Комедия ангелов

Андреич, 2021

Произведение издано в авторской редакции.

Часть 1

Поводырь

Глава 1

(1968 г.)

1 По высоте уму непостижимой

Ищу проводника в мерцанье лет…

О, где ты, гений, словом одержимый,

Насмешливый и яростный поэт!

Не нужно мне Вергилия другого,

А коль не он, и начинать не след…

Как в книге, мимо города святого,

Сквозь брызги на пустынном берегу

Плывёт челнок упорно и толково;

В него запрыгнуть дерзко я смогу

И так скажу: «Летящих сквозь столетья

Ничто не остановит на бегу.

13 Пусть для тебя минуло лихолетье —

Светлы воспоминаний витражи;

За мой прыжок, что точен, как в балете,

К своей звезде дорогу покажи,

Ведь ты же не мираж в пространстве гулком.

А коль не хочешь — прямо и скажи».

«Не рано ли собрался на прогулку? —

Мне кормчий с подковыркой отвечал: —

Во тьме веков и в светлых переулках

Заветный сложно отыскать причал,

Спешить из любопытства на свиданье

Не лучшее из жизненных начал…»

25 «Во всём ты прав, — произнесу признанье: —

Когда бы не застенчивость виной

Тому была, то к твоему вниманью

Явился бы давно. Где мудрый Ной

И Одиссей со временем сражались,

Борюсь я с неприметностью земной.

Года плели вокруг свои скрижали,

Их круговерть была мне неясна,

Как будто бы заранее назвались

Места, поступки, даже имена,

Пусть мимолётно попадая в уши,

Но это, согласись, моя вина,

37 Что виноват в неправедности службы,

Что доверял видениям своим.

Хотел, чтоб воспаряющие души

Не уплывали в небо, словно дым,

А получали общее признанье,

Как говорили языком одним.

Прости меня за это опозданье

И за громаду молчаливых лет,

Когда я удостоен созерцанья

Давнишнему желанию вослед,

Но умолкаю в суете томленья

И жду в надежде трепетной ответ». —

49 Так я закончил пылкое вступленье

И с жадностью в глаза его глядел

Всего одно короткое мгновенье,

Когда решался сущего удел.

«Поехали! Хоть это и непросто,

Но счастья нет, когда томит предел».

«Ужель вот так, без должного знакомства,

Без вышних поручителей, меня

Берёшь, не опасаясь вероломства,

В такую ночь? Пускай при свете дня

Достался бы попутчик, полный лени

Без посоха и даже без коня». —

61 Ничуть не опечалился мой гений

И смуглою улыбкой одарил.

«Любителю полночных песнопений

Я предпочту и тысячи кутил,

Не будем же потворствовать разлукам

И не собьёмся с верного пути!

Беру. И буду сам тебе порукой

По прихоти капризного гребца,

Когда того одолевает скука.

Ты не похож на дерзкого юнца,

Хотя такое выбираешь право,

По коему заметно наглеца.

73 Да будет так!», — и он челнок направил

Туда, где небо прячет рой светил.

И мы взлетели. И рукою правой

Сам Пушкин наш полёт благословил

Лететь всех дальше, может, наудачу,

Но не щадить своих небесных крыл.

И я поверил в нашу сверхзадачу!

Ещё бы не поверить, пусть когда

Горчайшему в Путивле древнем плачу

Не снилась даже меньшая беда.

Слепы, кому не верится в спасенье —

Россия верит, верила всегда,

85 И в этом не бывает исключений.

Пусть даже время трудное придёт,

Но и тогда немыслимых мучений,

Отдав все силы, вынесет народ.

Найдётся ль в мире нация другая,

Что русский люд в терпенье превзойдёт?

91 Надеюсь, что об этом я узнаю!

Глава 2

(Х век до н. э.)

1 Полёт беззвучный и неуловимый

Меня привёл в младенческий восторг.

Сатурна кольца пролетали мимо,

И не понять, где запад, где восток…

Но всё умолкло там, где мирно дремлет

Планета наша. «Дивный сей чертог

Меня и ныне трепетом объемлет, —

Промолвил мой задумчивый гребец, —

Здесь по-иному понимаешь Землю,

Как для сокровищ выбранный ларец,

Сосуд для животворных наполнений,

И деву молодую — под венец!

13 Да, мало ли ещё таких томлений

У каждого, кто устремится ввысь…

Достанет нам в дороге рассуждений.

Ты голоден. Возьми-ка, подкрепись, —

Он указал на торбу под сиденьем,

Я головой мотнул. — Да не стыдись, —

Добавил Пушкин, — все твои сомненья —

Пустое, коль в пути не хватит сил.

Нехитрое попробуй угощенье,

Пригодное для разных лет и зим —

Ты сам собрался в мой чертог не тронный,

Так выполняй, о чем бы ни просил».

25 Летели мы над Северной Короной,

Её жемчужный блеск слегка угас,

Как будто бы подковою коронной

Задел её наш вёсельный Пегас.

А я горбушку ел, кромсая нервы,

И что-то пил, похожее на квас.

«Здесь — всё, что нам знакомо в круге первом, —

Вожатый мой взволнованно сказал: —

Где в меру обезумевший Коперник

В своё полубезумие воззвал.

Зато теперь мы знаем аксиому,

Что Солнце только временный вокзал».

37 Мы мчались сквозь пространство. Незнакомо

Мне стало небо в странной пустоте.

Далёко же забрался я от дома,

Коль не могу припомнить звёзды те.

Вот горизонт пятою Ахиллеса

У Трои в отражённой наготе

Закроет утомлённого повесу,

Неуязвимого, когда б не лень

Гефестова щита воды и леса;

Когда от взрыва захлебнётся день,

И дым накатит в глубину колодца

И растворит мерцающую тень.

49 Когда понять, откуда что берётся,

Не мыслят утомлённые глаза,

Хотя как будто даром достаётся

Истаявшая радугой гроза.

Когда напрасно взор сравненья ищет —

От напряженья катится слеза.

Где звёздный ветер без препятствий рыщет,

Бредёт Асклепий с ношей на плечах.

И, будто бы, пространство стало чище…

В его поклаже змеи на змеях

Принуждены свою потратить злобу

Во благо немощных. Но вот впотьмах

61 Неясный свет мы различаем оба:

Барнардова летящая звезда,

Вначале незаметнее микроба,

Пересекает звёздные года

Необъяснимо и неуловимо,

Как средь пустыни чистая вода.

Но Александр Сергеич правит мимо.

Туда, где многоопытный Хирон,

Учительством своим незаменимый,

Копытом высекает в небе звон

И продолжать занятья призывает,

Пока ещё стрелой не поражён.

73 Трехзвёздное подковано сиянье

Кентаврова копыта в полутьме.

Ближайшую звезду он посылает

Земле в подарок. И в своём уме,

И в твёрдой памяти нравоученья,

Поклон кладёт вослед немой корме.

Но в круг другой нас выбросит вращенье,

Где сказочный Конёк прибавит сил,

Как лист перед травой для угощенья,

И всё исполнит, что бы ни просил,

Опять же веря в искренность и честность

Просящего. Но Боже упаси

85 Струхнуть пред ликом, коим манит вечность.

Иначе не видать тебе пути,

И как бы ты не убеждал беспечно

К себе фортуну в гости снизойти,

Получится история другая.

Но коли уж собрался — так лети,

91 И по всему, судьба твоя такая…

Глава 3

(IX век до н. э.)

1 Пред нами Южный Крест ложится набок,

Степенно озаряя свой венец.

Вместилище непознанных загадок

И полный драгоценностей Ларец,

Что недоступен северному глазу,

Я из челна увидел наконец.

Увиденное всколыхнуло сразу

Так долго сдерживаемый порыв

И вырвало причудливую фразу:

«Мы с Пушкиным стремимся на прорыв!»

Но, устыдившись слов пустых и общих,

Я снова стал блажен и молчалив.

13 «Что, впечатляет? — усмехнулся кормщик: —

А я уже давно смотрю сюда,

Где вечность в звёздной сутолоке морщит

Туманностей неясные стада

И подгоняет парус одинокий,

Под коим мчит небесная вода.

Но ты умолк, мой спутник синеокий.

Ужели здесь, в загадочной дали,

Увял венком твой замысел высокий

И потускнел в космической пыли?

Ответь же мне, не убоясь соблазна

Той красоты, что мы с тобой нашли».

25 «Когда бы я сюда стремился праздно, —

Так начат был смущённый мой ответ, —

Я б не тревожил Пушкина напрасно,

А попросту залез бы в интернет

И по вершкам прошёлся, как обычно

Сейчас бывает, коль терпенья нет

Копаться в книгах и, многоязычно

Все сноски приведённые понять,

И семь потов спустить, что непривычно

Тем, кто отучен Книгу в руки брать.

Такую Книгу, чтобы было мало

И десять раз её перечитать…

37 Вот, детство вспомнил. Мы с сестрой бывало,

Когда полночный страж глядит в окно,

Влезали с головой под одеяло,

Включив фонарик. В комнате темно,

А мы читаем сказку про Ивана,

Что звался «дураком». И нам смешно.

Но я о том, что сладко до обмана

Мне было стать попутчиком твоим,

И не сокрыто в помысле дурмана

Самовеличья, коим не раним.

Все зиждется на таинстве фрагмента,

Что, как мечта, почти неуловим».

49 «Да ты, я вижу, склонен к сантиментам…

Ну, не беда, и я грешил. Порой

До самого последнего момента,

Где будничность сливается с игрой,

Как и сейчас, что круг второй пред нами

Возвышен этой сказочной горой,

Которую зовут Килём. Стенами

Встают борта былого корабля,

Которому не страшны и цунами.

А вот и аргонавты. У руля

Безмолвный Тифий, избранный Ясоном,

А позади — родимая земля…

61 И вот они плывут путём бессонным.

Смотри, какая яркая звезда

Сияет под Килём неугомонным —

Канопус. Это имя без стыда

Носил начальник флота Менелая.

За мужество воспет он навсегда,

Второй звездой по яркости пылая.

За кораблём, что к подвигам готов,

Плывёт беззвучно рыбка золотая

С названьем Эта. Блеск её таков,

Что в скважину замочную пробьётся

И пленника избавит от оков.

73 Пусть парус не быстрее иноходца,

Но взгляду открывается Корма —

Так часть другая корабля зовётся».

«Смотри, мой кормщик, эта полутьма

Не скроет свет сигналов гакабортных

И, значит, просто спятила с ума

Команда аргонавтов беззаботных,

Везя добычей золото Руна?»

«Колхиды войско стадом безработным

Осталось позади. Одна луна

След на море предательски запенит,

Не вымолвив ни слова. Тишина

85 Сменяется сладкоголосым пеньем,

Но зазвучит Орфеева струна

И успокоит сладкое волненье.

В дальнейший круг нас выведет она

Так, словно он котёл с водой студёной.

Купанье это выдержим сполна,

91 Но дальше уж котёл с водой варёной…»

Глава 4

(VII век до н. э.)

1 Здесь было всё. Все краски мирозданья

Как будто бы блистали у костра,

Выслушивая страстные признанья,

Но через пламя, словно детвора,

С восторженными криками взлетая.

И вечны были эти вечера.

На первый взгляд сумятица простая

Была по сути каверзой иной,

Когда те звёзды, в сумраке плутая,

Сбивались кучно стаею одной.

Тогда она имела направленье,

Чтоб выплеснуть пресытившийся зной.

13 «Скажи мне, Проводник, без промедленья:

Чьи звёзды так отчаянно дерзки,

Что вынуждены вечные мученья

Претерпевать, как лодырь у доски,

Не выучив вчерашнего урока,

Горит от лихорадочной тоски?»

«Ты видишь здесь стремление порока

Освободиться от земных грехов

В отбытии пожизненного срока.

А жизнь звезды, как сорок сороков

Своекорыстна, но не безнадежна

В отличие от суетных оков.

25 Но ты спросил совсем не безмятежно,

И я отвечу: этот бедный люд,

Что в толчее вертится неизбежно,

Античными веками назовут.

Мы пропустили несколько столетий,

Но так сложился наш с тобой маршрут».

«Здесь перед нами сонм великолепий, —

Я отозвался с горечью в душе: —

Но почему безмолвствовал Асклепий,

Когда мы были перед ним уже?

И аргонавты в рот воды набрали,

Как наши детки сладкого драже».

37 «Не стану я читать тебе морали,

Когда летят желания твои

По всей небесной необъятной дали

И песнь в душе поют, как соловьи.

Мы здесь живём, и в этом есть отрада

Под кровлей нескончаемой семьи,

Что нам чужда внезапная преграда,

И даже беспокойная строка

Таит в себе незрелость винограда.

Пока дорога наша далека,

Тебе услышать многое придётся,

О чём не помышляешь ты пока».

49 «Спрошу того, кто первый отзовётся.

Хотя уже открылись нам миры

Из моего былого рифмоплётства,

А я не знаю правил той игры.

Так объясни, кто царь Вселенной этой,

Которому подвластны звёзд хоры.

Иль, может быть, разменною монетой

Я здесь служу за дерзость такову,

Халвой, медовым пряником, конфетой…

Чтоб позабавить “верхнего главу”,

Урок жестокий преподав невежде:

Чем слаще сон, тем горше наяву».

61 Но Пушкин огорчился: «Я в надежде

Веду с собой не глупого юнца,

Не щёголя в расфранченной одежде,

А стихотворной младости певца,

Чьи волны омывают берег дальний,

Не ведая начала и конца.

Когда нагрянет твой полёт венчальный,

Ты пролетишь здесь новою звездой

И не успеешь осмотреть детально

Вселенную за бешеной ездой.

Но только смерть не требует упрёка,

Пусть молод ты или уже седой…

73 Я, впрочем, твоего не знаю срока, —

Промолвил Пушкин, как бы невзначай, —

Пусть сплетни носит на хвосте сорока,

А нам и так не суждено скучать.

Ты не забыл, что Данте видел склонность

С насмешкою пороки обличать?

Беседовать со звёздами не сложно,

Ты можешь это делать, не боясь,

Что жар звезды твоей коснётся кожи», —

Закончил Пушкин, от души смеясь.

Но, как ни странно, я ему поверил,

И вот пред вами новых строчек вязь,

85 Что распахнут космические двери.

Входи чрез них, но помни о своём:

Доверчивость потянется к доверью,

Как реки наполняют водоём.

Но если ты оступишься немного,

Надолго можешь затеряться в нём,

91 А без тревог всегда скучна дорога…

Глава 5

(VI век до н. э.)

1 Быть может потому, что были в дали

Холмы веков, что мчались предо мной:

Дворцы скоплений и созвездий спальни

Не представляли прелести иной

Для любопытства праздного повесы

Лишь созерцаньем роскоши одной.

Нет, мне хотелось приподнять завесы

Не тех судеб, что здесь горят века,

А тех, чьи пламенные интересы

Нам на Земле неведомы пока,

Коль подвигов они не совершали,

А плыли по судьбе, как облака.

13 Не скрою, что надежды заскучали,

Очередную обгоняя цель

Под пологом плывущей звёздной шали.

Я понимал, что временный прицел

Исправится в ближайшем окруженье,

А здесь лишь те, кого Гомер воспел.

Но то, что я увидел в продвиженье,

Меня накрыло бешеной тоской,

Поскольку разномастных звёзд круженье

Едва плескалось в этой тьме морской,

Где рушился мой замысел пытливый,

И мир вокруг не празднует покой.

25 Пока же я, живой и суетливый,

Постичь старался плазменную суть,

Невдалеке проворно и пугливо

Явился сгусток света. Странный путь

Не отражал эйнштейнова закона,

А пролегал вслепую, как-нибудь.

«Но как же, — я воскликнул удивлённо: —

Он движется то — вбок, а то — назад?

В космическом просторе нет эона,

Не знающего никаких преград.

Небесные тела — не куропатки,

Что мечутся, когда ударит град;

37 Иль ходом пьяницы, забыв перчатки,

В ночную стынь гуляка молодой

То наступает сам себе на пятки,

То ёжится, подняв как козодой

Свой воротник, и руки согревает

С отчаянно нетрезвою бедой».

Мы приближались. Некая кривая

Нас вывела на точку рандеву.

Пылающий, как поступь мировая,

Пожар звезды стал гаснуть наяву,

И перед нами всадником успешным,

Спешившись, встал на звёздную траву.

49 «Но, кто ты, что несёшься, так поспешно?»

«Я — сборщик податей, Марцел Гули,

Из области Пьемонта безмятежной,

Веду учёт космической пыли,

Коль разумею данную науку.

Такое мне занятие нашли».

«Оно тебе не навевает скуку?» —

Я продолжал допытывать его.

Всегда пройдёшь через такую муку,

Когда героя встретишь самого,

Который, может быть, и экзотичен,

Да только сразу не понять того.

61 «Признаюсь, твой вопрос мне необычен,

Но если о героях речь зашла,

Тогда и ты не более приличен,

Свои дерзанья воплотив в дела.

И здесь не отыскать других примеров

С тех пор, как создан мир добра и зла.

Хотя, пожалуй, вспомню тамплиеров,

Что за гордыню голову снесут,

Оберегая сумрачную веру,

Не сомневаясь в том, что божий суд

Преподнесёт им благостное небо

И жажды утоляющей сосуд.

73 Но никому не избежать Эреба

Своей души, когда она пуста,

Пусть манят нескончаемостью хлеба

Загадки фантастичного Христа.

Того Христа, чьей речью непонятной

Порою освещалась темнота.

Сей промысел, такой невероятный,

Конечно, был, и знаем мы теперь,

Что с миссией опасной, но возвратной

Не раз планеты открывали дверь

С одной лишь целью: породить надежду,

Что наша жизнь не ведает потерь».

85 И он покинул глупого невежду.

Которому и нечем возразить.

Ведь для догадок время было прежде,

Чем в путь пускаться. Только плыть, как быть

С бессвязностью «Летучего Голландца».

Твой Проводник — глашатай от судьбы,

91 Неплохо было б на него равняться…

Глава 6

(V век до н. э.)

1 Не мог Морфей стараться понапрасну,

Как режиссёр божественных картин,

Когда рождал далёкий и прекрасный

Прообраз жизни сказочных стремнин.

И это всё в мои глаза и уши

Вложил ночных видений господин.

А я сумел свою настроить душу.

Хотя заслуга не совсем моя,

Что разницу от «слышать» и до «слушать»

Как с молоком впитал из детства я.

Друг друга слышать — сложная задача,

Когда вокруг граничные края.

13 Как инструмент настроив наудачу,

Ты не получишь звучной глубины,

Так мы не понимаем передачу

Иной звуконаправленной волны.

Где не внимают ощущенью звука,

Там никакие чувства не важны,

Хоть в сердце попади стрелой из лука.

Заботы наши меркантильны сплошь,

И не услышишь жалобного стука,

Когда из дома выгоняет ложь

Последний образ совести поспешно.

А там, где потеряешь — не найдёшь…

25 Такие мысли, про себя, конечно,

Мои глаза застили пеленой,

И разум помутился безутешно…

Но всё сумел понять вожатый мой:

«Оставь свою печаль до возвращенья

И новый круг продолжи неземной.

Здесь те, с кем ожидаешь ты общенья,

И мне, признаться, любопытно здесь.

Смотри на это страстное вращенье

Вдоль левого борта. Ужели днесь

Встречают нас с тобою столь помпезно,

Иль это — предумышленная лесть?»

37 От ближних звёзд пугающе-скабрезно

Закручивалась света полоса

И набухала фаллосом железным,

Как травами росистыми коса,

К полудню, очумев в горизонтали,

Пронзает вертикалью небеса.

И выплыли, и вынеслись, и встали

Из этой несусветной полосы,

Опаснее клинка дамасской стали,

Бесчисленные женские красы;

Сгущалось небо в средоточье ласки,

И распускались дивные власы;

49 И я напрягся видом этой сказки…

А Пушкин — вот повеса, вот хитрец —

Ужели ныне из другой закваски?

Да, нет! Как очарованный стервец

И он отдался наслажденью взора,

Своё весло оставив наконец.

Но в том переплетении узора,

Что создавал небесный карнавал,

Поодаль рдели стражники дозора.

Тот дальний полукруг образовал

Стеной огня прохода запрещенье,

Покуда я поклоны раздавал.

61 Вот где великолепие отмщенья

Меня поймало в сладостную сеть;

Не будет мне небесного прощенья,

Но песню на прощание допеть

Попробую. А круг меж тем смыкался

И строй дозора начал ярче рдеть.

И я в пучине этой растерялся,

И сгинул бы. Когда б не мой поэт,

Что не таким повесой оказался,

Собрата вызволяя из тенет

Сирен коварных и сладкоголосых.

И мне понятен был его совет:

73 «Мы не пройдём плотину глаз раскосых

Покуда не насытим эту плоть.

Здесь также неуместны и вопросы,

Но нам придётся страсть перебороть

И гением ответить на коварство,

Которым наделяет их господь.

Ведь для тебя не создано лекарства,

Чтоб выжить после пламенных утех;

Ошибкой в курсе нашего мытарства

Явился бы непоправимый грех

Потери седока на перепутье.

Что также неприемлемо для всех,

85 Которые не овладели сутью:

Пойдёшь налево — потеряешь стыд,

Пойдёшь направо — сплетнями засудят,

А напрямки нельзя — сожрёт Аид…

Давай-ка вектор развернём немного

И улетим от этих Гоминид,

91 Где новая откроется дорога!»

Глава 7

(Около 1000 г.)

1 Я был готов к пылающим коронам

И к жгучему дыханию светил,

Но в этом настроенье похоронном

Сомнения мои предвосхитил

Певец бессмертный, мой небесный кормчий,

Что звёздную кифару подхватил.

И мы, как беглецы от стаи волчьей,

Спасительный приют себе нашли

В краю, где не видали своры гончей,

Так падкой до паломников земли.

И край тот открывался дивным лугом,

Где травы заповедные росли.

13 Из челнока мы вышли друг за другом.

Какой восторг! Я — в милой стороне:

Вот роща притаилась полукругом,

Вот дятел на раскидистой сосне,

А в камышах дают концерт лягушки.

Ужели это видится во сне?

«А мы здесь не одни», — промолвил Пушкин.

И верно. На тропинке за кустом,

Показывая яростно друг дружке

Смешные рожи, двое о пустом,

Как показалось, спорили до хрипа.

И это подтвердилось нам потом.

25 «Ты погляди, ведь он — чужой, Агриппа», —

Тот заявил, что бледен был и худ.

«Без справки о прививке против гриппа

Ему нигде проходу не дадут.

Давай же вместе стражников покличем,

Пусть отведут его на высший суд».

«Умолкни, шарлатан! Блюди приличья, —

Промолвил мой Сергеич свысока. —

Явив при госте гнусное обличье,

Доносчик не лишился б языка;

Тому порукой звёздное решенье,

Которое священно на века.

37 Вам лучше отвечать без промедленья

На всё, что пожелает гость спросить».

«Когда бы не высокое стремленье

Меня вело вдоль звёздной полосы,

То не посмел бы я помыслить даже…»

«Нет, братец. Прекращай-ка воду лить,

А то и впрямь придётся кликнуть страже,

Чтоб отвели хозяев по дворам.

Ну, а тебя я попрошу пока же

Законченность придать своим словам,

Не мямлить, не бубнить, а мыслить кратко,

Не нанося урона головам».

49 «Что ж, виноват, приучимся к порядку.

Скажите мне, как можно во плоти,

Не призраком, блуждающим украдкой,

Но наяву к пришельцу снизойти.

Что зрят мои глаза? — мне тот ответил,

Что самого Рабле мог потрясти

Поступком, неприличным в людном свете,

Почёсывая место, что всегда

Мы деликатно не должны заметить».

«Когда влачишь бессмертные года,

Не придавая значимость событьям,

Где форма жизни — звёздная вода,

61 Уже не удивляешься открытьям,

Что лишь иным покажутся странны,

А нам — созвучны с космосом открытым.

Мне прозвище — Хулитель Сатаны.

Узнаю ли твоё, пришелец, имя?»

«Он просто гость из дальней стороны, —

Так Пушкин отвечал невозмутимо: —

Опекою моей отягощён,

Хоть и не старец, хворями ранимый

Он в этом путешествии ещё.

Но весь восторг до самоотреченья

Им в звёздную регату воплощён», —

73 Но тут, моё заметивши смущенье,

Он распрощался с толстым и худым,

И мы своё продолжили вращенье.

Вокруг носились клочья, словно дым.

«Бесовские проделки расставанья.

И я когда-то тоже был младым, —

Негромкое послышалось признанье, —

И не всегда почтение дарил

Любому рода-племени и званья.

Смеялся, передразнивал, дерзил,

Не воровал (вот это слава Богу),

Зато теперь соблазны все вдали,

85 И мы прибьёмся к новому порогу.

Пускай ступени эти высоки —

Их сглаживать, как отрицать тревогу,

Когда пришельцу будет не с руки

Испытывать неловкость раз за разом,

Встречая превосходства огоньки —

91 Планеты нашей просвещённый разум!»

Глава 8

(1270 г.)

1 «Ну, как тебе, мой друг, бродяги эти?

Толстяк хорош, весьма занятный плут!

Когда такого встретишь на рассвете,

Тотчас слетит последний возглас с губ…»

«Он, значит, душегуб? А я не понял…»

«И душегуб, и человеколюб!

Так этим злодеянием природным

Сконфужен был Создатель всех миров,

Что каждому он чашу переполнил

Избыточностью праведных даров,

Где гнёт, летящий в самоотражанье,

Надёжнее искусных докторов».

13 «Вот странное какое наказанье —

Быть антиподом самому себе.

А тот, второй?» — «Его предначертанье —

Комедию играть в пустой гульбе.

В той жизни он занудством отличался,

Пластинки пересчитывал в грибе».

А наш челнок спрямлял причуды галса,

Пронизывая Средние века,

Уверенной рукою управлялся

Искуснейшего в мире седока.

Мы приближались к новому светилу,

Ещё не прояснённому пока.

25 Неясное предчувствие сулило

Какой-то неразгаданный подвох.

Но тут звезда смущенье проявила,

Лучи померкли, и раздался вздох…

Я поглядел на Пушкина тревожно:

Он улыбался, как бессмертный бог.

Багрянец растворился невозможный,

Шатёр пирамидальный обнажив.

Ко входу мой гребец пошёл надёжно,

На утлый чёлн кормило отложив.

И мы вошли в роскошное жилище

Обманчивых надежд и сладкой лжи.

37 Стол. На столе нетронутая пища,

За ним очаг. У очага — она,

Вид делает, как будто что-то ищет,

В задумчивость почти погружена.

Вдруг взор её наполнился тоскою,

Как иногда после хмельного сна.

Глаза прикрыла тонкою рукою

Слегка жеманно, но без суеты,

Промолвила: «Со звёздною рекою

Смогли добраться вы до темноты».

А Пушкин мне: «Приветствия бывают

Полезней, чем дарёные цветы,

49 А ягоды чуть позже собирают —

Всё, как и там. Садись-ка ты к столу,

Ведь редко кто гадалку навещает.

Смотри, картишки пыльные в углу.

Я чаю, ты нас видела в оконце,

Ревнивая к родному ремеслу.

Поворожи, Эстелла, незнакомцу.

Не знает он, что ждёт нас впереди,

Поскольку не познал дороги к солнцу,

Хоть долгий путь остался позади.

Adieu», — и он, откинув полог, вышел.

Безмолвно сердце дрогнуло в груди.

61 «Твои переживания я слышу.

За семь веков здесь не было гостей

Издалека. Взбираться же на крышу

Небезопасно для моих костей?

Пусть даже в ожидании земного…

Каких же от меня ты ждёшь вестей?

Быть может, неожиданного слова

В такой далёкой для тебя глуши…

Придвинься ближе. Я сказать готова,

А правду или нет — ты сам реши.

Попутчик твой — небесная награда,

Что есть — то есть, хоть иногда грешит.

73 Грядёт тебе высокая преграда,

Когда умчитесь вы за далью даль.

Слова, слова — извечная отрада.

Слова, слова — извечная печаль…

Теперь ступай и помни нашу встречу.

Когда-нибудь увидимся. Прощай!»

И было мне тоскливо в этот вечер.

А впрочем, день ли, вечер — всё одно,

Когда влекут и запахи, и речи,

Как в будущем невиданном кино.

И было страшно. Но уж коль назвался,

То папе Карло будет не смешно,

85 Что из полена голосок раздался…

Но этот беспричинно длинный нос,

Что полонез не отличит от вальса,

Владельцу своему успех принёс.

Ещё принёс он хлопоты пустые:

Пиявки, бороды, собачий хвост…

91 А, главное, свободную стихию!

Глава 9

(1478 г.)

1 Мой Проводник стоял в смиренной позе,

Покусывая ногти. Смуглый лик,

Знакомый нам в поэзии и прозе,

Был непривычно мрачен. Словно пик,

Вздымаясь над окрестными горами,

В ненастную погоду вдруг возник.

«Печалишься прощальными дарами…

Что толку в этой бренной суете?»

«Помилуй, Александр Сергеич! Даме

Негоже быть одной, как сироте,

Учитывая род её занятий

Не слишком “благодушных” во Христе».

13 «Не нам судить о промысле понятий,

Красавице Эстелле ворожа.

Хоть это, согласись, весьма занятней,

Чем голым задом тормозить ежа…

Однако, результат не столь плачевный,

Скажу, Платоном нынче дорожа.

Неужто ты попался, как в харчевне,

На взгляд официантки молодой?

А ведь она по прихоти вечерней

Гадает над нечистою водой.

Я разумел, что глупое гаданье,

Лишь анекдот с седою бородой».

25 «Мой милый классик, выслушай признанье

Не ветреной, но рвущейся души,

Отягощённой разочарованьем,

Которое разрушить не спеши.

Хоть в горней выси помыслы высо́ки,

Да помыслы сдаются за гроши.

Какие вдохновенные истоки

Заложены создателем всего

В сокровища, что с виду — недалёки.

А в сущности — так копии его.

И мне гадалки речь без перевода

Понятна. Но не более того.

37 Искать причину странного отвода

Не буду, но согласия не дам.

Уж видно такова у нас порода:

Являть собою восхищенье дам.

Ведь нам другого, в сущности, не надо,

Каким бы длинным ни был счёт годам.

Слова, слова — извечная отрада,

Слова, слова — извечная печаль…

И чудится мне острая досада

В её последнем возгласе “Прощай!”

Пусть знания мои не столь обширны,

Пусть я с мушкетом спутаю пищаль —

49 За ширмой слов душа стоит без ширмы,

Как цапля неприметна в камышах,

Как точка пропечатана не жирно,

Как некий самородок в голышах…

Откинь ту ширму, и тогда нагая

Душа назад не сможет сделать шаг,

Но лишь свои объятья предлагая,

Тогда тебе за поиски её…

Я, может быть, невнятно излагаю?»

«Понятно мне стремление твоё

От бремени скорее разрешиться

И предъявить на свет не мумиё,

61 А то, чем сможешь в старости гордиться

С достоинством исполненных трудов —

Продленьем неба, словно мы, как птицы! —

Таков удел и замысел таков».

Обрадован я был его смекалкой,

Признаюсь честно, без обиняков.

Все ж эта португальская гадалка

Не шла из головы. Каких преград

Не одолеет «звёздная каталка»…

Найти сейчас ответ я был бы рад.

Но время простиралось незаметно,

И новый открывался нам парад.

73 Парад планет. Похоже на приметы,

Выстраиваясь цепью золотой,

Овеществляли странные предметы

С дымящейся по центру пустотой,

Но не было в них пламени пожара,

И не было в них солнечности той.

С могучим стоном наш челнок зажало

Меж глыбами щемящей белизны,

А в сердце — будто остриё кинжала

Вонзилось от пронзившей новизны,

И грудь обволокло давленьем страшным,

И потянуло к центру кривизны.

85 Тащило. Словно к временам вчерашним

И памяти бесчисленных потерь,

Как на потеху униженьям зряшным,

Как на потребу сумрачных затей…

У чёрных дыр — высокая преграда —

Успел лишь догадаться я теперь.

91 Была ль гадалка той догадке рада?

Глава 10

(1483 г.)

1 Тоскливый плен. Безмолвный, протяжённый.

Тоскливый плен, до судорог ума

Планидою своей сопровождённый

Без передряг последнего письма.

Когда идёшь по колее привычной,

То жизнь воспринимаешь задарма.

Но этот случай не совсем обычный,

То — честь, что оказали небеса,

Приняв в себя подобную добычу,

Как гения в сопровожденье пса.

Одна беда, что пес-то — беспородный.

Пусть шьёт генеалогию попса,

13 Того гляди и выпрет, как народный,

Какой-то отпрыск. Ну, да… иже с ним…

О чем я, боже? Этот мир холодный

Сведёт с ума давлением своим.

Вот Одиссей, — он тоже был пленённым,

Потом ещё какой-то Эфраим…

Томиться ли, от страсти воспалённым,

Или влачить цепные кандалы,

Но видеть небо взглядом утомлённым,

Обшаривая тёмные углы.

А в этой темноте, как в преисподней.

И нет для преисподней в том хулы.

25 Когда бы был хоть внуком воеводы,

Или в родстве не дальнем состоял,

То, может быть, в грядущее сегодня

Меня военкомат забраковал.

А там, глядишь, и должностишку б дали —

Не загудел бы под девятый вал…

Но мудрые советы запоздали.

Какой сегодня год и день, и час?

Кто здесь ещё? Хоть голос бы подали…

Да, весело здесь, кажется, у нас.

Ведь новую квартиру получаю,

Но разве есть в ней свет, вода и газ?

37 Пускай хотя бы старый термос с чаем,

Вот только в гости не к кому пойти.

Одно приятно, что не докучают

Доглядом пошлым посреди пути

И даже не грозят переселеньем

Туда, где и теляток не пасти.

А всё же здесь не густо с населеньем…

Но Пушкин, с ним-то что произойдёт?

С его неповторимым удивленьем

Куда-то этот случай заведёт…

Пожалуй, что ему сейчас не легче,

Чем, после смены вырвавшись, завод

49 В автобусе сминает спины, плечи,

От сумок отрывает ремешки,

Кого-то мимоходом и калеча,

Пускает в ход крутые кулаки

А пуговицы с мясом вырывает,

И дверцы расщепляет на куски.

Уж лучше — там, где забивают сваи

И жгут прямым глаголом белый свет,

Чем здесь, где зло лицо своё скрывает

Пусть даже от пленённых непосед.

И тут раздался голос, голос ада,

А это не подвыпивший сосед:

61 «Тебя пленил Великий Торквемада! —

Испанской инквизиции глава.

Пока ещё горит твоя лампада

Услышишь ты зловещие слова,

И с трепетом замедлится дыханье,

И дерзкая поникнет голова.

Ты чувствуешь вокруг благоуханье

Огромнейшего месива сердец,

Немеют губы от пересыханья,

А скоро превратятся в холодец…

Иные здесь пощады не просили,

Но ни один не выжил молодец!

73 Вот здесь темно и душно, как в могиле,

Что в прожитых, что в нынешних веках.

Я знаю о своей могучей силе,

Внушающей безропотность и страх.

А где-нибудь найдутся и гурманы,

Что даже купят твой безмолвный прах.

Страдай и жди багрового тумана

От поцелуев радостных костра,

Где жалобные вопли басурмана

Так обожает слушать детвора,

Привычная к подобным развлеченьям

И ждущая их с раннего утра».

85 И не было конца моим мученьям…

Да что мученья в звёздных потрохах —

Одни непреходящие сомненья,

Внушающие непомерный страх,

Что так бесславно кончится прогулка,

И не смогу увидеть рай в огнях,

91 Иль что другое… больно в склепе дуло…

Глава 11

(1490 г.)

1 Со скрежетом проржавленной пружины,

Врезающейся в зубы и гортань,

Раскрылась рядом дверь до половины

Оскалом дурно пахнущего рта —

Вошла бритоголовая громада,

Ведомая посредством живота.

Передо мной был Томас Торквемада…

Как лгут порой источники ума,

Основываясь на манере взгляда,

Что полнота, как доброта сама,

А худоба всегда злобней отравы.

Так утверждал и Александр Дюма…

13 Мои друзья, к примеру, худощавы,

Скромны лицом, но даром, что в летах,

Ещё побегать могут за оравой

На пляже и схоронятся в кустах,

Играя с вами в прятки. Эко диво,

Что нечему болтаться в животах.

Ну, разве только по бокалу пива —

Себя блюдём. Но мой психоз прошёл,

И я распетушился говорливо.

Как выбрать наименьшее из зол,

Когда попал в капкан во тьме дорожной?

Но времени катилось колесо,

25 Подталкивая к пропасти, возможно,

И гнев на милость, видимо, сменив,

Тюремщик мой промолвил осторожно:

«Ты, как я вижу, прячешь страх в тени, —

Недолго помолчав, ещё добавил, —

А я своими пытками ревнив,

И только лишь они не знают правил.

Ответь мне сразу на простой вопрос:

Кто совершить сие тебя заставил?»

Ах, как мне не хватало папирос…

Хоть вредная до крайности привычка,

Но как не загонять себя в психоз

37 Для многих в повседневности обычный…

«Я здесь по воле вредности своей,

И вовсе не нуждаюсь в перекличке».

«Ты думаешь, что я, слепой злодей,

Свечу не отличаю от огарка?

Явиться от живых ещё людей

Не мог ты сам без внешнего подарка.

Хоть проку от тебя на дохлый пшик —

Ты нёсся так, что небу было жарко.

Коль с помощью чужой сюда проник,

Скажи: кто этот доброхот небесный,

И я его возьму за воротник». —

49 Тут он осёкся. Искрой бестелесной

Сверкнула молния, как связь времён,

И я нашёлся возгласом чудесным:

«О, милый друг, ты здесь!» — «И ты — при нём!

Хотя, признаюсь, я струхнул немного,

Когда потерей был обременён.

Но сча́стлив тем, что прочь ушла тревога.

И думаю, давно уже пора

Прибраться у небесного чертога

И смрад отвратный выместь со двора.

Ведь многие из сущих позабыли

Про этого “бильярдного шара́”.

61 Пусть катится! Как некогда отбыли

В безвестность Сотворящего миры:

Убийца на украденной кобыле,

Чиновник, вымогающий дары…

Здесь высветится новое пространство,

И след исчезнет чёрной той дыры». —

Меня не покидало постоянство

Безграмотности дерзостной моей,

Какое бы эффектное убранство

Не придавало видимости ей —

Всё мучили бездонные сомненья

И глубина сжигающих страстей.

73 И задан был вопрос без промедленья:

«Мой храбрый Прометей, какой же прок

Достаточен для удовлетворенья

Того, кто получил столь злой урок.

Корысть какая и цена какая

Для выпекающего сей пирог?»

«Вселенная от края и до края

Не только добродетелью полна.

По принципу отхожего сарая

Миазмами порой заражена.

Пусть под одним окном алеют розы,

А под другим одна лишь грязь видна.

85 Поэтому, какие бы угрозы

Ни возникали, чередой гремя,

Имей свой взгляд на мхи и на мимозы,

На зло и притягательность огня…

Но лучше отдохни от передряги,

Чуть позже всё узнаешь от меня».

91 Уставшему ли мыслить об отваге…

Глава 12

(1512 г.)

1 И будто запыхался там не я ли,

Когда себя в челнок переносил.

Покачивало нас, а мы смеялись —

Легко смеяться тем, кто полон сил.

Мы победили силу притяженья,

И ни один пощады не просил.

Мешало только головокруженье,

Ведь раньше и помыслить я не мог,

Что в звёздной качке сложатся движенья

В немыслимый балет обеих ног.

«Присядь-ка лучше, не части́ с дыханьем,

Здесь — чистота, а не столичный смог.

13 Сейчас преодолеем колыханье

От звёзд, что вновь свободу обрели:

Охотники, лифтёры и дехкане

Уже свои созвездия нашли.

Наш путь пока растянут ненадолго

Тенетами космической пыли».

«Так что, Марцел Гули не верен долгу?

Иль космос на участки поделён

Хапугами, как побережье Волги…»

«Один растит зерно, другой — паслён,

У каждого отдельная задача.

Коль ты в науках высших не силён —

25 Не торопи нежданную удачу.

Я, впрочем, обещал тебе рассказ

И с картой странствий, помнится, в придачу.

У тех, кто был в плену хотя бы раз,

Отметиной на веки вековые

Отобразится выраженье глаз,

По-здешнему — мерцанья огневые.

У чёрных дыр стезя невелика:

Притянут тех, кто гнуть привычен выю,

Лгать, предавать, украсть из кошелька, —

Тогда они сжимаются до точки

И выпадают в тёмные века,

37 Где и хранятся, словно сельди в бочке.

Но если дух неукротимый в сеть

Поймают — неизбежны заморочки.

Там больно будет глазу поглядеть,

Когда они сверхновою взорвутся».

«А пленники?» — «Они покинут клеть

И будут невредимы, как на блюдце.

Но взрывы эти, превратившись в пыль,

В подсумке у Марцела соберутся.

По нраву ли тебе такая быль?», —

Закончил он, рассказом оживлённый

И глянул, будто вёл автомобиль,

49 По сторонам дороги просветлённой.

Решился я ещё вопрос задать:

«На этой, звёздами переплетённой,

Дороге вдруг отыщутся стада

Ещё таких же, темнотой воспетых,

Как этот инквизитор?», — Угадать

Ответ я смог на проблеске рассвета,

Но шедшего не снизу, а с боков.

Там, небо озаряя, шли кометы,

Несущие прибывших новичков.

«Пути Вселенной неисповедимы,

Но это — наш закон. И он таков». —

61 Мне Пушкин пояснил. Промчавшись мимо,

Ушли кометы кривизной орбит.

«Как много зла в сердцах неукротимых

Мы носим неизбежностью обид,

Порою, и трагедий человечьих.

Но это нас никак не укротит.

И в этом — прелесть жизни и беспечность,

И в этом же — угроза бытия.

Беспутною зовётся в просторечье

Обычно неразборчивость сия.

Коль совесть не воспитана с годами —

За это наказуема семья!»

73 «Так все пороки рождены не нами?»

«И нами, и до нас, и после нас.

Пойми, что вечность создаём мы сами

И надобно увидеть без прикрас

Деяния свои на бренном ложе

Безумства и пылающих проказ.

Мы созданы не ангелами всё же,

Такая ипостась нам не с руки.

Лишь сущность неба выжить нам поможет,

Срывая возбуждений лепестки.

Но мы слабы в потугах совершенства,

От коего безбрежно далеки.

85 Но оставлять в неведенье блаженства

Соратника, как алчущего пса, —

Преступное деяние агентства,

Которому подвластны небеса…

А вот звезда, поменьше, чем другая,

Но тоже сотрясает небеса.

91 Давай-ка облетим её по краю…»

Глава 13

(1429 г.)

1 Настойчиво, хотя и не со злости,

Меня взяла обида за грудки:

«Зачем же мы на давешнем погосте

Гостили у испанца? Не с руки

Нам было что ли повернуть с дороги,

Хотя б на градус, это ж пустяки,

Зато такой бы не было мороки

И всё путём…» — «Шалишь, браток, шалишь.

Когда бы не уверенность в итоге

И в том, что ты отменно “устоишь”,

Сидеть тебе б у тёплого камина

И наблюдать, как кот гоняет мышь,

13 Заплесневеть и сгинуть! Что за мина,

Которую подводят под себя

Поклонники словес неутомимых,

Повсюду рассыпая и дробя

Причудливые выдумки досуга.

Но разве то касается тебя?», —

Он глянул вопросительно упруго

Под маскою лукавства своего,

Как будто тайно взвешивал для друга

Минутную растерянность его

И наслаждался принятым решеньем

В него поверить. Только и всего.

25 Но кто не озабочен совершеньем

Успешного продления пути,

Тот может восхищаться украшеньем,

Что только здесь возможно обрести.

Зачем же избегать того соблазна,

Что вдруг к тебе задумал снизойти.

Оно и впрямь пылало так прекрасно —

Созвездие таинственных глубин.

Неодолимо, трепетно и страстно

Алел по центру пламенный рубин.

А вкруг него, мерцая суетливо,

Роился звёздный отблеск. Как один

37 Огромный улей, что гудит тоскливо

В предощущенье тягостных потерь,

Но всё же ожидая терпеливо,

Пока вершится эта канитель.

Он, как толпа, дивился узнаваньем

Ворот небесных, сорванных с петель.

Как русский бунт томится оправданьем,

Так это скопище безвестных крох

Снедалось неким грозным ожиданьем,

Где непременно чудится подвох:

«Какое ослепительное буйство!»

«Созвездье Жанны Д’Арк, — донёсся вздох. —

49 Она здесь коронована, как будто…»

«Конечно, коронована! Смотри

На это неохватное безумство,

На этот свет занявшейся зари,

Что полыхает, как костёр Руана.

Костёр снаружи и костёр внутри».

«А эти звёзды, что вокруг так рьяно

Теряют блёстки — воины её?»

«То ангелы со штурма Орлеана

И более не встанут под ружьё

В защиту своей родины далёкой,

Хотя не раз слеталось вороньё

61 И подступало к крепости высокой…»

Но мне по нраву этот добрый пир,

Заглянем в гости к деве томноокой…

«Её звезда сияет, как сапфир,

Но я бы не хотел мешать веселью.

Не лучше ль помянуть тот грешный мир

Немного дальше этой карусели —

Звезда двойная там невдалеке

Дрожит неровным светом еле-еле,

Расположившись словно бы в силке

Созвездия, похмельного как будто,

Колечком неприметным в уголке». —

73 Недолгая окончилась минута

В каком по счёту круге, не скажу…

Да и не важно. В тишине маршрута

Уже по полю ратному брожу:

Сидят вдвоём. Отец и сын, похоже.

К ним с головой склонённой подхожу.

Что для мужчины в жизни всех дороже?

Конечно же, любимая семья!

А если вдруг отнять её, то, что же

Останется на кромке бытия:

Хранить в душе свои воспоминанья,

Глухой печалью сердце напоя…

85 Но вот я слышу громкие стенанья:

«Да что же ты, вопящую мольбу

Не слышишь что ли в куче ожиданья.

Затеялся испытывать судьбу?

Жену мне вороча́й и мать для сына.

Не откажи смиренному рабу…» —

«Скажите, вашей горести причина,

Что с вами нет утерянной жены. —

Так произнёс я, — Но её кончина,

Которую оплакивать должны,

Лишь здесь поможет обрести надежду,

Что дни разлуки вашей сочтены.

97 Простите чужеземного невежду…»

«На кой тебе, пришелец, с головой

Рядиться в наши рваные одежды?

Ты нам не гость, и нашим псом не вой.

Оставь же нас, иди своей дорогой

Нам пропадать опять же не впервой».

«Скажите только имя. Вдруг с подмогой

Вам повезёт, — вмешался Пушкин здесь. —

Лурье Луиза. С вашей ли пирогой

К нам доплывёт затерянная весть?»

«Храни надежду, всяк сюда входящий

Но знай, что в этом небе правда есть!»

109 И мы вскочили в чёлн наш отходящий…

Глава 14

(1125 г.)

1 Как много звёзд потоком светлым льётся,

И все на удивление равны.

«Не всем блеснуть при жизни удаётся, —

Нарушил Пушкин ноту тишины, —

Здесь стражник и крестьянин, и мошенник…

Но все одной судьбой наделены.

Хотя, постой! Тут есть один отшельник,

Что умудрился заслужить покой».

«Так он — изгой, непризнанный священник?»

«Ты прав наполовину. Он — изгой

По имени Тибетский Миларепа,

Что и при жизни здесь бывал порой.

13 Грехи он замолил, отдавшись слепо

Под власть гуру́, что богом почитал,

Хотя тот кончил странно и нелепо,

Но Миларепа суперменом стал.

К нему-то и заглянем по дороге,

Елико можно. Выправим кристалл

Его зеницы на сквозном пороге

Бесчисленных мерцающих седин,

Потерю сыщем и в златой пироге,

Как муж просил, тому и отдадим!»

Созвездие, застывшим самоцветом

Дремало, как забытый габардин

25 Проскальзывает отблесками света,

Когда предстанет взору невзначай

В смятенье переезда, чтобы где-то

От яркого рассветного луча

Проснуться. Так и наше приближенье,

Развеяв сон со скоростью меча,

Отшельнику дарило пробужденье.

Буддийские раскосые глаза

Нас встретили на вздохе торможенья.

Вздымалась виноградная лоза,

У стен дворца, столь сладостными млея

Плодами, и непуганый фазан

37 Разлёгся под ногами чародея,

И красный волк настороже стоял,

Готовый тут же разорвать злодея.

Но лик у чудотворца воссиял,

Когда узнал он смуглую улыбку,

И отползла сконфуженно змея,

И ветку закачала, словно зыбку.

«Мир дому твоему! — сказал поэт

И засмеялся над златою рыбкой,

Что выпрыгнула тем словам вослед. —

Прошу принять гостей в оазис вешний».

«Входящим — мир всегда! — сказал в ответ

49 Хозяин наш, — я в радости поспешной

Спешу исполнить свой заветный долг

И отдых предложить гостям нездешним». —

Он глянул на меня. Как красный волк

Смущённо я топтался на ступенях

И думал: что же Пушкин мой умолк?

Иль новым занят он стихотвореньем…

Но мне-то как представиться, скажи,

Ведь этот — не чета иным твореньям,

Не колосок на поле спелой ржи,

А сам колосс, возросший из тумана

И раздвигавший горные кряжи:

61 «Быть может, я пошёл путём обмана,

Но если в сердце правды свет горит —

Он подчинит и колдовство дурмана,

И мудрость огнедышащей зари.

Но даже нам, ушедшим в мир безлунный,

Приход твой об отваге говорит». —

Он посмотрел, как смотрит лев чугунный,

Перемещаясь взором на века,

Где возникает голос многоструйный

Под лёгким дуновеньем ветерка,

И сердце подхлестнул обрывком нерва

Невысказанной горечи пока.

73 «Я и не мыслил объясняться первым, —

Вступил в беседу верный Проводник. —

Раз вы друг друга поняли наверно.

Я прав, мой спутник? Что же ты поник

Главой своей с вихром непобедимым?»

А мне хотелось бросить тот пикник

Не потому, что хлебом не единым…

А насладиться зрелищем побед,

Неведомых солдатам нелюдимым,

Но чётко исполняющим обет,

Который мы недавно приносили

Страдальцам, истомившимся от бед.

85 «Да ты, никак, не веришь в наши силы

И думаешь, что в праздности пустой

Красивые слова произносили,

Расхаживая в зале золотой», —

Ко мне колдун Тибетский обратился,

И был в его словах упрёк простой,

Как будто бы нахмурилось светило.

И тут же Пушкин поддержал его:

«Хорош я был бы, коли отступился

От клятвенного слова своего.

Пойми, чудак, когда сойдутся “клячи”

Как я и Мила — против ничего

97 Не устоит, и праздником удачи

К своим солдатам женщина летит.

А зрелища сподобишься. Тем паче,

Что долгий путь нам вместе предстоит».

Кому-кому, а Пушкину примерно

Был благостен мой зверский аппетит,

И сон в саду, и мысли безразмерной

Полёт, и ощущение тепла,

Что эта придорожная “таверна”

Ещё кому-то радость принесла…

А прочее запомнилось едва ли,

Когда улыбка на лице плыла…

109 И вновь влекло в заманчивые дали…»

Глава 15

(Без определения времени)

1 Красив полёт под звёздами родными,

А под чужими — оторопь берёт.

Всё оттого, что курсами иными

Насыщен бесконечный перелёт.

Могучая, тревожная картина,

Чей живописец видел наперёд,

Как звёздная задумана плотина,

Контрфорсами сбегающая вниз,

Как огненная эта паутина

Затягивает сумрачный карниз

Эклиптики центрального гиганта.

И тень, и свет, не различая лиц,

13 Своим происхождением Атланта

Благодарят, но зарядив кальян,

Развешивают сети бриллиантов

Над островом по имени Буян,

Финал рисует светопреставленье,

И подпись ставит: «Здесь бывал Иван».

Мы удалялись от венца правленья

Тибетского владыки, где досель

Никто из смертных не постиг явленья,

Как эта неземная карусель,

Обрушившая темнотой безмолвий

Захватчика небесных душ, в кисель

25 И слякоть под удары молний.

Распалось контрабанды божество,

Оплакивая образ тот крамольный,

Что даже здесь не приняли его.

И было в этом некое блаженство,

Что в души поселяло торжество.

Но полно славословить декадентство —

Оно капризно прихотью бровей.

В масштабах неземного совершенства

Крут кипяток безумия кровей.

И это нам досталось по наследству,

Где прав лишь тот, кто вымысла правей.

37 Я размышлял о том, кто по соседству

Не хвастал, не кичился предо мной,

Доверившись утерянному средству

Теперь под нашей древнею луной,

Не выставлять с трибуны благородство,

Но следовать смиренности одной.

«Mon cher ami! Но разве будет сходство

Меж тем, кто миру дарит подвиг свой

И тем, кто лишь коснулся превосходства.

По-моему, отшельник горд собой,

Назвав мой фатализм отвагой. Верно?»

«Тебя он одарил своей судьбой, —

49 Взволнованно ответил Пушкин. — Скверно,

Что ты ещё не понял до конца,

Какие здесь скрываются каверны». —

На нём и вправду не было лица.

«Сергеич, миленький! Да что ты, право…

Ну, побывал в плену у подлеца —

Ты вытащил меня. Коль не забава,

То это — подвиг твой. Да мне ж теперь

Любая станет пресною приправа.

Хотя и не храбрец я, но, поверь,

Пускай вершу́ поступок безрассудный,

Но не закрою сказочную дверь,

61 Пока ещё не грянул день мой судный».

«Назвался звездочётом, так — считай.

А прочие сомнения подсудны!

Здесь века полтора уж, почитай,

Созвездие своё я собираю.

Друзей — полмира: Индия, Китай,

Австралия, хотя она и с краю,

Но тоже с поэтическим венцом.

А некоторых тянет ближе к раю

Шекспира. Мы с великим тем певцом

На дальнем параллаксе повстречались

И даже пошумели за винцом…

73 Мне не забыть той радостной печали,

Когда разбойник этот, полный сил,

Позвал меня, и звёзды замолчали…

Но наш Владыка мне провозгласил

Свой круг создать, не мешкая нимало,

Хотя Шекспира я превозносил,

Но вынужден был бросить опахало

И в должности прораба начинять

Свой дом пустынный, и когда порхала

Звезда кометой новой для меня,

То размещал прибывшего, как должно.

Созвездия я начал обновлять

85 Со всем тогда безумием тревожным,

Но замысел свой воплотить сумел,

Хотя не думал, что сие возможно.

И хор светил согласьем зашумел,

И возгласил хвалу такому дому.

При сольном пенье и громаде дел

91 Не так легко создать приют другому…»

Глава 16

(1327 г.)

1 Как много их, столь юных и беспечных,

Заполонило звёздные поля,

А сколько этих жизней бесконечных

Ещё родит бессмертная Земля…

Но год за годом мы века пронзали,

И Пушкин — как и прежде — у руля.

Контрасты мыслей, как в музейной зале.

Из века в век легко перешагнуть,

Когда ограниченьем не связали

Непредсказуемый пытливый путь.

Всего и дело: с трезвой головою

Попасть на цель, а не куда-нибудь.

13 «Смотри, Сергеич, как бы нам с тобою

Не пропустить нежданных перемен». —

Я вдаль смотрел по звёздному прибою,

Где открывался новый феноме́н,

Мерцающий китайскою гирляндой,

Занявшей по периметру домен.

Мы разминулись с красною шаландой:

В ней три почти приличных морячка

«Травили свежесваренной баландой»

Немого бедолагу-новичка.

А тот глядел испуганно-забито,

Из рук не выпуская сундучка.

25 Несчастного покинув неофита,

Мы подплывали к мощным кораблям,

Там горы изумруда и нефрита

Раскладывали люди по долям;

И кто-то, видно, на руку нечистый,

Пытался спрятать камни по щелям

Рассохшихся бортов. Моряк плечистый

Его ударил плёткой по спине,

И звук возник тоскливо-голосистый,

Как волки ночью воют при луне…

Мы поднимались на борт каравеллы,

Что было очень любопытно мне,

37 Морские почитавшему новеллы…

Хозяин судна встретил нас вином

И музыкой задорной тарантеллы,

Хотя, быть может, обо мне одном

В заботе не был друг венецианский,

Но пушкинский здесь властвовал геном!

Услышим же рассказ о бедах адских:

«Мне было лет 17 в те года,

Когда пленил владыка мавританский

Часть наших кораблей. Не без труда

Оставшиеся к дому пробивались

И порешили, чтобы мы сюда

49 Не морем, а по суше путь искали.

Э-эх, господа! Купцы на том храбры,

На чём отвагу ждут иные дали…

Идём в песках, сгорая от жары,

Где тень верблюда назовётся раем;

Несём с собой богатые дары,

И о восточных кушаньях мечтаем;

Достигнем вод индийских между тем,

И караван до срока рассчитаем…

Как в юношеской глупой суете

Собьёшься с ног, всё успевать желая,

Так в старости печалишься над тем,

61 Что безвозвратна юность та былая…

Наш путь лежал на север. По горам,

Что плыли в небе, заревом пылая,

Нам не пройти бы без тибетских лам,

Без их проводников, животных вьючных,

Несущих на себе отнюдь не хлам,

А груз изделий дорогих и штучных:

Зеркал венецианских сундуки,

Кувшины вин, тюки мечей двуручных

И модные в то время башмаки.

Ой-й-й-ёй! Как нас любезно принимали

Все тамошние ханы и царьки!

73 А выгоды имели мы немало:

Скупали шёлк, каменья и фарфор

И, новым связям путников внимая,

Вели неторопливый разговор,

Служили даже по посольской части…

(Меня прозвали Марко-Полотёр).

Но появились новые напасти…

О, небеса! Кручина и тоска —

Мы оказались в полной ханской власти.

И нам вполне могли “намять бока”,

Когда пришло чудесное спасенье

По части неродного языка.

85 Хотя в душе царило опасенье —

Нам удалось отплыть в далёкий путь;

Посольское исполнить порученье,

И континент восточный обогнуть;

В Венецию родную возвратиться,

Но вновь напасти горькие хлебнуть:

Война, тюрьма, увечная десница,

В конце концов — заслуженный покой,

Ну, а потом — сюда переселиться

И тихо плыть над вечною рекой.

Как ни крути, а здесь свои приязни…

Вот только б душу не терзать тоской.

97 Ну что за жизнь — сокровища и казни…»

Глава 17

(1526 г.)

1 «Здесь задержаться надобно немного, —

С улыбкою поведал мне поэт, —

Пусть наша драгоценная пирога

Южно-китайский допоёт дуэт

С предвестником великого начала,

Возникшего в седой громаде лет.

Ты помнишь поговорку про мочало?

Здесь, в небесах та истина видней,

Она уже давно нам прокричала

Про гения, что славен только в ней…

Увы, его не ведали земляне

Недостоверностью прошедших дней.

13 Корабль разбило в Тихом океане.

На том борту художник был младой…

Уже не разглядеть в густом тумане,

Как паруса трепещут над водой,

Как воют снасти, как свирепый ветер

Кромсает мачты пенной бородой.

Погибли все, и шторм за то в ответе…

Подводным скалам принимать дары,

Хотя не им писал картины эти

Художник наш, безвестный до поры.

Каким он был, Джованни Ивазони,

Какие в красках создавал миры…

25 Он был почти ровесником Джорджоне,

Сын китаянки, и не знал отца,

Не знал и деда, жившего в Вероне

И чтимого людьми как мудреца.

Родоначальник импрессионизма,

Создавший чудо с дерзостью творца!

Какой мазок, какой поток трагизма,

И что за сила на любом холсте,

Где высится кипящая харизма

Во всей маниакальной простоте.

Да будь он трижды проклятым злодеем —

И то бы я простил злодейства те».

37 И сердце сжалось, как перед рентгеном…

Туманность моря двинулась на нас,

И замер я пропащим Одиссеем,

Услышав вдруг громоподобный глас:

«Кто смеет нарушать сии владенья?

Король, садовник или же примас,

Отринувший мои предупрежденья?

Во скалах гиблых вам прохода нет!

Но в это непростое заблужденье

Проникнуть может только лишь поэт,

Певец природы, равный мне по силам.

Так я сказал и жду от вас ответ.

49 «Ну, полноте стращать нас, друже милый. —

Ответил Пушкин. — В кои-то разы

Мне доведётся свой челнок унылый

Причалить здесь, в обители грозы.

Дозволь же мне и гостю хоть немного,

Но лицезреть желанные призы

За тяготы, что принесла дорога».

«Так это — Сандро! С корабля на бал

И прямиком у моего порога.

А кто с тобой? Прости, не угадал…

Но чувствую — посланец издалёка.

И, вероятно, учинил скандал,

61 Раз прибыл до означенного срока…»

… А между тем картиною другой

Менялся мир художника-пророка.

Чуть видимый край моря встал дугой,

Рассыпав брызги волн многометровых

И, словно лук натянутый, тугой,

Послал шеренгу тёмных туч суровых

Над кипенью беснующихся вод

Разверстой пастью отсветов багровых.

И в столкновенье миллионных сот,

Несущих жизнь воздушному гиганту,

Рождался неизвестный, новый род,

73 Род живописный. К мощному Атланту

Таинственная ересь призвала,

Как всех вернула поколенью Данте,

Чтоб в сатанинской прелести крыла

Последний вздох отдать за то виденье,

Что отразить не смогут зеркала —

Настолько невозвратно наслажденье.

В том промежутке неба и воды

Быть может, зарождалось провиденье

Грядущей неопознанной беды,

Что предвещает новое начало.

И этим бессознательно горды

85 Все те, кому природа поручала

Наследовать торжественность миров

И жизни приз божественный вручала.

Кто ожидает сказочных даров?

Пожалуй, только Золушки и дети…

Их не прельстят напыщенность пиров

И ценности другие в целом свете.

Им нужно только чудо из чудес,

Им нужно то, что снится на рассвете!

И в этом заключается прогресс…

«Оспорить можно это утвержденье

Хотя бы тем, что данный мир воскрес

97 И новое несёт в себе сужденье».

Глава 18

(1628 г.)

1 Когда стихи в размер не попадают,

На свете есть другие словеса,

Кто пушкинские строки забывает,

Тому не хватит на ночь полчаса…

К чему клоню? Сокровищницу моря

Явила нам нежданная краса.

Сливались вместе сотни звёзд, не споря

О первенстве в горении своём.

(Горение — от гор, а не от горя.

От высоты, что происходит в нём.)

И в этом горнем пламени металла

Роскошным экваториальным днём

13 Светилась и сквозь толщу вод ласкалась

Вся прелесть жизни сказочных глубин,

Как родственные души отыскала.

Пусть рок земной навеки их сгубил —

Они доступны в гранях многоцветья

Не только повелителям судьбин,

Трактующим свои тысячелетья,

Как вечный миг. Но даже и тому,

Кто сможет на основе словоплетья

Направить перемётную суму

Предерзостным поступком через время.

(Какой пример пытливому уму…)

25 Но мысль одна в моё толкалась темя:

Какой восторг! Вот где бы жить и жить,

И разводить безудержное племя,

Не опасаясь встретить миражи…

«Что, сударь мой? Загадками природы

Тебя легко, я вижу, ублажить.

Шагай смелей в распахнутые воды!

Пока мы здесь, в созвездии Морей, —

Доступны нам все степени свободы

И всё богатство неземных царей».

Вокруг — сады неведомых растений,

Коралловых откосы батарей

37 И чьи-то вдруг причудливые тени…

Одна из них мелькнула возле нас

Столь плавным зачарованным виденьем,

Что вздрогнул я, увидев тёмных глаз

Улыбку на лице чуть смугловатом,

Но терпком, как незрелый ананас.

Седая бородёнка с бедноватым

Количеством волос. Из-под усов —

Рот крепко сжатый. Видно, маловато

Ему счастливых выпало часов.

И лишь в глазах бесхитростных и чистых

Не прятался от времени засов.

49 «Приятно видеть путников речистых.

Садовник я, Фарид, из Кара-Кум.

На вверенных угодьях золотистых

Могу вам предложить рахат-лукум,

Фисташки с мёдом, виноград с хурмою,

Что посадил святейший Аввакум.

Прошу гостей последовать за мною».

Что он имел в виду, когда сказал:

«Гостей речистых?» Таял под луною,

Иль с мудростью восточной разрезал

Пирог событий, сущность обнажая,

Как времени стремительный кинжал…

61 Мы подошли к столу, где урожая

Плоды лежали вдоль и поперёк.

И, ласково ладонь в них погружая,

Фарид с суровой нежностью изрёк:

«Я вырос на барханах, где песками

Колодец от колодца столь далёк,

Что никакими в мире родниками

Не напоить пустынных уголков,

И только человечьими руками

Вспоён оазис редкий средь песков;

Там я поклялся своему Сафару,

Что проведу всем воду без оков.

73 Сафар, отец мой, потерял отару,

И сад зачах, когда вода ушла;

Молил аллаха и зарезал пару

Овец последних, но не помогла

И эта жертва. Что ещё осталось

От нашего последнего тепла…»

Фарид умолк, и мне гадать досталось,

Как вместе умирали сын с отцом,

Глотая неизбежную усталость

Темнеющим от засухи лицом.

Сын пережил отца лишь ненамного,

Пока ссыхалась кожа изразцом.

85 «Но как сюда вас привела дорога?»

«Песок в пустыне и песок на дне.

Там нет воды, а здесь куда как много,

И сад растёт напоенный вполне…»

Мы там дары подводные вкушали,

И даже подремали в глубине…

91 Дремал-то я один. Мне не мешали…

Глава 19

(1663 г.)

1 До нас донёсся тенором духовным

Блуждающий возвышенный мотив,

Пронзая слепоту огней, верховно

Струился звук, вниманье захватив;

Бродячий менестрель в одежде бедной

Пред нами появился во плоти.

Слепой во тьме веков, иссиня-бледный,

Он нёс улыбку, как ребёнка нёс,

Переливался красотою медной

Чертополох запущенных волос.

Шёл так, как будто было всё в порядке,

В сопровожденье воспалённых звёзд.

13 И далеко, и близко ли от тракта —

Он пел балладу про погибель зла,

И никакая в мире катаракта

Его лица испортить не могла.

Наивность слов не растеряв в дороге,

Не растеряв душевного тепла,

Он шёл и пел, покуда держат ноги,

Покуда звёзды продолжают плыть,

На минимальном болевом пороге

Любое горе побеждает быль.

«Куда же так, певец неприхотливый, —

Я наконец осмелился спросить, —

25 Ты путь свой держишь с веткою оливы?»

«Я обхожу печальные места,

Где память детства светит сиротливо

Огнём, воспетым в таинствах креста.

Мой долг поныне и тяжёл, и светел,

И в этом мира суть и простота».

«Но ты же слеп, — растерянно заметил

Я, тут же устыдившись слов своих, —

С такой улыбкой в гости ходят дети…»

«Зато душой мне видно за троих.

В глазах темно, но правит мной надежда,

И этим я свободней остальных».

37 «Постой, не уходи. Скажи нам прежде:

Что жизнь твоя, всё так же хороша?»

«Да, как её не гни и как не режь ты,

В ней всё в избытке, через край ковша:

В отличие от хищника — лукавство,

В отличие от призрака — душа…

Не возжелаю никакого графства

При челяди, что рядится в шелка,

Исподтишка творя самоуправство,

Пока слаба хозяйская рука.

Я весь подвигнут к той блаженной вере,

Что вечно побуждает игрока

49 Столь безучастно отнестись к потере,

Как если бы из золотых монет

Дождь ежедневно шёл по крайней мере».

«Зачем же так, — был Пушкина совет, —

Запутывать гостей у нас столь редких.

Снять голову, не снявши эполет,

Возможно только в эпиграммах едких.

Но гость в дому есть наивысший чин,

И совестно скупиться на монетки

Приязненности. Нам ли без причин

Туманить взор пытливый… Предлагаю

Загладить след предательских морщин

61 Бокалом дружбы, впредь не посягая

На личности законные права».

Тем временем одна, потом другая

Дорожки обозначились едва,

Где небо высветляло контур сада,

Хмельная закружилась голова…

Слова, слова — извечная отрада,

Слова, слова — извечная печаль…

И только неприметная досада

Ещё мешала окунуться вдаль.

«Но как тебя зовут, посланец света,

Чей взгляд пронзит и чёрную вуаль?»

73 «Филипп Прево, — дождался я ответа, —

Да будет путь благословенным ваш».

И лютню он приподнял в знак привета,

И в тот же миг растаял, как мираж…

Ох, нелегко же было в звёздном блеске

Являть собой надежды эпатаж,

В обличье безнадёжной арабески…

Молчал мой спутник, только желваки

Обозначали явно довод веский.

И вдруг улыбка! Прямо как с руки

Слетела птица, но такая птица,

Что зацвели Вселенной уголки.

85 Нет, всё-таки мне повезло родиться,

Когда Жар-птица сядет на порог

И на тебя глядит, не наглядится,

Чтоб ты привлечь её удачу смог.

Но только будешь сам за всё в ответе,

И не пеняй на спутницу тревог —

91 Разлуку, если ярко солнце светит…

Глава 20

(1688 г.)

1 «Надолго ты задумался, о, друже…

Как будто беспрерывных мыслей ход

Гнетёт тебя понеже зимней стужи,

И в пекле звёзд не видишь ты исход,

Далёко от земли обетованной

Свершая меж веками переход».

«Прости сердечно мой глоток желаний,

Таинственных путей беспутный глас,

Связуясь с этой нитью караванной,

Земное мне припомнилось сейчас.

Загадками терзаясь не пустыми,

Найти хотел бы жизненный каркас…

13 Но здесь прохладно, как в ночной пустыне.

Куда же нас, Сергеич, занесло?

Иль звёзды повсеместные остыли,

Иль спрятались за тёмное стекло?..»

«Блуждаем мы во мгле веков минувших.

Не их вина, что сумрачно чело.

Здесь много звёзд как будто бы уснувших,

Как будто бы растаявших взамен

Надежд напрасных, паруса раздувших

Так коротко цветущих цикламен.

Увы! Цивилизации дичают

Под сенью прогрессивных перемен.

25 Созвездия дорог стремятся в стаю

Неброским светом страждущих глазниц,

Как отпечатки личные сличают

Придирчивой причастностью темниц».

«Что за года здесь столь невыразимы,

Как если бы созвездья пали ниц?», —

Был мой вопрос рождён неудержимо.

«Семнадцатого века нищета

Опять поражена чумой незримой.

Злодейский след крысиного хвоста

Всех настигал, пути не разбирая.

Европу заполняла пустота,

37 Змеёй коварной жизни отбирая.

Но Девою Марией был спасён

Один лишь город, как цветок из рая.

И назывался город тот — Лион,

Что все оконца озарил свечами

И потому ли был не тронут он

Отравленными зимними ночами.

А в прочих гибли семьями. Подряд

Косило всех, как если бы мечами

Орудовал захватчиков отряд

(Тому пример найдётся в Новом Свете)

Иль беспощадный атомный заряд

49 Терзал живую плоть по всей планете…

Тогда младенцев много полегло,

Поэтому так тусклы звёзды эти». —

И нас всё дальше в темноту влекло…

«Смотри же, — Пушкин огорчился будто

И чуть из рук не выпустил весло, —

Каким ярчайшим пламенем раздуто

Пожарище охотничьих костров».

«Охотников не видно почему-то,

А только перевёрнутых коров

Десяток разлетается над лесом

Со скоростью спортивных катеров.

61 Глазам мешает дымная завеса».

«Тебе впервой на шабаш ведьм попасть?

Клянусь святой пятою Ахиллеса,

Здесь правит бал особенная власть,

Преследуемая церковной властью,

Урвать хоть миг, но насладиться всласть.

Похоже, мы явились той напастью,

Что в бегство обратила этот пир,

Придуманный с такой волшебной страстью,

Чьё имя — детство. Истинный кумир

Времён текущих. Детские рассказы

Порою сотрясают грешный мир.

73 Так было в Блокуэлле, чьи проказы,

Придуманные местной детворой,

Восприняли источником заразы,

А не обычной детскою игрой.

Тогда-то и пошла на ведьм охота…

Давай-ка приземлимся за горой».

…Тропинка выводила на болото,

За ним светлел стволов сосновых ряд.

По местному поверью оттого-то

Здесь сатанинский проходил обряд,

Что глаз чужих поблизости не сыщешь,

Которые враждебностью горят.

85 Молва всегда служила лёгкой пищей

Для множества неразвитых голов,

И капище всходило на кострище,

Когда свершался тягостный улов.

Но встреча наша всё ж нетороплива

За давностью языческих балов.

Она вошла, так мягко некрасива,

Как европейских женщин большинство,

Не обжигала жгучая крапива

Её походки плавной волшебство:

Маритт Свенсдоттер, верящая в троллей

И белых зайцев злое колдовство,

97 К нам снизошла космическою волей.

Известная, как старшая Маритт,

Она детьми руководила в поле…

Но что за грех в душе простой горит?

Сестра родная, бедная Гертруда

Перед судом её оговорит.

Священник местный, редкая зануда,

Выпытывал про сговор с сатаной.

Его терзала жуткая простуда,

Из глаз сочился непрерывный гной,

Но он обеим посулил прощенье —

Признание являлось той ценой.

109 Подписанное королём решенье —

Признавшихся лишь порке подвергать —

Церковное притормозило рвенье,

Да только ль словом им сподручно лгать.

Когда глаза повязкой завязали,

Со взмахом топора исчезла гать.

115 А звёзды путь дальнейший указали…

Глава 21

(1689 г.)

1 Нам открывались новые страницы,

Затмив парадоксальность бытия:

Какие-то пронырливые жрицы

На лошадь голубую у ручья

Надеть пытались розовые ленты,

Но не давалась лошадь им сия.

Тень облака сгущалась тем моментом,

И обречённость в воздухе плыла

С досады сорванным экспериментом.

Так наклонится шаткая скала,

Когда в неё вонзаются лавины,

Так серостью бахвалится зола.

13 Как целому негодна половина,

Так до утра не отступает ночь.

А если носишь завтраки в корзине,

То и циклоп захочет вам помочь,

Еду доставить вглубь пещеры жалкой,

Где все сомненья отлетают прочь

Перед спешащей и вопящей свалкой.

Когда бы кто на зависть остальных

Обманут не был штатною гадалкой…

Но казнокрад не знает выходных,

И знает бог один, где черти носят

Кочующих насмешников земных.

25 Пускай непрочны камни на утёсе,

Где каждый шаг рождает буйный взрыв;

Пускай в горах тропа наверх уносит,

Но в ледяной срывается обрыв;

Когда твой враг возникнет из засады,

Кинжал блестящий в темноте сокрыв…

«Apres nous le deluge?^[1] Твои шарады

Не столь уместны, что б ни возражал.

Какие, бога ради, эскапады

Ты здесь под камнепадом нарожал?

Холодным взором легче ранить душу —

Да чтоб тебе в печёнку тот кинжал! —

37 Меня буравил стыд, пылали уши,

Щека чесалась, как схватил лишай.

Такого я, от Пушкина к тому же,

Не слыхивал доселе. — Сам решай:

Коль будешь гостем — примем, как родного!

А коль судьёю — лучше не мешай!

Я полагал, что мир — тебе обнова

Для разума, а не для хвастовства,

Что эта философская основа

И тени не содержит баловства,

А ты отнёсся с полным небреженьем

К трагедии небесного родства.

49 Ты полагал: мы жаждем выдвиженья

Земных пороков дерзкому уму

Для нравственного вами осужденья…

Неужто я ошибся! Почему

Ты судишь нас с вершины благочестья?

Ведь мы не пыль в заброшенном дому,

Не попрошайки скудного предместья.

Мы, как скитальцы, потеряв тоску,

Живём надеждой вечной, а не местью.

Что толку дуло приставлять к виску…

А за кинжал прости, погорячился.

Пустое дело гнев слепить в строку». —

61 И он с улыбкой лёгкой поклонился,

Откланялся и я. Но ведь каков

Сергеич мой, что даже извинился,

А мог бы всё же без обиняков

И круче обложить мои изыски.

Россия не бедна на дураков,

Когда свои им предъявляет иски,

Поскольку той орды не победить,

Пусть даже им трофеи — одалиски.

Ну как тут душу не разбередить

В противовес фантазиям греховным,

Что так мою обуревали прыть.

73 Вот почему дышал я так неровно,

Но до сих пор не понял, как же здесь

Я оплошал. Где разум не свободный,

Там он и не поймёт иную весть,

Не хватит ни фантазии, ни срока

Обдумать всё и взвесить мир, как есть.

Кому достанет этого урока…

Нет, не гожусь я этаких чудес,

С воображеньем полная морока.

Зачем я только в тот челнок полез?

Но Пушкин мне поверил! Вот причуда —

Волков боишься, так не суйся в лес —

85 Век просидишь, и не узнаешь чуда!

Иван-царевич волка оседлал,

Коль тот конягу с зайцем перепутал.

Но серый волк хитрей иных менял,

И предлагал он всяческих диковин,

Не просто так — другой поживы ждал

91 И слопал тех, кто сказки не достоин!

Глава 22

(1697 г.)

1 «Такая ли надёжная охрана

Оберегает эти рубежи,

Как прятала неведомые страны,

Ты, Александр Сергеич, расскажи,

Поведай мне раскованные дали,

Исполненные таинства и лжи,

Что полчища безумные рождали,

Стремящихся в Эдемовы сады.

Секретные поставлены врата ли,

Укрывшие спасённых от беды,

Иль путь тернист за горными цепями;

Иль воинства, сомкнувшие ряды,

13 Бесчисленные множества распяли

Не заслуживших благости небес,

Как тушу льва с застывшими когтями

И брюхом, вспоротым наперерез.

«Обширное ты изложил посланье…

Дозволишь ли попробовать на вес

Такое вот премилое желанье?

Но выполнить попробую его.

Ответь-ка мне: ты слыхивал преданье

Про камень смерти?» — «Как и большинство,

Что с книгой никогда не расстаётся». —

«Но это голубое божество

25 У тьмы веков лежит на дне колодца,

Внутри себя беду храня и страх.

Но иногда счастливцам удаётся,

Отодвигая предрешённый крах,

Вознаградить себя подарком лучшим

И не покрыть позором бренный прах.

Алмазом смерти с именем тягучим

Он не был до минуты роковой

И поклонялся божествам могучим

Всевидящей волшебной головой,

Но был похищен воровскою дланью

И продан в рабство страстью вековой.

37 Как только день забрезжил смутной ранью,

Жрецам открылась страшная беда,

Но вор бежал, бежал быстрее лани,

Не чуя ног, не ведая стыда.

Кошель с деньгами не давал покоя,

Да, впрочем, и не даст уж никогда.

Но всякого, кто камень тот рукою

Ласкал, любуясь сказочным огнём,

И воспевал возвышенной строкою,

Судьба карала, разрываясь в нём.

Но тех несчастных здесь найти непросто,

Ведь звёзды светят ночью, а не днём».

49 Красот небесных наглядевшись вдосталь,

Я всё ж заметил странный блеск огня.

В глухих морях на каменистый остров

Маяк поставить должно. В свете дня

Он над скалой возносится высоко,

Жизнь моряков спасая и храня.

А ночью свет его летит далёко…

Сигнал похожий мне заметен стал,

Как если б над волнами одиноко

Возвысился таинственный кристалл,

Всю горечь мира воплотив в мерцанье,

Он этой болью по глазам хлестал.

61 И было молчаливым созерцанье

Трагического ритма маяка,

Но вот вдали послышалось звучанье —

Звенела упряжь. Голос ездока

Вонзался в позолоченные вожжи

С отчаянным смиреньем батрака.

Виденье распухало, словно дрожжи,

Поставленные в тёплом уголке;

Переливался синеватый отжиг

На кольчатом переднем поводке;

Собачья снаряжённая упряжка

Была от нас уже невдалеке.

73 И, словно капли, тающие вязко,

Заплаканно уронит с ночника,

На обликах собак светло и ясно

По два блестели тусклых светляка.

Замедленная эта киносъёмка

В себя вбирала долгие века.

Я видел всё отчётливо и ёмко:

Погонщик на подушке восседал

И левою рукой поводья комкал,

А правой…будто что-то выжидал —

Возможно, шляпу снять хотел при встрече,

Потупив в опоздание глаза,

85 Хотя не шло о времени и речи.

Мой Пушкин был и тут на высоте,

Вновь преподав уроки красноречья:

«Привет тебе в небесной чистоте!

Ты снова, Жан Батист, наш псарь от бога,

Тревогой озабочен? Мысли те

Пора уже отбросить хоть немного,

Пока лихого странника времён

Задержит здесь проезжая дорога».

Я, право, был немало удивлён,

Такую речь поводыря услышав.

Чтоб мой приход кому-то стал вменён

97 В обязанности, нужен голос свыше.

И этот обветшавший толстячок

Был принуждён ценить его превыше.

«Конечно, Тавернье всегда молчок,

Когда тасуют господа колоду,

Уж он заметит каждый пустячок

И поспешит за ним в огонь и в воду.

Ведь с тем алмазом что произошло:

Едва купив, я поспешил дать ходу,

На судно сел загадочным послом.

Пока морями шёл — дрожал от страха

И господа молил, чтоб повезло

109 И чтоб от страха потная рубаха

Не выдала секрета невзначай,

Когда торговля на пороге краха.

Конечно, были пряности и чай,

Да безделушки, что в ходу привычно.

А ты смотри, ищи да примечай…

То для купца во все века обычно.

Затраты на поездку оправдал,

А камушек в тайник запрятал лично,

И он десятилетья ожидал,

Когда придёт черёд ему открыться.

Но тут домашний подоспел скандал

121 И мне пришлось алмазом откупиться,

Хотя и не без выгоды. Король

Людовик лично украшал столицу».

«И это всё? Ты досказать изволь, —

Вмешался Пушкин. — Мне о том известно,

Что этот камень приносил с собой…

Продолжим, гостю будет интересно».

Про камень смерти я слыхал давно,

Хотя и не скажу, что повсеместно.

Ну, где документальное кино

Сюжет такой покажет… Три столетья

Упали, как костяшки домино,

133 И унесли с собою лихолетье…

«Продолжу. От принцессы де Ламбаль

Печальный счёт вели отцы и дети:

Георг, Мария, юный Персиваль

И даже я, хоть крови королевской

Во мне найдётся капелька едва ль,

И я сражён. Пусть площадью не Гревской,

А сворой диких псов растерзан был,

Но не считаю то причиной веской,

Из-за которой рушатся дубы…»

И он с тоскливым взглядом отвернулся,

Пошёл к собакам… Верно, их любил,

145 Лелеял, холил до потери пульса…

Какой теперь уж гнев, когда твой сон

Вмиг разочарованьем обернулся.

И стоит ли держать теперь фасон?..

Однако он не ведал, что потомкам

Был все же в назиданье принесён

151 Сюжет из давней той головоломки…

Глава 23

(1702 г.)

1 Печален переход от дум высоких

К естественному образу вещей;

Глаз выберет из розы и осоки

Не ту, что засияет горячей,

А ту, что в данный миг необходимей,

Хотя бы и приправой для борщей…

От комаров спасаясь только дымом

У наспех разожжённого костра,

Работный люд терзал порыв единый —

Согреться телом. Прочее — мура!

Ещё была бы подана чекушка…

Жаль, в бороды набилась мошкара.

13 Ижора — невеликая речушка,

Куда ей до иных российских рек,

Но, вишь ты, как добытая полушка

Ладонь согреет, выберет ночлег,

Да бабой соблазнит — такое дело:

Мужик без бабы, как не человек!

Когда к стволу прижмёшь покрепче тело,

Тогда и сила заиграет в нём…

Сосна в изломе радугой алела

И пахла скипидаром и огнём,

Деревней, что осталась за лугами,

Двором твоим и взмыленным конём…

25 Но чавкали болота под ногами,

И окрики, и дружное: «По-о-шла-а!» —

Валились сосны, брызгая снегами,

Валились люди — только дрожь и мгла…

На этом изнурительном погосте

Глаза мои отмылись добела.

«Вот так Великий Град ломает кости

Жестокостью намеренных причин…

Хотя и будут к нам отныне гости —

Да только о цене мы умолчим.

В созвездии Забвения едва ли

Найдёшь счастливых женщин и мужчин!»

37 «Сергеич! Так они ж не выбирали —

Гуртом пригнали, вся и недолга…

Чухонцы, вепсы, русичи стонали

И жизни клали к будущим ногам,

Что нынче над Невою променадом

Своими возглашают берега».

«Вот в память тех и я б прошёл парадом —

Торжественно и скорбно принося

Поклон, так задержавшийся за Градом,

И храм, молитвой к небу вознеся!

Доколь их будут имена забыты —

Дотоль Россия на коленях вся!

49 А нам с тобой на замкнутых орбитах

Не отмолить пред вечностью грехов:

Гвоздями к душам накрепко прибиты

Крестообразно и без синяков —

Напоминанье короткоживущим,

Что в жизни не бывает пустяков.

И вот мы здесь: в печальном и грядущем

Созвездии Забвения — вокруг,

Куда ни глянь — в глазах покорно-ждущих

За тихой болью прячется испуг

И кем-то не учтённое до срока

Волнение многострадальных рук.

61 «Хвала живущим под пятой оброка

Надменного, как наш двуглавый герб,

И память обо всех, кому дорога

Назначенною вехой рвётся вверх;

Хвала и тем, кому непостижимо

Весной заметить расцветанье верб…

Россия вечным страхом одержима!

На зависть тратим лучшие года,

Как верные сподвижники режима

Не пощадим и ближнего тогда…

Но как же мы доверчивы порою,

Когда нас провоцирует беда…

73 И как стремимся ту беду игрою

Представить для согбенного ума…

Когда ковчег настало строить Ною —

Тот не был озадачен тем весьма,

А просто выбрал то, что помещалось

В просторные ковчеговы трюма:

Там было всё, что вынуждала жалость

Забрать, спасти и небесам воздать,

Как равенства ничтожнейшую малость,

Как некую свободы благодать,

Как символ общепризнанный вниманья,

Как долгих лет божественную кладь!

85 Не так ли Петербург свои страданья

Намеренно скрывает до поры,

Что нет в его основе покаянья,

А есть лишь блеск увядшей мишуры,

Что, впрочем, дивиденды производит.

Вот только мандарин без кожуры…

А детство повсеместно на исходе

Забывчивость свою осознаёт,

Но никогда при всём честном народе

Слезинки малой даже не прольёт —

Настолько нашим душам наказанье,

Что сами для себя плодим жульё!

97 Всё равное: княгини без признанья,

Бродяги — беглецы и голытьба,

Страдания, страдания, страданья…

В полях России свёрстана судьба,

В её болотах, Муромских чащобах,

В пыли дорог, у смертного столба

Добыть свободу! Равенство у гроба

Всех примирить способно на века.

Вот мы с тобой сейчас, Сергеич, оба

Зависим от природы челнока

Иль твоего бессмертного спасенья?

Скажи, пока дорога далека…»

109 «Лишь ангелу понять венца творенья,

Что в человеке отражён сполна:

Изменчивость в словах, мечты горенье,

И страсть, что в глубине погребена,

Но дай ей волю — вырвется из плоти

И загудит, запляшет без вина…

115 А той судьбы, как снегирей в полёте…»

Глава 24

(1732 г.)

1 Смотрели мы на чудную картину,

И взор терялся в звёздной суете,

Казалось, небеса неотвратимо

Фантазии рисуют на холсте,

Где облака и горы, и долины

Заманчиво возникли в пустоте.

И всё дышало взмахом исполина,

Необъяснимой дерзкой красоты.

Мне вспомнились народные былины,

Где прорастают в явь твои мечты

И где под сенью выдумки природной

Загадка распахнёт свои черты.

13 Но это было мыслью непригодной,

Ведь тех чудес доселе не видал

Ваш путник ошалевший, старомодный,

Попавший чужаком на здешний бал.

Здесь не было навеянных мечтаний,

Домашних грёз… И в этот карнавал

Не мог я удержать рукоплесканий,

И глаз восторг всё впитывал сполна:

То буйство красок, нежность ожиданий,

Кувшин чудес из звёздного вина!

Ах, как Джованни был бы тут угоден

Своим талантом, как волне волна…

25 Язык искусств всегда международен,

Межгалактичен — если уточнять.

Волна к волне — ведь это гимн свободе,

Победы гимн! Исхода благодать!

Неумолимый голос всепрощенья,

Как трепетной надежды исполать!

Мой шкипер преисполнен был решенья

Найти для нас достойный Палатин,

И заскользил челнок без промедленья

По сердцевине нёсшихся светил.

Да! Это было столь необычайно,

Что я названий не произносил

37 Не потому, что всё казалось тайной,

Но как назвать неведомую стать…

Ведь образы, возникшие случайно,

Себя бы сами не могли назвать,

И будь я даже ободрён стократно —

Той сущности не в силах воссоздать…

Взор требовал догадок вероятных,

Но явь стяжала новые черты,

Задумчиво, продуманно и страстно

Во всём размахе дерзкой наготы,

Открытости пытливому разбою,

Паломничеству к бездне красоты.

49 Будь воин я, готовящийся к бою,

Тогда бы спрос с меня был не таков,

Но я смотрел, исполненный любовью,

На эти мириады облаков,

Всплывающих над некими вратами,

Что вряд ли пропускают чужаков.

И здесь ошибка праздными устами

Нечаянно допущена была:

Один чужак присутствовал меж нами,

И то был я. Но Пушкина стрела

Пронзала все преграды без задержки

И за собой уверенно вела.

61 Вот так по жизни без большой издержки

Гуляет неразумное дитя,

Не сдержанны слова и взгляды дерзки,

И всё даётся будто бы шутя.

Но прекратится глупая бравада,

Свою неповторимость обретя…

Слова, слова — извечная отрада,

Слова, слова — извечная печаль,

Но лишь настанет время звездопада,

За словом — слово, а за далью — даль…

И вот уж уготовано прощанье —

На плечи женщин траурная шаль.

73 Как мы смешны, готовя завещанье,

Беспомощны, когда грядёт пора

Последнего привета и признанья

На выдохе печального утра…

Но я отвлёкся… Нас уже встречала

Пылающая звёздная жара.

И где-то даже музыка бренчала…

А я, уже не то чтоб новичок,

Но каждый раз всё начинал сначала,

Как рыба, что попала на крючок,

И вместо любованья новым миром

Лишь жабры раскрывает горячо.

85 Но Пушкин наслаждался этим пиром.

А я смотрел на эту красоту,

Где россыпи алмазов и сапфиров

Вселенскую пронзали пустоту

И плыли, как под праздник вдохновенный

Тоскливую изгнали суету.

Один край неба был окрасом бедный,

И огоньки в нём парами росли.

Другой, сияя пурпуром надменным,

Стремился как бы утонуть вдали,

Что схоже было с паруса сияньем

На алой кромке утренней зари.

97 Но та жара не жалила желаньем

Укрыться в тень, холодного испить,

Невероятным было звёзд лобзанье

Протяжное, как Ариадны нить.

Моя неловкость стала просто ленью

Той памяти, что следует забыть.

103 Но вот настал момент приобретенья!

Глава 25

(1734 г.)

1 В раздумья погружён не без причины,

Пытался я проникнуть в сень кулис,

Где славно погулявшие мужчины

Благословляют странный бенефис

И будто бы скрываются за ширмой

Так, словно выполняют злой каприз.

Как нелегко известным быть всемирно,

Когда вокруг тебя толпа зевак,

Одолевают низменно кумира

Безграмотные полчища писак,

Умасливая высшие престолы

Одним лишь тем, что славят каждый шаг

13 На постамент вошедших, без которых

Не состоится их холуйский звук.

Так пребывают в череде застолий

Властители и дольщики разлук.

Чем стал бы мир, для скользких поручений

Использующий неподкупных слуг?..

Каких бы мы лишились приключений,

Каких трагедий, взлётов, буффонад,

Каких непостижимых заключений,

Заслуженных и краденых наград…

Сомнение — коварная отрава,

Сравнение — привычный маскарад.

25 Лишь тех бессмертная коснётся слава,

Кто отольёт свой колокол в груди,

И чистым звуком грянет величаво,

Оставив хор невзрачный позади…

Но это — рассуждения земные,

А ты, читатель, в небеса гляди.

Не сыщешь здесь наличники резные

И розвальни, летящие в снега.

Но помнятся мне ставни расписные

И девственная тихая тайга,

И речка неглубокая с камнями,

Усыпавшими детства берега.

37 А здесь всё небо залито огнями,

Какие можно видеть лишь во сне.

Я загрустил, и эта грусть ремнями

Перепоясала дыханье мне.

Уже не раз корил себя нещадно,

Что поклонился сказочной волне.

Где взять слова, измучив беспощадно

Свой лексикон, погрязший в суете.

Как не скатиться к ругани площадной,

Когда себя пытаешь на кресте.

Блажен лишь тот, кто словом незабвенным

Людей притягивает к высоте.

49 Но я увлёкся чувством сокровенным;

И проводник меня не тормошил,

Всё понимая разумом мгновенным…

Но наш челнок вдруг выбился из сил,

Качнулся, а затем корму направил

Назад, затем — вперёд, как будто шил

Рисунок некий новым сводом правил

Судовожденья. Сколько глаз хватал —

Повсюду блеск небесный взоры плавил,

Вздымаясь как классический портал

Пред входом в обиталище. Иное,

Чем разум мой в надежде начертал.

61 Открылась дверь. За створкою одною

Не разглядеть, не вникнуть в силуэт,

Что ускользает светлой пеленою

В безумном множестве прошедших лет.

Но вот предметы стали ясны, чётки

И углубили зрение вослед.

И мы проникли через все решётки

И через все преграды старины,

Где сундуки, кувшины и трещотки

Кошмары снов отпугивать должны

Самим своим сокрытым содержимым —

Приданым ворожеи иль княжны…

73 Я сам себе казался одержимым

Поскольку понял прихоти вещей:

Клубки, ножи, изящные зажимы, —

Здесь явно обитает не Кощей,

А все предметы швейному порядку

Назначены, как свёкла для борщей.

Гляжу: а Пушкин хмыкает украдкой

И теребит меж пальцев лоскуток

Не для камзола и не для перчаток,

А для фаты воздушной лепесток.

И рядом под покровом флёрдоранжа

Невинный тает аленький цветок.

85 Не думал я, что могут звуки банджо

Окутать грустью тихий полусвет

Жилища, где свершилась эта кража

И где напали мы на грешный след.

Но этот негритянски-чужеродный

Щипковый инструмент давал ответ:

«Она была до роскоши голодной,

Её прельстил заезжий молодец

Роскошной сценою международной…

Как только не противился отец —

Наряд она пошила подвенечный,

Но обманул жених её вконец:

97 Умчался прочь подальше, в бесконечность…

Он дурочке другой поклоны бьёт

И страстью упивается беспечной…

Она же — та, чей образ здесь живёт, —

В пруду глубоком ночью утопилась,

И этим совершила перелёт,

Чтобы зажечь безгрешное светило».

«Но кто она такая? Где сейчас?»

«Пошла к пруду на мостик. За перила

Не держится, и вспоминает час

Счастливого безумия. Отныне

Она, как легион таких же глаз,

109 В комической скитается пустыне

Созвездием Грустящих Дев. Оно

Безмерной простирается гордыней,

И всё вокруг в печаль погружено.

Но принца нет ни пешим, ни на волке,

Чтоб это раскрутить веретено,

115 Или хотя бы уколоть иголкой…»

Глава 26

(1735 г.)

1 Вот показались красные манжеты,

Рука взмахнула; тут же пушкари

Готовят орудийные приветы

От пристани, к которой подошли;

Уже встаёт к штурвалу лоцман бравый,

И берег принимает корабли…

Народ шумит восторженной оравой,

Такое диво видано ль, когда

На берег, прежде брошенный и слабый,

Сходили просвещённые года.

Россия вознамерилась вдогонку

Европе строить новые суда.

13 Дитя вначале пачкает пелёнку,

Потом потешно учится ходьбе,

А вырастет — родимую сторонку

Уже не сможет позабыть в себе.

Хотим ли мы того, иль не хотим мы,

Но это всё подвержено судьбе.

Томления безмолвны и незримы,

Но это только в юные года,

А здесь, толпой шумливою гонимы,

Мы пробирались, будто господа

На пир, что, ритуалом заведённый,

Нас взял в объятья раз и навсегда.

25 Гулял народ простой и благородный,

Столы ломились снедью и вином;

И шкипер, тем гуляньем вдохновлённый,

Уже плясал на бочке кверху дном,

Своё воспринимая назначенье

Пока ещё необъяснимым сном.

Где праздник, там любое развлеченье

В России хлещет, как кипящий чай,

Невинная забава, приключенье,

То, что и нас настигло невзначай,

Явилось в славном облике детины

С ножом, но слава Богу, без меча.

37 Он будто грянул с повести былинной:

Широк в плечах, в глазах голубизна,

И мне он показался исполином,

Хоть речь его и стала неясна,

Когда ко мне он обратился с нею,

Протягивая полный ковш вина:

«Прошу почтить вниманьем ассамблею,

На коей наше дело не пустяк.

Сейчас, вишь, парус обнимает рею,

Поскольку он у берега в гостях,

Но прозвучит команда капитана —

И снова ветер загудит в снастях.

49 На нашей службе чтобы без изъяна

Нельзя никак, ведь парус — это что?

Пускай отец и промах для кармана,

А дядька — так и вовсе решето…

Матвей Попов я, и того племянник,

Что ставит парусину для флотов.

И кабы был один по делу данник,

Так нет же — их тут целая толпень,

И каждый гнёт другого в рог бараний,

От этого и мысли набекрень,

А в деле развернуться нету мочи —

И эдакая пропасть кажний день.

61 Я оттого и мыслю, что помочь бы

Моёму дядьке вы как раз смогли.

Чтоб, значит, мог лишь он с утра до ночи

Снабжать той парусиной корабли,

Ведь ежли ставим стаксель генуэзский —

То нужен лён, что там не говори…

Пусть дорогой, но сутью королевской

Ворвётся он в просторы всех морей,

И красотой взойдёт. И в чистом блеске

Померкнет неуклюжесть якорей».

«Ты против принадлежности весомой?», —

Не преминул я уточнить скорей.

73 «Ну, якорь он, конечно, нам знакомый,

Да только не по нашей части он.

А коль по борту лёг, то, значит, оный

Для швартованья будет не нужён,

Но смело спорит с силой волн проворных,

Когда в пучину моря погружён.

А взгляд его лапищ чернобородых

Страшит не только мрачностью своей,

Он грех в душе рождает первородный,

Грозит непредсказуемостью ей —

Обрывисты пеньковые канаты,

Но где сыскать надёжней и прочней». —

85 Примолк мой собеседник виновато,

Как будто что-то лишнее изрёк,

Но смысл тех слов, звуча витиевато,

В меня вонзился, словно уголёк,

Что из костра взлетел порывом ветра

И, обжигая, на душу возлёг.

«Всё не пойму, какого же ответа

Ты получить желаешь от меня…

Я не посланец царского Совета

И здесь проездом до скончанья дня».

«Мы путника во времени узнаем

Когда б на нем надета и броня».

97

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

(Апрэ ну ле дэлюж) После нас хоть потоп.