Улица Юных разведчиков

Андрей Анатольевич Посняков, 2022

Эта книжка вовсе не биографическая, и не краеведческая, хотя действие происходит в конкретных местах и во вполне конкретное время: Тихвин, август – декабрь 1941 года. Это художественное произведение. На фоне каких-то глобальных, имевших место событий происходит то, что автор выдумал сам, с выдуманными же героями. Цель – внести свою лепту в изучение военного прошлого конкретного тихвинского края, автором не ставилась вовсе, наоборот, делалось все, чтоб уйти от «научности» и просто показать жизнь и приключения юных героев в жуткое военное время. Так, чтобы это захотелось прочитать обычным ребятам… Любое совпадение имен и фамилий является случайным, сюжет – авторский вымысел. Но такое вполне могло быть, да ведь и было! Недаром одна из тихвинских улиц носит имя «Улица Юных разведчиков». Как и эта повесть.

СЛОВАРИК для юных читателей

Колхоз — предприятие, созданное для коллективного ведения сельского хозяйства. Частенько туда «загоняли» насильно, что вызвало к жизни множество трагедий. Выполненная работа зачастую оценивалась не в деньгах, а в затратах рабочего времени — трудоднях, которые суммировались и формировали долю — она причиталась работнику при распределении продукции и доходов по завершению сельскохозяйственного производственного цикла. Жили колхозники трудно.

Кулак — зажиточный крестьянин, таких не брали в колхоз и раскулачивали.

Раскулачивание (известно также как раскрестьянивание) — политика массового преследования крестьян по признаку имущественного положения, проводившаяся большевиками в период с 1930 по 1954-й год.

Сатин, крепдешин — ткани, сатин — дешевая, крепдешин — дорогая.

Пластинка (грампластинка) — черный диск с музыкальными записями. Проигрывался на патефоне.

Патефон — механическое устройство для проигрывания граммофонных пластинок, переносная версия граммофона. В отличие от граммофона, у патефона рупор маленький и встроен в корпус, сам аппарат скомпонован в виде чемоданчика, переносится в застёгнутом виде за специальную ручку. Интересный факт: В 30—50 годы в городах СССР были популярны танцы под патефон, который выставлялся на окне, и собравшиеся во дворе танцевали.

Туфли-лодочки — особо модные. Обычно на каблуке.

Пионеры — массовая детская организация в СССР. Была образована решением Всероссийской конференции комсомола 19 мая 1922 года, с тех пор 19 мая отмечается как День пионерии. До 1924 года пионерская организация носила имя Спартака, а после смерти Ленина получила его имя. Руководство деятельностью пионерской организации осуществлял ЦК ВЛКСМ. так называют участников пионерского движения — коммунистических детских формирований в СССР и иных социалистических государствах, созданных по стандартам скаутской деятельности.

Пионерские отряды были в каждом классе, пионеры ходили в походы, устраивали лагеря, военные и спортивные игры. Кто был пионером, помнит, как было интересно и здорово! Пионеры носили красный пионерский галстук и пионерский значок.

Комсомольцы — члены комсомола, ВЛКСМ

Комсомол Молодёжная организация Коммунистической партии Советского Союза. Была создана как Российский коммунистический союз молодёжи 29 октября 1918 года; в 1924 году РКСМ было присвоено имя В. И. Ленина — Российский ленинский коммунистический союз молодёжи. В марте 1926 года, в связи с образованием в 1922 году СССР, РЛКСМ был переименован во Всесоюзный ленинский коммунистический союз молодёжи.

Партия, ВКП (б) Правящая политическая партия в Союзе Советских Социалистических Республик. С начала 1920-х до марта 1990 года партия действовала в условиях однопартийной системы и обладала монопольным правом на политическую власть, что способствовало установлению в стране автократического режима.

Райком (районный комитет) — руководящий орган для управления ВЛКСМ или ВКП(Б)

НКВД Наро́дный комиссариа́т вну́тренних дел СССР (НКВД СССР, Наркомвнудел) — центральный орган государственного управления СССР по борьбе с преступностью и поддержанию общественного порядка, в 1934—1943 годах (с перерывом с 3 февраля по 20 июля 1941 года) — также и по обеспечению государственной безопасности. В состав НКВД СССР вошло Объединённое Государственное Политическое Управление СССР, переименованное в Главное управление государственной безопасности (ГУГБ). В сфере ответственности НКВД находились коммунальное хозяйство и строительство, другие отрасли промышленности, а также политический сыск и право вынесения приговоров во внесудебном порядке, система исполнения наказаний, внешняя разведка, пограничные войска, контрразведка в армии. В 1946 г преобразован в МВД СССР.

Пижон — человек, склонный к показной франтоватости, уделяющий чрезмерное внимание внешней стороне жизни.

ГТО — общесоюзное движение «Готов к труду и обороне»(ГТО). Это программа физкультурной подготовки населения. Ранее она существовала с 1931 по 1991 год и охватывала население от 10 до 60 лет. После развала Советского Союза эта программа перестала существовать. Но с 2014 года действие программы вновь возобновлено.

Подвода — лошадь с телегой, приспособленной для перевозки грузов.

Шкурник — обыватель, эгоист, человек, живущий только для себя.

Глава 1

Тихвин

Июль — август 1941 г

Старинный вокзал казался призраком в зыбком мареве синей июльской ночи. Фонари на станции не зажигали — соблюдали светомаскировку. Немцы могли бомбить, и такие бомбежки уже случались. Поэтому — береглись.

Несмотря на позднее время, на платформе и привокзальной площади уже собрался народ. Человек, наверное, сто. А, может, и двести, и триста… Костя не считал: шныряя в толпе, он искал своих.

Ну, где же они, где? Проспали, что ли? Да нет, не должны бы. Времени-то еще — полдвенадцатого, какой сон? Да и эшелон должен был прийти ровно в полночь. Об этом знали все, и все ждали. Именно поэтому сюда и пришли. Стояли, в полголоса разговаривали… как будто враги могли подслушать. Мужчины курили в кулак… Как будто враги могли разглядеть, навести бомбовозы.

Так, а что? Не было врагов? Не было диверсантов? Да полно! Об этом все говорили. И на маминой работе, и у дяди, на станции. И в школе. Вот, кстати, совсем недавно…

— Привет! Давно ждешь?

Неизвестно откуда взявшийся приятель, Колька Рокотов, хлопнул Костика по плечу и воинственно пригладил черные цыганистые вихры. Честно сказать, колькиной шевелюре Костя в тайне завидовал. Шикарная шевелюра, что и сказать! Да и сам Колька — весь такой смуглый, темноглазый, ловкий… Вот уж точно, в роду были цыгане — недаром с Фишовой Горы.

Фишовая Гора — так называлась деревня, где Колька вместе с родителями и жил в не сказать чтоб крепкой избенке. Ну, уж да — не из кулаков. Мать с отцом работали в колхозе, тянули все многочисленное семейство: кроме самого Кольки, еще два его младшеньких братца и три сестры, тоже младшие. Короче, мал-мала меньше.

— Я тут это… Козу пока покормил… И сразу побежал, ага.

Костя скривился. Козу он покормил… На ночь-то глядя. Хотя, Фишовая Гора, хоть и совсем рядом с городом, а все же топать порядочно. Если только через реку — напрямик… да и там не так уж близко до вокзала-то.

Сам-то Костик жил рядом, на Новгородской, пожалуй, самой красивой улице во всем городке. Старинные купеческие дома с резными крылечками, палисадники, сирень… Ах…

— Любка не приходила еще?

— Да вот жду…

— И где ее только черти… Ой! — Колька вдруг прищурился, заметив в толпе знакомых. Ухмыльнулся этак недоверчиво и качнул головой:

— Видишь вон тех двоих? Ну, деда в кепке и рядом с ним — женщина.

Костик присмотрелся:

— А, в сатиновом платке?

— Не знаю, сатиновый он или какой… — неожиданно вздохнув, Рокотов снова пригладил вихры и, боязливо оглянувшись по сторонам, понизил голос:

— Они их этих… из раскулаченных. Дед Игнат — конюх в колхозе, а дочка его, Марья — учетчица. Вообще-то они такие… Бирюки! А тут вон что — пришли. Эх, Костя. Все же хорошие у нас люди, а? Где только Любку черти носят? Вот, наверняка, спит! Ей-то с Советской сюда…

— Да вон она! — углядев появившуюся из-за деревьев девчонку, Костик призывно замахал рукой, закричал. — Люба-а! Люб!

— Да не слышит она, — прервав, подмигнул Колька. — Бежим, встретим?

— Бежим!

Выбравшись из толпы, друзья протиснулись меж подводами и закричали уже вдвоем:

— Любка-а-а!

Девушка вздрогнула, прислушалась, вытянув шею. Большеглазая, стройненькая, с косами цвета меда и солнца, Любка всегда казалась Косте очень красивой. С первого класса еще… Да, собственно, почему казалось? Она и была красивой, и с этим в их седьмом классе были согласны все.

Вот и сейчас… Как идет ей это платье! Светло-голубое, в мелкий желтый цветочек. Поди, крепдешин, не какой-нибудь там ситец. Где только и достает… Впрочем, отец у девчонки — военный. А мать умерла. Давно, лет пять уже. Жалко. Одна бабушка осталась, мать отца. Здесь вот, неподалеку, жила, на Орловской. В бревенчатом доме с мезонином, и мезонин этот был целиком в распоряжении Любки.

— Ой, а я вас высматриваю!

— Плохо смотришь, ага!

Колька хмыкнул и смущенно потупился. Наверное. Застеснялся своих старых штанов, сапог нечищеных, вернее — просто грязных… Ну да, Фишовица — она Фишовица и есть. Откуда там чистоте-то взяться?

— Здравствуй, Люба, — вежливо произнес Костя. Сказал, и почувствовал, что краснеет. Ботинки ведь тоже нынче не почистил. Да и рубашка — застиранная почти что до дыр, и пиджачок какой-то кургузый. Одна мать у Костика — не пошикуешь. Впрочем, в те времена мало кто и шиковал, почти все жили трудно.

— Ну, что, поезд уже скоро. Давайте-ка на платформу пойдем! — Любка властно подхватила ребят под руки, правда, тут же замялась, подозрительно оглядывая толпу. — Да уж… Тут мы, пожалуй, не пройдем.

— Так в обход давайте! Ну, через сквер, — тут же предложил Рокотов. — Да побыстрей. Через пять минут уже и эшелон.

Люба недоверчиво прищурилась:

— Через пять минут? Все-то ты знаешь.

— Ну, не все… — Колька важно повел плечом. — Но, многое.

— Многое? — девушка ехидно улыбнулась. Кольку она поддевать любила, чего уж! А чтоб не важничал!

— Раз ты все знаешь, тогда скажи. «Рио-Рита» — это фокстрот или танго?

— Что еще за Рита такая? — обиженно напрягся Рокотов.

— Это, Кольша — танец, — Костик тоже решил вставить в разговор свою лепту. — Думаю, что фокстрот.

На самом–то деле, ничего он такого не думал. Музыкой — это вот только Любка увлекалась. У них дома и пластинки, и патефон был. Когда в классе огоньки устраивать разрешили, она…

— Эх, парни, парни. Рио-Рита — это вообще-то пасодобль.

— Поня-атно! Буржуйский танец.

— Сами вы… Ну, что стоим-то? Пошли.

Друзья быстренько обошли вокзал, и очутились в небольшом сквере. Густые кусты акации и сирени скрывали сидевшего на лавочке человека в длинном плаще с накинутым капюшоном. Завидев ребят, незнакомец как-то нервно дернулся, глянул… Но, ничего не сказал. Лица его приятели не рассмотрели — все ж темновато было.

— Странный какой-то, — пробираясь к платформе, прошептал Рокотов. — И что там одному сидеть?

Костик согласно кивнул:

— Ждет чего-то, наверное. Подозрительный тип. Надо бы в милицию сообщить.

— Лучше патрульным.

— Да ну вас, — негромко засмеялась Люба. — Ну, сидит человек, и что? Может, от топы устал. Или — свидание там у него.

— Вот-вот — свидание. С вражеской агентурой!

Забравшись на край платформы, Колька протянул руку:

— Люб, давай…

Какие красивые у Любки туфли — вдруг подумал Костик. Настоящие «лодочки». Наверное, ленинградские. Фабрики «Скороход», модные. И белые носочки — тоже модные. Вообще, вся Любка…

— Кость! Ну, ты там что застрял?

Костик тоже забрался. Правда, не так ловко, как Колька. С натугой. Все же ГТО он только на третий разряд сдал. А вот Любка с Колкой — на первый.

— Стоять! — ударил по глазам луч фонаря. Внезапный, как молния и режущий, словно кинжал.

Начальник караула? Да нет. Просто обходчик. Китель, обмотки, седые усы.

— Кто такие? Куда? Зачем?

— М-мы пионеры, дяденька, — первой оправилась Любка. — Почти комсомольцы уже. А сюда пришли… За тем же, зачем и все!

— Ну, все-то — ясно, зачем. А вот вы… А ну-ка… А ну-ка, пошли!

С неожиданный проворством дядечка ухватил Кольку за ухо, явно намереваясь тащить «куда следует»…

Тут вдруг громко заговорило радио, точнее сказать — вокзальный громкоговоритель. Проинформировали:

— Товарищи, эшелон с эвакуированными из Ленинграда задерживается на два часа…

На два часа…

Рокотов, конечно, вывернулся. Да и обходчик — или кто он там был — на миг отвлекся, и ребята бросились со всех ног к стоявшим в тревожном ожидании людям. Затерялись, затерлись в толпе.

— А много народу-то! — начал было Колька, невзначай толкнув локтем высокого парня в сером добротном костюме — «паре», при белой рубашке и светлой пижонской кепочке. Парень оказался знакомым… но, так, шапочно. Раньше в одной с ребятами школе учился, а сейчас… работал, что ли, где. Звали его, кажется, Лаврентий. Или — Леонтий. Как-то так. Ну да — Леонтий. Леонтий Тихомиров.

— Ты что толкаешься-то? — оглянувшись, парень погрозил кулаком, красивое, как у какого-то знаменитого артиста, лицо его исказилось. — Сейчас вот, как дам!

Наверное, он и в самом деле ударил бы, не посчитался бы с народом. Колька, понятно, ответил бы, завязалась бы драка, а там…

Однако, вмешалась Любка.

— Здравствуйте, Леонтий, — произнесла она с неожиданно смущенной улыбкою. — Что же вы вчера в клуб не пришли?

— Ой, здравствуй… — Леонтий растянул губы в улыбке. Не очень-то приятной, как почему-то показалось Костику. Какой-то хищной, оскаленной… Нет, ну, впрямь — показалось.

— Я приходил, да. Правда, поздновато уже. Часов в одиннадцать.

— А-а, вот потому-то я вас и не видела. Мы с девочками недолго совсем были.

— А Валя Кретова с вами была?

— Н-нет… — Люба покусала губу с некоторой досадою. — Хотя, не знаю. Наверное. И была. Но, не с нами. Она ведь старше.

— Жаль, что не видела… Ну, пока, — Леонтий отвернулся и, прощаясь, хотел было дать Кольке «леща» — да промахнулся, раззява.

— Пижон чертов! — крикнул ему в спину Рокотов. Костик ничего не сказал, а Любка… Любка почему-то вздохнула до прошептала себе под нос:

— И что вы все о Кретовой спрашиваете? Что в ней такого-то?

Через два часа поезд не пришел. Не пришел и через три. Наверное, что-то случилось. Вовсе не обязательно — страшное. Вполне могли задержать — пропустить воинские эшелоны. Время такое — война…

Уже забрезжил рассвет, и где-то на востоке, за лесом, вдруг вспыхнуло солнце. Резко, словно бы вынырнуло, ударило по глазам расплавленным золотом…

Как раз в этот момент где-то за лесом и раздался, наконец, паровозный гудок. Уже совсем-совсем близко.

— Эшелон! — по всей платформе прокатился радостный гул. — Едут уже. Едут!

Вот показался поезд. Сбавляя ход, выскочил из-за леса. Подрагивая на стрелках, плавно проплыл мимо платформы черный, окутаны паром, локомотив. Запыхтел, останавливаясь. Машинист дал гудок. На платформе разом вспыхнули фонари. Как видно, начальник станции взял на себя ответственность. Решился-таки осветить… зачем-то! Заечм? Ведь утро уже. Наверное просто перенервничал, как и многие.

Темно-зеленые вагоны с шумом причалили к краю платформы. Распахнулись двери…

— Товарищи, товарищи, осторожней!

— Давайте вот, как для разгрузки, встанем… Вы — сюда. А вот вы — туда…

Наводя порядок, на платформе деятельно распоряжался какой-то парень лет двадцати пяти, в железнодорожной фуражке с черным околышем¸ в светлой гимнастерке и синих брюках-галифе, заправленных в запаленные сапоги. Костя его знал, да многие знали. Илья — секретарь комитета комсомола.

— Так, товарищи! А вы вот туда встаньте…

— Илья! А нам можно? — это спросила Любка, Костя не успел просто, не сразу сообразил в суматохе.

— Вам? — комсомольский лидер озабоченно хмыкнул, глянув на ребят. Потом улыбнулся, хорошо так, совсем по-свойски. — А не уроните?

— Что вы! Да мы ж взрослые уже.

— Взрослые они… — хмыкнув, Илья махнул рукой. — Ну, коли взрослые… Становитесь. Вот здесь, цепочкой. Ну, все, товарищи. Передаем!

Вдруг послышался детский плач. Потом — смех — тоже детский.

Дети были маленькие, ясельные — года по два, три. Их предавали из рук в руки, бережно и осторожно. Из вагонов, через платформу и вокзал… А дальше уже везли на подвохах, но в большинстве же — несли на руках, как самую великую драгоценность. На руках, через весь город. Маленький ленинградских детей. Эвакуированных.

Длинная вереница колонной растянулась по всему городу.

— Вот же фашист, гад какой… — слышались приглушенные разговоры. — Даже таких малышей не жалеет.

— Фашист, он фашист и есть.

О том, что скоро в город прибудет эшелон с маленькими детьми, эвакуированными из Ленинграда, стало известно еще в начале июля. Мама у Костика работала на почте телеграфисткой. Она и проговорилась, хотя, наверное, не должна была. Откуда сама мама узнала? Кто знает… Вряд ли правительственную телеграмму прислали бы на обычную почту. Верно, кто-то из подруг просветил.

Ну, как бы то ни было, совсем скоро об эшелоне знали все. Потому как в телеграмме так и говорилось — «Обеспечьте встречу и размещение 1500 детей ясельного возраста».

Помещения для детей подготовили быстро, остался один вопрос — как доставить малышей из вагонов? В грузовые машины или автобусы их ведь не посадишь — маленькие совсем. Вот начальство и решило — перенести детей на руках. Указание донесли до всех организаций и учреждений. Впрочем, и не нужно было указывать…

— Все-таки, хороший у нас народ, — щурясь от утреннего солнышка, с гордостью произнес Колька. — Вон как сейчас… как своих…

Любка согласно кивнула. Пушистые ресницы ее дрогнули:

— Так они и есть свои. Ну, все эти дети. А как же иначе-то? Ведь война…

— Война… — Рокотов вдруг захорохорился, непокорные вихры его еще больше растрепались, раскраснелись щеки. — Да, война. Но, она ведь скоро закончится. Я так думаю! Да и не только я. Товарищ Сталин что говорил? Бить врага малой кровью, на его территории. Так что, кончится скоро война. Жаль, поучаствовать не успею!

— Нашел, о чем жалеть, — с неожиданной жесткостью осадила одноклассника Люба. — О войне… Да я бы… да чтоб она, проклята, закончилась бы уже поскорей. Чтоб мы этих фашистов… Гады! До Ленинграда уже доперли… А вдруг к нам, в Тихвин, придут? Что мы тогда будем делать?

— Эй, эй! Ты что такое несешь-то? — Колька с возмущением замахал руками. — Да никогда в жизни фашисты до Тихвина не дойдут! Товарищ Сталин же…

— Если что — в партизаны можно, — перебив, тихо промолвил Костя. — Я слыхал, в отряды уже набирают. У меня один знакомый из депо пошел… Там знаете… знаете какие ребята нужны? Ого-го! Сильные, смелые…

— А у меня — первая стпень ГТО! — напомнил Рокотов, словно бы между прочим. — И стреляю я… сами знаете.

— И у меня — перввая! — Любка зябко поежилась. — И…я еще и немецкий знаю. Конечно, не так хорошо, как Костик, но все-таки.

Услышав такие слова, Костя покраснел. Учился он, Костантин Рулев, хорошо, отлично даже. Но, как-то этого стеснялся, не любил выказывать на людях. Почему-то не хотел, чтоб его занудой-отличником считали. И так-то по праздникам выглядел, как маменькин сынок — короткие, по колено, штаны, матросская курточка. Мама старалась, да — единственного сына одевала, учила. Что же касается ГТО… ну, на третью ступень сдал — с трудом, правда. Но, что и говорить — старался!

— Вы это, ребята… — Костик покачал головой. Внезапно нахлынувшее волнение охватило его так, что мальчишка не мог подобрать слова.

— Вы, вот что… Я сам, конечно, не верю, что… Но, если вдруг… Давайте все разом в партизанский отряд запишемся!

— Давайте! — радостно согласился Колька. — Ты да я… А Любку вряд ли возьмут!

— Это почему это не возьмут? Чем я вас хуже?

На следующий день, ранним утречком, друзья отправились в райком комсомола. Записываться в партизаны.

— Куда-куда? — изумленно переспросил комсомольский работник, серьезный круглолицый юноша. Полноватый, в серой чесучевой толстовке и старомодных круглых очках, он чем-то напоминал старорежимного приказчика. Аккуратный пробор, отпаренные до стрелок брюки…

— Да вы… вы что? Какие еще партизаны? Слова товарища Сталина забыли? Панику разводите! Да я… А ну, как фамилии, живо! Отвечать!

Тут зазвонил телефон. Черный эбонитовый аппарат, стоявший на заваленном бумагами столе.

Комсомолец тот час же схватил трубку, видать, давно ждал звонка. Дождался — вскочил, вытянулся, словно бы рапортуя:

— Алло… Да, я, товарищ Зуев! Слушаюсь, товарищ Зуев… Так точно. Будет исполнено, товарищ Зуев. Отчеты направим в самое ближайшее время.

Окончания разговора друзья дожидаться не стали. Потихонечку просочились в коридор — да только их и видели!

— Ну, вот, — оглядываясь на здание райкома — красивейший в городе особняк — разочарованно протянул Рокотов. — Говорил же — никто нас никуда не возьмет.

Ничего подобного Колька не говорил, просто сейчас вот выпендривался. Да и что было говорить-то?

Между тем, война неумолимо приближалась, давая о себе знать отдаленным гудом канонады. Все чаще появлялись над городом самолеты с черными крестами. Пока еще — разведчики. Прилетали и днем и ночью. Высматривали, шпионили, по ночам сбрасывали осветительные ракеты.

На каждой улице были дежурные, которые следили за порядком. Появились такие и на Новгородской, и на Советской, и даже у Кольки на Фишовой Горе. Туда же на Фишовую Гору, немцы сбросили бомбы! Наверное, ошибочно — чего там и бомбить-то?

— Хорошо, мы это… Яму выкопали на огороде, — волнуясь, рассказывал Колька. — Там и укрылись. Знаете, как страшно когда бомба летит? Воет так жутко… и кажется — будто прямо в тебя.

Эту фразу парнишка произнес неожиданно серьезно и тихо, без обычных своих ужимок.

Люба с Костиком слушали молча.

— Вообще-то они так себе бомбили, абы как, — все так же тихо продолжал Рокотов. — Их наши истребители от железной дороги отогнали. Летят такие… «Лапотники», ну юнкерсы, пикировщики… А тут наши! «И-шестнадцать». Ка-ак вынырнут из-за облаков! Ка-ак дадут жару! Один «юнкерс» сбили. Он где-то у Попова озера упал.

— «Юнкерс-87», который еще «лапотником» называют. Ближнего действия самолет, — как бы между прочим промолвил Костя. — А фронт-то приближается, да.

О том, что немцы уже близко, знали в городе все. Невозможно было скрывать ни канонаду, ни постоянные авианалеты, начавшиеся с конца лета. Становилось ясно, что немцы рвутся к Тихвину. Захватить город любой ценой, замкнуть Ленинград вторым кольцом блокады. И тогда…

О том, что «тогда», старались не говорить и даже не думать.

С началом осени Любка все чаще ходила с подружками на вокзал и в школу, где разместился госпиталь. Тихвинские мальчишки и девчонки помогали раненым, под руководством взрослых брались за самую тяжелую работу. Разгружали санитарные поезда, набивали матрасы для раненых, мыли полы в классах, стирали бинты, писали под диктовку раненых солдат письма, выступали с номерами самодеятельности. Да всего и не сказать — с приходом войны дел появилось много, и дел — совсем-совсем не детских.

Приятели, Костя и Колька, все же упросились дежурить вместе. Ночью. Наблюдать за вражескими самолетами, а, точнее сказать, за осветительными ракетами, которые сбрасывали с самолетов на небольших парашютах. Вели разведку, ну и так — чтоб видно было — куда бомбить.

Дежурили на перекрестке Советской и Ленинградской улиц, неподалеку от здания НКВД, что размещалось в бывшем женском монастыре. Туда и должны были доложить, если что. Представитель райкома комсомола так и инструктировал, чтоб обращали внимание на всех подозрительных, да ни в коем разе не пытались кого-то схватить самим — сразу докладывали бы.

Пройдясь взад-вперед по улице — до моста и обратно — мальчишки уселись на бревно, лежащее у чего-то забора. Вытянули ноги, прислушались… Слышно было, как не так уж и далеко, на Фишовице подняли лай дворовые псы.

— Не, не на Фищовице это, — Колька навострил уши. — Поближе. Глянем?

— Погодь… Слышишь — гудят? — вскочил на ноги Костик. — Пикировщики, точно!

— Ночью? Скорей, просто бомбовозы. «Хейнкели»… Сейчас «лампочки» развесят.

«Лампочками» и еще «светильниками» ребята прозвали осветительные ракеты. Те, что враги сбрасывали с самолетов. Вот, как сейчас.

Бомобовозы гудели уже над самой головою. Вспыхнули, зависли над городом «лампочки»! А вот раздалась гулкая трескотня зенитного пулемета, прерванная разрывами падающих бомб! Похоже, бомбили вокзал… или где-то рядом.

— Шпалорезку бомбят, — авторитетно заверил Рокотов. — И железку.

Осветительная ракета вдруг вспыхнула совсем рядом ярким зеленоватым светом. Правда, в небе почему-то не зависла — пролетела пологой дугой!

— Ракетчик! — мигом сообразив, что к чему, парни настороженно затихли. — Диверсант!

— Кажется, от реки стреляли. Не зря там собаки лаяли, ага. Глянем, Кость?

Костя сразу же согласился, и друзья со всех ног бросились к реке. Все позабыли. И инструкции, и то, что у них нет совсем никакого оружия… А враг-то, конечно же, вооружен!

Одна лишь мысль сверлила мозги — догнать, схватить, доставить!

Вот снова, зашипев, вспыхнула ракета. В ее свете, мертвенном и зеленом, Костик вдруг заметил таящуюся в ночи фигуру в длинном плаще.

— Вот он, гад! А ну, стой!

Человек в плаще обернулся, показав лицо — бледное, со шрамом над левой бровью. Да-да, враг находился так близко, что можно было рассмотреть, как блеснули его глаза! А в правой руке врага… в правой руке тоже блеснуло… блеснул… вВроненый ствол пистолета!

— Костька, ложись! — Рокотов с силой толкнул приятеля, сбивая с ног.

И сам упал следом — прямо в стылую осеннюю грязь! Громыхнул выстрел. Сияющая в небе ракета догорела, погасла. Наверное, это ребят и спасло.

Позади, на Советской, послышался треск мотоцикла. Мазнула по окрестностям яркая фара.

— Кто здесь? — прозвучал суровый голос. — Выходи, иначе открываем огонь.

— Не стреляйте, дяденьки, — обиженно отозвался Колька. — Мы свои.

— Кто это свои?

— Ну… вы ж нас утром инструктировали…

— А! Патрульные, — голос явно подобрел. — Так что ж вы сразу-то…

— Дяденьки… Тут враг, ракетчик! Был…

Уж конечно, ракетчика уже и след простыл. Будет он НКВД дожидаться, как же! НКВД, это вам не сопливые мальчишки…

Сбежал вражина. Исчез, растворился в ночи. Да и налет уже, похоже что кончился…

Чу!

Где-то совсем рядом, за забором, вдруг вскинулся, залаял пес! Истошно так залаял, загремел цепью.

— Не стреляйте, товарищи! Брянск!

— Гатчина, — тот час же отозвались с мотоцикла. Похоже, это был пароль и отзыв.

— Ракетчик вон туда, к реке, побежал. Может, и нагоним еще. Успеем…

Из темноты ночи возникла фигура в шинели. Пробор, круглые очки… Комсомольский работник! Тот самый, похожий на приказчика… Строгий, но — свой.

Глава 2

Тихвин

Август — октябрь 1942 г.

— Давайте, вы на мотоцикле — по дороге… А я слева зайду. Огородами…

— Ой… и мы с вами!

— Вы?

Комсомольский работник не узнал ребят — мотоцикл слепил фарой. Да и вряд ли он их запомнил — сколько посетителей каждый день приходит к работнику райкома комсомола? Уйма! Поди-ка, упомни всех.

Ночь сверкала луною и желтыми далекими звездами. Было холодно — верно, дело шло к заморозкам.

— Товарищи! А можно с вами? — набрался наглости Колька.

— Стоять! — резко бросил сидевший за рулем мотоцикла офицер в кожаном черном плаще и фуражке с голубым околышем НКВД. — Стоять, я сказал. Как-нибудь уж дальше без вас разберемся. Вы уже свое дело сделали… — тут голос офицера вдруг подобрел. — Додежуривайте и — по домам, ладно?

— Есть, — вяло отозвались мальчишки.

Уж конечно, им хотелось бы принять участие в поимке немецкого диверсанта, однако, увы — не взяли. Так ведь всегда и бывает: как что-нибудь натворишь, так — «вы уже взрослые!», а как самое интереснее — так «малы еще».

Пахнуло холодом — с реки подул ветер. Погладив пистолет по столу, комсомолец исчез в ночи. Хороший, наверное, парень… этот…

— Виктор его зовут, — шумно вздыхая, протянул Рокотов. — Я помню.

— Я тоже помню, — Костик слабо улыбнулся. — Цветков Виктор Валентинович, третий секретарь райкома ВЛКСМ.

— Ого!

— Так на табличке было написано. Ну, на двери кабинета.

Мотоцикл с треском помчал по Советской — бывшей Богородицкой — и затих где-то у моста, недалеко от дома, где когда-то, давным-давно, родился Николай Андреевич Римский-Корсаков, великий русский композитор.

— Интересно, поймают они ракетчика? — глянув на луну, спросил сам себя Колька. И сам себе же ответил:

— Наверное, должны. Вон их сколько! Еще и с мотоциклом.

Константин хмыкнул:

— Вместо мотоцикла лучше б собаку взяли!

— Ну да! Так, может, нет у них собаки-то?

— В НКВД — и нет?!

Со стороны реки послышались выстрелы…

— ТэТэ, — на слух определил Рокотов. — А это вот — винтовки. Наши бьют! Не-ет, возьмут все-таки гада! Жалко только — без нас.

Поймали шпиона или нет, было непонятно. В районной газете «Социалистическая стройка» ничего такого не писали. Да, верно, и не должны были писать. Все-таки — НКВД!

Почти во всех школах разметили госпитали, и друзья понимали, что учиться им в этом году вряд ли придется. По крайней мере, до тех пор, пока немцев не отгонят от города. Любка вместе с другими девчонками как раз в таком госпитале и работала, санитаркой, парней же направили копать рвы за городом, за Ленинградским переездом.

Руководил оборонными работами парень лет двадцати с небольшим, комсомолец из райкома. Звали его Леонид или попросту — Леня. Молодой, задорный, с юмором, он все время подбадривал ребят: рассказывал что-то веселое, учил правильно рыть окоп, и частенько сам брался за лопату.

— Вы, парни, как домой прилете — сразу мозоли йодом смажьте. Ясно?

— Ага.

— А ты вообще, не торопись, — пригладив рыжеватую челку, Леонид подошел к Костику, похлопал по плечу. — Вижу, трудно, братец. Да всем теперь трудно. Всей стране. Ну-ка, лопатку дай… Ага…

Скинув гимнастерку, комсомолец сноровисто заработал лопатой. Однако, разговор не прекращал, правда слова теперь бросал быстро, отрывисто. Как и землю, песок!

— Вот… здесь… площадка будет… Видишь? Как думаешь… для чего?

— Ммм… — задумался Костик. — Наверное — для наблюдателя?

— Нет. Не так.

— Тогда — для пулемета.

— А вот это — верно! Здесь «Максим» поставят. Штука убойная, но и возни с ним…

Выдохнув, Леонид передал лопату Косте и посмотрел на часы. Большие, с белым циферблатом, на широком коричневом ремешке:

— Еще двадцать минут работаем! Потом — перерыв.

— Лень! А в перерыв в лес можно? Ну там, грибов поискать…

— Можно, — тряхнув челкой, комсомолец рассмеялся. — Работу сделаем, можно и по грибы. Но — недолго.

Выпрыгнув из вырытого уже почти на половину окопа, Леонид направился ближе к дороге — размечать линию будущих противотанковых рвов, которые еще предстояло вырыть. Работа была тяжелая, трудная, ребята сильно уставали, но, все же были горды — их труд, наверняка, задержит врага, приближая победу. Еще повезло с начальством, Леонид оказался хорошим парнем, своим, все понимал. В лес вот, за грибами, отпустил… Другие начальники не отпускали.

На самом краю леса Костик нашел три подберезовика и один белый. Кольке Рокотову повезло больше — три белых и два подосиновика.

— Вон, смотри — лисички! — встав на старый пень, углядел Колька. — Берем!

Грибы — это хорошо, жаль только — недолго уже и до заморозков.

На западе, за дальним лесом, что-то громыхало — и это была не гроза. Артиллерийская канонада.

Затаив дыхание, ребята прислушались.

— Близко уже, — Рокотов покусал губы. — Наверное, у Липой…

— Да нет! — нерешительно возразил Костик. — Не могли враги так близко подойти.

— Подойдут — не пропустим! — спрыгнув с пня, Колька упрямо набычился. — Вон, какие рвы роем, окопы… Нет, ни за что не пройдут! Слышь, Костик…

Чуть помолчав, мальчишка оглянулся по сторонам и понизил голос:

— У нас Фищовице бабки говорят… Говорят, будто икону нашу, чудотворную, люди в небе видели! Нет, я пионер, и, конечно, ни в какого в бога не верю, ты не подумай! Понимаю, что врут, но… Икона-то наша — всей русской земле заступница.

Вскоре ребятам доверили еще одно важное дело. Направили на строительство военного аэродрома, километрах в шести от города у деревни Паголда. До войны здесь располагались колхозные поля, да и сейчас еще оставалась неубранной часть урожая. Правда, многие колоски сиротливо поникли, осунулись. Хлеба убирали, расчищали поле. Людей работало — множество, в основном женщины да подростки. Мужчин было мало, что и понятно — война. Почти все — на фронте.

Здесь оказалось куда как тяжелей, нежели на окопах. Приходилось убирать камни, расчищать полосы, таскать на носилках песок и гравий, ровнять. Было несколько тракторов, но основную работы делали вручную, тревожно прислушиваясь к артиллерийским раскатам, доносившимся с юго-западной стороны, уже совсем-совсем близко.

Работа начиналась в восемь часов утра, и, чтобы успеть выходить приходилось рано утром. На обед делали перерыв — час — выдавали по шестьсот граммов хлеба, им и перекусывали и опять — за носилки, лопаты, кирки. Усталые и голодные, ребята возвращались домой лишь к вечеру. Сил хватало лишь обраться до койки, чтобы мгновенно уснуть. Какие там игры, книги и прочие радости. Все это отняла война.

С Любкой друзья не виделись вот уже неделю, с тех пор, как работали в Паголде. Не до встреч стало, да и Люба уставала тоже — помогала в госпитале, да еще вместе со всеми копала противотанковые рвы.

Приятели и друг с другом-то разговаривали лишь утром, по пути на аэродром. Потом ни на какие разговоры уже не оставалось сил. Вынести непомерно тяжелый для подростков труд помогало лишь осознание его особой важности — аэродром есть аэродром, и с этим не поспоришь.

На доносившуюся с юго-запада канонаду уже не обращали внимания. Привыкли, да и не до того было — работали, не щадя сил.

— Х-у-у! — высыпав из носилок гравий, Костя выпрямился и вытер со лба пот. Первые дни спину ломило немилосердно, лишь вот сейчас как-то привык, не обращал внимание. Хорошо хоть ладони не болели — зароговели, превратились в одну сплошную мозоль. Да уж, в музыкальную школу с такими руками точно не примут!

— Кость, а давай на обеде в лес сгоняем? — кашлянув, предложил напарник. — Может, грибов найдем.

— Да нет там ничего!

— Ну, хоть на опушке глянем. Быстренько…

— Ладно, глянем, — Костик махнул рукой. — Про парашютистов не забыл?

— Да не пойдут они сюда, к людям! Что они, дураки, что ли? Если только сдаться захотят. А так — ищи их…

Про парашютистов сообщила с утра бригадирша, тетя Надя, объемистая в теле женщина лет сорока, до войны работавшая на глиноземном заводе. Так и сказала, мол, приезжали из НКВД, сообщили, что заметили ночью вражеский самолет. Где-то в районе соседней деревни — совсем рядом. Гудел, летал, вешал осветительные ракеты… Местные колхозники заметили в небе парашюты, позвонили в НКВД. Оттуда сразу же выслали группу, но — поймали ли уже вражин — неизвестно. Вполне могут и сюда, к аэродрому, выйти — «и какую-нибудь диверсию произвести».

— Да какая там диверсия! — давясь куском хлеба, на ходу рассуждал Колька. — Аэродром-то еще только строится. Вот, если б уже построен был, тогда — да. Полосы взорвать, диспетчерскую будку, самолеты, да мало ли! А сейчас что? Самолетов еще нет… Трактор разве. Ну, а что?

Парнишка замедлил шаг, искоса глянув на приятеля темными цыганистыми глазами:

— Чего бы и не трактор? Незаметненько подберутся, сахара в бак насыплют. Все тихой сапой…

— Да что там трактор-то? — перебил Костя. — Тут в основном люди работают. Мы.

— Вот! Нас и отравят.

Тут Костик не выдержал, засмеялся:

— Отравят? Интересно, как? Ни супом ни кашей нас тут не кормят, только хлеб выдают. А хлеб если травить, так в пекарне надо, а уж никак не здесь.

— Умный ты, Костик, — помолчав, согласился Рокотов. — Ну, да — хлеб надо в пекарне травить. Когда тесто. А здесь… Ну, не знаю тогда, что здесь диверсантам делать?

— Фотографировать, — Костя покусал губу. — И все внимательно осмотреть. Ты представляешь, какая это важная информация для какого-нибудь немецкого штаба? Узнать про будущий аэродром практически все! Сколько полос, какие… даже размеры… Вполне можно прикинуть, сколько самолетов поместится.

— Так это можно просто людей расспросить. Ну — работников… Мы-то с тобой не болтуны. А остальные? Вон, народищу-то. Ты за всех ручаешься? Кто-то может ведь и случайно проговориться.

— Можно и людей расспросить, — согласно кивнув, Костик склонился над травою. Думал — гриб, ан нет — лист оказался. Жаль.

— Можно и расспросить, можно и сфотографировать, а лучше — и то и другое, — разочарованно пнув лист сапогом, продолжал мальчишка. — Мы же с тобой не знаем, как диверсанты будут действовать. Да и вообще, придут ли сюда? Может, они скот колхозный решили потравить?

— Может…

Первым их заметил Колька. Двое мужчин. Один — совсем молодой, лет наверное, двадцати, второй чуть постарше, с усами. Оба крепкие, в штатском — серые пиджачки, широкие брюки, заправленные в высокие сапоги, кепочки. Сапоги грязные, в глине.

Рокотов просто вышел на полянку, увидев целую россыпь лисичек. Оглянулся — позвать товарища — а тут…

— З-здрасте…

— Здравствуй, мальчик.

Тот, что с усами, поигрывал финкой, ухмылялся этак нехорошо, недобро. Да и взгляд у него был такой, что Колька понял — не убежать. Позвать на помощь? Так вряд ли услышат — далековато, да и постоянный гул. Эх, было б оружие! Что же делать-то, что?

— Здравствуйте!

Колька ахнул, увидев выскочившего на поляну приятеля. Тот, похоже, ничего такого страшного про этих двоих не подумал, улыбался даже. А еще — вот дурак-то! — подойдя ближе, руку протянул:

— Меня Костя зовут, а это дружок мой, Колька. Еще наших четверо тут… рядом… в лесу…

Ну, Костик… Вот это молодец! Тут только до Рокотова дошло, чего это так разболтался напарник. И впрямь, молодец, не растерялся. Правильно — надо им зубы заговорить! Особенно хорошо — про «еще четверых» где-то рядом. Были б они еще, да…

— Вы, наверное, у Зуева в бригаде? Железнодорожники? Тоже, смотрю, за грибами пошли. Вот и мы… Чур, эта полянка — наша. Мы ее первые заметили. Скажи, Коль!

— Да, у Зуева мы, — зыркнув глазами, усатый убрал финку в карман. — Это… железнодорожники, да. За грибами…

Тут и молодой улыбнулся, натянуто так, но все же:

— Ну да, грибков по осени — самое оно то, верно?

— Угу…

С аэродрома вдруг донесся звонкий, режущий уши, гул. Начальник строительство бил ломом по подвешенному на веревке рельсу, возвещая конец обеда.

— О! — приятели переглянулись. — Перерыв-то кончился. Дяденьки — бежим?

Сказали — и дали деру! Со всех ног. Только пятки засверкали. Еще бы! Ждали ведь в спину финку… или пулю.

— Да мы дойдем… Бегите…

Пронесло!

Не убили ребят диверсанты. Выдать себя испугались — скорее всего. Стрелять не решились, а ножом у же поздновато стало. Кругом деревья, кусты, да и мальчишки попались прыткие — очень. Тем более, не поняли ребятишки ничего, наверняка, приняли диверсантов за своих. Верно, так вражины и посчитали.

Оказавшись на поле, приятели сразу же бросились к бригадиру.

— Теть Надя! Там, в лесу… там…

— Да что такое-то? Ага… Вот, значит, как… Говорите, чужие?

— Ага! Я им про Зуева… они кивают… А у нас такого бригадира-то нет! И железнодорожников на аэродром не брали…

— Ну, вы молодцы, парни! Ага…

Внимательно выслушав ребят, бригадирша тут же позвала охрану — двух красноармейцев с винтовками. Кроме них, еще на аэродроме оказались летчики, вернее, их начальство — судя по голубым петлицам со «шпалами» — лейтенант и капитан. Каждый, естественно, при пистолете, да еще у инженера, товарища Сатина — наган.

Как именно взяли диверсантов, ребята не видели — таскали носилки. Только что и слышали — так ж это раздавшиеся в лесу выстрелы. Потом уже, вечером, узнали от бригадирши, уж выспросили…

Матерые оказались зверюги! Отстреливались, пытались уйти. Хорошо инженер, товарищ Сатин — местный, все лесные тропы знал. Одного из красноармейцев ранили, да летного капитана едва не уложили финкой. Усатого диверсанта пришлось пристрелить, молодого же ранили — сдался. Вот такие вот вышли дела.

Наверное, где-то через неделю после этих событий, обоих парней, Кольшу и Костика, вызвали в НКВД. Не по почте повестку прислали — с курьером! На мотоцикле! Вообще-то, повестка в подобное учреждение — страшно, а уж, тем паче, курьер. Соседи зашептались, зашушукались. На Новгородской-то, где жил Костя Рулев, еще ничего — люди интеллигентные, а вот по Фишовой Горе тут же поползли слухи… Впрочем, нет — не поползли, и пошли даже, а прямо-таки полетели! Одни говорили, будто Рокотов Кольша украл с хлебозавода два мешка зерна. Другие поправляли, что не два — а восемь, да еще и вывез на краденой же подводе, вместе со своим городским дружком. Третьи же добавляли, что не с дружком, а с «организованной бандитской шайкой», и не на подводе, а на двух полуторках модели ГАЗ-АА! Нашлись и те, кто и ту подправил — и вовсе не на полуторках, а на дюжине трехтонных грузовиков ЗИС-5! Откуда в Тихвине вдруг взялось столько грузовиков — источники информации не сообщали.

Костина мама, кстати сказать, нисколько курьера не испугалась — тот оказался старым ее знакомым. Да и сын кое-что рассказал, не все, правда, а так, вкратце.

Тем не менее, к зданию НКВД на улице Ленинградской, друзья подходили с волнением.

— А нам… вот…

Глотая слова, ребята протянули часовому повестки… Тот глянул:

— Туда проходите. Во-он в тот кабинет. Пока посидите, вас вызовут.

На выкрашенной темно-коричневой краской двери красовалась табличка: «старший майор госбезопасности Авдеев А.А. Часы приема…»

— Ой, Костька… Что-то мне как-то…

Ребята просидели на скамеечке у кабинета минут двадцать, а потом… Потом дверь открылась.

— Ага! — выглянул в коридор коренастый дядька в темно-зеленом офицерском френче. В краповых петлицах — два эмалевых ромба. Старший майор! Круглое, в общем-то, вполне добродушное с виду, лицо с широким чуть вздернутым носом. Небольшие усики. Внимательный взгляд.

— Это, значится, вы и есть? — старший майор потер руки. — Рокотов Николай и Константин Рулев. Ну, заходите, чего расселись?

Хороший вышел разговор и, главное, краткий. За проявленную бдительность Авдеев ребят поблагодарил, но особо словами не распылялся. Да и выглядел он как-то устало. Впрочем — как все.

— Молодцы! Что и говорить — молодцы. Действовали правильно. Грамотно действовали. Что ж…

Выйдя из-за стола, старший майор подошел к стоящему рядом шкафу, выкрашенному той же краской, что и дверь… Улыбнулся:

— Время сейчас, сами знаете, какое… Голодное! Так что, вместо всяких там грамот или значков… вот вам…

Начальник отдела НКВД вытащил из шкафа… жестяные банки с тушенкой! Штук наверное, с дюжину!

— Берите, берите! Заслужили, ага… Что смотрите? А, нести не в чем… Так я вам мешок дам… или два… И справку, справку выпишу — если что, патрулю покажете.

Враг подступал все ближе и ближе. Каждую ночь слышалась канонада, все чаще стали налеты. Где-то с конца сентября некоторые горожане стали покидать город. Уходили семьи, в которых было много детей. Взрослые эвакуироваться не спешили, все же надеялись, что город врагу не сдадут.

Не думали об эвакуации и матери Кольши и Кости. Хотя, у Рокотовых-то была большая семья — мал мала меньше. И уж вовсе не помышляла куда-то уехать Любкина бабушка: юркая, совсем еще нестарая, боевая. Так и заявила — здесь, мол, я родилась, здесь и умру! Какие там немцы…

Ребята уже не ходили на аэродром, помогали на железной дороге. По мере сил разгружали вагоны, дежурили по ночам. Частенько заглядывала на вокзал и Любка, девушка по-прежнему работала в госпитале, в бывшей школе. Жизнь бежала, а враг, между тем, подходил все ближе.

День четырнадцатого октября 1941-го года ребята запомнили надолго. И не только они…

Налет начался с утра. К тому времени на железнодорожных путях станции Тихвин скопились поезда с ранеными красноармейцами и эвакуированными из Ленинграда женщинами с детьми. Тут же, рядом, стояли составы со снарядами и цистерны с горючим.

Друзья уже подходили к вокзалу, как вдруг в небе появились «Мессершмиты» с черными крестами на крыльях.

С жутким запредельным воем вывалились из-за облаков пикировщики, «Юнкерсы восемьдесят седьмые», с неубирающимися шасси. Разом заваливаясь на крыло, пустились в пикирование, вниз, к земле, к станции, к эшелонам…

С воем полетели бомбы. Содрогнулась земля. Взметнулось до небес пламя! Затем подоспели и «Хейнкели» — бомбовозы. Из их чрева потоком повалились бомбы, сея вокруг разрушение и смерть. Бомбардировщики кружили на станции, как стая стервятников, сменяя друг друга. Целая армада!

Костик прищурился, глянув в небо. Он никогда не видел столько самолетов разом. И все это были — враги.

Вой самолетов, разрывы бомб и снарядов, крики обезумевших людей — все смешалось в один жуткий гул, невообразимый зов смерти! Кругом занялось адское пламя, небо почернело от дыма и, казалось, плакало.

Костя увидел, как с платформы бегут объятые пламенем люди, выпрыгивают из вагонов… кричат… страшно кричат…

А самолеты все кружили, заходили уже на пятый, десятый круг… черные птицы войны, сеющие смерть и горе.

Боже, да улетят ли они, наконец?

— Ястребки! — Кольша дернул приятеля за рукав. — Наши! И шестнадцатые… «ишачки»… Жаль, маловато…

В небе над станцией завязался бой, бомбардировщики со всей поспешностью улетели, скрылись за горизонтов. То ли испугались «ястребков», то ли просто кончились бомбы…

Да и сам-то налет, похоже, закончился. Однако, на станции все еще только начиналось! Пламя, жуткий адский огонь! И страшные взрывы.

— Там же цистерны! Горючее… — прошептал Колька. — И люди…

Константин встрепенулся:

— Надо помочь! Побежали…

— Ага… побежали! Кто б нас пустил?

Рокотов был прав — вокзал оцепили красноармейцы и никого постороннего не пускали. Не пропустили бы и ребят, если б те не знали, как пройти. В обход, ну да — как же еще-то?

На станции взрывались эшелоны с горючим. Огненный смерч взметнулся над городом.

— Ах ты ж! Вот это рвануло! — бегущий впереди Колька невольно присел.

Костик нагнал его, и обернулся на какой-то звук. Показалось, кто-то открывал дверь товарного вагона. Вполне себе целого, не разрушенного, стоящего на ближайших путях.

Да-да, дверь отошла, и из вагона выпрыгнул человек в длинном плаще. Худощавый брюнет с вытянутым лицом и белесым шармом нал левой бровью!

В фуражке с черным околышем… Военный? Да нет — враг! Тот самый…

— Кольша, гляди!

Налетевший ветер потянул дым, человек ос шрамом не заметил ребят, хотя — было видно — проверялся, оглядывался. Шел прочь от вокзала, перепрыгивая через пути. Шел себе шел… и вдруг исчез! Прямо вот на глазах — сгинул, словно и не было.

— Интересно, куда он делся-то? — ребята озадаченно переглянулись. — Может, вон, в том вагон залез?

— В вагон — не успел бы. Наверное — в кусты.

На станции вновь прогремел взрыв, да такой силы, что взрывная волна швырнула парней на запасные пути. Снова занялось пламя… Впрочем, и старое-то еще не потушили. Хотя, уже появились пожарные в металлических касках. Тянули брезентовые рукава, суетились, бегали, делали все, что могли.

— Эй, кто там есть? Люди, на помощь!

Кто-то закричал совсем рядом. Замахал рукой. На путях появились люди… Железнодорожники в фуражках, красноармейцы, еще…

— Кость, это же…

— Ну да, Илья! Из комитета комсомола… Пошли-ка, поможем! Заодно расскажем про того…

Комсомольский секретарь Илья отнесся к появлению ребят без особого энтузиазма. Глянул грозно — как ожег:

— Вы еще зачем тут? Здесь очень опасно! Уходите скорей. Я кому сказал? Живо!

— Илья! — тут подбежал какой-то парень. Чумазый, в расстегнутом морском бушлате. Махнул рукой…

— Там… там…

Неподалеку горели вагоны, и бушующее неудержимое пламя грозило вот-вот перекинуться на цистерны…

— Отцепим цистерны… За мной! — распорядившись, секретарь все же обернулся, грозно взглянув на ребят:

— Это я вовсе не вам. Поняли? Вон, раненые… помогите.

— Ага!

Приятели со всех ног бросились к пассажирским вагонам, помогая выбраться женщинам с детьми…

— Давайте девчонку на руки… мы удержим… ага…

В этом момент прогремел взрыв! Такой жуткой силы, что ребят и женщин отбросило чуть ли не под вагон… Взметнулось к облакам пламя.

— Цистерны… — подняв голову, в ужасе прошептал Костик.

Глава 3

Тихвин

Октябрь 1941 г.

Рвануло к облакам пламя. Обдало жаром, таким, что Костик явственно ощутил, что еще немного — и загорятся волосы на голове. Или вспыхнет куртка.

Яростная взрывная волна прокатилась по станции, словно цунами. В пассажирских вагонах лопались стекла. Люди кругом бегали, кричали, плакали… Мальчик не слышал — заложило уши.

— Эй, эй! — хватая его за рукав, заорал Рокотов. Косте показалось, будто приятель просто рот открывал. Этак беззвучно, словно выброшенная на берег рыба.

— Там! Люди! Горят! Бежим! Поможем! — наконец, разобрал Костик, и со всех ног бросился за Колькой.

Какой-то красноармеец выскочил из дымящегося вагона прямо перед ребятами. Алчные огненные языки рвали и жгли его спину! Крича от боли, красноармеец повалился наземь, и подскочившие ребята, сняв курточки, принялись сбивать с него пламя…

— Не так! Не так, — закричали рядом. — Вот как надо…

Кто-то подбежал, сбросил шинель, накрыв ею несчастного… Только так и потушили! Правда, бедолага громко стенал…

— В госпиталь его надо, — подняв обгоревшую шинель, горько усмехнулся незнакомец… Хотя — какой там незнакомец? Очень даже знакомый оказался — тот самый красавчик Леонтия Тихомирова, некогда признанного красавчика школы. Того, что так нравился Любке, к слову сказать. Впрочем, не только ей…

Правда, нынче Леонтий выглядел попроще. Верно, потому Колька и Костик его и не признали сразу. Вместо пижонского пиджачка — сапоги, замызганные брюки, обычная гимнастерка со споротыми петлицами. Так в те небогатые времена одевались многие. Да почти все. Лицо парня испачкалось копотью до такой степени, что, скорей, напоминало физиономию какого-нибудь африканского вождя.

Подумав так, Костик неожиданно улыбнулся.

— Что лыбишся? — хмыкнул Тихомиров. — Н себя лучше глянь. Ну, вы это… на вокзал его сведите… а там и в госпиталь…

Сказал, подхватил стоявший невдалеке чемодан — и был таков. Растворился среди мечущихся по путям людей. Да и черт с ним!

Друзья склонились над обгоревшим.

— Ты это… идти-то можешь?

Кривясь от боли, красноармеец с помощью ребят поднялся на ноги и пошатнулся.

— Ничего-ничего, — поддержал его Костик. — Давай, потихоньку… опа…

Со всей осторожностью приятели повели раненого к вокзалу. Черный смрадный дым клубился над станцией, так, что непонятно было — день еще иди уже ночь. Круглом бегали, кричали люди, сильно пахло бензином и гарью.

Вдруг послышался резкий свист — так обычно свистели постовые, им на службе выдавался свисток. И впрямь, из-за горящего вагона вдруг выбежал милиционер в синей распахнутой шинели, с наганом в руке.

Конец ознакомительного фрагмента.