Когда-то в России

Андрей Андреевич Колесников, 2017

В 19 веке Россия всерьез занялась укреплением своих южных рубежей, повернувшись к этому вопросу на всем протяжении от Черного моря и до Тихого океана. Эта книга о России через призму судьбы реально жившего в то время офицера российской императорской армии Колесова В.А. Заброшенный службой царю и Отечеству с Кавказа на Дальний Восток он провел там достаточно времени и, будучи уволенным «за выслугой лет», возвращается в Анапу, окончательно отошедшую к России в 1829 году. Здесь у него остался от родителей дом, где он намерен провести остаток жизни. За время нелегкого по тем временам путешествия он наблюдает жизнь огромной страны (Дальний Восток, Великий Сибирский тракт, Поволжье, Дон и Кубань), встречается с представителями различных сословий. Он одинок и не питает никаких иллюзий и надежд на счастливые перемены. Однако свою судьбу он все же встречает в Анапе, ставшей ему родной.

Глава 5

Ночь прошла спокойно. Следующие полдня двигались по выгоревшему лесу, вдыхая запах гари и стараясь как можно быстрее пройти эти удручающе безрадостные места. Но живой лес начался только за следующей речкой, и там же случилась трагедия. Обоз перешел только пойму реки. Солнце уже припекало и дорожная глина оттаяла, превратившись именно здесь, в низине, в густую вязкую массу. Бревенчатого настила в этом месте не было, и подуставшие лошади с трудом вытаскивали тонувшие в грязи по самые ступицы подводы.

Солдаты, подоткнув полы шинелей за пояс, спрыгивали в грязь и, чертыхаясь, толкали телеги, помогая лошадям. Последняя повозка с привязанной позади красивой верховой лошадью хорунжего Захарьина тоже нуждалась в помощи, но обоз и солдаты уже поднимались в гору, и ездовому пришлось ждать четверых казаков, следовавших позади в качестве арьергарда. Спешившись, они помогли вытолкать из грязи подводу и отстали, чтобы вычистить сапоги прежде чем сесть в седла, а ездовой, нахлестывая лошадей, ударился в догон за скрывшимся в тайге обозом. Заехав за утес, он оказался в одиночестве. Уставшие лошади перешли на шаг. И никакие понукания и подбадривания кнутом не заставили их опять зарысить. В этот момент с нависавшего над дорогой уступа метнулась огромная тень, раздался рев зверя и раздирающее ржание смертельно раненой лошади. Упряжка рванула, ездовой, откинувшись назад, дико закричал, испугавшись неизвестно чего больше: зверя или понесших от страха лошадей.

Выскакавшие следом казаки увидели тигра, стали стрелять на ходу, но не попали, и зверь, испугавшись шума, в два прыжка скрылся в чаще. На дороге остался лежать красавец — конь с перебитым позвоночником и разодранным боком. Жалобный тускнеющий глаз смотрел на людей, но вот по телу пробежала судорога, забились в агонии ноги, и он затих. Казаки постояли над ним в растерянности от неожиданности и быстроты случившегося, затем сняли уздечку и тронулись дальше.

Колесов, услыхав позади выстрелы, приказал остановиться. Вскоре из-за поворота вылетела несущаяся вскачь телега с кричащим солдатом. Было такое ощущение, что она вот-вот расшибется либо о последнюю подводу, либо о стволы деревьев. Но ездовой, здоровенный егерь, справился с лошадьми. Храпя, с оскаленными пастями, разодранными удилами, они осадили перед последней телегой, напирая на нее грудью и дышлом. Послали с новостью за хорунжим, который был с казаками в авангарде. Захарьин во весь опор поспешил назад, но исправить уже ничего не мог. Хотел было вгорячах организовать засаду в надежде, что зверь все — таки когда-нибудь выйдет из чащи к своей жертве, но вспомнив, что он не один и находится на службе, только махнул рукой и вернулся к обозу.

Горю Захарьина не было предела. Он так любил и лелеял своего коня, вырастив его с жеребенка, назвав Громом и, выездив, не раз брал призы на войсковых скачках. Гром, как пес,был привязан к хозяину, всюду неотступно следуя за ним. В этот день хорунжий, жалея, привязал его к подводе, а сам ехал на казенном заводном. В течение оставшегося дня Захарьин ни с кем не разговаривал, на привале бродил с потерянным видом, сразу превратившись из сурового казачьего хорунжего в сильно расстроенного ребенка. Казалось, что он вот-вот заплачет навзрыд, а вечером, выпив стакан водки, закопался в сено и затих.

— За людьми в бою так не жалкует, как за животиной, — обронил старый Храпов, проходя мимо Колесова, и, помолчав, добавил, — Оно, конешно, сказать, и конь стоящий был.