась у него в сознании постепенно. Возникая и проявляясь, словно старинная фотография в ванночке с проявителем. Из крохотных фрагментиков и кусочков — подобно бережно расчищаемой костяным ножичком, шпателем, и кисточкой, древней мозаике где-нибудь в разрушенной ванной комнате в засыпанных пеплом Помпеях.

Картина эта пока казалась до жути противоречивой, и нелогичной. Как, собственно, и вся история человечества. Где движущей силой были, что бы там не уверяли марксисты и их последователи, вовсе не «воля народных масс и борьба классов», а самодурство отдельных личностей-тиранов, и банальная конкуренция из-за рынков сбыта и денег.

Покончив с обедом, и поставив на поднос стакан из-под фруктового компота и блюдечко из-под пирожного, он прошёл в спальню и лёг на кровать. Прямо в одежде. А что? Она же — стерильна?! Ха-ха.

Мысли за этот год с небольшим его посещали разные. Но основной являлась та, что ему — ну никак нельзя снова приниматься за старое.

Во-первых, потому, что с биокуклами это — вовсе не то, а во-вторых…

Во-вторых эти «оживившие» его твари тогда могут решить, что пятьсот лет сна и два с лишним года — кошмаров, ничему его не научили, и нужно продолжить курс. Наказания. Ограничившись тем объёмом спермы, что уже удалось от него получить.

А ведь это — правда.

Ни от чего его курс «отучения через наказание» и «перевоспитания» не отучил.

И попадись ему сейчас и правда — живая, «настоящая», женщина, он скорее всего сделал бы с ней…

То, что привык делать.

Из материалов уголовного дела 71948/2025/СА, заключённого Андрея Дементьева.

Вещественное доказательство СА-54.

«Дневник».

«14 сентября 202… г.

Отчёт о происходящем.

Я решил вести этот дневник — во-первых, чтоб самому было что повспоминать, ну, или внести кое-какие коррективы в планы будущей работы, а во-вторых, чтоб чёртовым будущим психоаналитикам и сексопатологам было чего изучить, определяя поточней вид, класс и название патологии моего асоциального поведения и порочного воспитания. (А если не поймают — в старости, когда будет всё «на полшестого», просто опубликую. В назидание потомкам. Ну, или как эротическую литературу. Для сексуально озабоченных подростков. Или — извращенцев, побоявшихся свои «грёзы» — воплотить…)

В детстве прочёл я книгу, которая потрясла меня до глубины души: «Цветы для Элджернона». Там ведётся отсчёт о событиях и датировка дней именно таким образом, как собираюсь вести и я. Как дань уважения Дэниэлу Кизу так и буду обозначать: дата, и краткое описание произошедшего. Нет, я, конечно, обзавёлся и видеокамерами с отличным разрешением, и микшерный пульт приобрёл. И «ролики» монтирую. (Запросто стал бы миллионером, если б пустил в «свободную продажу»: так «реалистично» ни один, даже с навороченной компьютерной графикой, фильм не покажет! Куда там умельцам из ютиюб-а! И Голливудским профи!)

Но именно — бумажные, дневниковые, записи о том, что делал, что видел, слышал, и думал, как мне кажется, куда полезней для моей памяти, чем любое видео. Позволяют «глубже проникнуться».

Происходящим.

Ладно, к делу. И — по порядку. Вначале всё-таки — предыстория.

«Записки неизощрённого садиста».

Короче.

Если вы ждёте, что вот прямо сразу начну описывать чудовищные пытки да душераздирающие вопли и страдания невинных жертв, то ошибаетесь. Придётся потерпеть. Вначале — «морализаторство». Потому что — для чего в том числе я затеял всю эту писанину?

Вот именно! Потешить своё гипертрофированно раздутое Эго!

Порисоваться, повыделываться, потешить своё тщеславие, и описать: — какой я умный, расчётливый и предусмотрительный.

— И как я повёлся на поводу своего «Естества», и весь свой интеллект направил на то, чтоб его вдоволь потешить — это в какой-то степени показательно. И поучительно. А то, что на моей, как это говорится, совести — несколько невинных и замученных изощрёнными чудовищными пытками женщин — это уже последствия. Претворение, так сказать, в жизнь — сформулированной мной для себя, любимого, философии. Жизненной.

Разумеется, не без удовлетворения опишу и как сформулировал её — эту самую философию. И как всё обмозговал да организовал. Ну, и как наслаждался. Результатами грамотного планирования. И удовлетворял сексуальные фантазии и придумки.

Ладно, погнали. (Хотя, оказывается, писанину я не люблю: с непривычки болит указательный палец, и кое-какие слова — не помню, как пишутся. Но на компе такое уж точно не набьёшь! Мало ли… Сейчас умельцы-хакеры вскрывают и компы, даже не подключённые к сети!)

В детстве прочёл я довольно много книг. Это верно, что они формируют определённое самосознание. И философию. Жизненную. Последней каплей было, конечно, то, что попалась мне чёртова «Жюльетта» маркиза де Сада.

Вот уж книга так книга! Даёт работу воображению и рукам куда эффективней, если можно так сказать, любого порнофильма.

Нет, я, понятное дело, регулярно хожу к конкретно занимающимся этим делом поставщикам, и скупаю почти все новинки из тех, где всякие перверсии и прочее… Ну, вы понимаете. С «извращениями». С элементами садизма. С малолетками. Групповые. С животными — конями, ослами, собаками. Или просто, красивые и нарочито-постановочные — как у Эндрю Блейка, например. Есть у меня и японские аниме, конечно…

Но скажем честно — всё это не то.

Больше всего я возбудился, именно когда читал книгу де Сада.

Вот ведь чётко проработанные концепция и философия были у него. И богатое воображение. Жаль, конечно, что писал этот мерзавец только из головы — не опробовав, так сказать, в натуре. «Опытным путём». Скорее всего — денег не было на «воплощение». Даром, что окончил жизнь в долговой тюрьме. Но когда я погружался с головой в это дело, переворачивая истрёпанную страницу за страницей, у меня аж звенело всё — оставалось только рукой чуть-чуть дотронуться, провести, пощекотать — и — всё!

Очередная салфетка испачкана моим драгоценным семенем!

Ну и пошло-поехало.

Рассудил я, что эрзацы там всякие, да постановочные и откровенно тупые немецкие и российские фильмы, где «малолеток» играют двадцатилетние тупые кобылы, которых только на ранчо какое, чтоб объезжать да хлестать за тупость, пищи воображению не дают вообще. Как и групповые шабаши. Вспомнил тут я, конечно, и старинный фильм «Калигула», с Малькольмом Макдауэллом. И фильмы Тинто Брасса.

И решил, что «подкован» я достаточно. И пора заняться этим делом и самому.

К решению какой бы то ни было проблемы я обычно стараюсь подходить серьёзно и капитально. Всё распланировав, и выполняя по стадиям. Благо, условия позволяют.

Попалась мне в ранней юности книжица Джона Фаулза «Коллекционер». Потом я её кажется, кому-то дал почитать, да и с концами, как водится — после переезда в дом не могу вспомнить, кто этот счастливец. Который зажилил эту прелестную вещицу. Ладно, не суть — я потом скачал её себе через Сеть.

А суть в том, что я всё прочитанное отлично помню и без перечитывания. На память — грех, как говорится, жаловаться: малейшие нюансы, так сказать!..

Там роман как бы делится на три части: в первой и третьей повествование ведётся от лица самого сексуального маньяка: как он всё сделал, и как поймал и засадил в подвал жертву своих будущих истязаний — молодую и красивую девушку. И что получилось с ней потом. А во второй дан якобы дневник, который вела эта самая девушка-жертва.

Ну, ошибок маньяка-любителя я повторять не собирался. Поэтому сразу решил всё делать так, чтоб мои будущие «клиентки» не могли мне ничего сделать, и уж тем более — выбраться из моей Лаборатории. Живыми. А что?

Говорю же: все условия у меня для этого есть. Дом. Пусть и стоит в чуть ли не центральной части города, пусть и не совсем хорошо отделан снаружи, помпезно-песочным или коричневым, как это сейчас принято, да и побелка кое-где пооблупилась, кое-какими достоинствами обладает и он. В частности, под первым этажом имеется капитальный и большой подвал. Одиннадцать метров в длину и пять с половиной в ширину — как раз под всеми четырьмя комнатами. Перекрыт стандартными жэбэ плитами.

Дед мой, когда строил этот Дом, имел возможность вырыть огромный котлован прямо экскаватором: ещё бы! Прорабом же одно время работал. Вот и положил капитальные плиты-перекрытия, такие, как кладут в многоэтажных домах — они по шесть метров длиной — и над подвалом, и над первым этажом. Стены комнат сделал в полтора кирпича — чтоб зимой, значит, тепло, а летом — подольше хранить прохладу…

Я за всё время, за все двенадцать лет, что тут живу, всего один раз кое-что подправлял: заменил старинные деревянные рамы, которые задолбался каждый год красить, и которые всё равно перекосило, на алюминиевые стеклопакеты. Двойные. Потому что в десяти метрах от Дома проходит дорога, и машины ездят и шумят достаточно часто. Даже ночью. А со спецпакетами — хоть бы что. Ни мне не слышно, что там, снаружи, ни, естественно — им. Того, что у меня.

Словом, Дом капитальный. А дед — умный. Вот как дом отгрохал, так и свалил оттуда, из СМУ своего, куда подальше — чтоб не посадили, стало быть. Взял фамилию бабки, и устроился в контору одну. Экспедитором.

Дед мой вообще был очень хозяйственный и ходовой. Всё в толк, всё в дело. Таких раньше называли — куркуль. А в ранние времена недоброй памяти советской власти обозначали глупым термином «кулак», и раскулачивали. (По словам деда именно так поступили и с его собственным дедом — Василием Степановичем, который, будучи выброшен в голом поле в Казахстане, не сдался, и не тратил силы на бессмысленные ругательства в адрес Власти, и сетования, а пахал как проклятый! И уже через восемь лет имел лучший дом в округе, и стал старостой Новониколаевки — посёлка, где приказали жить всем, кого привезли в вагонах для скота вместе с ним и его семьёй — таких же «кулаков».)

Так вот: с Домом снаружи я решил ничего не делать. Не производит же впечатления запущенного и «порочащего» Центр любимой уездной Столицы? Нет. Вот и славно. Потому что потакать всем этим новомодным тенденциям живущих вокруг «навороченных» и «продвинутых» соседей, стремящихся выпендриться перед остальными соседями третьим или даже четвёртым, мезонинным, этажом, я не собираюсь.

А вот подвал пришлось переоборудовать капитально.

Руки у меня вроде, не в…опе выросли, так что справился сам — незачем создавать дурацкие прецеденты со строителями, которые могут в случае чего и припомнить, как они монтировали на стены пеноизол, и закрывали потолки и полы панелями с повышенной звукоизоляцией…

У меня здесь Дневник, а не смета строительно-монтажных работ, поэтому сколько потратил кровных, да времени извёл, расписывать не буду: и вам и мне цены на стройматериалы да способы монтажа — ни к чему.

Первую «жертву» отловил я достаточно легко — вот что значит продуманный и простой План. Машина у меня вполне себе на уровне: Спарк двухлетней давности выпуска. Купил на базаре, поскольку прежний владелец решил срочно слинять из города к такой-то матери. Похоже было, как я сразу понял по его бегающим прищуренным подленьким глазкам, натворил что-то противоправное. Например, скажем, спёр на родном предприятии двухмесячную заработанную плату всех работников. Впрочем, почему — «вроде бы». Он и спёр, как я узнал позже из сводок новостей.

Но мне это не повредило, машина была оформлена через третьих лиц на подставную несуществующую фирму, а он ездил по доверенности.

Так что тут не подкопаешься: выйти на меня через машину не получится. И в местах, где есть в нашем городе немногочисленные пока камеры видеонаблюдения, я стараюсь не работать: езжу больше по окраинам да второстепенным дорогам.

Да, по вечерам я делаю вид, что таксую. Патент купил, но это так — для вида.

Потому что вот кто может выбрать, и выбрать придирчиво — так это таксист.

Подходящая клиентка стояла в месте, где я точно знал, что нет видеокамер, села ко мне буквально через десять минут, как выехал на очередную вечернюю «работу».

Я рассмотрел её внимательно.

Невысокая — не больше метр шестьдесят. Очень поджарая и стройная. Вес, наверное, не превышал сорок три — сорок пять кило. Но — очень подвижная, и такая, знаете, самодостаточная и уверенная в себе: во всех движениях сквозили сила и грация. Глаза — огромные, и ещё очень сильно подведённые. Утрированно. Так, словно она — актриса, и привыкла работать на публику, глядящую на неё с большого расстояния.

Лицо… назовём его условно симпатичным. До красивого явно не дотягивает. Но, думаю себе этак неутончённо — для первого раза подойдёт. Заодно и технологии отработаю. Да и справлюсь легко: я ж — тренированный и накачанный.

Кстати: реплика в сторону: пытать, мучить и измываться над несимпатичными или старыми — совершенно неинтересно!

Они настолько серые, затюканные жизнью, и скучно-предсказуемые, что и самому становится скучно. Или, что куда чаще — вызывают раздражение. А вот когда дама молода, мила и стройна — другое дело. Сразу всё как бы обостряется, и хочется её… как бы это сформулировать-то… Поизощрённей достать. Чтоб выла. Извивалась, стонала, проклинала! Страдала, словом.

Ну, и, разумеется, умоляла о пощаде.

Не даром же говорят, что в Европе женщины остались только противные и некрасивые потому, что всех остальных, тех, что посговорчивей и посимпатичней, считали за ведьм, и — сжигали! Искусственный отбор, стало быть…

А вообще-то, если честно, больше всего раздражения у меня вызывают старухи. Видно, что с годами «неписанная» красавица превратилась в скрюченную каргу, но в душе — всё равно шестнадцатилетняя чаровница-прелестница. И вот чтоб её прелести не остались незамеченными, эти старушенции везде лезут, нелепо, иногда даже — в мини, одеваются, и в магазинах или других общественных местах обязательно ведут себя так, чтоб уж мимо не прошли, или оглянулись. Например, задают тупые вопросы продавцам, типа: «Скажите, а эта колбаска свежая?»

Дура ты, так и хочется сказать! Неужели ты и правда думаешь, что затраханная шефом и судьбой продавщица, толстая и противная на вид «ягодка опять», у которой только одно на уме: как бы сделать план, да сдать смену, ответит тебе правду: «Нет, этой колбасе уже неделя, и мы промывали её два раза в марганцовке, чтоб убить плесень»?! Нет, разумеется. Продавщица скажет: «Конечно, свежая! Вот, только сегодня утром привезли с комбината!»

Ну а раз эта старушка, как всем разумным людям представляется, прекрасно понимает всё это и сама, следовательно её реплика, да ещё сказанная громко и с отменной дикцией, и соответствующим тоном, преследует только одну цель: обратите, дескать, на меня, такую всю изысканно-утончённую и со вкусом и по моде (пусть и восьмидесятых!) одетую, но такую…

Красивую!

Ну, понятное дело, народ на неё посмотрит. Кто покультурней, просто промолчит. А кто помоложе, и как они сейчас все — «без комплексов», скривится, словно лимон съел, или проворчит чего-то вроде: «Можно побыстрей? Задерживаете!» Ну а «неземную» красоту, что увяла, словно позапрошлогодние нарциссы, никто, само-собой, не заметит. Хотя бабка всё равно может быть довольна: внимание к себе привлекла. И будет потом дома, перед зеркалом, вспоминать: «Ах! Как я им всем показала!!! Пусть знают! И завидуют!»

Ещё не люблю женщин, как это обозначают, среднего возраста. Такие в общественные места тащат с собой в пух и прах разряженного ребёнка — ладно, если девочку, такая просто переймёт манеру матери выдрючиваться на людях, и кривляться, как перед зеркалом, а вот если мальчика — так у него просто будет комплекс на всю жизнь: люди смотрят! Стыдно! Хотя и непонятно — чего.

И вот начинает такая — тоже шоу: то поправлять начнёт что-то в одежде малолетней жертвы, приговаривая, «Чего ж ты не умеешь всё это как положено носить?! Вечно приходится всё поправлять!», то ласкаться: «Ах ты моё солнышко! А давай мама тебя поцелует!» Или: «Какую игрушку хочешь? Вон ту, самую дорогую? Ну так сейчас мама купит!»

Согласен: женщины все — прирождённые актрисы, эксгибиционистки, так сказать, и внимание публики — хотя бы детей и мужа! — им — как воздух…

Но не до такой же степени!

Девушка, что голосовала, выглядела собранной и деловой. (Кольца где положено не имелось, и я сразу подумал, что разведёнка. Сама зарабатывает себе на пропитание. Тем лучше. Позже начнут беспокоиться и искать. Впрочем, к тому времени, как действительно — начнут, это не будет иметь никакого значения. Во-всяком случае — для неё…)

Возможно, именно поэтому мне её сосредоточенное на каких-то своих мыслях лицо и не показалось особо симпатичным. Ничего, думаю себе этак ненавязчиво — сейчас я постараюсь, чтоб у тебя возникли заботы и проблемы посерьёзней. А о старых ты просто забудешь — настолько незначительными и тухлыми они тебе покажутся!

Села она, конечно, на заднее сиденье. Однако если ждёте, что я поделюсь конфиденциальной и «секретной» информацией о том, как её «обездвижил» и «успокоил» — не дождётесь. Сам буду использовать этот метод, а вам придётся придумывать что-нибудь самим!

Прибыли к дому, открыли ворота, заехали в гараж без проблем.

Вылез я, запер ворота двора, а затем — и гаража. Изнутри. Вытащил это действительно довольно лёгкое и сейчас такое безвольно расслабленное тело очень легко. (Вот поэтому в том числе я и предпочитаю миниатюрных, а не коров каких-нибудь грудастых да жопастых!) Спустился в яму, отпер стальную дверь. Протащил на плече, чуть нагибаясь и сгибая колени, по подземному ходу, который рыл и бетонировал почти полгода, все двадцать метров — от ямы гаража до двери подвала.

Девушку оставил прямо на полу у входа — там у меня матрац старый положен.

Сам вернулся этак спокойненько по коридору, запер дверь из ямы, вернулся, запер дверь коридора, выходящую в подвал. Отпер ту, что ведёт наверх, в прихожую. Смотрю на то, что на контрольных мониторах видеокамер.

Чисто. И на улице, и во дворе. Отлично. Возвращаюсь, запираю и эту дверь, включаю рекордеры. Порядок — запись пошла.

Девушку я раздевал не торопясь. Аккуратно, через голову — платье. Пришлось её для этого приподнять с матраца. А ничего платье, очень даже. Дорогое и стильное. И достоинства фигуры подчёркивало, и то, что у неё почти нет талии — скрывало.

Это не очень хорошо.

Я люблю, чтоб талия была утрировано тонкая — для вящего, так сказать, контраста с бёдрами. А тут — что бёдра, что талия, что тощенькая грудь примерно одного объёма — я бы оценил в восемьдесят семь — восемьдесят девять, глаз-то у меня достаточно намётан.

Трусики оказались тоже ничего себе — фирменные, а бра так и вообще — я такие только в каталогах дорогих брендов видел. Кружевной, с незаметным, но придающим объём подкладом: чтоб подчеркнуть грудь, даже если, как в моём теперешнем случае, её практически нет.

И вот это сокровище изящное лежит передо мной — во всей, так сказать, красе».

Координатор Анна Болейн раньше смотрела на их подопечного с чувством брезгливого — но любопытства.

Как на отвратительную, злобную, мерзкую подопытную, и очень хитрую и опасную, крысу.

Но, к огромному её сожалению, именно от этого гнусного извращенца сейчас реально зависит выживание так называемого человечества.

Но что это будет за человечество, если все мужчины получат генный материал, и с ним — соответствующие наклонности и извращённое сознание от этого типа?! Поэтому, как она знала наверняка, «осеменение» производилось пока небольшими, опытными, партиями. И всех зародышей мальчиков удаляли из донорш ещё на эмбриональной стадии…

Но к их величайшей досаде ни одного другого, даже самого завалящего, мужчины на планете не осталось. И когда отряд разведчиков, посланный отчаявшимся Советом, добрался сюда, в сердце Антарктиды, в ничтожной надежде найти здесь, в Андропризоне, сведения о котором раскопали в одном из чудом же сохранившихся подземных архивах, хоть кого-то, она первая оказалась восхищена их находками: целых трое замороженных мужчин! В заведении, рассчитанном на три с половиной тысячи узников…

Совет тогда сразу решил послать капитальную, многочисленную и хорошо оснащённую, экспедицию. Но поскольку ни одного вертолёта не сохранилось в рабочем состоянии, идти предстояло пешком. Потому что управляться с собачьими упряжками никто из нынешнего поколения не умел. Анна с содроганием вспоминала, чего это им стоило: шесть отмороженных ног, две руки, трое насмерть замёрзших, одна потерявшаяся в буране, и ещё пятеро просто пропали, наверняка провалившись в чудовищные трещины! Причём одна из них — самый важный на тот момент специалист: криобиолог Хелен Сойерс.

И, разумеется, без неё попытки воскресить, после долгих и крайне хлопотных предварительных приготовлений, и дикой грызни в Совете, этих узников, убили двух из этих троих. И, само-собой, по закону подлости тот, кого «племенным производителем» все они хотели бы видеть в последнюю очередь, каким-то чудом выжил. И даже сохранил нормальный (Сравнительно!) рассудок! И память.

Вот именно его память и напрягала Анну больше всего.

Потому что понимала она: этот гад отлично помнит, за что сюда попал. И два с половиной года мучений и «процедур» ничему его не научили! И не заставили раскаяться…

И если предоставить ему и правда: настоящую, живую, женщину — никто не даст гарантии, что он её попросту не придушит. Оплодотворив. Или до этого. Ещё и поглумившись и поиздевавшись: заключённый с негодяем-садистом Договор оставляет сам «процесс» проведения оплодотворения — на его усмотрение!

Как и все действия, которые он производит с куклой, которую ему синтезируют по его мерзким предпочтениям — никто из персонала Андропризона, и она в первую очередь — не оспаривает, и уж тем более — не препятствует. Договор!..

И то, что за предыдущий год и два месяца этот Андрей ни разу не позволил себе поиздеваться, или поунижать, или — подвергнуть пытке, или просто придушить предоставленный ему «экземпляр», говорит не о том, что он оставил в прошлом свои мерзкие привычки и склонности.

А о том, что он отлично понимает, что перед ним — кукла, бесчувственная бионическая машина, созданная с одной единственной целью — получить его семя. И никаких «страданий» этот несчастный робот при пытках или даже убийстве испытывать не будет. Равно как и сексуального удовлетворения…

Именно поэтому, как она считала, он до сих пор и не пробовал ни разу заняться снова тем, чем привык. И за что и был приговорён к смерти. Которую «гуманное» Правительство мужчин предложило заменить на десять лет «искупления». На что эта гнусная тварь сразу согласилась! И была уверена, что не сломить его пытками и издевательствами!

С другой стороны, если б не его согласие на «альтернативное наказание», которое придумали давно, но только за пару месяцев до его осуждения смогли воплотить в конкретную Программу инженеры и программисты: шлем для полного «погружения», так не остался бы в живых и он.

А программа пыток с помощью Шлема — очень хорошо передаёт реальность.

И пусть она — псевдо-реальность, но заключённые действительно не могли отличить ощущения, получаемые в шлеме — от непосредственных, подлинных. И тут наверняка дело — в нанотрубках с самонаведением, автоматически находящих нужные нервные узлы и центры там, под черепом… (Ах, им бы эти технологии!..)

Так что этот Андрей был восьмым из тех, кто согласился расстрел заменить на десятилетнюю программу ежедневных пыток, и первый, кто выжил после двух с половиной лет применения. А вот первые семь из решившихся — погибли. Или спятили. Причём — некоторые даже всего после трёх-четырёх дней…

Что говорит, с одной стороны — о завидной стойкости духа сволоча-садиста, а с другой — заставляет лишний раз утвердиться в мысли о том, что «горбатого могила исправит». Если он без особых сдвигов в психике перенёс девятьсот сорок три «отключения», и не сдался, и не стал умолять о расторжении Контракта, и скорейшем приведении в исполнение основного приговора — значит, упорный. И мужественный. Что, кстати, на латыни и означает его имя…

Но когда Совет только собирался утвердить его как одного из основных доноров спермы для оплодотворения оставшихся яйцеклеток, именно Анна выступала категорически против этого. Приведя свои простые, и казавшиеся ей очень убедительными, доводы: негоже, если все родившиеся в результате применения его спермы мальчики, выросшие затем во взрослых мужчины, станут садистами и извращенцами! Потому что так положение Женщины как главы ячейки Социума под названием «Семья» окажется под угрозой!

И сильный и харизматичный лидер, ни в грош не ставящий свою супругу, и презирающий и всех остальных женщин, не позволит распоряжаться своей судьбой и командовать собой — «второсортному существу»! И все разговоры и рассуждения о том, что всё это у младенцев, а затем и подростков может быть исправлено такими превентивно-профилактическими мерами, как воспитание в «атмосфере любви и заботы», и прививание «уважения» к будущей супруге «материнскими беседами» — полная чушь!

Не может наносное воспитание и образование пересилить того зверского и тёмного, что сокрыто в глубинах мозжечка, где хранятся первичные стимулы каждого организма — инстинкты выживания и стремление к доминированию! А у самцов человеческого рода именно это стремление вбито, вмуровано накрепко в гнусную суть их — что сознания, что — подсознания! «Охотники» же и «добытчики»! Ну, и просто — воины.

Однако доводам её тогда не вняли. И рот ей заткнули альтернативным решением: попробовать для начала оставлять развиваться только девочек. А через несколько лет, когда будет доказано, что у них всё в порядке с психикой, попробовать вырастить и хотя бы несколько таких мальчиков. И постараться их «воспитать». В соответствии со специально разработанной лучшими психологами программой. Где будет предусмотрена коррекция асоциальных действий…

И только если опыт не удастся — уничтожить экспериментальные образцы. И в будущем оставлять в живых только девочек, рождённых от Андрея.

Анна тогда настояла на том, чтоб её особое мнение записали в протокол: что и девочки с такой наследственностью вырастут, несмотря ни на какое воспитание — извращенками! Опасными для коллег и вообще — всех окружающих! И подающих отвратительный пример, разваливая дисциплину их маленького и хрупкого мирка изнутри!

Мнение записали. Но «умные» коллеги по Совету постановили — применять. Сперму единственного оставшегося в живых самца. Приняв за основной постулат, что было бы преступно не воспользоваться последним шансом получить для воспроизводства общества свежего, здорового, и явно активного мужского семенного материала!

И Глава Совета, Жизель Бодхен, словно понимая, что этим унижает Анну ещё больше, назначила её — Координаторшей этого Проекта. Возложив на неё всю полноту власти над персоналом Комплекса. А заодно, естественно — и ответственность!

Анна в который раз припомнила все те проблемы и сложности, с которыми столкнулась их экспедиция. Для начала — приплывшая на одном из двух последних авианосцев туда — к шельфовому леднику Росса. (А меньший корабль наверняка был бы просто раздавлен движущимися всё время льдами! Да и не поместилось бы на другом корабле всё то многочисленное добро, что они привезли с собой…) А затем долго и с неимоверными трудностями пробивавшаяся сквозь бураны и торосы к чёртовому Андропризону. Где ждали своей разморозки три последних мужчины. Добровольно выбравших вместо смертной казни — «отучающие от насилия профилактическо-исправительные мероприятия».

С первым, самым симпатичным, если можно так сказать про убийцу, мужчиной, всего-навсего убившим жену, которую застал на месте преступления с любовником, и этого самого любовника, и прошедшим всего два цикла «перевоспитания через страдания», было трудно. Но разморозить и оживить его тело удалось сравнительно быстро — всего за пару недель.

Однако оказалось, что очень сильно пострадал как раз — его мозг. То ли от времени — всё-таки — пять веков! — то ли от нервного напряжения. Во-всяком случае, мужчина в течении месяца реанимации так и не пришёл в сознание, что однозначно показывала энцефалограмма, и умер через три минуты после отключения от аппаратов искусственной вентиляции лёгких и кардиостимуляторов.

Второго заключённого, педофила и убийцу, одолевшего пять циклов «перевоспитания», размораживали, с учётом горького опыта, два месяца. И он даже пришёл в себя. Однако оказался абсолютно невменяемым — хуже новорожденного младенца. Только моргал, да гукал, пуская слюну из кончика рта… Разум и сознание навсегда покинули его тело, и кормить его приходилось с ложечки. А поить — из бутылочки с соской. И под себя он всё время делал…

Разумеется, ни о каком получении от него донорского материала речи и быть не могло. Тем более, что после недели на попечении медсестёр и психологов, он просто умер во сне: захлебнулся этой самой собственной слюной!

Жуть.

Вспоминая это, Анна вновь передёрнула плечами: и мерзко, и обидно. С другой стороны, она не могла не понимать, что если она и третьего воскрешаемого угробит — Глава Совета воспользуется этим, чтоб обвинить её в недостатке рвения и некомпетентности. А то и — откровенном вредительстве и саботировании линии Совета. И проведении своей линии, отличной от мнения большинства его членов.

И её разжалуют, деклассируют, и отправят в касту разнорабочих.

Так что каким бы мерзавцем и сволочем не был этот Андрей, нужно отдать ему должное. Хотя бы одна положительная черта у него имеется: он, если судить по фанатизму, имевшемуся в глазах, когда вышел из комы, терпению, когда пережил все девятьсот сорок три «смертельные» пытки, и упорству, с которым отрабатывал на станках-тренажёрах, восстанавливая усохшие мышцы — истинный любитель Жизни.

К сожалению любящий отбирать её у других. Особо извращёнными способами.

Причём — исключительно у Женщин!

О чём и говорит его сволочной дневник.

Оказавшийся подшитым к делу…

«А ничего, неплохо оно выглядит, оказывается.

И мордашка, когда мышцы лица расслаблены, очень даже. Мила.

Я даже ощутил знакомое шевеление в паху и в нижней части живота — правда, скорее, от предвкушения того, что сейчас собираюсь сделать.

Для начала перенёс её в центр, туда, где стол с вырезом. Уложил на животик. Привязал ножки — к ножкам (Ха-ха! Вот и каламбурчик!) станка, а ручки — вытянул вперёд. Привязал. Зафиксировал головку над отверстием — чтоб не могла её сдвинуть или повернуть. Уж «упряжь», как для лошади какой — разработал! И сшил.

Камера под столом на лицо наведена чётко. Подсветка там хорошая. Теперь нужно дождаться, пока очнётся — мне нужна «чистота» эксперимента. То есть — чтоб она была в полном сознании, когда я начну с ней «работать».

А проверить я хотел одну теорию, которую тоже, кстати, видел в одном иронично-пародийном фильме. Что если женщину хлестать ремнём, или трахать, так, чтоб из…опы, как говорится, перья летели — на видео по её гримасам абсолютно невозможно сказать, если не видеть, что с ней делают!

Но вот через минут десять она и заворочалась, замычала. Обнаружив, что распята в неудобной позе на животе, принялась пытаться развернуть лицо: чтоб осмотреться!

Отлично.

Включаю запись. Выжидаю с минуту. А затем начинаю обработку её тощей, но вполне мускулистой, задницы плетью-семихвосткой! Такая, я знаю, особо сильно коже не вредит, но боль от ударов — ого-го!

Стала вопить и ругаться моя дама.

Но я-то — профи! Привязал её на совесть. Так что ни вырваться, ни, тем более, сделать со мной всё то, что она мне обещала, дама не могла! Заодно узнал пару интересных речевых оборотов: вот как цветисто, оказывается, можно материться — почти без мата!

Ну, после пяти минут обработки решил я, что материала для исследования у меня достаточно. Да и орудие моё всё прямо — стало словно стальное!

Так что выждал с минуту, чтоб она немного отошла от ударов. И приступил!

Странно. Но ругаться она больше не стала. А только рыдала в голос, да вскрикивала, когда входил мой красноголовый воин поглубже!

Чёрт. Только сейчас до меня дошло: нужно было, вот именно, для чистоты эксперимента, начинать с секса! А то теперь ей, конечно, больно: я же чреслами упираюсь в рубцы и следы ударов!

Блинн… Ладно, со следующей так и сделаю.

А пока я закончил: с фейерверком наслаждения!

Ох…

Нет, реально: бесподобно! Именно о таком я так долго мечтал…

Теперь отдохнуть бы.

Но — некогда. Дама ждёт.

Пшикнул ей в лицо снова — из баллончика. Отрубилась.

Перемонтируем её на другое орудие.

Развязал, отвязал, из «уздечки» вынул. Перенёс туда, где у меня блок в потолке вмурован. Положил на пол. Перевернул снова на живот, руки сзади аккуратно связал самой обычной бельевой верёвкой. Привязал к ней конец верёвки от блока, другой конец чуть подтянул на лебёдку — нечего ему зря провисать, а то больно много свободы будет, когда снова очухается. Большие пальцы ног привязал к кольцам, вмурованным в пол: между ними я сделал семьдесят сантиметров — мне как раз очень удобно, если что, доставать до её промежности. Осталось последнее — завершающий штрих.

Завязал я ей глаза повязкой — мягким платком.

Смотрю на часы — ещё есть минут двадцать.

Ну, я сел, небольшой стол и мягкий стул у меня в углу, розетка рядом — поставил и вскипятил чайник. Заварил, сижу, попиваю, изучаю содержимое сумочки. Ну, мобильник-то её я сразу, ещё в машине, оттуда достал. Батарею вынул, да пока суть да дело, на место, в сумочку, их и сунул. А теперь просто всё содержимое на стол перед собой вывернул, да принялся изучать, стараясь только не шуметь уж слишком сильно.

Так. Вот оно: удостоверение. Амина К., место работы — Театр оперы и балета. Государственный Академический. Должность: солистка балета.

Ха! Вот уж повезло так повезло! Уж этой-то смогу сделать растяжку так растяжку! Да и мышцы у такой должны быть действительно упругие — тренированные же! И жиру — на капли!

У меня от предвкушения аж снова засвербило во всех местах, и ноздри даже зашевелились. Я больше ничего из её сумочки и рассматривать-то не стал. Всё остальное абсолютно не важно — ни дороженная косметика (Теперь-то понятно, почему она так «качественно» наштукатурена!), ни салфетки влажные, ни кошелёк с деньгами…

Оглядываюсь, рассматриваю, как это бело-мраморное, практически незагорелое поджарое тело лежит себе на животе, и даже и не думает очухиваться. Я начал сомневаться — может, сильно и много брызнул во второй раз? Или она давно очухалась, а передо мной сейчас комедию ломает, делая вид, что без сознания, чтоб понять, где она, и что с ней происходит?

Однако оказалось, что всё в порядке. Расчёт времени оказался как раз отличным — прошла всего одна лишняя минута, как вдруг слышу, застонало моё сокровище. Заворочалось, закряхтело, задёргало руками и ногами — ага, два раза. Если завязал я — уж можешь, дорогая, не сомневаться: шишь развяжешься! Но вот она попробовала перевернуться на спину — не тут то было! Верёвка натянулась, и не позволила. Она попробовала подтянуть ноги — тоже мимо!

На какое-то время замерла. Явно обдумывает ситуацию, и пытается вспомнить, что с ней… Вот именно. Я старался во время её эволюций не шуметь и не шевелиться, однако эта зараза, не знаю уж каким чутьём, просекла, где я нахожусь. Поворачивает ко мне голову, и говорит. Жалобно так:

— Пожалуйста. Отпустите меня. Я… Я никому не расскажу о том, что вы сделали. И сейчас сделаете! Только не убивайте! У меня мама — старенькая! И больная! И не вынесет, если я умру!

Что ж. В рационалистичности мышления ей не откажешь. А, возможно, волны похоти и предвкушения от меня распространяются, на, так сказать, ментальном уровне. Однако не могу же я ей в самом деле ответить — тогда запишется и мой голос. А я вовсе не желаю давать будущим зрителям или следователям улики против себя. Да и видно меня сейчас будет: теперь-то включил те камеры, что по углам подвала, и прямо напротив её тела. Поэтому перед включением записи и маску, как у омоновцев на голову одел — видно только глаза и рот.

Ну, раз она очнулась, и соображает, можно по-идее и приступать.

Подошёл я к лебёдке, и начинаю медленно так выбирать слабину верёвки. Вот она исчезла. Вот начали подниматься кверху и её руки. Она отлично знает, что здесь кто-то есть, и сейчас с ней явно будет снова делать что-то нехорошее. И начинает кричать.

— Помогите! На помощь! Кто-нибудь! Убивают! Хелп! А-а-а!!! Помогите! Умоляю! По-мо-ги-те!!! Не-е-е-ет!..

Кричи, кричи, голубушка. Подвал у меня звукоизолирован отлично — проверял сам. Однажды даже стрелял из ружья — сам чуть не оглох, а на магнитофоне снаружи, во дворе, даже хлопка не было слышно.

Но она быстро поняла, что кричать бесполезно: говорю же — похоже, умная. Решила сменить тактику:

— Пожалуйста! Ради всего святого! Ради ваших детей, если они у вас есть! Не убивайте меня! У меня на попечении младший брат и мать! Отец нас бросил, и убежал в соседнюю страну. А мать больна и не ходит! У неё только пенсия по инвалидности. А если не будет моей зарплаты — они с братом умрут с голоду! Ну пожалуйста! Можете помучить меня, можете изнасиловать так, как вам хочется! Но ведь я вас не вижу — значит, вы можете отпустить меня, пусть покалеченную, но — живую?! Прошу! Умоляю!..

Она ещё много чего говорила, пока я неторопливо выбирал лебёдкой расстояние до высоты примерно в метр над полом. Тут ей пришлось встать на колени, а затем и приподняться на ступни. Я подтянул её руки так, чтоб они ещё не вывернулись из суставов, но чтоб определённую боль ей доставляли — смотрю, она даже на цыпочки встала. И уже не столько умоляет, сколько просто плачет — как же, разжалобишь меня! Два раза. Смотрю, руки в суставах напряглись, и ягодицы тоже — на цыпочках трудно стоять. То, что нужно.

Беру я теперь свою любимую плётку — когда придирчиво выбирал и покупал её в соседней, аграрно-скотоводческой стране, уже вожделел и облизывался: представлял, как наступит этот момент! И вот он наступил.

Обхожу эту голубку со всех сторон — словно осматриваю. Пусть так думает: слышит же мои шаги. А на самом-то деле я уже давно позицию себе подобрал, и даже на мешках с песком, и спичечных коробках тренировался: спокойно сбиваю с трёх метров с табуретки. Замахиваюсь, и бью — не слишком сильно, но так, чтоб было сразу чувствительно: прямо по центру ягодиц, поперёк их!

Вы бы видели, как она дёрнулась, как завопила!

Вот уж тут она нисколько пафосно-лицемерной мольбы в голос не добавляла! Орала благим, можно сказать, матом! Хотя, скорее всего, чего-то как раз такого и предчувствовала: недаром же вопила, что «убивают!»

Ну а потом стонала, разумеется, извивалась. Крики чередовались с новыми мольбами — не убивать её, а только помучить в своё удовольствие, и отпустить!..

Хе-хе…

Я помалкивал себе, ждал. Когда она более-менее затихла, и попыталась, нагибаясь ещё ниже, и выгибаясь, расслабиться, выискивая такое положение, чтоб суставы рук не корёжило от дикой боли, нанёс второй удар — уже посильнее. Она снова закричала, забилась — но не сильно. С вывернутыми почти до предела руками не больно-то поизвиваешься — понимаешь же, что если суставы вывернутся, будет куда больней! А я не дал ей прийти в себя: начал хлестать в рабочем, так сказать, режиме: регулярно. И по ягодицам, и по ляжкам. И по икрам! Дышал глубоко и в ритме ударов: отлично это упражнение, между прочим, поддерживает мою «спортивную форму»!

О, как она теперь ругалась! Ну, в те моменты, когда я замахивался для нового удара — во время самого-то удара могла только вопить! И судорожно выдыхать. Это воздушно-трепетное создание, эта нимфа искусства, эта носительница, с позволения сказать, культуры в массы, задвигала мне такое, что у бывалого морского волка уши в трубочку сложились бы!..

На мои действия её ругань и крики, от которых, думаю, буквально кровь в жилах застыла бы у слабонервных, а у меня только глаза разгорались, никак не сказались. Я продолжал «обрабатывать» её мускулисто-рельефные задницу и ножки до тех пор, пока отдельные багровые полосы-следы не слились в один сплошной, вспухший и покрасневший, рубец. Ушло на это всего минут двадцать пять — я же тренировался, и попадал именно туда, куда хотел. Впрочем, если попадал и не туда, на те следы, куда уже бил — получалось тоже неплохо: она взвизгивала даже сильнее!

Бил я расчётливо: так, чтоб был только удар, а тянуть плеть так, чтоб содрать кожу, пока не спешил. Успеется. Да и не входило в мои планы забрызгать тут всё кровищей, и дать ей просто умереть от потери этой самой крови.

Но вижу: подошло время. Сейчас отключится.

Прекращаю экзекуцию. Подхожу к её почти упёртому в пупок лицу. Сую туда скляночку с аммиаком. Начинает она головку-то — воротить… Ну, значит, нюхнула. И не отключится. Можно приступать к главному.

Подтягиваю верёвку, которая вытягивает вверх её привыкшие к такой позиции ручки: суставы прямо затрещали, но держатся пока. Вот что значит — тренированные! Балерина же, туды её в качель…

Прохожу к столу в углу. Беру оттуда переносную плитку газовую — с обеими уже включёнными конфорками. На которых уж не волнуйтесь — давно разложены раскалившиеся докрасна восемьдесят гвоздей! Гвозди, правда — не очень толстые и длинные — всего-то восьмидесятки. Я ж не садист какой — не хочу протыкать её чудные ножки насквозь. Переношу всю плитку — благо, гибкий газовый шланг это позволяет! — поближе к ней, ставлю на пол: чтоб гвозди, пока буду их носить — не остывали.

Беру плоскогубцы. И достаю за шляпку первый гвоздь.

Придирчиво выбираю место: ах, как чудесно рельефно выступают под кожей её тренированные и гармонично развитые, и сейчас напрягшиеся икроножные мышцы! Сильные. Способные выдерживать даже стойку на пуантах! Прелесть! Ух — кайф!..

Первый гвоздь я втыкал медленно, и поэтому он успел немного остыть, и не «проплавлял» дыру в плоти, а просто протыкал. Зато как она голосила, как выла, извивалась!.. Я уж думал — руки не выдержат, вывернутся: рывки и движения тела не позволяли усомниться, что заценила она мой «горячий» подход!

Но всё равно — напряжения с икр дама не снимала: похоже, предстоящая боль от вывернувшихся суставов рук страшит её куда больше! Наивная дурочка.

Когда воткну, теперь почти до шляпки, остальные восемьдесят гвоздей, сделав её ножки похожими на двух ежей — всё равно верёвку подтяну, плечи из суставов вывернув!

При вонзании, с проворачиванием, и рывками, остальных гвоздей, уже почти никаких новых ощущений я не испытал: просто повторение уже виденного и слышанного. Но я упорный и последовательный: не остановился, пока не закончил! Вгонял теперь — прямо заподлицо, до самых шляпок.

Немного непривычный запах горелой человеческой плоти, чем-то напоминающий шашлыки, наполнял теперь весь подвал. А ничего: вентиляция у меня отменная. Нужно всего минут десять на полное проветривание. Включаю вытяжку.

Заодно и она — «отвисится».

Дама моя, похоже, сдалась: почти полностью обвисла на верёвке, тихо стонала и подвывала. Правда, не плакала: похоже, слёзы кончились. И она уже не пыталась приподнимать тело на носочках: отнялись мышцы икр, стало быть. От боли. Пора.

Зашёл я сзади, мысленно похихикивая: не следит больше девушка за моими действиями, полностью предавшись ощущениям и сожалениям о своей злосчастной судьбе, проклиная минуту, когда села в мою машину — стало быть, сейчас её ждёт сюрприз!

Прицеливаюсь. И выдаю ей плетью: так, чтоб самый кончик угодил в промежность!

О-о!

Таких воплей и проклятий мой подвал ещё не слыхивал. Видать, точно куда надо угодил удар: в самые ланиты. Ну, то есть — губки.

Дал я ей с десяток секунд на «прихождение в себя». А потом снова ударил. И снова. И снова. От её воя и подёргиваний я уже почти дошёл снова до кондиции, и именно поэтому решил пока остановиться — семяизвержение оставим на потом. На десерт, так сказать. А то — ослабну. Разленюсь.

И не выдам ей — «всю» программу!

Отложил я плеть, и прошёл снова к лебёдке. Канат натягивал нарочито неторопливо — чтоб она поняла, что сейчас плечевые суставы уж точно вывернутся-таки из своих сумок. Она поняла. Но ругаться была уже не в силах, только выла и рыдала. Да и то — охрипшим и слабым голосом: кончился, видать, запас жизненных сил. Да и не певица же она — а балерина!

Да, наконец это мужественное без кавычек и очень выносливое (Это я уже потом, когда появился материал для, так сказать, сравнения, оценил!) создание начало и просто рыдать — возможно, у неё снова текли слёзы, но я их не мог видеть из-за платка, что ей так и не удалось сбросить с глаз.

О моменте, что сейчас это произойдёт, мне сказал тремор её плеч, и вой — совсем уж утробный: вот! И точно: с мерзким хрустом руки вышли из суставов, и мой подвал огласился ещё одним поистине душераздирающим воплем. Э-эх, мне бы — озвучивать фильмы ужасов! Я был бы миллионер только на аудио-записях!.. Дама бессильно обвисла.

Хе-хе, голубушка, хе-хе… Ты даже не представляешь, что это вовсе не конец.

А только начало.

Забираю я карабин с концом верёвки с лебёдки, и переношу к кронштейну с противовесами. Так. Для начала — подвешу-ка я её на шестьдесят. Это значит, плюс пятнадцать к её собственному весу.

Верёвка натягивается, её тело напрягается. Ну а толку-то — напрягаться! Суставы вывернуты, и обратно не вправишь! Зато теперь её тело действительно — упруго растянуто: как пружина. Сильная и гибкая. А, стало быть, оно стало куда чувствительней к ударам плети — мышцы-то: напряжены! Ну-ка посмотрим.

Вот теперь я подошёл к ней вплотную. Встал снова сзади. Волосы у неё, моей Аминочки терпеливой, вполне подходящие. В смысле — по длине. Собрал я их в пук на затылке, да перевязал ещё одним куском бельевой верёвки. Перегнул волосы вокруг этой верёвки назад, развернув на сто восемьдесят. Перевязал ещё одним куском. Теперь нужно подвесить её голову на первой верёвке — к той, что удерживает кисти. И голова не будет падать вниз, когда она потеряет сознание.

А она потеряет. Уж я позабочусь.

Обошёл я это «зафиксированное» сокровище теперь спереди. Двигаюсь нарочито неторопливо — чтоб дать ей понять, что мне спешить некуда. Вот теперь снимаю с её глаз повязку. Капюшон с прорезями на мне чёрный, рубаха — чёрная, свободные штаны — тоже. Ангел, так сказать, смерти — во плоти.

Моргает. Смотрит. Влажные от слёз и выразительные глаза наливаются злобой и ненавистью.

Она плюёт мне в лицо — правда, немного, и несильно: похоже, в горле уже пересохло, как в Сахаре. Ещё бы: вон, струйки пота так и текут по спине и исподмышек. А уж воняет — никакой дезодорант не помог! Всё правильно: больно. Адреналин. Стало быть — повышенное потоотделение. Читал я в своё время и материалы о Зое Космодемьянской. Из протоколов допросов комиссарами красной армии тех крестьян-колхозников, в избе которых все эти пытки и происходили. Как её, Зою, обрабатывали шомполами от карабинов, по ягодицам да по ляжкам, нацисты. Получила она тогда ударов этак за пятьсот… Оказалось ничего: больно, но не смертельно.

Голос у моей красавицы стал сиплый, тихий. Но — ругается, проклинает. Призывает Господа покарать меня, монстра поганого, маньяка-садиста доморощенного. Выродка нетрадиционной ориентации. Проклинает и меня, и родившую меня мать, и вообще — всех моих родных и близких до седьмого колена.

Дура ты, думаю. Со своими «родными» давно уж я разобрался.

Голос у неё, конечно, сильно подсел и ослаб. Плохо для записи. Хотя, это-то как раз понятно — нельзя же столько орать, и не охрипнуть. Говорю же: сразу видно: работает девушка в балете, а не в опере! Ха-ха. Впрочем, вряд ли она и в этом случае могла бы говорить нормально — слишком много жидкости потеряла. Наверняка сейчас во рту сталактитовая вязкая слюна, и солоно от крови — от прокушенных насквозь губ.

Но я же не совсем уж сволочь какой: пошёл в угол, принёс чашку с водой. Показываю на её рот, и на чашку: мол, попей. Даже подношу поближе.

Зубы стиснула, мычит, вижу — пить всё-таки хочет, но не пьёт. Гордая, стало быть.

Уважаю. Такую пытать — сплошное наслаждение!

Ну а я вот не гордый. Чашку поставил обратно на стол, плётку взял. И теперь неторопясь обхожу её со всех сторон. И — обрабатываю, обрабатываю: уже в полную силу своих тренированных мышц! И по туловищу, и в промежность, и по грудям недоделанным. Не трогаю только икры, утыканные шляпками гвоздей: ещё вывернется случайно какой гвоздь — уделает тогда мне кафель кровищей… А я грязи не люблю!

Подвал теперь полон звуков смачных ударов, и стонов, хрипов, конвульсивных всхлипов и рыданий — на нормальные, полновесные, крики у неё уже сил не хватает. А мне приходится работать поаккуратней: потому что из тех мест, которые обрабатываю повторно, или даже по третьему разу, уже начинает сочиться кровь: прорвало кожу, стало быть, грубым материалом, из которого плётка-то моя основная сделана.

Думаю себе этак отрешённо: на следующую жертву придётся какие-нибудь эластичные колготки натянуть. Чтоб кожу не повреждать. Правда, тогда не будет на видео видно следов от ударов. Э-э, ничего: что-нибудь придумаю!

Ладно, я не гордый, как уже говорил, а, вернее — писал: занимаюсь теперь больше передом, и спиной: той частью, что над талией. Работаю добросовестно, если можно это так назвать.

И вот, спустя всего сорок восемь минут (засёк!) вижу, как её головка чуть дёргается, из уст вылетает что-то вроде вздоха, и голова безвольно отвисает на подвесе.

А молодец: очень выносливая. Впрочем — на свою же голову!..

Подхожу, приподнимаю закрывшееся веко — точно, зрачок тусклый, и подкатился вверх. Готова, значит. Выдыхаю, откладываю плеть.

Осматриваюсь.

Тьфу ты, чёрт! В порыве энтузиазма я что-то совсем уж разошёлся: всё вокруг, и я сам в том числе, испачкан-таки брызгами крови, да и под ней накапала приличная лужа. Не сдержался, значит: «вложил душу» в любимое дело. А вернее — разозлился на эту козу. За её выносливость и несгибаемый характер. Теперь придётся всё замывать да оттирать. Хорошо хоть — кафель. Говорят, в таких случаях хорошо помогает Кока-кола, дескать, она оттирает любую кровь — её возят с собой в спецмашинах на всякий случай даже американские полицейские.

Я не полицейский. Поэтому на такой случай стены подвала заранее выложил кафелем. Импортным, само-собой. Пусть и дороже отечественного — зато уж с него всё смывается отлично.

Ладно, мне сюрпризы ни к чему. Поэтому пшикаю ей в лицо ещё раз из любимого баллончика, но уже гораздо меньшую дозу. Гораздо, гораздо меньшую. Опускаю верёвку, на которой она висит. Кладу тело на пол, развязываю руки — чётко подгадал, двух часов ещё не прошло. Так что кровообращение сейчас вернётся, и можно будет продолжить.

А пока можно отвязать пальцы ног, перенести, да перезавязать её — уже на станке.

Поспи, поспи, голубка. Нас с тобой ждёт ещё обширная программа…»

Сестра Анна отложила толстую потрёпанную тетрадь в коричневом кожаном переплёте. Невидящим взором уставилась в экраны мониторов. Вот на что этот гад не поскупился — так это на обложки своих «мемуарчиков». Впрочем, не поскупился он и на «оборудование» пыточного подвала: куда там каким гестаповцам да инквизиторам!

Каждый раз, когда перечитывала проклятые «мемуары», её прошибал холодный и дико вонючий липкий пот. Да и мурашки бегали по коже, хотя элемента новизны уже давно не было: она чуть не наизусть выучила каждую страницу страшной летописи.

Но продолжала снова и снова перечитывать мерзкие до жути записки. И не только для того, чтоб лучше понять характер того уникального «сокровища», что им досталось в качестве донора. А и для того, чтоб, как ей самой казалось, проникнуться. Мировоззрением. Жизненной позицией. Логикой. И выявить побудительные мотивы.

Хотя чего их «выявлять» — он сам где-то написал, что не любит женщин вообще, и молодых и красивых в частности. Похоже, с детства у него комплекс. Не «давал» ему никто из этих самых молодых и красивых! Но это не мешало ему в зрелом возрасте трахать их обессиленные многочасовыми пытками и душевными терзаниями, тела.

Получая при этом «дикий кайф».

Эти записи, без сомнения, возбуждают и её саму. (Она не боится себе в этом признаться!) Недаром же сейчас, когда её смена закончилась, она поужинает в столовой, а затем снова вернётся в свою квартирку, разденется, пройдёт в ванну, ляжет там в тёплой воде, и…

Займётся мастурбацией. Взяв самый большой свой искусственный фаллос. Предаваясь воспоминаниям. И воображая себе всё то, что там, в дневнике…

Может, она скрытая мазохистка?..

А, может, и не скрытая?

Элиза Паттерссон нахмурилась. Проклятье! Недосмотрела!

Кожа синтезированной куклы под софитами слегка… Перезагорела!

Да и…рен с ней. Хотя… Да, клиент у них «придирчивый», но цвет кожи — самое последнее, что его волнует. Так что если будет не «персиковый», а чуть потемнее — должно сойти. А вообще — кукла готова.

Теперь загрузить в процессор в псевдочерепе основную программу поведения, и можно звонить. В отдел доставки.

На передачу данных в чип куклы ушло полминуты. Порядок. Можно все кабели отсоединять: готова заказанная их подопечным механическая секс-игрушка.

Элиза сняла трубку внутреннего телефона: Андропризон реально — большое сооружение, и без внутренней связи здесь невозможно:

— Оператор. Девять-два. Отдел доставки.

— Соединяю.

Трубку сняли после второго гудка: ну правильно, знают же.

— Это доктор Паттерссон, лаборатория синтеза. Кукла-акцептор готова.

— Здесь лейтенант Крамер. Поняла вас, сестра Паттерссон. Высылаю курьеров.

Ну вот и всё. На ближайшие пять дней она свободна. Ну, сравнительно свободна — поскольку поддерживать сложнейшее оборудование, автоклав, доставленный сюда с материка с неимоверными трудностями, нужно в чистоте и рабочем состоянии.

Она отошла к своему рабочему столу, но лежащие там очень важные и нужные бумаги перебирала чисто автоматически — не понимая, что там написано…

Потому что все мысли вращались, как всегда, вокруг их единственного подопечного. Андрея. Бывшего заключённого. А сейчас — рабочего, работающего по Договору.

По найму.

Потому что за своё семя он по тому же Договору, получает деньги.

Теоретически — немалые. За первый же год он заработал столько, что вполне хватило бы на безбедное существование до самой смерти от старости. Там, на материке.

Только вот никто его туда — в Общество, в Социум, в населённые пункты, отпускать уж точно не собирается!

Отлично знают члены Совета, что смог бы натворить самодостаточный, взрослый, половозрелый, и презирающий женщин, самец, окажись он на свободе, в одном из их городов!.. Жуть! Страшно представить.

А ведь она только один раз прочла его дневник — как одно из фактографических доказательств, предъявленных прокурором на суде. Но сейчас этот дневник недоступен: с ним не расстаётся сестра Анна. По её версии — для того, чтоб лучше понять психологию их подопечного, и быть готовой к «несанкционированным действиям и вспышкам немотивированной агрессии» с его стороны.

Ага: два раза этот документ ей — для «понимания психологии»!

Элиза не совсем дура! И отлично понимает: возбуждается сестра Анна с помощью этих записей! Наверняка у неё при воспоминаниях и грёзах о том, что делал этот гнусный садист со своими беспомощными жертвами, и у самой всё свербит там, в промежности!.. И суживаются глаза, и дыхание становится прерывистым!

Нет сомнений, что сестра Анна — скрытая мазохистка!

А вот она сама — даже не скрытая. И наверняка прекрасно поладила бы с заключённым, если б их свела судьба… И она-то уж — сама попросила бы показать на ней кое-какие из его приёмчиков!.. (При мысли об этом очередная жаркая волна затопила всё её тело: от макушки до самых пальчиков ног!..)

Но понимая возможные сложности, если этого Андрея и правда — допустить к людям, к их Социуму, состоящему целиком одних из Женщин, да ещё расслабленно-успокоенных за эти пятьсот лет Толерантности и Цивилизованности, чёртов Совет приказал повесить ему на уши лапшу о том, что погибнет он, если будет контактировать с живыми, во плоти, женщинами!

Чтоб не пытался, как наверняка собирался вначале, бежать! Уж если кто и способен вырваться на свободу из любого заточения — так это Мужчина!

Он и сильней. И умней. И если есть нужная мотивация — горы свернёт! Сволочь.

Хотя на самом-то деле никакие болезни ему не грозят.

Ведь никаких новых, сверх-убийственных бацилл или вирусов, за эти пятьсот лет не появилось! Потому что они и раньше-то появлялись, только когда их производили в каких-то секретных лабораториях Пентагона. Ну, или лабораториях других стран…

В дверь постучали. Она подошла и открыла: всё верно. Служба доставки с их бронированной каталкой-лифтом.

— Прошу вас, офицеры. Забирайте.

Глядеть, как профессионалки в масках, шлемах, и костюмах биозащиты перегружают тело с отключенным пока «сознанием» из рабочей камеры автоклава на эту самую тележку, было не обязательно: персонал у них квалифицированный и компетентный.

Андрей полёживал на своей роскошной кровати, мирно переваривая съеденный обед. Купаться он смысла не видел — с утра принял душ, и растёрся до красноты махровым полотенцем. Зарядку он сегодня практически не делал — так, несколько движений для того, чтоб размять мышцы.

Знал же, что сегодня ему придётся разминать совсем другие мышцы. И запас «жизненных сил» лучше бы оставить в неприкосновенности. Не сублимируя свою сексуальную энергию в другие «формы».

Зачем, если сейчас как раз секс ему и предстоит?!

В дверь постучали.

Он крикнул:

— Входите! Не заперто!

Ха-ха. Как же — «не заперто»! Если кого здесь и держат под тройным замком — так это его. Слишком ценный источник и поставщик семени, чтоб позволить ему сбежать. Про бред с его «гибелью от мутировавших бацилл и вирусов» он, конечно, понимал, что это — бред, и наглая ложь, потому как думал, что это — просто ещё один способ удержать его здесь. Вынудив отказаться от столь естественного для любого мужчины стремления к свободе. И что на самом деле реальной опасности его здоровью все эти чёртовы вирусы не представляют. Иначе его и кормили бы по-другому, и всё остальное было бы — как у космонавтов… Вакуумировано и стерильно!

Щёлкнули, один за другим, три замка: вверху, внизу, и боковой. Дверь открылась.

За ней, как всегда, крохотный тамбур. Или, вернее — лифт: Андрей имел возможность убедиться, что его стены точно так же крепки и нерушимы, как и стены его трёх комнат. В тамбуре-лифте, разумеется, заказанное безобразие на каталке.

Девушка-кукла.

Больше всего такие «посетительницы» напоминали ему красоток из тех же японских порнушных аниме: треугольное личико, глаза утрированно увеличенные, грудь — нарочито пикантной формы, ягодицы… Ну, бёдра и правда — подчёркнуто крутые. Тело упругое, кожа гладкая, лёгкий (А сегодня почему-то — хороший!) загар. Умилительные тоненькие нежные волоски на руках и ножках…

А чего он хочет: сам всё это и заказывает! Причём — раз за разом. Вот у изготовителей и выработался стереотип — возможно, у них уже и шаблон есть!

Он встал с постели. Прошёл к «даме». Завёл руку под затылок, щёлкнул тумблером. Открылись огромные глазищи. Василькового цвета! Повернулись к нему. Видит. Кукла сделала такое движение, словно набирает в грудную клетку воздух. Дышит она — ага, два раза! Но Программа поведения вполне… Возбуждает.

— Вставай. Проходи в комнату. И ложись на кровать.

Она послушно села. Слезла с каталки. Мелкими шажками на своих крохотных (Тоже — возбуждает!) ступнях, не больше, чем тридцать третьего размера, двинулась вперёд: кровать, не то — двух, не то — трёхспальную, трудно не заметить.

Да, глаза, конечно, большие. Влажные. Но выражение…

Всё же несколько… Отстранённое. Словно нажралась наркотиков.

И, похоже, с этим сделать ничего нельзя.

— Отставить кровать. Ложись прямо на пол. — сегодня он решил, что нужно иногда разнообразить их «игрища». А заодно и заставить чёртовых операторов чёртовых видеокамер навести новый фокус, и найти наилучший ракурс, — На спину.

Девушка и правда — легла.

— Раздвинь ноги.

Она и раздвинула.

Вот за что он и любит, и не любит кукол с примитивным процессором, запрограммированных только на слепое подчинение.

За слепое подчинение!

С такой даже не попрепираешься. И не подерёшься всласть! Зато…

Сопя и вожделея, (Всё-таки — неделю у него этого не было! А онанизмом он из принципа не занимался!) но так, чтоб этого не было заметно тем, наблюдателям, он подошёл. Встал на колени со стороны того, что теперь глядело на него оттуда — из промежности девушки.

А неплохо выглядит. Вполне реалистично. Куночка что надо!

Правда, у тех, кого он распяливал на станках, всё это было ещё и опухшим, покрасневшим от ударов плети, и трепещущим — в ожидании, что вот сейчас его набухший красноголовый воин всё им там пораздерёт!.. Но всё равно — неплохо, неплохо.

Опустившись на локти, а затем и положив грудь на пол, он обхватил приподнятые бёдра девушки ладонями. Приблизил лицо к наверняка трижды простерилизованной псевдоплоти. Облизнулся. Осторожно, не усердствуя уж слишком, приступил. Вначале — лёгкие поцелуи, затем — и облизывание, и глубокое проникновение языком…

Заниматься куннилингусом вначале лучше без фанатизма. По деловому.

Тем более, ни он, ни уж тем более — кукла, удовольствия от этого не получают. Но! Всё это, как и его «бережное и нежное» обращение с «партнёршей» видят и операторы, и психологи, и координаторша.

Да, Андрей ставил себе целью — доказать этим явно читавшим его дело, и не доверяющим ему женщинам, что «перевоспитался», и теперь вреда своим партнёршам не нанесёт! А только постарается доставить им «неземное наслаждение!»

А ещё (Что куда важней!) это позволяет смазать его слюной то укромное местечко, куда ему вскоре предстоит проникнуть своим основным «рабочим органом».

Делать именно так он приспособился после того, как в первые три раза чуть не стёр свой конец до крови — смазки, той, что выделяет автоматически любая женская кошечка, разработчицы этой системы, понимаешь ли, не предусмотрели.

А ещё бы!

Тогда было бы нарушено «качество» его спермы! Посторонними присадками. Очень агрессивными. И служащих каждой женщине для предохранения от всяческой зар-разы… К которой его семя, конечно, не относится — но попробуй женскому инстинкту и организму это объяснить!

Войдя во вкус, и снова радуясь, что плоть, пусть и псевдо — но тёплая и упругая, он засопел сильнее, и поддал, буквально вгрызаясь своими губами, и ввинчивая язык, туда — в послушное и податливое лоно. Нежное и тёплое.

Какая жалость, что так нельзя было делать с теми, настоящими, женщинами! Потому что самая первая, с которой он попробовал всё это проделать в своей наивной и идеалистической юности, ещё до того, как решил стать тем, кем стал, начала хихикать, и подёргиваться.

А когда он спросил, что не так, ответила просто и на улыбке: «щекотно!»

Ах, вот как… А ведь хотел, чтоб ей было — приятней…

Ну, он больше ни с кем такого и не проделывал.

Чтоб над ним не насмехались. И подругам про его фиаско на ниве «прелюдии» не растрепали.

И кто знает — была бы у него там, в той жизни, такая кукла, не предпочёл бы он просто стать очередным одиноким «козлом», как за глаза называют убеждённых холостяков те дуры, что ещё не оставили попыток выйти замуж — по принципу «зелен виноград».

Сержант Василина Мохорич по долгу службы иногда несла вахту и в диспетчерской.

И именно во время одной из таких вахт всё и подглядела.

Как раз заключённому доставили не то третью, не то — четвёртую по счёту куклу-контейнер. И Координатор проекта, Анна Болейн, особенно внимательно следила, как и что этот тип проделывает, и не стеснялась укрупнять, приближая отдельные фрагменты возбуждающей картины… Василина поняла, что начальство очень сильно занято, и позволила себе тихо и незаметно подойти, и встать за спиной Координаторши.

Твою ж мать!..

Вот это мужчина!!!

И пусть она и понимает, что то, что он делает — на девяносто процентов — показушно, поскольку этот Андрей явно хочет продемонстрировать им, что он-то высококачественный самец, и чётко исполняет взятые на себя по договору обязательства, но…

Но то, как он нежно ласкает бархатистые на ощупь (По его заказу!) бёдра манекена, и с явным удовольствием целует их, подбираясь всё выше и выше, к куночке этой пластиковой дуры, не может не произвести впечатление! И если б она не знала, что он — чёртов маньяк, гнусный садист и развратник, и убил два десятка ни в чём не повинных женщин, запросто могла бы посчитать, что он — профессиональный проститут! Ну, то есть — тот, кто ублажает всяких там старух, или одиноких женщин — за деньги…

Но вот он и добрался до средоточия похоти. И даже чуть не с головой погрузил свои губы туда — в благодатное лоно! А тут ещё Анна совсем уж приблизила изображение с камеры — ох-х… Как этот сволочь профессионально подходит к делу! Да и видно — такого не подделаешь! — что он и правда, кайфует от этой даже — куклы! А уж если бы на месте равнодушного манекена была бы женщина!..

Например, она.

Василина почувствовала, как в промежности всё так и засвербило, и кожа на спине покрылась мурашками!

Ну что за гад! Он словно телепат — угадывает все нюансы того, как ей самой хотелось бы, чтоб её ласкали… О-о-х… Чёрт. Не-ет, сегодня ей не избежать секса. Пусть и эрзац. Но если работать фаллоимитатором, вспоминая, как и что этот сволочь проделывал с куклой, то…

То наслаждения она явно получит куда больше — вон, у неё и так опухли и затвердели соски, и по телу идёт словно сладостная истома…

Довольно! Иначе она прямо здесь, за спиной Координаторши, начнёт оглаживать себя руками, и стонать… Отвернуться! Срочно! А то этот гад уж слишком впечатлил её жаждущую ласки натуру…

Отойдя на своё законное место, на посту у входной двери, она заставила себя перестать облизываться и кусать губы. Она — солдат! И должна не раскисать, как кисель, увидев высококачественного и квалифицированного самца, а тоже — работать! То есть — охранять. Начальство. И персонал. И не давать мешать им остальным обитателям Андропризона. Особенно, в такой момент! Ради которого, собственно, и затеян весь сыр-бор…

Сама собой всплыла и другая, крамольная, мыслишка.

Интересно, сама Координаторша испытывает хоть что-нибудь похожее на то, что испытала, всего-то с пять минут понаблюдавшая за «процессом», Василина?

Жуткую, всепоглощающую тягу к этому гаду?!

Желание ощутить его сверху, принять тяжесть его тела, почувствовать, что он — Господин, а она — в полной его власти, и что вот сейчас его огромный красноголовый воин проникнет туда, куда до этого проникал только проклятый холодный пластмассовый имитатор?!

Чтоб он ласкал её, и ублажал: так, как ублажает сейчас бесчувственную куклу?!

Или сексуальные чувства Координаторши атрофировались — в ущерб естественным и главным потребностям организма?

А доминирует над первичными, бессознательными страстями и желаниями — только холодный расчёт? И чувство долга?..

Перед абстрактно-тупым понятием «общего блага Социума»?

Техник второй категории Элизабет Туссон ужинала в гордом одиночестве.

Сегодня все, кто ел за одним столом с ней, уже успели поесть.

Ну а то, что ей пришлось задержаться, для того, чтоб проконтролировать, как исправленный насос возвращается на место, подсоединяется к трубопроводам, и запускается, никого не волновало: работай, ласточка, работай.

Работа дур любит.

И раз тебе поручен какой-то участок — вот и неси за механизмы на нём полную, мать её, ответственность. А управишься ли ты с этим за час, или проработаешь, как сегодня она — три часа сверхурочно — никого не волнует!..

Но насос починен. И починен так, как нужно.

Значит, не зря она возилась и дотошно проверяла и перепроверяла. Да и робот-ремонтник — молодец. Как и те, кто составил его программу. (Страшно представить, что будет, если этот сложный и совершенный механизм сломается, или откажет, как уже случилось с двумя в секции реактора!)

Она устала, конечно, и икры всё ещё тряслись от долгого нахождения на ногах. Но всё равно ощущала некий подъём — запущенный в общую магистраль насос работал устойчиво, и больше (Тьфу-тьфу!) не перегревался. Значит, они с роботом старались не зря. Всё верно: Элизабет любила, чтоб работа была сделана так, как положено. Добросовестно и качественно. Она знала, конечно, что эта её педантичность и последовательность, доходящие, по словам коллег, до маниакальной стадии, кое-кого раздражает. Да и плодами её трудов всё равно обычно пользуется Наталья Орейро, её непосредственная начальница, любящая присвоить себе чужие заслуги. Да и плевать.

Пока Элизабет платят, сколько положено — пусть себе присваивает. Она работала бы так, как привыкла, даже если бы пришлось работать так всю оставшуюся жизнь.

А на это уж очень похоже…

Зато все те продукты, что имеются в гигантском холодильнике, позволяют сложному комплексу под названием Андропризон просуществовать автономно ещё…

Веков десять!

Ну, разумеется, если только сюда не начнут возить туристок…

«Станок у меня сделан продумано.

Так, чтоб на нём можно было производить все те «операции», которые я смог изобрести в дополнение к тем, что разработал уважаемый маркиз, или создатель руководства под названием «Молот ведьм». Или разработали специалисты из гестапо. И кое-какие из тех, которые я смог бы придумать в будущем. Хе-хе.

Так что приставил я пока вспомогательный столик, взгромоздил лёгонькое безвольное тельце на получившийся длинный помост. В начале — ноги.

Ноги к основной столешнице я фиксирую мягкой медной проволкой-двойкой: каждую через свои два отверстия. Охват у промежности сильно напоминает при этом то, как проходят нижние резинки трусиков — по месту сгиба бёдер относительно туловища. При этом попочка моей подопечной обычно оказывается на самой кромке станка — вот для того, чтоб ноги не свешивались, мешая мне закрепить бёдра как следует, я и подставляю вспомогательный столик. Ну а потом, когда тело зафиксировано, просто убираю его на место.

На этот раз я уж постарался — затянул проволоку плоскогубцами так, чтоб зафиксировать надёжно. Ноги дамы после этого за лодыжки привязал к двум верёвкам, что свешивались с потолка. Порядок. Пусть так пока и висят — поднятые вертикально.

Теперь — талия. Её зафиксировал широким плоским ремнём, но затянул его не так сильно: чтоб кровь всё-таки поступала. Плечи и руки я привязывал к станку тоже через отверстия в столешнице, но уже бельевыми верёвками — прошло это легко, ведь я не собирался вправлять её вывернутые суставы обратно: так они гораздо податливей. Только локти и кисти я фиксирую проволокой. А вот пальцы — тоже верёвкой. Но — синтетической, не тянущейся. И тут уж приходится стараться на совесть, притягивая к столешнице каждый сустав — чтоб нельзя было сдвинуть сами пальцы и на миллиметр. Сам станок в плане чем-то напоминает укороченный крест. И эта аналогия уместна. Ведь моим жертвам на нём тоже предстоит пройти все муки ада. Только при жизни.

На последнем этапе я перезавязал её пук волос — не на макушке, как до этого, а на затылке. Пропустил верёвку через её отверстие, и тоже привязал на совесть — теперь пара обитых поролоном зажимов, поднимающихся до ушей, и верёвка не позволят ей вертеть головой, или приподнимать её. Последняя проволока прошла под мышками, через грудь.

Ну, пока ждал, чтоб пришла в сознание — снова подкрепился чайком. Посидел, посмотрел. Поглядел и на свои руки — нет, пальцы только подрагивают. Но это — не от волнения, как я отлично понимал, а от уже еле сдерживаемого возбуждения и предвкушения. Потому что заниматься сексом с бесчувственной расслабленной куклой — бессмысленно.

Если девушке от секса не больно, у меня пропадает вся «острота ощущений».

Но вот она снова тихо застонала. Замычала. Заёрзала.

Ага — два раза. У меня не забалуешь. И уж тем более — не отвяжешься.

Прохожу к ней, рассматриваю. Вижу — вначале ничего не понимает, моргает недоумённо — словно всё ещё в грёзах забытья, но вдруг — узнала!

Лицо стало — как у фанатички! Или мученицы времён, вот именно — первых христиан. Желваки заходили, брови нахмурились. И, хоть и слов теперь почти не понимаю — говорит очень тихо, хрипло, и с трудом! — меня снова начала честить во все корки: и садист я извращённый, и тварь подлая. И трус поганый, что не связываюсь с мужчинами — уж они бы мне показали!..

Дура ты во второй раз. У мужчин нет того, что есть у тебя. Того, что я сейчас буду использовать. Куночки твоей опухшей, и от этого очень даже сжавшейся: чтоб обеспечить мне «плотный контакт»! Вот ею сейчас и займусь. Ноги вот только твои приведу в надлежащее положение. Да Дюрекс особо тонкий надену…

Ноги развёл в стороны, расположив горизонтально, с помощью верёвок: вытащил из потолочных блоков, да перезакрепил концы на боковых. Завёл на блоки, стоящие подальше от того края, где оказалась её промежность — почти за голову. Балерина же. Ха-ха. Противовесы-грузы поставил пока по пятьдесят кило на каждую верёвку.

Вот теперь она действительно напоминала морскую звезду: руки в стороны, да ноги — широко раздвинуты. Бери меня, сволочь извращённая — не хочу!..

Хочу, конечно.

Ноги теперь располагаются горизонтально, мышцы напряжены, и растяжка у неё действительно — как у балерины: то есть — практически сто восемьдесят градусов. А попозже попробую сделать и побольше: грузов у меня хватает. Проволоки, что крепили её таз и бёдра у мест сгибов, теперь почти полностью скрылись из вида, и, судя по-всему, доставляли ей вполне адекватные мучения — она рычала и выла сквозь зубы. Ничего, голубушка: у меня все рассчитано и проверено: кожу не перережет!

Мне вдруг пришла в голову нехорошая мысль: дай, думаю, поунижаю. Посмотрю, сломлена она, или ещё пытается корчить гордячку. Говорю:

— Если ты сейчас поумоляешь меня отпустить тебя живой после секса, обещаю и правда — отпустить тебя. Только уж, пожалуйста, со слезами и пожалобней.

Ага, как же — поумоляла она. Таких яростных проклятий и ругательств я почитай, лет двадцать ни от кого не слышал. Надо же! А, похоже, там, в театре — культурой-то… И не пахнет! Я до этого слышал такие цветистые обороты только от своей…

Неважно. У меня здесь не автобиографические записки, а дневник проведения опытов по сексуальным извращениям.

Словом, взялся я снова за плётку, да обработал её ноги по всей доступной теперь нежной внутренней поверхности — от коленочек точёных, до самой промежности. Которой досталось, понятное дело, больше всего остального. И так приятно было смотреть, как она конвульсивно сжимается и дёргается!

Напрягала девушка сдуру все мышцы промежности, не понимая, что так доставляет себе гораздо больше мук: надо было читать в детстве в школе мемуары Горького — как его «обрабатывал» дедушка ремнём.

Через двадцать минут, когда она уже даже стонать не могла, закатились снова её глаза — голова откинулась, мышцы и жилы-канаты на шее, которые до этого, казалось, так напряжены, что вот-вот порвутся, исчезли, и тело обмякло на станке — девушка, так сказать, стала временно недоступна.

А ничего. Я не гордый. Подожду.

Правда, чтоб не ждать уж слишком долго, я снова дал ей-таки понюхать из бутылочки с нашатырным спиртом. Сперва она не реагировала, но потом, смотрю, ноздри затрепетали, и голова пытается отодвинуться. Ну, с добрым утром, ласточка моя!

Глаза, когда она их открыла, навели меня на кое-какие нехорошие подозрения. Думаю, не переборщил ли — а вдруг съедет, как говорится, с глузу, или, проще говоря — спятит от перенесённых страданий. Тогда все мои усилия — насмарку. Трахать хихикающее и понимающее происходящее не лучше, чем брюква какая, создание — никакого интереса!

Но вот она проморгалась, и, похоже, хотя бы частично очухалась: смотрит снова с пониманием. И, разумеется, с ненавистью. Если бы взглядом можно было прожигать дырки, во мне бы точно штук восемьсот напрожигали бы! К счастью, я догадался обложиться снаружи асбестом. (Шутка!)

Зато это навело меня на мысль о толстой сигаре, которой можно бы поприжигать эти самые бёдра по нежной когда-то, а сейчас — покрасневшей и вспухшей внутренней поверхности, снабжённой огромным количеством нервных окончаний. Да и всё прочее, где этих окончаний ещё больше, как описано в книге про приключения агента САС, какого-то там Малко… Но эту мысль я запихал обратно в память невостребованной — я ненавижу сигареты. И уж тем более сигары. Курить ради даже такого интересного действия, как прижигание — не собираюсь. В конце-концов, есть, скажем, и моя газовая плитка. И гвозди. И серная кислота. Вот только потом неудобно возиться, оттирая с пола все эти потёки и пятна. Пока не хочу с этим заморачиваться.

Девушка между тем, похоже, полностью очухалась, и вижу, что результаты воздействия плётки ощущает в полную силу. Вот теперь, когда там, внизу, всё у неё распухло, кровоточит и саднит, самое моё время. Вот только…

Как бы снова не отключилась в самый неподходящий момент. От банального обезвоживания — вон как хрипит и сипит.

Подхожу с пластиковой баклажкой, вливаю ей в рот подсоленную воду. И — удивительно! — она уже не выделывается, а действительно жадно эту воду глотает! Чуть не захлёбываясь!

Пей, пей, дурочка. Не понимаешь пока, что это — не сострадание с моей стороны, а банальный расчет.

Просолённое тело и кишечник лучше проводят электрический ток!

Но вот и выпила она полбаклажки. Баклажку убираю. Одеваю пресловутый Дюрекс, и смазываю конец вазелином — иначе внутрь её, солнышка моего столь долго и тщательно подготавливаемого, и не проникнешь…

Всё оказалось даже лучше, чем я себе представлял: куночка у Аминочки моей многострадальной оказалась — просто блеск!

Сразу видно: хоть тут до меня наверняка перебывало немало балерунов, и прочих партнёров по танцам или сексуальным утехам, но девушка сама ещё не рожала. Поэтому всё плотно, упруго, и облегает, как перчатка — руку!

Ну и я уж не подкачал. Растянул удовольствие на целых четыре минуты — дольше сдерживаться не смог: «готов» же был практически!..

Восторг! Нет реально: такого наслаждения я давненько не!..

Ах…

Но всему прекрасному приходит конец…

К последним судорогам моих движений, когда я уже в голос орал и сам, эта дурёха, стонавшая и оравшая теперь лишь вполголоса — похоже, даже напоённая, осталась без сил! — снова в меня плюнула. И разрыдалась. Я так понимаю, от бессилья. Однако вот слёз практически не было — вероятно, высохли от стресса. Ничего, сейчас восполним.

Беру снова баклажку с подсоленной водой, заливаю в ротик. Теперь плюётся: похоже, догадалась, что неспроста там вкус — солоноватый!..

А неважно это, красавица ты моя.

От новых мук тебя это не спасёт.

Потому что если не подготовлю себя и жеребца своего к третьему «заходу», глядя на твои муки, так хотя бы видео классное сниму. И потом, просматривая его, буду — !..»

Но вот и пришло время.

Сопя и вожделея, забираюсь я на эту механическую куклу.

Наваливаюсь. Попасть рабочим органом куда надо — запросто: приспособился!

И вот — понеслась!

А хороша она: стонет, и глазки подкатывает, словно и правда — что-то такое испытывает! Сильная программа! (Не иначе — мужики писали!) Но меня не обманешь.

Что — жаль. Было бы легче.

А так — приходится, прикрыв глаза, вспоминать. И представлять. Как я глумился и пытал всех тех красоток, что прошли через мой подвал!

И уж если эти воспоминания не возбудят, так не знаю, что и делать!..

Хотя что за чушь.

Любого настоящего, то есть — нормально ориентированного мужчину! — они ещё как возбудят! А у некоторых могут возбудить и нехорошие желания.

Типа — и самим попробовать сделать так!..

У себя в комнатке Элизабет сразу села к компу.

Ну-ка, вывести на экран схему коммуникаций нижнего уровня. Так. Теперь проверим: нигде ничего красным или оранжевым не светится. Стало быть — порядок. И можно с чистой совестью ложиться спать. Да только вот…

Не спится ей в последнее время, даже когда устала так, что коленки трясутся…

И даже знает она, в чём дело.

Почитала она чёртовы дневнички этого гада. Андрея.

И очень, если честно, они её воображение возбудили! Как и фото и видео из его личного дела. И когда вспоминает — так прямо всё и саднит, и становится влажным там, в глубине её кошечки, всегда чисто на инстинктивном уровне вожделеющей настоящего мужского достоинства, а не грубого и равнодушного фаллоимитатора! Пусть и очень большого…

С другой стороны — трудно представить, что такому видному и породистому самцу — кто-то из тех, древних, дур, мог не дать! Или…

Или они были уж очень сильно избалованы. Огромным выбором мужчин. Доступностью секса. Доступностью секса с любым понравившимся мужчиной. И отсутствием отказов со стороны последних.

Нет, безусловно, этот Андрей — мужчина видный. И с какой стороны ни посмотри — привлекательный. Есть в нём некий… Животный магнетизм. И сила самца и хищника — ощущается в каждом движении! Словно, действительно — тигр какой. Особенно, когда подкачался на тренажёрах — последние его фото, сделанные с месяц назад, показывают настоящего качка! Пропорционально сложенного, статного, с приятным лицом. Большие глаза стального цвета, волевой подбородок, широкие скулы. И пусть общее впечатление несколько портит неряшливая причёска — это ерунда. От автопарикмахера ещё никто идеально постриженным не выходил! А короткую, ёжиком, армейскую стрижку, на которую их автомат, вообще-то, рассчитан не был, особо сильно испортить нельзя…

Да. Она отлично осознаёт, что отдалась бы такому — запросто. И её не особо сильно пугает даже перспектива, что её будут истязать перед сексом!

Потому что потом, после боли и унижений, так приятно было бы предаться необузданной страсти, ощущая себя, как Предтечи, полностью принадлежащей своему мужчине! И хорошо бы делать это… Почаще!

Да, она много думала над тем, как бы сделать так, чтоб заполучить этого Андрея в своё, так сказать, личное, персональное, пользование. Владение. Но не получится.

Потому что здесь, в Андропризоне, всюду натыканы видеокамеры, картинки с которых сходятся в центральной диспетчерской. Где денно и нощно сидят дежурные. Контролирующие ситуацию. И пусть на последнем подземном уровне, где она сегодня работала, таких камер всего три, но уж они поставлены так, чтоб контролировать все три главных продольных коридора. А если камеры отключить, немедленно примчится дежурная бригада техников. Плюс охрана!

С другой стороны — что ей даст попытка выкрасть их единственного мужчину, и укрыться с ним на малопосещаемых служебных уровнях?

А вот именно: ничего. Ну, пусть она и успеет предаться пару раз необузданному сексу с этим мужчиной её мечты — дальше-то что?!

Их тут же отследят, отловят. Его — в изолятор. Её — в карцер. А потом — и в тюрьму. Там, на континенте. Пожизненно.

И вот вопрос: стоит ли разовый секс, пусть и с воплощением её эротических фантазий — свободы? А ведь в тюрьме будут кормить совсем не так хорошо, как здесь. Где рацион — особый. Витаминизированный. Антарктида же! Бежать некуда, и подножного корма, типа ягод, фруктов-овощей, или хотя бы тушканчиков каких — ноль! И всё — привозное!

Поэтому сам собой возникает другой план: выкрасть предмет её воздыханий так, чтоб уж никто их отловить и разлучить не мог!

Но тогда единственное место, куда они могли бы бежать, не боясь замёрзнуть насмерть, и не выбираясь из сложного подземного Лабиринта на поверхность, на верную смерть — старая база нацистов! И пусть до неё десятки километров — но путь вполне проходим! И в соединяющем эти сооружения тоннеле — не холодно!

Зато туда сунуться преследователи просто не посмеют!

Потому что там — и до сих пор, возможно, работающие, охранные автоматические системы. Правда, и отсутствие отопления. И полное отсутствие продуктов. И…

Много чего ещё — «и».

Но нужно признать: после второй попытки «разведать и освоить», когда погибли четыре женщины-сапёра, и одна — эксперт по электронным средствам слежения, никто больше в тоннель, соединявший когда-то Андропризон, и обширный, и заброшенный тоже пять столетий назад комплекс «Новая Швабия», не суётся. Во избежание. И в связи с отсутствием смысла. Сам Андропризон-то — до сих пор полностью — не «освоен»!

И даже если предположить, что Андрей, как хитрый и соответствующим образом разбирающийся в технике, мужчина, сможет преодолеть все эти охранные системы, нужно признать: без запасов пищи, и тёплой одежды им там банально — не выжить!

Следовательно, нужно эти самые запасы пищи — приготовить. И перенести туда. В тамбур, соединяющий Андропризон — с тоннелем, ведущим в нацистский комплекс. А ещё — там же припасти и тёплую одежду. И смену нижнего белья. И оружие. И…

Много чего ещё. Нужного на первое время. Пока они не смогут добыть какого тюленя. Или пингвина.

Но вот проблема.

Одна она всего этого не достанет. Как не сможет и отключить видеокамеры коридоров. Как не сможет и выпустить Андрея из его изолятора.

Следовательно, нужно найти сообщниц! Едино, так сказать, мышленниц!

То есть — тех, кто тоже недоволен тем, что столь качественный самец используется — не по назначению!!!

То есть — не дарит неземное наслаждение несчастным девушкам, истосковавшимся по естественной ласке, крепкой мужской руке, и другим его крепким органам! И которые готовы забеременеть естественным способом, а не быть «осеменяемы» шприцем с дозатором, словно племенные коровы! Или кобылы.

В плане контроля видеокамер она, пожалуй, могла бы договориться с Жаклин Бьёрк, та явно вожделеет этого Андрея не меньше её самой! Ну а «прикрыть» их сверху, от начальства, могла бы только Анна Болейн, Координаторша.

Во-первых, она перецапалась с Советом, глава которого её терпеть не может, и воспользуется любой промашкой, только бы — деклассировать! Ну а во-вторых, очень похоже, что Анна и сама бы не прочь с этим Андреем… И — с извращениями!

Осталось только смирить гордыню, и признать, что этот мужчина — будет принадлежать не только ей. Но и её сообщницам. А сообщниц потребуется как минимум — три.

И кое-какие мысли и намётки в этом плане у Элизабет уже есть…

Потому что последняя «соучастница предполагаемого похищения» — начальница внутренней охраны, Магда Крамер. И оружием эта крепкая и ходовая дама уж точно сможет разжиться запросто! Просто взяв его из арсенала!

Осталось с ними только договориться — но так, чтоб её сразу же не упекли в карцер, как провокаторшу. Саботажницу. Или даже — диверсантку!..

Покусившуюся на «достояние Общества»!

«Поставил я свою любимую газовую плитку снова на стол. А стол подвинул к её правой ручке. Гвозди сороковки с обрубленными шляпками, которые я раскалил докрасна, чтоб загонять ей под ногти, не должны успевать остыть.

Скосила эта козочка на меня свои выразительные глазки. Увидела, конечно, что собираюсь делать теперь. Вижу: напряглась.

Ну и я смотрю ей в глаза. Ясные они у неё, конечно, и очень выразительные.

И вижу я, как она пытается сама себя пересилить. Ну, то есть — хочет показать мне изо всех сил, что сломлена! И якобы очень боится того, что сейчас буду делать!

Но актриса из неё…еровая. Потому что несломленный её дух, её внутренняя сила так и прёт из-под показного смирения. Но зато тон ей «доработать» вполне удалось:

— Умоляю! Вы же — не зверь! Я же вижу, понимаю, что вы всё это делаете только затем, чтоб в моём лице отомстить всем остальным женщинам! Которые над вами издевались. И смеялись. И ничего вам не давали! И я понимаю, что раз мне в конце предстоит электрический стул, оставлять меня в живых вы не собираетесь.

Но я заклинаю вас всем святым, что у вас ещё осталось! Пощадите! Ведь вы уже получили от меня всё, что хотели! И необузданный секс, и наслаждение от того, как я мучаюсь! И крики и стоны!

Ведь больше ничего я вам дать не смогу!

Никаких новых ощущений! А только снова — крики, стоны, проклятья!

Ну что вам стоит?! Я поклянусь всем святым, что есть уже у меня — никогда и никому про вас не рассказывать! А если я умру, или просто пропаду, когда вы мой труп закопаете — моя мать точно умрёт! А братишку отдадут в детский дом!

Хм-м-м…

А умеет она убеждать. Пусть даже до этого я эти аргументы и слыхал.

Хоть глаза и говорят о том, что вовсе не сломлена, а хитрит.

И дело не в том, что понимает, что после того, как я изуродую ей ногти — возврата к старой, единственно известной ей профессии — не будет. Потому что не сможет она залечить пальчики настолько, чтоб выполнять свои поддержки, движения и всё прочее, что положено делать с партнёром по па-де-де и прочем таком, без жуткой и постоянной боли.

С другой стороны, понимаю я, что на слово женщины, да ещё в таком положении, полагаться — ну никак нельзя. И буду я распоследний дурак, если поддамся её мольбам, и отпущу. Ну, вернее — отвезу куда-нибудь подальше от моего дома, да и выгружу у какой-нибудь больницы: как поступила героиня Умы Турман с Софи в фильме «Убить Билла».

А заставила она меня всё равно — приостановиться. И даже задуматься.

До этого мне, конечно, приходило в голову, что самый надёжный способ отделываться от трупов — это закапывать их, да поглубже, прямо тут, на моём участке.

С другой стороны — копать и нудно и тяжко. Это — если убью её часа через три, как планировал, всё равно придётся ждать часов до двенадцати, пока все соседи угомонятся. И места во дворе не так уж много. Максимум — трупов на двадцать. Но отпустить…

Конец ознакомительного фрагмента.