Простись с невинностью, бумага!

Михаил Стародуб, 2018

Эта книга – детище безусловно талантливого автора. Поэта. Налицо не только творческая одарённость и творческая потенция, но и характерная поэтическая образность мышления. Стародуб – мастер малых поэтических форм. Малых по объёму, естественно, но точных по смыслу. Как правило, очень точных. Это в поэзии – вообще высший пилотаж. Тут надо быть зрячим (врождённое качество, конечно). Поэтически зрячим. Но и – уже чисто технически – владеть отточенной формой. Он – один из последних романтиков ушедшего века, каким-то странным образом перебравшийся в новое столетье. Стихотворения в двух книгах. Книга первая: «Среди сплошного „Как ни странно“» (издание второе, переработанное). Книга вторая: «Размах крыла» (стихи, написанные в последние годы).

© Стародуб М.М., 2018

© Галкин А.М., 2018

© Издательство «БОС», 2018

* * *

Человекокрылый…

Предисловие к первому изданию книги «Среди сплошного «Как ни странно»

Довольно частое явление в литературе: автор некоего произведения и то, что составляет суть этого произведения, — отнюдь не одно и то же; иными словами, они существенно различны психологически. Обратная ситуация — когда поэзия или проза, по сути своей, абсолютно идентичны тому, чем и кем является их создатель. Последнее — редкость, и потому явление самоценное. Книга стихов, которую сейчас держит в руках читатель, относится именно к такой редкой категории: её автор (конкретно — его душа и разум) и есть эта книга. Никаких разночтений, никакого разрыва между личностью, её характерологией, мировосприятием и сутью написанного. «Ума и сердца дьявольский разлад» (здесь — между бытованием личности и результатом творчества) не углядишь и под электронным микроскопом.

Я имею право говорить так, ибо знаю Михаила Стародуба лично, то есть знаю не только его поэзию, но и то, как он жил и живёт, чем дышит. Каков он в жизни.

Поэтому сначала о нём, — но о нём, именно как об авторе этой книги.

Автор — человек ироничный. Точнее, очень ироничный. А из психологии нам известно: ироничный — значит, умный; это, как говорится, по определению. Но тут же, из психологии: ироничный — не обязательно добрый; таких — ироничных, но желчных, а порой и иронично-злобных среди людей отнюдь не глупых или даже очень умных — достаточно, и в мировой литературе они выписаны очень чётко, не говоря уж о том, что и в нашем быту их хватает. А вот сочетание в конкретном человеке ироничности (в основе чего глубокий интеллект, повторим) и доброты — опять же редкость (если держать в уме то, о чём шла речь в предыдущем абзаце). Арифметика вполне понятная, к сожаленью: умных — меньшинство, среди них ироничных — тоже меньшинство, а среди умных и одновременно ироничных отыскать ещё и добрых, — это меньшинство, так сказать, в кубе. Ну, а теперь вопросим: если такой человек еще и талантлив? Ясно: не просто редкость, а некий раритет…

В общем, нетипичные особи среди сапиенсов. Человекокрылые. Маленький отряд. Из тех, кто, бытуя среди нас, играет на скрипочке или в дудочку дует. Для нас же. Играет — и с палубы, в то время как тонет «Титаник», не уходит.

О таланте упомянуто чуть выше не зря. Собственно, если бы не талант, не было бы и книги. Впрочем, нет, книга, может, и была бы (теперь издаваться горазд всякий, лишь бы деньги имелись, — оттого и печатной продукции графоманов — море разливанное!), но только не эта книга. Ибо эта книга — детище безусловно талантливого автора. Поэта.

Налицо не только творческая одарённость и творческая потенция, но и характерная поэтическая образность мышления. Это — образы не по годам мудреца. Наблюдателя. Не моралиста. Не судьи. Как обустроить державу, где он живет, или какую иную страну, или просто отдельную личность, он, наш автор, назидательных советов не даёт. Ибо врождённо-природно верен принадлежности своему цеху — цеху творцов, литераторов. Назначение этих последних — вовсе не советовать.

Да, наблюдатель, но — и участник. То есть не отстраненец. Напротив, бурный участник жизни, её восхищенец. Подчеркнем: восхищенец! Восхищенец любовью, природой, людьми — взрослыми и детьми. Восхищенец главным чудом — самой жизнью.

Такое сочетание в одном человеке, тем более в творце, поэте, — сочетание наблюдателя и участника — явление опять же нечастое. Оттого и поэтический эффект куда сильнее. Ведь от одних только рефлексий и эмоциональных захлёстов, пусть даже на творчески высоком уровне, читатель может быстро устать. А тут, у Стародуба, — воздух, подышать можно, улыбнуться умной реплике, растеплеть душой, порадоваться точности наблюдений и оценок, оценить юмор, добрую иронию. Потому-то при знакомстве с этой книгой постепенно и возникает такой эффект: автор не отстранён, он с нами. Да, он — не небожитель, он — самый земной, но Бог дал ему способность наблюдать за нами (и за собой тоже, вот ещё одна прелесть!), наблюдать, иронизировать, радоваться и печалиться, и всё это как бы с высоты птичьего полета. Человекокрылый, я же сказал! Ведь недаром Стародуб однажды проговорился в этой книге:

И да будут глаза мне — крыльями…

В этой строчке — многое: и поэтический образ, и способ самостояния. Способность к самовоспарению.

Теперь о важных частностях (поверим алгеброй гармонию, если по Пушкину).

Стародуб — мастер малых поэтических форм. Малых по объёму, естественно, но точных по смыслу. Как правило, очень точных. Это в поэзии (поэзии не ёрнической, не сатирической) — вообще высший пилотаж. Чтоб обо всём сказать умно, образно, иронично, но кратко, лапидарно, и при этом никого не обидеть (последнее автору и в голову не придёт!). Тут надо быть не только добрым, но точным, зрячим (врождённое качество, конечно). Поэтически зрячим. Но и — уже чисто поэтически (технически) — владеть отточенной формой. В конце концов, вложить в четыре, а то и только в две строки некий диагноз (прогноз; ощущение; трепет остывающего чувства; предчувствие; бубенчик грядущей радости… далее множьте сами!) — это отдельный талант.

Несколько примеров. Вот, казалось бы, пример тривиальный: что наша жизнь?

… Песня или вопль протяжный,

чаще — счастье, чем беда,

то, что кончится однажды,

не кончаясь никогда.

Комментарии тут излишни. Ибо действительно всё вроде бы узнаваемо, а — поэзия! Поэзия и есть, когда вроде бы всё узнаваемо, а иначе, чем тут, у данного автора, не скажешь. Потому и запоминаемо надолго.

Или такое:

Пусть знание сильнее красоты.

Пусть я сильней — прекрасней ты.

И опять же узнаваемо, но в этом классическом ямбе, где навязчиво угадывается нечто гётевское-пушкинское («…Я проклял знаний ложный свет…» — Пушкин, «Сцена из Фауста»), опять же навязчиво проступает лапидарная, вечная формула открытия сути человеческого бытия. Конечно: прекрасней ТЫ.

Или вот такой кратенький образ из небольшого по объёму стиха:

Летучих облаков руно,

рассвета красное вино.

Две строки, и больше ничего не надо. Если ты художник (то есть живописец), то бери холст с красками и рисуй: тебе всё уже задано! (А я не смогу не вспомнить Пушкина опять же: «Редеет облаков летучая гряда…»).

Но задано и такое:

Наступает вечер, только

месяц — мандарина долькой —

зависает в облаках.

Так и тянется рука!

Полюбуешься, устанешь:

как тот мандарин достанешь?

Утром глянешь в облака —

в небе долька чеснока.

Отсюда вовсе не странно, что, как вы уже, наверное, поняли, поэзия Стародуба — изначально ироничная, по форме малая, лапидарная и афористическая, — вовсе не малый жанр поэзии (по типу: драматическое искусство и эстрада; или: музыка классическая и лёгкая). Поэзия — или она есть, или… вариант обратный. Слава Богу, тут нет такой дилеммы. Ибо:

Как вдруг в житейской непогоде

уже не мы слова находим,

а Слово призывает нас,

чтоб изумить в который раз

и незаслуженно спасти

от безнадёжного пути.

Или следующее извлечение из финала короткого стиха:

Как складывать стихи? — спросил поэт.

Как сложены созвездья, — Бог ответил.

Тут я позволю себе пожурить автора: поэт (Поэт!) никогда не задаст Всевышнему такого вопроса, ибо про то всё знает сам (недаром у Лермонтова: «Я, или Бог, или никто»!). Ну да простим. Но образ сложен, то есть выписан. Ибо складывать звёзды в созвездья — тут Богу надо было быть тоже. Поэтом, не иначе.

Чуть выше я затронул тему и вовсе отдельную, хотя для «нормального» поэта типичную. Зовётся она любовной лирикой. Помните:

Пусть знание сильнее красоты.

Пусть я сильней — прекрасней ты.

Отдельная эта тема — и не для автора, а для нас, читателей, — потому что в наше сугубо прагматичное время чувственные отношения между мужчиной и женщиной (то, что прежде составляло квинтэссенцию искусства, а в поэзии в наибольшей степени) обретают механический, почти деловой характер. А как у Стародуба? Читаем и затем спрашиваем себя: да не иначе он из позапрошлого века к нам выписан? Ну, предельно чувственен, это ясно, но таких мужиков — масса, но вот чтобы так мочь любить! И так это облечь в поэзию! В поэзию малых, кратких, скупо проговариваемых (шепотком!) форм! Да, именно так — именно по-стародубовски. Потому что:

И полоснёт по горлу нежность,

и горлом хлынет.

Согласитесь, когда ТАК, то надо только и успеть кратко вышептать пару слов. Но самых главных.

Играем чёрно-белое кино.

Упала темь,

но вместе с тем

случайный луч,

проворно жаля,

кровавит губы и вино

в твоём мерцающем бокале.

Или:

И снова больно. И опять

до самой сердцевины.

Как ты умеешь заживлять

две рваных половины…

Как, мучась, мучаешь, пока

два кровоточащих куска

срастутся так, что не разъять.

Чтоб всё сначала… чтоб опять…

Вот это «чтоб всё сначала…чтоб опять», это непреходящее чувствование-понимание неизбывной трагичности прекрасного, вечной сиюминутности бытия (и упоение этой сиюминутной вечностью!) — это, скажем опять же, редкий дар.

И наконец, если о любовной лирике Стародуба, — стихотворение «Давай отремонтируем квартиру…» Оно небольшое, как и прочие в этой книге, но приводить его здесь целиком — зачем? Читайте. Оно — безусловно лучшее в поэзии автора (парадокс: не очень-то типично стародубовское! Исключение. Потому, может быть, и самое ценное?).

И, наконец, детство. Без внимания к этому феномену в творчестве автора тут вообще не обойтись.

Страница, глина и холсты…

Не устаёт, глазеет люд —

сам по себе, то там, то тут,

гуляет хвост и две звезды.

Известно, что жанр детской литературы — явление отдельное, может быть, самое сложное и потому отбирающее в свой цех людей, наделённых не только особым литературным талантом, но и талантом чисто человеческим. Тут со Стародубом всё в порядке: он обладает и тем, и этим. Однако ж есть ещё одна особенность, а точнее — изюминка.

Уже не впервые знакомясь с его «детским» творчеством (читая ли эти стихи с листа, слушая ли их под его, автора, гитару), я убеждаюсь: творя «детство» как литературу (или исполняя эти стихи как песни), Стародуб каким-то непостижимым образом перевоплощается в ребёнка. И это вовсе не лицедейство (хотя ему, бывшему профессиональному актёру, оно хорошо знакомо и подвластно). Это — перевоплощение действительное, почти абсолютное. То есть детские стихи Михаила Стародуба — это на самом-то деле стихи мальчика Миши Стародуба, который — вот ещё одно «как ни странно» — обладает умением взрослого человека технически грамотно, правильно слагать свои вирши. Понимаете? В нашем авторе, поэте Стародубе, остался-живёт ребёнок, остался-живёт мальчик Миша (Миха), который время от времени оживает во взрослом дяде Михаиле. Оживает и пишет детские стихи, при том используя техническое мастерство этого дяди — своего взрослого двойника.

Вот такова она, тайна феномена детской поэзии Стародуба. Именно специфически образное правополушарное мышление, присущее только ребёнку, но вопреки законам развития личности продолжающее жить во взрослом уже человеке, и даёт возможность Стародубу творить именно свою, именно особенную детскую литературу. Хотя, повторю, она была бы невозможна, если бы в Стародубе не осталась ещё и та чистота, которая тоже присуща только ребёнку. Чистота и доброта. Радость и свет. Достаточно прочитать помещённых здесь «Щенков» или «Завистника», чтобы убедиться во всём этом.

И всё-таки, если уже не о детстве, время от времени, будто трава сквозь асфальт, пробиваются тут же подсыхающие под солнцем прутики печали. Что ж, наш автор далеко не восторженный идеалист — цену жизни он знает и то, что жить сладко и больно одновременно, испытал на себе достаточно.

Ты довольна? Стих удачен.

Мы богаче стали, значит:

в мире небылицей больше.

А что с кровушкой — так боль же!

Да, вот эти две последние строчки — и есть «сладко и больно одновременно» (ещё один пример подобного — в отмеченном нами выше стихотворении «Давай отремонтируем квартиру…», которое, повторим, едва ли не лучшее в книге). Другое дело, что такое знание и такое мировосприятие не составляет доминанту в творчестве Стародуба. И хорошо, ибо, случись обратное, перед нами был уже не Стародуб как личность и поэт, а кто-то иной.

Заканчивая это моё, так сказать, Слово о Стародубе, я был бы чисто по-дружески несправедлив, если не был до конца объективным. Да, эта книга (то есть собрание сочинений) — не Эверест поэтического совершенства: тут не всё ровно, и наряду с безусловными удачами (коих, слава Богу, большинство) встречаются удачи нестопроцентные. Почему — ясно: чувственен — аж слишком, восхищенец — аж слишком, любвеобилен — аж слишком, талантлив и добр — тоже. Всему этому можно только позавидовать. И я завидую. Завидую, но знаю: как творец он, наш автор, существо прогрессирующее, то есть на собственных ошибках обучающееся. Не упёртое. Что прекрасно. Ибо, в конце-то концов, всё решает интеллект.

И напоследок.

Напоследок — цитата:

Если это в утешенье —

в самых тщательных трудах

продолжается движенье…

но не спрашивай «куда».

В отдалении и рядом,

свет умножа или тьму,

исполняешь то, что надо…

но не спрашивай «кому».

Так вот, когда еще шёл 2000-й, я сказал Стародубу: «Ты — один из немногих последних романтиков уходящего столетья». Минуло время, состоялся переход в новую временную эпоху.

И теперь я могу сказать следующее.

Он — один из последних романтиков ушедшего века, каким-то странным образом перебравшийся в новое столетье. Но это уже не столько странно, сколько чудесно: сей, казалось бы, теперь здесь, в сплошной прагме, не нужный романтик, продолжает дуть в свою дудочку, играть на скрипочке, осчастливливая души небольшого по численности духовного оптимума наших сограждан. Он не изменяет своей поэзии ни на йоту. «Титаник» тонет, но поэт с палубы не уходит.

Борис Горзев

Борис Горзев — советский и российский писатель.

Член Союза писателей Москвы. Автор книг стихов, прозы. Печатался в ведущих литературных журналах страны («Знамя», «Согласие», «Октябрь», «Дружба народов», «Грани» и др.). Книги опубликованы в России и за рубежом. Автор сценариев телевизионных фильмов. Пушкинист («Пушкинские истории. Расследования полтора века спустя», М.: Изограф, 1997). Очерки о П.И. Пестеле, Гансе-Христиане Андерсене, Борисе Годунове, адмирале А.В. Колчаке и его гражданской жене А.В. Книпер, поэте П. Когане, композиторе И. Шварце. Работал редактором литературного отдела журнала «Химия и жизнь».