Владычица Озера

Анджей Сапковский, 1999

Цири, наследница трона Цинтры, наследница Старшей Крови. Ты привыкла убегать. От войны. От наемных убийц. От жуткого Лео Бонарта, идущего по твоему следу. От бездушного Народа Ольх. Ускользать в последний момент, на пределах сил – через страны, миры и даже через само время. Но от кого ты бежишь на самом деле, Дитя Предназначения? И где окончится твой путь? Может, на залитых кровью ступенях замка Стигга, где ты будешь сражаться за тех, кого любишь больше всего на свете? Или на берегу озера, укутанного непроницаемым пологом тумана? Да и есть ли вообще конец этому пути? Ведь когда что-то заканчивается – что-то начинается… Сага А. Сапковского давно занимает почетное место в мировой традиции жанра фэнтези, а Геральт стал культовым персонажем не только в мире литературы, но и в универсуме компьютерных игр. Седьмая книга из цикла «Ведьмак» впервые выходит с иллюстрациями Дениса Гордеева, созданными специально для этого издания.

Глава третья

При свете радужной зари,

Крылами хлопая, летят

На токовище глухари,

Подруг себе найти хотят.

Вот так и мы самой судьбой

Любовью связаны с тобой…

Я так хочу лобзать тебя,

Златые кудри теребя.

Из переложений Франсуа Вийона

Ведьмак, хоть он так спешил, так торопился, так подгонял своих и так сквернословил, тем не менее остался в Туссенте почти на всю зиму. Что послужило тому причиной? Об этом я писать не стану. Причины были, и все тут, и не о чем говорить. Тем же, кому не терпится ведьмака осудить, напомню, что у любви множество имен, и не судите, да не судимы будете.

ЛютикПолвека поэзии

Those were the days of good hunting and good sleeping.

Rudyard Kipling^[12]

Чудовище напало из темноты, из засады, тихо и предательски. Оно возникло внезапно, возникло во мраке, как всполох огня. Как язык пламени.

Геральт, хоть его и застигло врасплох, отреагировал инстинктивно. Вывернулся, проехав спиной по стене. Бестия пролетела мимо, отбилась от кровли, будто мяч, махнула крыльями и прыгнула вновь, шипя и разевая жуткий клюв. Но теперь ведьмак был наготове.

Он ударил из короткого замаха, от локтя, целясь чуть ниже горла, под карминовые «бусины», огромные, в два раза превышающие индюшачьи. Почувствовал, как клинок рассекает плоть. Инерция удара откинула бестию на землю, к стене. Скоффин вскрикнул, и был это крик почти человеческий. Скоффин метался среди битых кирпичей, размахивал и молотил крыльями, брызгал кровью, разваливая все вокруг себя хлыстообразным хвостом. Ведьмак был уверен, что бой окончен, но чудовище невероятно удивило его, неожиданно ринувшись ему на горло, страшно скрипя, выставив когти, щелкая и клацая клювом. Геральт отпрянул, оттолкнулся плечом от стены, резанул наотмашь снизу, используя силу толчка. Попал. Скоффин снова свалился на осколки кирпичей, вонючая сукровица брызнула на стену и стекла по ней, оставив фантастический узор. Сбитое в прыжке чудовище уже не металось, только дергалось, скрипело, вытягивало длинную шею, раздувало «сопли» и трясло «бусинами». Кровь потоком текла между кирпичами, на которых валялся скоффин.

Геральт запросто мог бы добить его, но не стал этого делать, чтобы не портить шкуры. Спокойно ожидал, пока скоффин изойдет кровью. Отошел на несколько шагов, отвернулся к стене, расстегнул ширинку и помочился, насвистывая тоскливую мелодийку.

Скоффин перестал скрипеть, утих, замер. Ведьмак подошел, слегка ткнул его острием меча. Видя, что все кончено, схватил чудовище за хвост, поднял. Удерживаемый за основание хвоста на высоте бедра, скоффин касался орлиным клювом земли, в раскинутых крыльях было больше четырех футов.

— Легкий ты, куролиск. — Геральт тряхнул бестию, действительно весившую лишь немного больше хорошо откормленного индюка. — Легковат. К счастью, мне платят поштучно, а не пофунтово.

— Впервые. — Рейнарт де Буа-Фресне тихонько свистнул сквозь зубы, выражая тем самым высочайшую степень удивления. Геральт это знал. — Впервые, говорю, вижу такую погань собственными глазами. Чудо чу́дное, чес-слово, чудо из чудес. Стало быть, это и есть прославленный василиск?

— Нет. — Геральт приподнял чудовище повыше, чтобы рыцарь мог получше его рассмотреть. — Не василиск. Куролиск.

— Какая разница?

— Принципиальная. Василиск, именуемый также регулюсом, — гад, а куролиск, именуемый также скоффином либо кокатриксией, — орниторептилия, то есть не пресмыкающееся и не птица. Это единственный известный представитель рода, который ученые назвали орниторептилиями, поскольку после долгих дискуссий обнаружили…

— А которые из этих двух, — перебил Рейнарт де Буа-Фресне, которого явно не интересовали мотивации ученых, — взглядом убивает или превращает в камень?

— Никоторый. Это выдумка.

— Тогда почему же люди так их боятся? Этот, к примеру взять, не такой уж крупный. Он что, действительно может быть опасен?

— Этот, как ты выразился, к примеру взять, — ведьмак тряхнул добычей, — обычно нападает сзади, а целится точно меж позвонков либо под левую почку, в аорту. Как правило, достаточно одного удара клювом. А что до василиска, то без разницы, куда он укусит. Его яд — сильнейший из известных нейротоксинов, убивает за одну секунду.

— Бррр… А скажи, которого из них можно прикончить с помощью зеркала?

— Любого. Если садануть прямо по башке.

Рейнарт де Буа-Фресне захохотал. Геральт не смеялся: шутка о василиске и зеркале перестала его забавлять еще в Каэр Морхене — учителя слишком часто ее повторяли. Столь же малосмешными были шутки о девицах и единорогах. Рекорды глупости и примитивизма побивали в Каэр Морхене неисчислимые версии анекдота о драконихе, которой юный ведьмак на спор вознамерился пожать правую лапу. Заднюю.

Он улыбнулся воспоминаниям.

— Предпочитаю видеть тебя улыбающимся, — проговорил Рейнарт, внимательно глядя на него. — В сто раз и вообще неизмеримо более желаю видеть тебя таким, как сейчас, нежели таким, каким ты был в октябре, после той драки в друидском лесу, когда мы ехали в Боклер. Тогда, поверь, ты был мрачен, злобен и обижен на весь белый свет, словно обманутый ростовщик, да к тому же раздражителен, будто мужчина, у которого всю ночь ничего не получилось. Даже под утро.

— Я правда был такой?

— Правда. Поэтому неудивительно, что я предпочитаю видеть тебя именно таким, как сейчас. Я бы сказал: возродившимся.

— Трудотерапия. — Геральт снова тряхнул удерживаемого за хвост куролиска. — Спасительное влияние профактивности на психику. А теперь, чтобы продолжить курс терапии, перейдем к интересам. Есть возможность заработать на скоффине немного больше, чем назначено за его убиение. Он покалечен не сильно, и если у тебя найдется клиент на весь экземпляр, с тем, чтобы изготовить из него чучело, бери не меньше двухсот. Если потребуется загонять по частям, запомни: самое ценное — перья с верхней части хвоста, особенно центральные рулевые. Их можно заточить гораздо тоньше, чем гусиные, пишут они лучше и чище, а сами — тверже. Писака, который в этом что-нибудь смыслит, не задумываясь отдаст по пятерке за штуку.

— У меня есть клиенты на труп для набивки, — усмехнулся рыцарь. — Цех бондарей. Они видели в Кастель Равелло чучело подобной дряни, плешницу или как там ее… Сам знаешь кого, ту, что на другой день после Саовины забили в ямах под руинами старого замка…

— Помню.

— Ну, так бондари видели чучело и просили меня достать им что-нибудь такое же раритетное для украшения цехового помещения. Куролиск будет в самый раз. Цех бондарей в Туссенте, как ты догадываешься, не жалуется на недостаток заказов и благодаря этому живет припеваючи. Они дадут без звука и двести двадцать. Может, даже и побольше, попробую поторговаться. А что до перьев… Бондари не заметят, если мы выдерем у куролиска из задницы несколько штук и загоним княжеской канцелярии. Канцелярия платит не из своего кошеля, а из княжеской казны, так что не торгуясь выложит не пять, а все десять за перо.

— Преклоняюсь перед рыцарской предприимчивостью… и предпринимательством.

— Nomen omen^[13]. — Рейнарт де Буа-Фресне улыбнулся еще шире. — Мама должна была что-то предчувствовать, давая мне имя лиса-хитреца из известной сказки.

— Тебе надо было стать купцом, а не рыцарем.

— Ага, — согласился рыцарь. — Но что делать: коли уж родился сыном гербового господина, то так и проживешь всю жизнь гербовым господином, наплодив, хе-хе-хе, гербовых госпожат. Ничего не попишешь, хоть ты лопни. Впрочем, Геральт, ты тоже не так уж скверно посчитываешь, а меж тем торговлишкой не промышляешь.

— Не промышляю, кстати, по тем же причинам, что и ты. С той лишь разницей, что я так и помру ведьмаком, никаких ведьмачат не наплодив. Пошли отсюда.

Снаружи, у стен небольшого замка, их охватил холод и ветер с гор. Ночь была ясная, небо безоблачное и звездное, лунный свет искрился на виноградниках, укрытых недавно выпавшим, чистейшим снегом.

Стреноженные лошади встретили их фырканьем.

— Следовало бы, — сказал Рейнарт, многозначительно глядя на ведьмака, — сразу же встретиться с клиентами и положить в кошель то, что удастся выторговать. Но ты, полагаю, спешишь в Боклер, а? К некоему альковчику?

Геральт смолчал, ибо на такие вопросы не отвечал принципиально. Приторочил тушку скоффина к седлу запасной лошади, сам вскочил на Плотву.

— Встретимся с клиентом, — решил он, поворачиваясь в седле. — Ночь еще молодая, а я голоден. Охотно бы чего-нибудь выпил. Едем в город. В «Фазанщину».

Рейнарт де Буа-Фресне хохотнул, поправил висящий на луке щит в красно-желтых шашечках, забрался на высокое седло.

— Воля ваша, кавалер. Итак, в «Фазанщину». Пшел, Буцефал!

Они шагом поехали по заснеженному склону, вниз, к тракту, четко обозначенному редким строем тополей.

— Знаешь что, Рейнарт, — неожиданно заговорил Геральт. — Я тоже предпочитаю видеть тебя таким, как сейчас. Разговаривающим нормально. Тогда, в октябре, ты изъяснялся, а точнее — изгилялся с бьющей по нервам идиотской манерностью.

— Чес-слово, ведьмак, я — странствующий рыцарь, — захохотал Рейнарт де Буа-Фресне. — Забыл или как? А рыцарь всегда изъясняется с идиотской манерностью. Это, понимаешь, знак такой, вроде щита вот этого. По нему, как по гербу на щите, распознают наше братство.

— Чес-слово, — сказал Рыцарь Шахматной Доски, — напрасно вы нервничаете, милсдарь Геральт. Ваша подружка наверняка уже выздоровела и о слабости окончательно забыла. Госпожа княжна держит придворных лекарей, те любую хворь вылечат. Чес-слово, нечего беспокоиться.

— Я придерживаюсь того же мнения, — сказал Регис. — Расхмурься, Геральт. Ведь Мильву и друидки лечили…

— А друидки в лечении доки, — добавил Кагыр. — Чему первейшее доказательство моя раздолбанная горняцким кайлом голова, не желаете ли глянуть? Почти как новая. Мильва, уверен, уже здорова. Нет причин тревожиться.

— Вашими б устами…

— Здорова уже, здорова, — повторил рыцарь, — ваша Мильва свежа как огурчик, голову дам на отсечение, и уж наверняка отплясывает на балах. Кренделя выписывает. Пиршествует. А в Боклере при дворе княгини Анарьетты что ни день, то бал либо пир. Ха-ха! Чес-слово, теперь, когда я разделался с обетом, я тоже…

— Вы разделались с обетом?

— Фортуна была ко мне благосклонна! Ибо следует вам знать, что клялся я не хухрой-мухрой какой-нибудь, а журавлем! По весне. Поклялся пятнадцать разбойников-грабителей уложить к Йуле. Ну и теперь свободен я от клятвы. Пить уже могу и говядину есть. К тому ж мне не надо больше скрывать своего имени. Я, позвольте представиться всем, Рейнарт де Буа-Фресне.

— Очень приятно.

— Касательно упомянутых балов, — проговорила Ангулема, подгоняя лошадь, чтобы поравняться с ними. — Так и нас, надеюсь, не обойдут возможностью насытиться и напиться? Да и поплясать я б тоже охотно поплясала. На балу-то.

— Чес-слово, будет в Боклере все, — заверил Рейнарт де Буа-Фресне. — Балы, пиры, рауты, выпивки и посиделки поэтические. Ведь вы же Лютиковы друзья… Пардон, я хотел сказать Юлиановы. Виконтовы, чес-слово. А оный Юлиан, виконт, весьма мил госпоже княгине.

— А как же, похвалялся, было дело, — хихикнула Ангулема. — А как оно в натуре-то было с той любовью? Не знаете ли, милсдарь рыцарь? Поведайте!

— Ангулема, — проговорил ведьмак. — Тебе это знать обязательно?

— Не обязательно. Но хочется. Не брюзжи, Геральт. И перестань дуться. При виде твоей кислой физиономии придорожные грибы сами маринуются. А вы, милсдарь рыцарь блуждающий, давайте излагайте.

Едущие впереди кавалькады странствующие рыцари распевали рыцарскую песню. Слова песни были глупые до неприличия.

— Случилось это, — начал рыцарь, — годков этак шесть назад. Гостил у нас господин поэт целую зиму и весну, на лютне тренькал, романсы распевал, стихи декламировал. Князь Раймунд в то время в Цинтре посиживал, на сборище. Домой не спешил. Ни для кого не было секретом, что в Цинтре полюбовница у него завелась. А госпожа Анарьетта и милсдарь Лютик… М-да… преудивительнейший это город, Боклер, и прекрасный, любовных чар полный. Сами увидите. В те времена княгиня и господин Лютик это изведали… И не заметили, как от стишка к стишку, от словечка к словечку, от комплиментика к комплиментику, цветочку, взгляду, вздоху… Короче говоря, вскоре дошло дело до близкого, стало быть, интереса.

— И очень близкого? — хихикнула Ангулема.

— Очевидцем быть не довелось, — сухо отрезал рыцарь, — а сплетен повторять не обвык. Кроме того, как мазель, несомненно, знает, у любви множество имен, и весьма относительное это понятие: близкое ли было общение, или не очень.

Кагыр прыснул в кулак. Ангулеме добавить было нечего.

— Встречались, — продолжал Рейнарт де Буа-Фресне, — княгиня с господином Лютиком тайно месяца, вероятно, два, от Беллетэйна до летнего Солтыция. Да позабыли об осторожности. Разошлась весть, начали болтать языки. Милсдарь Лютик не мешкая на коня вскочил и отбыл. Оказалось, поступил вполне разумно. Потому что как только князь Раймунд из Цинтры возвратился, донес ему обо всем один услужливый лакей. Князя, когда узнал он, какой инсульт на него свалился, какие порожа ему пристроили, такая дикая, можете себе представить, ярость обуяла, что он супницу с борщом на стол опрокинул, потом слугу-доносителя чеканчиком разделал, слова всякие-разные выдавал, затем при свидетелях дал маршалу двора по морде и большое ковирское зеркало вдребезги разнес. Княгиню же в ее собственных покоях заточил и, пытками пригрозив, все из ее княжеского сиятельства вытянул. Сразу же за господином Лютиком погоню учинил, повелев без всякой жалости и разговоров соблазнителя прикончить и сердце из груди вырвать. Вычитавши что-то подобное в какой-то стародавней балладе, вздумал он сердце Лютиково зажарить и ее сиятельство княгиню Анарьетту принудить на глазах всего двора оное сердце откушать. Бррр, тьфу ты, отвратность какая, надо же! На свое счастье, успел-таки господин Лютик сбежать.

— Повезло парняге. А князь, значит, от горестей штиблеты отбросил?

— Скончался светлейший князь. Но не сразу. Инцидент, как я уже сказал, вконец скрутил его, да так, что кровь в нем закипела и апоплексия его схватила и, стало быть, паралич. Лежал он без мала полгода что твой пень. Но поправился. Даже ходить начал было. Только глазами беспрерывно моргал, вот так.

Рыцарь повернулся в седле, прищурился и скривился будто обезьяна.

— Хоть князь сам был известный трахтельман и попрыгунчик, так от этих подмигиваний еще больший из него сделался в амурах pericolosus^[14], ибо каждой бабе чудилось, будто это он из аффекта именно ей подмигивает и ей любовные знаки подает. Ну, бабы, известное дело, на такие почитания шибко падки. Их ничуть не смущает, что всем им клеймо похотливых и распутных припечатывают. Что нет, то нет. А князь, как я сказал, моргал много, почти непрерывно, так что все per saldo^[15] одно на одно выходило. В итоге-то меру в разнузданности он перебрал, и в одну из ночей хватил его второй удар. И дух из него вышел. Прямо в алькове.

— На бабе? — загоготала Ангулема.

— По правде… — Рыцарь, до того смертельно серьезный, усмехнулся в усы. — По правде-то, под бабой. Однако не в подробностях суть.

— Конечно ж, нет, — серьезно поддержал Кагыр. — Особого траура, мыслю, по князю Раймунду не было, а? Пока слушал, мне подумалось…

— Что неверная жена вам милее, чем муж-рогоносец, — по своему обычаю влез в разговор вампир. — Неужто по той причине, что сейчас она здесь властвует?

— И по этой тоже, — разоружающим тоном ответствовал Рейнарт де Буа-Фресне. — Но не только. Раймунд, да будет ему земля пухом, таким был бездельником, вертопрахом, паршивцем и, культурно выражаясь, сукиным сыном, что самого дьявола через полгода довел бы до язвы желудка! А правил в Туссенте семь лет. Зато княгиню Анарьетту народ обожал и обожает.

— Значит, можно рассчитывать на то, — жестко сказал Геральт, — что после князя Раймунда осталось не так уж много неутешных друзей, которые ради того, чтобы отметить круглую дату кончины покойного, готовы устроить Лютику засаду со стилетами?

— Можете рассчитывать. — Рыцарь глянул на него, а взгляд у него был острый и вполне понимающий. — И, чес-слово, расчеты вас не подведут. Я же говорил: поэт мил госпоже Анарьетте, а за госпожу Анарьетту тут любой позволит себя на куски разделать.

Возвернулся рыцарь бравый

Да с войны, войны-забавы!

Ну а милка не ждала.

От другого родила!

Ой-ля-ля, ой-ля-ля,

Вот и мри за короля!

Из придорожных кустов с карканьем срывались перепуганные рыцарской балладой вороны.

Вскоре из леса они выехали в долину между возвышенностями, на вершинах которых белели башни небольших замков, яркие на фоне синего, расцвеченного фиолетовыми полосами неба. Склоны, насколько хватал глаз, покрывали стройные, словно солдатские шеренги, ряды ровненько подстриженных кустов. Земля там была устлана красными и золотыми листьями.

— Что это? — спросила Ангулема. — Виноград?

— Виноградная лоза, молодая, а как же, — подтвердил Рейнарт де Буа-Фресне. — Знаменитые долины Сансретур. Первейшие вина мира давят из созревающих здесь гроздей.

— Факт, — согласился Регис, который, как всегда, знал все обо всем. — Дело в вулканической почве и здешнем микроклимате, обеспечивающем из года в год прямо-таки идеальное сочетание солнечных и дождливых дней. Если к этому добавить традиции, знание и заботливость виноградарей, то мы получим результат в виде продукта высочайшего класса и марки.

— Хорошо вы это выразили, — улыбнулся рыцарь. — Марка — это вещь! О, взгляните хотя бы сюда, вот на этот склон под замком. У нас замки дают названия виноградникам и подвалам, которые расположены глубоко под землей. Вот этот называется Кастель Равелло, с его виноградников получают такие вина, как эрвелюк, фьорано, помино и знаменитое эст-эст. Должно быть, слышали. За бочонок эст-эста платят столько, сколько за десяток бочонков цидарисского или из нильфгаардских винных погребов под Альбой. А там, гляньте, докуда хватает глаз — другие, небольшие замки и другие виноградники, да и названия тоже, думаю, вам знакомы. Ферментино, Торичелья, Кастельдачья, Туфо, Санкерре, Нурагус, Короната и, наконец, Корво Бьянко, по-эльфьему Gwyn Cerbin. Полагаю, вам не знакомы эти названия?

— Знакомы, фууу… — поморщилась Ангулема. — Особенно после проверки, не налил ли часом шельма кабатчик какое-нибудь из них заместо нормального яблочного, потому как тогда, бывало, приходилось утром коня в конюшне оставлять, чтобы за эту кастелью или эсту-эсту расплатиться. Тьфу, черт, не пойму я, небось для больших господ пойло, то, марковое. А мы люди простые, можем и тем, что подешевле, не хуже надраться. И скажу я вам, ибо на собственном опыте испытала: блюется оно одинаково, что после эста-эста, что после какой другой рыгаловки, к примеру, яблочной.

— Начхав на октябрьские шуточки Ангулемы, — Рейнарт раскинулся за столом, расслабил пояс, — сегодня, ведьмак, напьемся какой-нибудь лучшей марки и какого-нибудь лучшего года. Кошель выдержит. Мы подзаработали неплохо. Можно и гульнуть.

— Ясное дело. — Ведьмак кликнул трактирщика. — В конце концов, как говорит Лютик, быть может, существуют и другие методы заработать, но я их не знаю. Поэтому поедим то, чем так славно несет из кухни. Кстати, сегодня в «Фазанщине» что-то тесновато, хоть час уже довольно поздний.

— Сочельник Йуле, — пояснил трактирщик, услышав его слова. — Празднует народишко. Радуется. Ворожит. Традиция требует, а традиция у нас…

— Знаю, — оборвал ведьмак. — А что сегодня требует традиция на кухне?

— Холодный язык с хреном. Бульон из каплуна с фрикадельками из мозжечка. Зразы-завертушки говяжьи и к этому клецки и капустка.

— Тащи мигом, добрый человек. И к этому… Ну, что к этому, Рейнарт?

— Ежели говядина, — сказал после минутного раздумья рыцарь, — то красное коте-де-блессюр того года, когда откинула лапти старая княгиня Кароберта.

— Прекрасный выбор, — кивнул трактирщик. — К вашим услугам, господа.

Венок из омелы, наугад брошенный за спину девушкой из-за соседнего стола, упал почти на колени Геральту. Компания зашлась смехом. Девушка призывно зарумянилась.

— Никаких фокусов. — Рыцарь поднял венок и отбросил в сторону. — Это не будет ваш очередной. Он уже занят, дорогая мазель. Он уже в неволе зеленых очей.

— Заткнись, Рейнарт.

Трактирщик принес заказ.

Они ели, пили, молчали, слушали, как веселятся люди.

— Йуле, — сказал Геральт, отставляя кубок. — Мидинваэрн, зимнее Солнцестояние. Два месяца я тут торчу. Два потерянных месяца.

— Месяц, — холодно и трезво поправил Рейнарт. — Если ты что-то потерял, то лишь месяц. Потом снега завалили перевалы в горах, и ты не выбрался бы из Туссента, хоть сдохни. А то, что дождался здесь Йуле, да и весну, скорее всего, тоже здесь дождешься, так это есть высшая сила, а посему нечего жалобно скулить и причитать. Что же до сожаления, то не надо преувеличивать. Все равно я не поверю, что тебе так уж сильно жаль.

— Да что ты знаешь, Рейнарт? Что знаешь?

— Немного, — согласился рыцарь, наливая. — Не очень много сверх того, что вижу. А видел я вашу первую встречу, твою и ее, в Боклере. Помнишь Праздник Бочки? Белые трусики?

Геральт не ответил. Он помнил.

— Дивное это место, дворец Боклер, полное любовных чар, — замурлыкал Рейнарт, наслаждаясь букетом вина. — Один только его вид способен очаровать. Помнишь, как у всех у вас дух захватило, когда вы увидели, ну, тогда, в октябре. Дай-ка вспомнить, как тогда изволил выразиться Кагыр?

— Складный замчишко, — восхищенно сказал Кагыр. — Верно ведь складный и глаз радует.

— Красиво княгиня живет, — сказал вампир. — Следует признать.

— Да уж, вполне ладный, курва его мать, домик, — добавила Ангулема.

— Дворец Боклер, — не без гордости повторил Рейнарт де Буа-Фресне. — Эльфова постройка, только слегка переделанная. Говорят, самим Фарамондом.

— Не «говорят», — возразил Регис. — А несомненно. Стиль. Стиль Фарамонда виден с первого же взгляда. Ясно. Четко. Достаточно посмотреть хотя бы вон на те башенки.

Увенчанные пурпуром черепиц башни, о которых вел речь вампир, врезались в небо стройными белыми обелисками, вырастающими из филигранного, расширяющегося книзу здания самого замка. Все это однозначно ассоциировалось со свечами, с которых фестоны воска натекли на мастерски выполненное основание подсвечника.

— У стен Боклера, — пояснил рыцарь Рейнарт, — раскинулся город. Стену, разумеется, возвели позже, вы ведь знаете, эльфы не окружали города стенами. Подгоните лошадей, уважаемые. Путь перед нами долгий. Боклер только кажется близким, горы искажают перспективу.

— Едем.

Они ехали резво, опережая странников и вагантов, телеги и двуколки, груженные темными, словно обомшелыми гроздьями винограда. Потом начались говорливые и пахнущие бродящим соком улочки города, потом мрачный парк, весь заросший тополями, тисами, барбарисом и самшитом. Потом были клумбы роз, мультифлоры и центифолии. Потом — резные колонны, порталы и архивольты дворца, слуги и лакеи в ливреях.

Наконец возник Лютик, модно причесанный и роскошно одетый. Ни дать ни взять принц.

* * *

— Где Мильва?

— Здорова, не беспокойся. Сидит в покоях, приготовленных для вас. И не желает выходить.

— Почему?

— Об этом позже. А сейчас — пошли. Княгиня ждет.

— Прямо с дороги?

— Таково ее желание.

Зала, в которую они вошли, была полна людей, ярких и пестрых, будто райские птицы. Геральту некогда было приглядываться. Лютик подтолкнул его к мраморным ступеням, у которых в окружении пажей и придворных стояли две женщины, резко выделяющиеся из толпы.

Было тихо, но сделалось еще тише.

У первой женщины нос был острый и курносый, голубые, проницательные и как бы слегка взволнованные глаза. Каштановые волосы уложены в изумительную — воистину произведение искусства — укрепленную бархатными вставочками прическу, продуманную до мельчайших нюансов, включая и идеальной формы локон в виде полумесяца на лбу. Лиф декольтированного платья переливался тысячами голубых и лиловых полосок на черном фоне, подол был черный, густо усеянный шитьем из маленьких золотых хризантем. Шею обвивало искусными завитками колье из обсидиана, изумрудов и ляпис-лазури, заканчивающееся жадеитовым крестом, заходящим чуть ли не в ложбинку между небольшими, поддерживаемыми жестким корсетом грудками. Каре выреза было низким и глубоким, обнаженные миниатюрные плечики, казалось, не гарантировали достаточной опоры — Геральт ежесекундно ожидал, что платье сползет с бюста. Но оно не сползало, удерживаемое в нужном положении таинственными узами портновского искусства и буфами рукавов.

Вторая женщина не уступала первой в росте. На губах у нее была такого же цвета помада. Однако на этом подобие заканчивалось. На ее коротко остриженных черных волосах возлежала сетчатая шапочка, с которой спускалась на лицо до кончика маленького носика вуалетка. Растительный мотив вуалетки не закрывал прекрасных, блестящих, густо подведенных зеленым контуром глаз. Точно такая же цветная вуаль прикрывала скромный вырез черного платья с длинным рукавом. На ткани сверкали словно случайно разбросанные сапфиры, аквамарины, кристаллики горного хрусталя и золотые ажурные звездочки.

— Ее сиятельство княгиня Анна-Генриетта, — вполголоса проговорили за спиной Геральта. — Преклони колени, милостивый государь.

«Интересно, о которой из них, — подумал Геральт, с трудом сгибая больное колено в церемониальном поклоне. — Обе, чтоб мне лопнуть, выглядят равно по-княжески. Господи, по-королевски!»

— Встаньте, милсдарь Геральт, — развеяла его сомнения женщина с каштановыми волосами и острым носиком. — Приветствуем вас и ваших друзей в княжестве Туссент, во дворце Боклер. Мы счастливы принимать у себя особ, прибывших со столь благородной миссией. К тому же имеющих быть в дружбе с милым нашему сердцу виконтом Юлианом.

Лютик поклонился глубоко и размашисто.

— Виконт, — продолжала княгиня, — сообщил нам ваши имена, характер и цель вашей экспедиции, поведал, что привело вас в Туссент. Повествование его взволновало наши сердца. Мы будем счастливы побеседовать с вами на личной аудиенции, милсдарь Геральт. Однако сия встреча несколько задержится, поскольку нас ждет исполнение неких государственных обязанностей. Закончился сбор винограда, традиция велит нам принять участие в Празднике Бочки.

Вторая женщина, та, что в вуалетке, наклонилась к княгине и что-то быстро шепнула. Анна-Генриетта взглянула на ведьмака, улыбнулась, прошлась тонким язычком по губам.

— Мы желаем, — возвысила она голос, — чтобы наряду с виконтом Юлианом нам прислуживал у Бочки милсдарь Геральт из Ривии.

По группе придворных и рыцарей пробежал шелест — так шумят тронутые ветром сосны. Княгиня Анарьетта одарила ведьмака очередным волооким взглядом и вышла из залы вместе с подружкой и кортежем пажей.

— Черт побери, — совсем не по-рыцарски шепнул Рыцарь Шахматной Доски. — Вот-те на! Немалой вы удостоились чести, господин ведьмак!

— Я не шибко понял, в чем суть дела, — признался Геральт. — Это каким же манером мне придется услужить ее величеству?

— Ее милости, — поправил, подходя, упитанный субъект с внешностью кондитера. — Простите, господа, мое вмешательство, но в данных околичностях я вынужден это сделать. Мы здесь, в Туссенте, строго почитаем традиции и блюдем протокол. Я — Себастьян ле Гофф, камергер и маршал двора.

— Весьма приятно.

— Официальным и протокольным титулом госпожи Анны-Генриетты, — камергер и маршал двора не только выглядел кондитером, но и источал аромат крема и глазури, — является «ваше сиятельство», неофициальным — «ваша милость», фамильярным, вне стен дворца, — «госпожа княгиня». Но обращаться к ее сиятельству следует «ваша милость».

— Благодарствую, запомню. А вторая дама? Как ее следует титуловать?

— Ее официальный титул «почтенная», — серьезно поучил камергер. — Но вполне допустимо просто «госпожа». Это родственница княгини, зовут ее Фрингилья Виго. Во исполнение воли ее милости прислуживать при Бочке вам достанется именно ей, госпоже Фрингилье.

— А в чем будет состоять данное прислуживание?

— Ничего особенного. Сейчас поясню. Видите ли, мы уже многие годы используем механические давильни, однако же традиция…

Подворье было заполнено говором и неистовым визгом пищалок, дикой музыкой дудок, назойливым звоном тамбуринов. Вокруг стоящей на помосте бочки плясали и бодались козлы, выряженные в венки скоморохи и кувыркались акробаты. Подворье и окружающие его галереи были заполнены людьми — рыцарями, дамами, дворянами, богато одетыми горожанами.

Камергер Себастьян ле Гофф воздел к небу увитый лозой жезл, потом трижды ударил им о помост.

— Эхо-хо! — крикнул он. — Благородные дамы, господа и рыцари!

— Эхо-хо! — ответствовала толпа.

— Эхо-хо! Вот он, древний обычай! Да одарит нас виноградная гроздь! Эхо-хо! Да дозреет до солнца!

— Эхо-хо! Да дозреет!

— Эхо-хо! Да забродит, придавленная! Да наберет силы и вкуса в бочках! Да изольется в кубки и ударит в головы во славу ее сиятельства, во славу прекрасных дам, во славу благородных рыцарей и виноградарей!

— Эхо-хо! Да забродит!

— Да приидет красота!

Из бархатных палаток на противоположной стороне подворья появились две женщины — княгиня Анна-Генриетта и ее черноволосая спутница. Обе были плотно укутаны в пурпурные плащи.

— Эхо-хо! — Камергер ударил жезлом. — Да приидут Юные!

«Юные» были научены, они знали, что им надлежит делать. Лютик подошел к княгине. Геральт — к черноволосой. Которую, как известно, звали почтенной Фрингильей Виго.

Женщины одновременно скинули плащи, толпа взорвалась грохотом оваций, Геральт сглотнул.

На женщинах были белые, тонюсенькие, как паутинки, не доходящие даже до бедер рубашечки на бретельках. И плотно облегающие трусики с оборочками. И ничего больше. Даже украшений. Кроме того, они были без обуви.

Геральт поднял Фрингилью на руки, а она, нисколько не смущаясь, тут же обняла его. За шею. От нее исходил едва уловимый аромат амбры и роз. И женственности. Она была теплой, и тепло это пронзало как наконечник стрелы. Она была податливо-мягкой. И мягкость эта обжигала и дразнила пальцы.

Мужчины поднесли женщин к бочке. Геральт — Фрингилью, Лютик — княгиню, помогли им встать на сминающиеся под ногами, источающие виноградный сок грозди. Толпа взревела.

— Эхо-хоооо!

Княгиня и Фрингилья возложили друг другу руки на плечи — так легче было удержать равновесие на гроздях, в которые они погрузились до колен. Сок брызгал и бил ключом, женщины, поворачиваясь, топтали виноградные гроздья, хохоча, как маленькие. Фрингилья совершенно непроизвольно стрельнула в ведьмака глазами.

— Эхо-хо! — орала толпа. — Эхо-хо! Да забродит!

Сминаемые грозди исходили соком, мутная жидкость булькала и обильно пенилась вокруг колен топчущихся в бочке женщин.

Камергер ударил жезлом о доски помоста. Геральт и Лютик подошли, помогли женщинам выбраться из бочки. Геральт видел, как Анарьетта укусила Лютика за ухо и как у нее при этом опасно заблестели глаза. Ему показалось, что губы Фрингильи скользнули по его щеке, но было это сознательно или случайно, он, пожалуй, не смог бы сказать. Винный дух сильно ударял в голову.

Геральт опустил Фрингилью на помост, обернул пурпурным плащом, Фрингилья быстро и крепко пожала ему руку.

— Ах, эти древние обычаи, — шепнула она. — Они так возбуждают. Не правда ли?

— Правда.

— Благодарю тебя, ведьмак.

— Я счастлив безмерно!

— Не только ты! Уверяю тебя, не только.

— Налей, Рейнарт.

За соседним столом вели очередную зимнюю ворожбу, состоящую в кидании завитой в длинную спиральную полоску кожицы яблока. По форме, в которую кожица уляжется, пытались угадать инициалы будущего партнера. Всякий раз кожура укладывалась буквой «S». Несмотря на это, веселью не было конца.

Рыцарь налил.

— Оказалось, — задумчиво сказал ведьмак, — что Мильва здорова, хоть все еще носила бандаж на бедрах. Тем не менее она сидела в комнате и отказывалась выходить, ни за что не соглашаясь надеть подаренного ей платья. Дело шло к протокольному скандалу, но ситуацию уладил всеведающий Регис. Процитировав с дюжину прецедентов, он вынудил камергера-маршала двора принести лучнице мужскую одежду. Ангулема же, наоборот, с радостью скинула брюки и верховые сапоги с портянками, а платье, мыло и гребень сотворили из нее вполне симпатичную девушку. Всем нам, что тут говорить, подняли настроение баня и чистая одежда. Даже мне. И во вполне нормальном настроении все мы шли на личную аудиенцию.

— Прервись на минуточку, — указал движением головы Рейнарт. — К нам приближаются клиенты. Хо-хо, к тому же не один, а два винодельца. Малатеста, наш клиент, ведет собрата… И конкурента. Чудо из чудес!

— А второй — кто?

— Виноградники Помероль. Их вино, коте-де-блессюр, мы как раз сейчас пьем.

Малатеста, управляющий виноградниками Ферментино, помахал рукой, подошел, ведя спутника: мужчину с черными усиками и буйной черной бородой, больше подходящей убийце, нежели чиновнику.

— Позвольте представить, — указал на бородача Малатеста, — господин Алкид Фьерабрас, управляющий виноградниками Помероль.

— Присаживайтесь.

— Мы на минутку. К господину ведьмаку относительно бестии из наших подвалов. Из того, что вы, уважаемый, находитесь здесь, следует, что чудище уже прикончено?

— Намертво.

— Обусловленная сумма, — заверил Малатеста, — поступит на ваш счет у Чианфанелли самое позднее послезавтра. Ох, благодарю вас, господин ведьмак. Стократно благодарю. Такой подвальчик прелестный, сводчатый, ориентированный на север, не слишком сухой, не слишком влажный, ну точь-в-точь такой, какой надо для вина, а из-за этого чудища паршивого им невозможно было пользоваться. Сами видели, пришлось там значительную часть подвалов замуровать, но бестия все равно ухитрилась как-то пролезть. Тьфу-тьфу, откуда она взялась, не угадать. Не иначе как из самого ада…

— Пещеры, вымытые в вулканических туфах, всегда бывают полны чудовищами, — мудро проговорил Рейнарт де Буа-Фресне, который сопровождал ведьмака уже почти месяц и, будучи хорошим слушателем, успел многому научиться. — Дело ясное, где туф, там того и гляди чудище объявится.

— Оно, конечно, может, и туф, — покосился на него Малатеста. — Кем бы он, этот туф, ни был. Но люди болтают, дескать, все потому, что наши подвалы вроде бы с глубокими пещерами связаны, с самим нутром земным. Много у нас таких ям и пещер.

— Да вот хотя бы, к примеру, наши подвалы, — заметил управляющий виноградниками Помероль. — Цельными милями эти ямы тянутся, как и докудова, не знает никто. Те, кто дело это хотел прояснить, не возвернулись. Да и чудовище страшенное тоже там видывали. Якобы… Так вот поэтому и хотел я предложить…

— Догадываюсь, — сухо проговорил ведьмак, — что вы хотите предложить. И соглашаюсь. Я проверю ваши подземелья. Плату установим в зависимости от того, на что я там наткнусь.

— Обижены не будете, — заверил бородач. — Хм, хм… Еще одно дело.

— Слушаю.

— Тот суккуб, что по ночам мужей посещает и… мытарит… Которого ее сиятельство убить повелели… Думаю, убивать его вовсе нет нужды. Ведь чудо это никому не мешает, ежели уж по правде-то… Так, посетит когда… Потревожит чуть-чуть…

— Но только полнолетних, — быстро вставил Малатеста.

— Ну прям мои слова, кум, мои… Так и есть, никому этот суккуб не навредил. А последнее время так и вообще слух о нем как бы затерялся. Полагаю, вас он, милсдарь ведьмак, испужался. Какой же тогда смысл его утюкивать. Ведь вам, господин, наличные не помешают. А ежели чего недостает…

— На мой счет у Чианфанелли, — проговорил с каменным лицом Геральт, — могло бы что-нибудь и поступить. В ведьмачий пенсионный фонд.

— Сделаем.

— А у суккуба волос с блондинистой головки не упадет.

— Ну, стало быть, бывайте. — Оба управляющих встали. — Празднуйте в мире, не станем мешать. Праздник нынче. Традиция. А у нас, в Туссенте, традиции…

— Знаю, — не дал ему договорить Геральт, — святое дело.

Компания за соседним столом шумела. Ворожили Йуле, ворожили при помощи шариков из мякиша калача и кости от съеденного карпа. Пили при этом обильно. Трактирщик и девки мотались как угорелые, бегая с кувшинами.

— Упомянутый суккуб, — заметил Рейнарт, подкладывая себе капусты, — стал началом достопамятной серии ведьмачьих контрактов, заключенных тобою в Туссенте. Потом уж клиенты валом повалили, так что отбоя от них не было. Вот только не помню я, который заявился к тебе первым.

— Тебя в тот момент не было. А случилось это на следующее утро после аудиенции у княгини. На которой, впрочем, тебя не было тоже.

— Ничего удивительного. Аудиенция была личная.

— Тоже мне личная, — усмехнулся ведьмак. — Человек на двадцать, не считая неподвижных как статуи лакеев, малолетних пажей и вконец умученного шута. Среди перечисленных особ был ле Гофф, камергер с внешностью и ароматом кондитера, несколько согбенных под грузом золотых цепей вельмож. Была парочка субъектов в черном, то ли советников, то ли судей. Был знакомый мне по Каэд Мырквиду барон Бычья Голова. Была, разумеется, Фрингилья Виго, особа, несомненно, приближенная к княгине.

И были мы; вся наша компания, включая Мильву в мужском костюме. Нет, я неверно выразился, сказав, что были все. Не было с нами Лютика. Лютик, он же виконт Кто-то-Там, сидел, раскинувшись в карле ошую ее остроносой милости Анарьетты, и топорщил перья что твой павлин. Как и полагалось фавориту.

Анарьетта, Фрингилья и Лютик были единственными особами, которые сидели. Никому больше присесть дозволено не было. А меня радовало уже то, что не было велено опуститься на колено.

Княгиня выслушала мой рассказ — к счастью, редко прерывая. Когда же я взялся вкратце излагать результаты бесед с друидками, она заломила руки жестом, говорящим об ее отчаянии столь же искренне, сколь и преувеличенно. Я знаю, это звучит как какой-то холерный оксюморон, но, поверь мне, Рейнарт, в данном случае все так именно и было.

— Ах-ах, — проворковала княгиня Генриетта, заламывая руки. — Вы так нас огорчили, господин Геральт. Так огорчили. Поверьте, сочувствие переполняет наши сердца.

Она потянула остреньким носиком, протянула руку, и Лютик незамедлительно вложил ей в пальцы батистовый платочек с монограммой. Княгиня мазнула платочком обе щечки так, чтобы не стереть пудры.

— Ах-ах, — повторила она. — Выходит, друидки ничего не знали о Цири? Были не в состоянии помочь вам? Получается, все ваши усилия пошли прахом и все ваше странствие оказалось ненужным?

— Прахом — наверняка нет, — убежденно ответил ведьмак. — Признаюсь, я рассчитывал получить от друидок какие-нибудь конкретные сведения либо указания, которые могли бы хоть в самом общем виде пояснить, почему Цири оказалась объектом столь яростной охоты. Однако друидки не могли или же не пожелали мне помочь. Так что в этом смысле действительно я ничего не выгадал. Но…

Он перешел на шепот. Не ради повышения уровня драматизма. Просто решал, насколько может быть откровенен перед собравшимися.

— Я знаю, что Цири жива, — наконец сухо сказал он. — Вероятнее всего, была ранена. И все еще в опасности. Но жива.

Анна-Генриетта вздохнула, снова воспользовалась платочком и пожала руку Лютику.

— Обещаем вам, — проговорила она, — нашу помощь и поддержку. Гостите в Туссенте, сколь пожелаете. Ибо должно вам знать, что мы бывали в Цинтре, знали и дарили своей дружбой Паветту, знали и любили малютку Цири. Всем сердцем мы скорбим вместе с вами, господин Геральт. Если требуется, вам окажут посильную помощь наши ученые и астрологи. Вы должны, мы глубоко в это верим, отыскать какую-то тропинку, какое-то указание или след, которые укажут вам нужный путь. Не действуйте опрометчиво. Вам нет нужды спешить. И можете оставаться здесь по собственному желанию, вы милый и приятный нам гость.

— Благодарю, ваше сиятельство, — поклонился Геральт, — за добрые слова и ласку. Однако мы тронемся в путь, как только немного передохнем. Цири все еще в опасности. Да и мы тоже. Если слишком долго засиживаться на одном месте, опасность не только возрастает, но и начинает угрожать людям, доброжелательно к нам относящимся. И всем окружающим. А этого мы ни за что не хотели бы допустить.

Княгиня какое-то время молчала, размеренными движениями, будто кошку, поглаживая Лютика по руке.

— Благородны и справедливы слова ваши, — сказала она наконец. — Но опасаться вам нечего. Гнавшиеся за вами бандиты нашими рыцарями разгромлены так, что ни один свидетель их поражения не ушел живым. Нам рассказал об этом виконт Юлиан. Любого, кто осмелится вас обеспокоить, ждет та же участь. Вы — под нашей защитой и покровительством.

— Я умею это ценить. — Геральт снова поклонился, мысленно проклиная болевшее колено и не только его. — Однако не смею умолчать о том, о чем господин виконт забыл вашей милости поведать. Разбойники, которые гнались за мной от Бельхавена и которых доблестные рыцари вашей милости отважно разгромили в Каэд Мырквиде, действительно были бандитами высшей разбойничьей гильдии, но нильфгаардского цвета.

— Ну и что?

«А то, — чуть не сорвалось у него с языка, — что если нильфгаардцы заняли Аэдирн за двадцать дней, то на твое игрушечное княжество им хватит двадцати минут».

— Идет война, — сказал он вместо этого. — То, что случилось в Бельхавене и Каэд Мырквиде, можно рассматривать как рейд по тылам. Обычно это вызывает репрессии. В военное время…

— Война, — перебила его княгиня, подняв кверху острый носик, — наверняка уже кончилась. Относительно этого мы писали нашему кузену Эмгыру вар Эмрейсу. Мы направили ему меморандум, в котором потребовали немедленно положить конец бессмысленному кровопролитию. С войной уже наверняка покончено, наверняка уже заключен мир.

— Не так уж наверняка, — холодно ответил Геральт. — За Яругой буйствуют меч и огонь, льется кровь. Нет никаких признаков того, что война идет к завершению. Я бы сказал — совсем наоборот.

Он тут же пожалел о сказанном.

— То есть? — Носик княгини, казалось, стал еще острее, а в голосе прозвучала противная, скрипуче-ворчливая нотка. — Верно ли я слышу? Война продолжается? Почему нам об этом не сообщили? Господин министр Трембли?

— Ваше сиятельство, я… — забормотал, преклоняя колено, один из златоносцев, позвякивая цепями. — Я не хотел… огорчать… беспокоить… ваше сиятельство…

— Стража! — взвыла ее сиятельство. — В башню его! Вы в немилости, милостивый государь! Господин камергер! Господин секретарь!

— Мы здесь, ваше сиятельство!

— Пусть наша канцелярия немедленно подготовит резкую ноту нашему кузену, императору Нильфгаарда. Мы требуем, чтобы немедленно, незамедлительнейше он прекратил воевать и заключил мир. Ибо война и несогласие суть вещи скверные. Несогласие разрушает, а согласие возводит!

— Ваша милость, — еле выговорил маршал двора — кондитер, белый, как сахарная пудра, — абсолютно правы. Абсолютнейше!

— А вы что тут делаете? Мы отдали приказы! Действуйте же! Одна нога тут, другая там!

Геральт незаметно осмотрелся. У дворян были совершенно каменные лица, из чего следовало, что подобные инциденты при здешнем дворе дело не новое и не редкое. Он твердо решил с этого момента исключительно поддакивать госпоже княгине. И никак не более того.

Анарьетта тронула платочком кончик носа, затем улыбнулась Геральту.

— Как видите, — сказала она, — ваши опасения были беспочвенны. Вам нечего опасаться, и вы можете гостить у нас, сколько пожелаете.

— Так точно, ваше сиятельство.

В тишине четко слышался скрип короеда в каком-то из предметов древней мебели. И ругательства, коими старший конюх поносил коня на далеком дворе.

— Есть у нас, — прервала молчание Анарьетта, — также просьба к вам, господин Геральт, как к ведьмаку.

— Так точно, ваше сиятельство.

— Это просьба многих благородных дам Туссента и также наша. Ночное чудовище беспокоит здешние дома. Дьявол, призрак, суккуб в обличье женском, но столь бесстыдном, что описать его мы не решаемся, терзает достойных и верных супругов. Навещает по ночам альковы, позволяет себе безобразные распутства и отвратительные половые извращения, о которых нам не позволяет говорить присущая нам скромность. Вы как специалист наверняка знаете, в чем дело.

— Так точно, ваше сиятельство!

— Туссентские дамы просят вас положить предел этой мерзости. А мы присоединяемся к их просьбе и заверяем вас в нашем благоволении.

— Так точно, ваше сиятельство!

Ангулема отыскала ведьмака и вампира в дворцовом парке, где они прогуливались и вели секретные разговоры.

— Вы мне не поверите, — просипела она, — не поверите, если я вам скажу. Но это чистейшая правда.

— Говори же.

— Рейнарт де Буа-Фресне, странствующий Рыцарь Шахматной Доски, вместе с другими странствующими рыцарями стоит в очереди к княжескому казначею. И знаете, за чем? За месячным жалованьем! Очередь, скажу я вам, длиной в полполета стрелы, а от гербов аж в глазах рябит. Я спросила Рейнарта, в чем, мол, дело, а он мне: странствующие-де рыцари тоже есть хотят.

— И что же здесь странного?

— Шуткуешь небось? Странствующие рыцари странствуют из благородных побуждений! А не за месячное жалованье!

— Одно, — очень серьезно сказал вампир Регис, — не исключает другого… Поверь мне, Ангулема.

— Верь ему, Ангулема, — сухо подтвердил Геральт. — Перестань бегать по дворцу в поисках сенсаций, составь-ка лучше компанию Мильве. Она в жутком настроении, ей нельзя оставаться одной.

— Верно. У тетечки, видать, месячные, потому как злая она вроде осы. Я думаю…

— Ангулема!

— Иду, иду…

Геральт и Регис остановились у клумбы уже слегка примерзших роз центифолий. Но как следует поговорить не сумели. Из-за оранжереи вышел худющий мужчина в модном плаще цвета умбры.

— Добрый день. — Он поклонился, отряхнул колени куньим колпаком. — Дозвольте спросить, кто из ваших милостей есть ведьмак, Геральтом именуемый, своим ремеслом славящийся?

— Я есть ведьмак, Геральтом именуемый. В чем дело?

— Я — Жан Катильон, управляющий виноградниками Кастель Торичелья. А дело, понимаешь, в том, что нам в виноградники очень и даже весьма ведьмак нужен. Я удостовериться, понимаешь, хотел бы, не пожелаете ли вы по милости своей…

— Так в чем дело-то?

— Тут, понимаешь, такая штука получается, — начал управляющий Катильон. — Из-за этой войны, чтобы ее черт побрал, купцы реже, понимаешь, приезжают, запасы готового продукта растут, мест для бочек начинает недоставать. Мы подумали, невелика беда, ведь под замком целые мили ям тянутся, все глубжей и глубжей, аж до нутра, понимаешь, земли, почитай, эти ямы достигают. Под Торичельей тожить ямочку я отыскал, прелестненькую, кругленькую с таковым же, понимаешь, сводом и не шибко сухую, не шибко мокрую, аккурат подходящую, чтобы в ней вину славненько было…

— И что? — не выдержал ведьмак.

— Почудилось нам, понимаешь, что в тех ямах чудит какой-то чудовищ, видать, из земных глыбей прилезший. Двух человек изжег, до костей им телеса изжарил, а одного ослепил, понимаешь, потому как он, чудовищ, значит, плюется и рыгается каким-то жручим щелоком или щелочью.

— Сольпуга, — кратко определил Геральт. — Также ядницей именуемая.

— Ну вот, извольте, — улыбнулся Регис. — Сами видите, господин Катильон, что имеете дело с профессионалом. Профессионал, можно сказать, с неба к вам свалился. А кстати, к странствующим здесь рыцарям вы случаем не обращались уже с этой, как вы изволили выразиться, бедой? У княгини их целый полк, рыцарей-то этих, а такие миссии — так это ж их специальность, суть их существования. И оправдание…

— Никакая не суть, — помотал головой управляющий Катильон. — Их суть — тракты охранять, перевалы, потому, понимаешь, ежели купцы сюда не допрут, то все мы с сумой в странствующие, значит, по миру пойдем. Кроме того, рыцари храбрые и боевитые, понимаешь, но только когда на коне. Под землю такой не полезет! Сверх же того они доро…

Катильон осекся и замолчал. Лицо у него было как у человека, которому — ежели нет бороды — не во что плюнуть. И который очень об этом сожалеет.

— Дорого берут, — закончил Геральт, даже без особого ехидства. — Знай же, добрый человек, я беру дороже. Свободный рынок. И свободная конкуренция. Ибо я, если уж мы шлепнем контракт, сойду с коня и полезу под землю. Обдумайте это. Но не очень тяните-то, потому что я в Туссенте долго не задержусь.

— Ты меня поражаешь, — сказал Регис, как только управляющий ушел. — В тебе неожиданно воспрял ведьмак? Заключаешь сделки? Берешься за чудовищ?

— Да я и сам удивлен, — честно признался Геральт. — Отреагировал как-то автоматически, меня словно подтолкнуло что-то. Откажусь. Любую предложенную сумму я могу счесть недостаточно высокой. Всегда. Вернемся к нашей беседе…

— Погоди. — Вампир указал взглядом на дорожку. — Что-то мне подсказывает, что к тебе спешит очередной клиент.

Геральт мысленно выругался. По обрамленной кипарисами аллейке к ним шли два рыцаря. Первого он узнал сразу, огромную бычью голову на снежно-белом поле невозможно было перепутать ни с чем другим. Второй рыцарь, высокий, седовласый, с благородно-угловатой физиономией, словно высеченной из гранита, был обладателем голубой туники и одной трети золотого креста, усеянного лилиями.

Остановившись в положенных по этикету двух шагах, рыцари поклонились. Геральт и Регис ответили поклонами, после чего все четверо выдержали установленное рыцарским регламентом молчание, имеющее длиться десять ударов сердца.

— Позвольте представить, — пробасил Бычья Голова, — барон Пальмерин де Лонфаль. Меня, как, возможно, господа помнят, зовут…

— Барон де Пейрак-Пейран. Как можно забыть!

— У нас дело к господину ведьмаку, — перешел к сути Пейрак-Пейран. — В разрезе, я бы так выразился, профессиональных проблем.

— Слушаю.

— Лично.

— У меня нет секретов от господина Региса.

— Но у благородных господ они, несомненно, имеются, — улыбнулся вампир. — Поэтому, с вашего позволения, я хотел бы осмотреть вон тот прелестный павильончик, вероятно, храм задумчивости… Господин де Пейрак-Пейран… Господин де Лонфаль…

Они обменялись поклонами.

— Я обращаюсь в слух, — прервал молчание Геральт, и не думая ожидать, пока прозвучит десятый удар сердца.

— Проблема, — Пейрак-Пейран понизил голос до шепота и испуганно оглянулся, — в том суккубе… Ну, в том ночном кошмаре, что посещает… Которого вам княгиня и дамы поручили уничтожить. И сколько же вам за сие убиение обещано?

— Простите, но это профессиональная тайна.

— Разумеется, разумеется, — проговорил Пальмерин де Лонфаль, рыцарь с лилиевым крестом. — Ситуация истинно достойная вашего положения. Истинно. Я серьезно опасаюсь, что пошатну вашу решимость выполнить пожелания дам, но тем не менее, слово чести, предложение внесу. Откажитесь от контракта, господин ведьмак. Не охотьтесь на суккуба, оставьте его в покое. Ничего дамам и княгине не говоря. А мы, господа из Туссента, слово чести, перекроем предложение дам. Удивим вас нашей щедростью.

— Предложение, — холодно сказал ведьмак, — действительно не очень далеко от неуважения.

— Господин Геральт. — Лицо у Пальмерина де Лонфаля было жестким и серьезным. — Я скажу вам, почему мы осмелились на такой шаг. Прошел слух, что вы убиваете исключительно тех чудовищ, кои являются угрозой. Реальной угрозой. Не воображаемой, из невежества или предрассудков родом. Позвольте заметить, что суккуб никому ничем не угрожает и не пакостит. Так, просто посещает в снах… Время от времени… И немного… э-э-э… как бы это сказать, ублажает…

— Но исключительно полнолетних, — быстро добавил Пейрак-Пейран.

— Дамы из Туссента, — сказал Геральт, оглядываясь, — вряд ли обрадуются, узнав о нашем разговоре. Княгиня тоже.

— Полностью с вами согласны, — буркнул Пальмерин де Лонфаль. — Желательна секретность сверх всякой меры. Не следует пробуждать спящих святош…

— Откройте мне счет в одном из местных краснолюдских банков, — медленно и тихо сказал Геральт. — И поразите меня своей щедростью. Предупреждаю, поразить меня не просто.

— И все же мы постараемся, — гордо пообещал Пейрак-Пейран.

Они обменялись прощальными поклонами.

Вернулся Регис, который, конечно, все слышал своим вампирьим слухом.

— Теперь, — сказал он не улыбаясь, — ты, конечно, тоже можешь утверждать, что это был невольный рефлекс и необъяснимый импульс. Но объяснить, откуда взялся новый банковский счет, тебе будет трудновато.

Геральт глядел куда-то ввысь, более того, поверх крон кипарисов.

— Кто знает, — сказал он, — может, все-таки мы проведем здесь несколько дней. А с учетом Мильвовых ребер, может быть, даже больше, чем несколько. Может, несколько недель. Ведь не помешает обрести на это время финансовую независимость?

— Так вот откуда у тебя счет у Чианфанелли, — покачал головой Рейнарт де Буа-Фресне. — Ну-ну. Если б княгиня узнала, были бы точно смены в должностях, была бы новая раздача патентов. Ха, возможно, и я бы маленько подрос? Чес-слово, жаль, что у человека нет задатков к доносительству. А теперь расскажи об известном выпивоне, на который я так рассчитывал. Мне так хотелось побывать на том пиру, поесть и попить. А меня выслали на границу, на вышку, в холод и собачью пургу. Эх, холя-холя, рыцарская доля…

— Великому и шумно разрекламированному пиру, — начал Геральт, — предшествовала серьезная подготовка. Надо было отыскать Мильву, прятавшуюся в конюшнях, надо было убедить ее, что от ее участия в банкете зависит судьба Цири и чуть ли не всего мира. Надо было почти что силой натянуть на нее платье. Потом заставить Ангулему поклясться, что она поведет себя как подобает даме и уж обязательно постарается избегать слов «курва» и «жопа». Когда наконец мы всего этого добились и уже намеревались было взяться за вино, появился камергер ле Гофф, маршал двора, пуще прежнего воняющий глазурью и надутый как свиной пузырь.

— В данных циркумстанциях^[16] я вынужден пояснить, — загундосил камергер ле Гофф, — что за столом ее милости нет мест первых и последних, никто не может обижаться на то, что ему предназначено положение за столом, кое покажется ему ниже его достоинства. Однако же мы здесь, в Туссенте, строго блюдем и чтим давние традиции и обычаи и придерживаемся обсерванции^[17]. В соответствии же с оными обычаями, традициями и…

— Переходите, милостивый государь, к делу.

— Пиршество назначено на завтра. Мне надобно рассадить гостей в соответствии с честью и рангом.

— Ясно, — серьезно проговорил ведьмак. — Значится, так: самый достойнейший из нас, как рангом, так и честью, — Лютик.

— Господин виконт Юлиан, — произнес камергер, задрав нос, — являет себя гостем экстраординарно почетным. И как таковой одесную ее милости усажен будет.

— Ясно, — повторил ведьмак, серьезный как сама смерть. — А относительно нас… виконт не пояснил, у кого ранг, титул и честь, в смысле — достоинства каковы?

— Пояснил лишь, — кашлянул камергер, — что ваши милости пребывают здесь инкогнито с рыцарской миссией, деталей каковой, как и истинных имен, гербов и титулов, выдавать вам нет возможности, ибо того не допускают ваши обеты.

— Именно так оно и есть. Тогда в чем же проблема?

— В том-то и проблема, чтобы правильно рассадить гостей! Вы — гости, к тому же соратники господина виконта, стало быть, мне должно усадить вас ближе к голове стола… Промеж баронов. Но ведь не может быть, чтобы все вы, ваши милости и госпожи, оказались ровней, ибо так никогда не бывает, поскольку быть не может, чтобы все, повторяю, ровней были. Ежели кто из вас рангом либо родом выше, то должен при верхнем столе сидеть, при княгине…

— Он, — ведьмак не колеблясь указал на вампира, который неподалеку в задумчивости любовался занимающим чуть ли не всю стену гобеленом, — граф. Но об этом — ша! Это тайна, покрытая мраком веков.

— Понял! — Камергер чуть не захлебнулся от восторга. — В данных циркумстанциях… Я усажу его одесную графини Ноттурн и благородно урожденной тетушки госпожи, то бишь ее светлости княгини.

— Не пожалеете ни вы, ни благородно урожденная тетушка. — У Геральта было совершенно каменное лицо. — Равных ему нет ни в смысле обычаев, ни в искусстве конверсации^[18].

— Безмерно рад слышать. Вы же, милсдарь из Ривии, усядетесь рядом с почтенной госпожой Фрингильей. Такова традиция. Вы несли ее к бочке, вы… хм-м-м… ее рыцарь как бы…

— Понятно.

— Ну и славно. Ах, господин граф…

— Слушаю, — удивился вампир, который как раз отошел от гобелена, изображающего битву гигантов с циклопами.

— Нет-нет, ничего, — улыбнулся Геральт. — Мы просто беседуем.

— Ага, — кивнул Регис. — Не знаю, заметили ли вы, господа… Но у этого циклопа на гобелене, о, вон у того с пальцами… Гляньте на пальцы его ног. У него, я не боюсь это сказать, две левые ноги.

— Да-да, — без тени удивления подтвердил камергер ле Гофф. — Таких гобеленов в Боклере множество. Умелец, который их ткал, был истинным мастером своего дела, но страшно много… э… пил. Служитель муз, сами понимаете, господа…

— Нам пора, — проговорил ведьмак, избегая взгляда разгоряченных вином девушек из-за соседнего стола, за которым занимались ворожбой. — Собираемся, Рейнарт. Расплачиваемся и на лошадей — едем в Боклер.

— Знаю, куда тебе невтерпеж, — оскалился в ухмылке рыцарь. — Не боись, твоя зеленоглазая ждет. Только что пробило полночь. Расскажи, как пир прошел?

— Расскажу и едем.

— И едем.

Вид установленных гигантской подковой столов однозначно говорил о том, что осень подходит к концу и дело идет к зиме. Меж громоздящихся на тарелках, подносах и блюдах кушаний особое место занимала дичь во всех возможных видах и вариантах. Были там огромные кабаньи туши, оленьи окорока и кострецы, самые разнообразные паштеты, заливные и розовые пластины мяса, по-осеннему украшенные грибами, клюквой, сливовыми повидлами и боярышниковым соусом. Была осенняя птица — тетерева, глухари и фазаны, эффектно поданные с крыльями и хвостами, были запеченные цесарки, перепела и куропатки, читки, бекасы, рябчики и дрозды. Были редкостные деликатесы: дрозды-рябинники, запеченные целиком, без потрошения, поскольку ягоды можжевельника, которыми нафаршировали этих маленьких пичужек, сами по себе создавали соответствующую приправу. Не обошлось и без форели из горных озер, судаков, налимов и щучьей печени. Зеленью разнообразила стол малая валерьяница, позднеосенний салат, который, если возникала такая потребность, можно было выгрести даже из-под снега.

Цветы заменяла омела.

В центре закругления, во главе стола, где восседала княгиня Анарьетта и наиболее уважаемые гости, на огромном серебряном подносе помещалось украшение вечера. Среди трюфелей, вырезанных из моркови цветов, половинок лимонов и артишоковых сердец возлежала гигантская стерлядь, а на ее спинке стояла на одной ноге запеченная целиком цапля с золотым кольцом в поднятом клюве.

— Клянусь цаплей! — воскликнул, поднимая кубок, Пейрак-Пейран, хорошо знакомый ведьмаку барон с бычьей головой в гербе. — Цаплей клянусь защищать рыцарскую честь и честь дома и приношу обет никогда-преникогда никому не уступать поля боя!

Обет наградили громкой овацией. И принялись за еду.

— Клянусь цаплей! — рявкнул другой рыцарь с воинственно торчащими во все стороны метельчатыми усами. — До последней капли крови в жилах своих защищать границы и ее сиятельство Анну-Генриетту! А чтобы доказать свою верность, клянусь изобразить на щите цаплю и целый год драться инкогнито, имя свое истинное и герб свой истинный скрывая, а именоваться Рыцарем Белой Цапли! Пью за здоровье ее княжеского сиятельства!

— Здравия! Счастья! Виват! Да здравствует ее милость!

Анарьетта поблагодарила легким кивком головы, украшенной филигранной диадемой. Бриллиантов на княгине было столько, что, даже просто проходя мимо стекла, она могла покрыть его поверхность царапинами. Рядом с княгиней, глуповато улыбаясь, сидел Лютик. Немного поодаль, между двумя матронами, восседал Эмиель Регис, вампир. Одет он был в черный кафтан и выглядел точь-в-точь как положено вампиру. Услуживал матронам и забавлял их конверсацией, они же увлеченно слушали.

Геральт схватил блюдо с заливным судаком, украшенным петрушкой, и подал сидящей по левую сторону Фрингилье Виго, на которой было платье из лилового атласа и невероятно шикарное колье из аметистов. Фрингилья, поглядывая на него из-под черных ресниц, подняла кубок и загадочно улыбнулась.

— Твое здоровье, Геральт. Рада, что нас посадили рядышком.

— Не хвали день до захода… — Геральт не докончил и улыбнулся. Настроение у него было в принципе неплохое. — Пир еще только начинается.

— Совсем наоборот. Он уже достаточно затянулся, и пора бы тебе начать делать мне комплименты. Долго я еще буду ждать?

— Ты обворожительно прекрасна.

— Ну, не так уж сразу с места в карьер, — засмеялась она, и ведьмак мог бы поклясться, что сказала она это совершенно искренне. — Страшно подумать, до чего мы можем в таком темпе дойти к концу возлияния. Начни с… хм… Ну, скажи, что платье я выбрала со вкусом и что лиловый мне к лицу.

— Лиловый цвет тебе к лицу, но, честно говоря, мне ты больше понравилась в белом.

Он заметил в ее изумрудных глазах вызов. И боялся его принять. Уж в таком-то хорошем настроении он все же не был.

Напротив них посадили Кагыра и Мильву. Кагыр сидел между двумя молоденькими и беспрестанно щебечущими дворяночками, кажется, баронессами.

У лучницы в кавалерах оказался пожилой, угрюмый и молчаливый как камень рыцарь с лицом, изъеденным оспинами.

Немного дальше расположилась Ангулема, верховодя и вызывая суматоху среди юных странствующих рыцарей.

— Что такое? — верещала она, поднимая серебряный нож с закругленным концом. — Без острия? Неужто боятся, что мы примемся тыкать друг в друга, или как?

— Такие ножи, — пояснила Фрингилья, — употребляются в Боклере со времен княгини Каролины Роберты, бабки Анны-Генриетты. Кароберта прямо-таки из себя выходила, когда во время выпивок гости ковыряли ножами в зубах. А ножом с закругленным концом в зубах не поковыряешь.

— Что верно, то верно, — согласилась Ангулема, шельмовски гримасничая. — К счастью, подали еще и вилки!

Она сделала вид, будто сует вилку в рот, но под грозным взглядом Геральта остановилась. Сидящий по правую руку от нее молодой рыцарь зашелся бараньим фальцетом. Геральт взял тарелку с уткой в желе, подал Фрингилье. Он видел, как Кагыр разрывается на части, выполняя капризы баронессочек, а те глаз с него не сводят. Видел он и то, как юные рыцари увиваются вокруг Ангулемы, наперебой подавая ей кушанья и ржа над ее немудреными шутками.

Он видел, как Мильва крошит хлеб, уставившись взглядом в скатерть.

Фрингилья, казалось, читает его мысли.

— Неудачно попала твоя неразговорчивая подружка, — шепнула она, наклонившись к нему. — Что делать, такое случается, когда распределяют места за столом. Барон де Трастамара не грешит галантностью. И словоохотливостью.

— Может, оно и к лучшему, — тихо ответил Геральт. — Истекающий слюногалантностью дворянин был бы хуже. Я Мильву знаю.

— Ты уверен? — Она быстро взглянула на него. — А не меришь ли ты ее своей собственной меркой? Кстати, достаточно жестокой.

Он не ответил, а вместо этого налил ей вина. И счел, что теперь самое время кое-что выяснить.

— Ты чародейка, верно?

— Верно, — согласилась она, очень умело скрывая удивление. — Как ты догадался?

— Я воспринимаю ауру, — не стал он вдаваться в подробности. — Да и опыт некоторый есть.

— Чтобы все было ясно, — проговорила она через минуту, — я не собираюсь никого вводить в заблуждение. Однако и не обязана громогласно извещать всех о своей профессии или надевать островерхий колпак и черный плащ. Зачем пугать детей? Я имею право на инкогнито. Тоже.

— Не возражаю.

— Я сижу в Боклере, потому что здесь собрана хоть и не самая большая, зато самая богатая библиотека известного мира. Кроме университетской, конечно. Но университеты очень ревностно следят за своими полками, а здесь я — родственница и подруга Анарьетты, и мне дозволено все.

— Можно позавидовать.

— Во время аудиенции Анарьетта намекала на то, что здешние книги могут содержать полезные для тебя сведения. Не удивляйся ее несколько театральной экзальтации. Такова уж она есть. А то, что в книгах ты можешь что-нибудь найти, действительно не исключено. Более того, вполне правдоподобно. Достаточно знать, что искать и где.

— Всего-то?

— Энтузиазм твоих ответов воистину воодушевляет и побуждает к разговору. — Она слегка сощурилась. — Догадываюсь о причине. Ты не доверяешь мне, правда?

— Может, еще по рябиновке?

— Клянусь цаплей! — Молодой рыцарь с конца подковы встал и перевязал себе глаз шарфом, полученным от соседки по столу. — Клянусь не снимать шарфа до тех пор, пока не будут под корень вырублены бандиты с перевала Сервантеса!

Княгиня выразила признательность покровительственным наклоном искрящейся бриллиантами диадемки.

Геральт рассчитывал на то, что Фрингилья не продолжит разговор.

Он ошибся.

— Ты не веришь мне и не доверяешь, — сказала она. — Ты нанес мне вдвойне болезненный удар. Ты не только сомневаешься в том, что я искренне хочу тебе помочь, но к тому же не веришь, что я действительно могу это сделать. Ох, Геральт! Ты за живое задел мое самолюбие и возвышенные стремления.

— Послушай…

— Нет! Не выкручивайся. Терпеть не могу мужчин, которые всячески пытаются вывернуться.

— А каких мужчин терпишь?

Она снова сощурилась, все еще держа нож и вилку в рабочем положении.

— Список длинный. И мне не хочется утомлять себя подробностями. Замечу лишь, что достаточно высоко в нем стоят мужчины, которые ради любимой женщины готовы идти на край света, бесстрашные, рисковые, пренебрегающие опасностями. И не сдающиеся, даже если кажется, что шансов на успех уже нет.

— А остальные пункты списка? — не выдержал он. — Другие мужчины, которые в твоем вкусе? Тоже психи?

— А что есть истинная мужественность, — она кокетливо наклонила голову, — если не смешанные в нужной пропорции класс и сумасбродство.

— Дамы и господа, бароны и рыцари! — громко воскликнул камергер ле Гофф, отрываясь от стула и обеими руками поднимая гигантский кубок. — В данных циркумстанциях я позволю себе произнести тост: за здравие сиятельнейшей княгини Анны-Генриетты!

— Здоровья и счастья!

— Урррра!

— Да здравствует! Виват!

— А теперь, дамы и господа, — камергер поставил кубок, торжественно кивнул лакеям, — теперь… Magna Bestia^[19].

На подносе, который четверо прислужников вынуждены были нести на чем-то вроде лектики, въехала в залу гигантская зажаренная туша, наполнив помещение изумительным ароматом.

— Magna Bestia! — грохнули хором пиршествующие. — Урррра!

— Что еще, черт побери, за бестия? — забеспокоилась Ангулема. — Не стану я есть, пока не дознаюсь, что это такое.

— Лось, — пояснил Геральт. — Целиком зажаренный лось.

— И не какой-нибудь там лосишко, — проговорила Мильва, откашлявшись. — В быке было цетнаров семь.

— Сохатый. Семь цетнаров и сорок пять фунтов^[20], — хрипло проговорил сидящий рядом с ней молчаливый барон. Это были первые слова, произнесенные им с начала пиршества.

Может, и стало бы это началом разговора, но лучница покраснела, уткнулась взглядом в скатерть и снова принялась крошить хлеб.

— Уж не вы ли, барон, — спросил Геральт, которого за живое задели слова Фрингильи, — уложили эту громадину?

— Не я, — возразил молчун. — Мой племянник. Отличный стрелок. Но это мужская тема, я бы так сказал… Прошу прощения. К чему утомлять дам?

— А из какого лука? — спросила Мильва, все еще уставившись в скатерть. — Наверняка не слабее, чем из семидесятки.

— Ламинат. Слоями тис, ясень, акация, склеенные жилами, — медленно ответил барон, заметно удивленный. — Двойной гнутый зефар. Семьдесят пять фунтов силы.

— А натяжение?

— Двадцать девять дюймов. — Барон говорил все медленнее, казалось, он выплевывает отдельные слова.

— Действительно, махина, — спокойно сказала Мильва. — Из такого положишь олененка даже за сто шагов. Если стрелок действительно хороший.

— Я, — кашлянул барон, словно немного обиженный, — с четверти сотни шагов попадаю, я бы сказал, в фазана.

— С двадцати-то пяти, — Мильва подняла голову, — я в белку всажу.

Барон, опешив, откашлялся, быстро подставил лучнице еду и напиток.

— Добрый лук, — пробормотал он, — половина успеха. Но не менее важно качество, я бы сказал, стрелы. А также, видишь ли, милсдарыня, по моему мнению, стрела…

— За здоровье ее сиятельства Анны-Генриетты! За здоровье виконта Юлиана де Леттенхофа!

— За здравие! Виват!

–…а она послала его к черту, — завершила очередной нехороший анекдот Ангулема. Юные рыцари зашлись не менее дурашливым хохотом.

Баронесски Келина и Ника слушали Кагыра с открытыми ртами, пылающими очами и горящими огнем щеками. У верхнего стола рассуждениям Региса внимала вся высшая аристократия. До Геральта — даже при его ведьмачьем слухе — доходили сквозь гул лишь отдельные слова, однако он сообразил, что речь идет об упырях, ведьмах, суккубах и вампирах. Регис размахивал серебряной вилкой и доказывал, что наилучшим противоядием «супротив вампиров» является серебро, золотой песок, наилегчайшие прикосновения к коим для вампира абсолютно и несомненно убийственны. «А чеснок?» — выспрашивали дамы. «Чеснок тоже хорошо действует, — соглашался Регис, — но малоприятен в общении, поскольку страшно смердит».

Тихо поигрывала на гуслях и дудках капелла на галерейке, похвалялись своим искусством акробаты, жонглеры и огнеглотатели. Утомленный шут пытался смешить, но где уж ему было до Ангулемы. Потом появился медвежатник с медведем, а медведь к общей потехе испугался и наклал кучу на полу. Ангулема погрустнела и слегка угасла — с такими конкурентами ей трудно было тягаться.

Остроносая княгиня неожиданно жутко разгневалась. Из-за какого-то случайно брошенного слова кто-то из баронов впал в немилость и под эскортом стражей и лично маршала двора был препровожден в башню. Впрочем, мало кого — кроме самого барона — взволновал этот инцидент.

— Слишком быстро-то ты отсюда не выедешь, маловерный, — проговорила Фрингилья Виго, покачивая кубок. — Хоть с радостью выехал бы прямо сейчас, ничего из этого не получится.

— Снова прошу: не читай у меня в мыслях.

— Прости. Они были такими яркими, что у меня получилось невольно.

— Я слышу это уже не в первый раз.

— Ты даже не представляешь себе, сколько я знаю. Пожалуйста, отведай артишоков, они полезны, хорошо влияют на сердце. Сердце — важный орган у мужчины. Второй по счету, если говорить о значимости.

— Я думал, самое важное — класс и сумасбродство.

— Достоинствам духа до́лжно идти в паре с достоинствами тела. Это обеспечивает совершенство.

— Совершенных не бывает.

— Это не аргумент. Надо стараться. Знаешь что? Пожалуй, попрошу: подай-ка мне рябчика.

Она рассекла птицу на блюде так быстро и резко, что ведьмак даже дрогнул.

— Так быстро ты отсюда не уедешь, — повторила она. — Во-первых, в этом нет никакой нужды. Тебе ничто не угрожает.

— Ну ничегошеньки, действительно, — не выдержал он. — Нильфгаардцы перепугаются строгой ноты, отправленной княжеской канцелярией. А если даже вдруг возьмут да рискнут напасть, то их турнут отсюда поклявшиеся цаплей странствующие рыцари с шарфами на глазах.

— Тебе ничто не грозит, — повторила она, не обращая внимания на сарказм. — Туссент повсеместно считается сказочным княжеством, смешным и нереальным, кроме того, вследствие специфичности винной продукции, пребывающим в состоянии перманентного опьянения и неизменного вакхического веселья. Как таковое, никто его не воспринимает всерьез, но тем не менее оно пользуется определенными привилегиями. В конце концов, Туссент поставляет вина, а без вин, каждому известно, нет жизни. Поэтому в Туссенте не действуют никакие агенты, шпионы или тайные службы. И ему не нужна армия, вполне достаточно странствующих рыцарей с перевязанными глазами. Никто не нападет на Туссент. По твоей мине вижу, что я не до конца тебя убедила?

— Скажем так: не до самого.

— А жаль, — сощурилась Фрингилья. — Люблю, чтобы доходило до конца. Не переношу, когда не получается или получается наполовину. И недосказанностей тоже не люблю. Фулько Артевельде, префект из Ридбруна, считает, что ты — покойник, беглецы донесли ему, что друидки всех вас спалили живьем. Фулько делает что может, лишь бы прикрыть эту неприятную историю, носящую явные признаки скандала. Впрочем, тут у него свой интерес и собственная карьера. Даже если до него дойдет, что ты жив-живехонек, будет поздно. Версия, которую он привел в рапортах, уже будет считаться канонической.

— А ты многое знаешь.

— Я никогда этого не скрывала. Так что аргумент, касающийся нильфгаардской погони, отпадает. А других, которые оправдывали бы твой скорый отъезд, попросту нет.

— Интересно…

— Но реально. Из Туссента можно выехать через четыре перевала, ведущих на четыре стороны света. Который выбираешь? Друидки не сказали тебе ничего и отказались сотрудничать. Эльф с гор исчез.

— Слушай, а ты и верно многое знаешь.

— Это мы уже установили.

— И жаждешь мне помочь.

— А ты от моей помощи отказываешься. Не веришь в искренность моих намерений. Не доверяешь мне.

— Послушай, я…

— Перестань объясняться. Откушай еще артишоков.

Кто-то снова клялся цаплей. Кагыр источал комплименты баронессочкам, подвыпившую Ангулему слышно было на весь стол. Молчаливый барон, оживленный дискуссией о луках и стрелах, начал чуть ли не ухаживать за Мильвой.

— Изволь отведать кабаньей ветчинки. Эх, я бы сказал… Есть в моих владениях такие кабаньи места, где от зверя не продохнуть. Они там прямо-таки ордами валандаются…

— О!

— Там попадаются преотменные экземпляры. Цетнара по три штука. Сезон в разгаре… Если б милостивая государыня изъявила желание… Мы могли бы, я б так сказал, совместно на охоту…

— Мы тут, понимаете, так-то долго уж не засидимся. — Мильва странно просительно глянула на Геральта. — Потому как, с вашего позволения, у нас есть дела поважнее, чем нежели, значит, охота… Хотя, — добавила она быстро, видя, что барон хмурится, — с величайшим желанием я с вашей милостью на черного бы зверя пошла…

Изрытое оспинами лицо барона тут же пошло красными пятнами.

— Ну, если не на охоту, то хоть бы к себе приглашаю. Я бы так сказал — в резиденцию. Покажу свои коллекции лосиных и оленьих рогов, трубки и сабли.

Мильва уставилась в скатерть.

Барон схватил поднос с дроздами-рябинниками, подал ей, потом наполнил кубок вином и сказал:

— Прошу прощения, я не придворный. Веселить не обучен. Да и с придворной болтовней у меня не шибко…

— Я, — откашлялась Мильва, — в лесу воспитывалась. Умею ценить тишину.

Фрингилья отыскала под столом руку Геральта и крепко пожала. Геральт глянул ей в глаза. И не мог угадать, что в них таится.

— Я тебе доверяю, — сказал он. — Верю в искренность твоих намерений.

— Не лжешь?

— Клянусь цаплей.

Городской стражник, видимо, по случаю Йуле, здорово набрался, поскольку перемещался неуверенно, задевал алебардой вывески и громко, но бестолково вещал, что уже десятый час, хотя в действительности было далеко за полночь.

— Поезжай в Боклер один, — неожиданно сказал Рейнарт де Буа-Фресне, как только они вышли из кабака. — Я останусь в городе. До утра. Пока, ведьмак.

Геральт знал, что у рыцаря в городе есть дружески к нему расположенная дама, муж которой много разъезжал по делам. Они не разговаривали об этом никогда, поскольку о таких вещах настоящие мужчины не болтают.

— Пока, Рейнарт. Позаботься о скоффине. Чтобы не протух.

— На улице мороз.

Действительно, стоял мороз. Улочки были мрачны и пустынны. Лунный свет лился на крыши, бриллиантово блестел на свисающих с застрех ледяных сосульках, но не проникал в глубину переулков. Подковы Плотвы цокали по брусчатке.

«Плотва, — подумал ведьмак, — направляется к дворцу Боклер. Хорошая гнедушка! Ценный подарок от Анны-Генриетты и Лютика».

Он подогнал лошадь.

Он торопился.

После торжества все встретились за завтраком, к которому привыкли спускаться в дворцовую кухню. Там, неизвестно почему, их всегда принимали с удовольствием. Обязательно находилось что-нибудь тепленькое, прямо из горшка, со сковороды или с вертела, всегда отыскивался хлеб, сало, корейка и соленые рыжики. Никогда не было нехватки в кувшине-двух какого-нибудь белого или красного продукта знаменитых местных виноградников.

Они всегда ходили туда. Две проведенные в Боклере недели. Регис, Геральт, Кагыр, Ангулема и Мильва. Только Лютик завтракал в другом месте.

— Ему, — комментировала Ангулема, намазывая хлеб маслом, — сало с ощурками^[21] приносят прямо в лежанку! И низко кланяются!

Геральт был склонен верить, что так оно и есть. И именно сегодня решил удостовериться лично.

Лютика он нашел в рыцарской зале. На голове у поэта красовался карминовый берет, огромный как буханка пеклеванного хлеба, сам «виконт» был облачен в выдержанный в соответствующих тонах богато расшитый золотой нитью дублет. Бард сидел на карле с лютней на колене и небрежными кивками реагировал на комплименты окружающих дам.

Анны-Генриетты, к счастью, на горизонте не наблюдалось. Геральт не колеблясь нарушил протокол и смело приступил к акции. Лютик заметил его тут же.

— Соблаговолите оставить нас одних, ваши милости. — Он напыжился и истинно по-королевски махнул рукой. — Слуги пусть также удалятся.

Окружающие зааплодировали, и не успело еще эхо аплодисментов заглохнуть, как они оказались в рыцарской зале наедине с латами, картинами, паноплиями^[22] и сильным запахом пудры, оставшимся после дам.

— Шикарная забава, — оценил без излишнего ехидства Геральт, — так вот запросто выгнать их, а? Надо думать, приятно отдавать приказы монаршьим мановением бровей, одним хлопком, единым властным жестом? Глядеть, как пятятся словно раки, сгибаясь перед тобой в поклонах? Шикарная забава? А? Милостивый государь фаворит?

— Тебя интересует что-то конкретное? — поморщившись, кисло спросил Лютик. — Или просто потрепаться приспичило?

— Меня сильно интересует нечто вполне конкретное. Настолько сильно, что сильнее не бывает.

— Так говори. Я слушаю.

— Нам нужны верховые лошади. Три. Мне, Кагыру и Ангулеме. И две запасные. Итого три хорошие верховые плюс две под багаж. Под багаж в крайнем случае сгодятся мулы, груженные провиантом и фуражом. Настолько, думаю, твоя княгиня тебя оценивает? Э? Это ты у нее отработал, надеюсь?

— Никаких проблем. — Лютик, не глядя на Геральта, принялся настраивать лютню. — Меня только удивляет твоя поспешность. Я бы сказал, она удивляет меня столь же сильно, сколь и твой глуповатый и неуместный сарказм.

— Тебя удивляет поспешность?

— Именно. Октябрь кончается, погода заметно портится. В любой день на перевалах может выпасть снег.

— А тебя, значит, удивляет поспешность, — покачал головой ведьмак. — Кстати, хорошо, что напомнил. Обеспечь нас еще теплой одеждой. Шубами.

— Я думал, — медленно проговорил Лютик, — что мы переждем здесь зиму. Что останемся здесь…

— Если хочешь, — не задумываясь, бросил Геральт, — останься.

— Хочу. — Лютик неожиданно встал, отложил лютню. — И остаюсь.

Ведьмак громко втянул воздух. Помолчал. Он смотрел на гобелен, на котором была изображена битва титана с драконом. Титан, твердо стоя на двух левых ногах, пытался выломать у дракона челюсть, а дракон, насколько можно было понять, особой радости от этого не испытывал.

— Я остаюсь, — повторил Лютик. — Я люблю Анарьетту. И она любит меня.

Геральт хранил молчание.

— Вы получите еще одну лошадь, — молвил поэт. — Для тебя я прикажу подобрать породистую кобылку — по имени Плотва, разумеется. Вы будете накормлены, обуты и тепло одеты. Но я от души советую подождать до весны. Анарьетта…

— Правильно ли я расслышал? — Ведьмак наконец прокашлялся. — Уж не обманывает ли меня слух?

— Разум у тебя притупился несомненно, — буркнул трубадур. — Что касается других органов чувств, не знаю. Повторяю: мы любим друг друга, Анарьетта и я. Я остаюсь в Туссенте. С ней.

— В качестве кого? Фаворита? Любовника? А может, князя-консорта?

— Формально-правовой статус мне в принципе безразличен, — честно признался Лютик. — Но исключать нельзя ничего. Супружества тоже.

Геральт снова помолчал, любуясь борьбой титана с драконом.

— Лютик, — сказал он наконец. — Если ты пил, то трезвей поскорее. Если не пил, напейся. Тогда и поговорим.

— Я не очень понимаю, — поморщился Лютик, — что тебя так волнует?

— А ты подумай малость.

— В чем дело? Тебя так взволновала моя связь с Анарьеттой? Быть может, ты намерен воззвать к моему рассудку? Перестань. Я все продумал. Анарьетта меня любит…

— А тебе знакома, — прервал Геральт, — такая поговорка: княжья милость на пестрых конях ездит? Даже если твоя Анарьетта не легкомысленна, а таковой она мне, прости за откровенность, кажется, то…

— То что?

— А то, что лишь в сказках княгини связываются с музыкантами и… свинопасами.

— Во-первых, — надулся Лютик, — даже такой простак, как ты, должен был слышать о морганатических браках. Привести тебе примеры из древней и новейшей истории? Не надо? Во-вторых, тебя, вероятно, это удивит, но я вовсе не из последних простолюдинов. Мой род де Леттенхоф идет от…

— Слушаю я тебя, — снова прервал Геральт, уже готовый вспылить, — и удивляюсь. Неужто это мой друг Лютик? Неужто мой друг Лютик и вправду лишился разума? Неужто тот самый Лютик, которого я всегда знал и считал реалистом, ни с того ни с сего погрузился в мир иллюзий и там обретается? Раскрой глаза, кретин!

— Ага, — медленно проговорил Лютик, кривя губы. — Какая любопытная перемена ролей. Я — слепец, а ты вдруг стал остроглазым и прытким наблюдателем. Обычно бывало наоборот. И чего же, хотелось бы узнать, я не замечаю из того, что столь очевидно для тебя? Э? На что я должен, по-твоему, раскрыть глаза?

— А хоть бы и на то, — процедил ведьмак, — что твоя княгиня — балованный ребенок, из которого выросла избалованная нахалка и буффонка. На то, что она допустила тебя к своим прелестям, увлеченная новизной, и ты незамедлительно вылетишь в трубу, как только явится новый трубадур с новым и более увлекательным репертуаром.

— Невероятно низко и вульгарно то, что ты говоришь. Надеюсь, ты сознаешь это?

— Я сознаю трагедию отсутствия у тебя признаков сознания. Ты сумасшедший, Лютик.

Поэт молчал, поглаживая гриф лютни. Прошло время, прежде чем он заговорил. Медленно и раздумчиво.

— Мы отправились из Брокилона с сумасшедшей миссией. Идя на сумасшедший риск, мы кинулись в сумасшедшую и лишенную малейших шансов на успех погоню за миражом. За призраком, сонным видением, за сумасшедшей мечтой, за абсолютно невоплотимыми идеалами. Мы кинулись в погоню, как глупцы, как психи. Но я, Геральт, не произнес ни слова жалобы. Не называл тебя сумасшедшим, не высмеивал. Потому что в тебе жили надежда и любовь. Они руководили тобой в этой сумасбродной эскападе. Впрочем, мною тоже. Но я уже догнал свой мираж, и мне не просто повезло, что сон осуществился, а мечта исполнилась. Моя миссия закончена. Я нашел то, что так трудно найти. И намерен сохранить что нашел. И это — сумасшествие? Сумасшествием было бы, если б я отринул это и выпустил из рук.

Геральт молчал столь же долго, как и Лютик. Наконец сказал:

— Чистая поэзия. А в этом с тобой состязаться трудно. Больше я не произнесу ни слова. Ты выбил у меня из рук аргументы. С помощью, согласен, не менее, а может быть, и более точных и весомых аргументов. Бывай, Лютик.

— Бывай, Геральт.

Дворцовая библиотека действительно была огромна. Зал, в котором она размещалась, по меньшей мере двукратно превышал размерами зал рыцарский. И у нее был стеклянный потолок. Благодаря чему было светло. Однако Геральт подозревал, что из-за этого летом здесь бывает чертовски жарко.

Проходы между шкафами и стеллажами были узенькими и тесными. Он шел осторожно, чтобы не скинуть книги. Приходилось переступать через фолианты, валявшиеся на полу.

— Я здесь, — услышал он.

Середина библиотеки тонула в книгах, сложенных в кучи и пирамиды. Многие валялись совершенно хаотично, поодиночке либо живописными кучами.

— Здесь я, Геральт.

Он углубился в межкнижные каньоны и ущелья. И нашел ее. Она стояла на коленях посреди разбросанных инкунабул, листая их и приводя в относительный порядок. На ней было скромное серое платье, для удобства немного подтянутое вверх. Геральт отметил, что картина сия невероятно привлекательна.

— Не возмущайся здешним разгардяшем, — сказала она, отирая лоб предплечьем, потому что на руках у нее были грязные от пыли, тонкие шелковые перчатки. — Здесь сейчас проводится инвентаризация и каталогизирование. Но по моей просьбе работы прервали, чтобы я могла побыть в библиотеке одна. Когда я работаю, терпеть не могу, чтобы посторонние дышали мне в затылок.

— Прости. Мне уйти?

— Ты не посторонний. — Она слегка сощурила зеленые глаза. — Твой взгляд… доставляет мне удовольствие. Не стой так. Садись сюда, на книги.

Он присел на «Описание мира», изданное in folio^[23].

— Этот ералаш, — Фрингилья широким жестом повела вокруг, — неожиданно облегчил мне работу. Мне удалось добраться до книг, которые обычно лежат где-то на дне, под опокой. Которую нельзя тронуть. Княгинины библиотекари титаническими усилиями разобрали завалы, благодаря чему дневной свет узрели некоторые жемчужины письменности, самые настоящие белые вороны. Взгляни. Ты когда-нибудь видел что-нибудь подобное?

— «Speculum aureum»^[24]? Видел.

— Совсем забыла. Прости. Ты многое повидал. Предполагалось, что это комплимент, а не сарказм. А кинь взгляд сюда. Это «Gesta Regum»^[25]. С нее мы и начнем, чтобы ты понял, что такое твоя Цири в действительности, чья кровь течет в ее жилах… Мина у тебя еще более кислая, чем обычно, знаешь? В чем причина?

— В Лютике.

— Расскажи.

Фрингилья слушала, сидя на стопке книг и положив ногу на ногу.

— Ну что ж, — вздохнула она, когда он окончил. — Признаюсь, я ожидала чего-то подобного. У Анарьетты, я давно заметила, просматриваются симптомы влюбленности.

— Влюбленности? — прыснул ведьмак. — Или великобарской фанаберии?

— Ты, — она проницательно глянула на него, — похоже, не веришь в искреннюю и чистую любовь?

— Как раз о моей-то вере, — отрезал он, — дебатировать нечего. Она никакого отношения ко всему сказанному не имеет. Речь идет о Лютике и его глу…

Он осекся, неожиданно потеряв уверенность.

— С любовью, — медленно проговорила Фрингилья, — все обстоит так же, как с почечными коликами. Пока не схватит, даже не представляешь себе, что это такое. А когда об этом рассказывают — не веришь.

— Что-то в этом есть, — согласился ведьмак. — Но есть и различия. От почечных колик рассудок не спасает. И их не лечит.

— Любовь смеется над рассудком. И в этом ее притягательная сила и прелесть.

— Скорее глупость.

Фрингилья встала, подошла к нему, стянула перчатки. Ее глаза под сенью ресниц были темными и глубокими. От нее исходил запах амбры, роз, библиотечной пыли, истлевших бумаг, свинцового сурика и типографской краски, порошка чернильного орешка, стрихнина, которым пытались травить библиотечных мышей. У этого запаха было мало общего с афродизиями. Тем удивительнее, что он действовал.

— Ты не веришь, — сказала она изменившимся голосом, — в неожиданный импульс? В бурное притяжение? В столкновение летящих по пересекающимся траекториям болидов? В катаклизм?

Она протянула руки, коснулась его плеч. Он коснулся ее плеч. Их лица сближались, пока еще медленно, чутко и напряженно, губы соприкасались осторожно и нежно, как будто боялись спугнуть какое-то очень-очень настороженное существо.

А потом болиды столкнулись, и произошел взрыв. Катаклизм.

Они упали на кучу фолиантов, разъехавшихся под их тяжестью во все стороны. Геральт уткнулся носом в декольте Фрингильи, крепко обнял ее и схватил за колени. Подтянуть ее платье выше талии мешали разные книги, в том числе полные искусно выполненных вензелей и украшений «Жития пророков», а также «De haemorrhoidibus»^[26], интересный, хоть и противоречивый медицинский трактат. Ведьмак отпихнул огромные тома в сторону, нетерпеливо рванул платье. Фрингилья охотно приподняла бедра.

Что-то упиралось ей в плечо. Она повернула голову. «Искусство акушерской науки для женщин». Быстро, чтобы не будить лиха, она глянула в противоположную сторону. «О горячих сероводородных водах». Действительно, становилось все горячее. Краешком глаза она видела фронтиспис раскрытой книги, на которой возлежала ее голова. «Заметки о кончине неминуемой». «Еще того не лучше», — подумала она.

Ведьмак расправлялся с ее трусиками. Она приподнимала бедра, но на этот раз чуть-чуть, так, чтобы это выглядело случайным движением, а не оказанием помощи. Она не знала его, не знала, как он реагирует на женщин. Не предпочитает ли тех, которые прикидываются, будто не знают, чего от них ждут, тем, которые знают. И не проходит ли у него желание, если трусики снимаются с трудом.

Однако никаких признаков потери желания ведьмак не проявлял. Можно сказать, совсем наоборот. Видя, что время не ждет, Фрингилья жадно и широко развела ноги, перевернув при этом кучу уложенных один на один свитков, которые тут же лавиной низверглись на них. Оправленное с тисненую кожу «Ипотечное право» уперлось ей в ягодицу, а украшенный латунной оковкой «Codex diplomaticus»^[27] — в кисть Геральту. Геральт мгновенно оценил и использовал ситуацию: подсунул огромный томище туда, куда следовало, Фрингилья пискнула: оковка оказалась холодной. Но только какое-то мгновение.

Она громко вздохнула, отпустила волосы ведьмака и обеими руками ухватилась за книги. Левой — за «Начертательную геометрию», правой — за «Заметки о гадах и пресмыкающихся». Державший ее за бедра Геральт случайным пинком повалил очередную кипу книг, однако был слишком увлечен, чтобы обращать внимание на сползающие по его ноге фолианты. Фрингилья спазматически постанывала, задевая головой страницы «Заметок о кончине…».

Книги с шелестом сдвигались, в носу свербило от резкого запаха слежавшейся пыли.

Фрингилья крикнула. Ведьмак этого не слышал, поскольку она сжала ноги у него на ушах. Он скинул с себя мешающую действовать «Историю войн» и «Журнал всяческих наук, для счастливой жизни потребных». Нетерпеливо воюя с пуговками и крючками верхней части платья, он перемещался с юга на север, непроизвольно читая надписи на обложках, корешках, фронтисписах и титульных страницах. Под талией Фрингильи — «Идеальный садовод». Под мышкой, неподалеку от маленькой, прелестной, призывно торчащей грудки, — «О солтысах бесполезных и строптивых». Под локтем — «Экономия, или Простые указания, как создавать, разделять и использовать богатства».

«Заметки о кончине неминуемой» он уже прочитал, прильнул губами к ее шее, а руками находясь вблизи «Солтысов…». Фрингилья издала странный звук: то ли крик, то ли стон, то ли вздох… Отнести его к какой-либо определенной разновидности восклицаний было сложно.

Стеллажи задрожали, стопки книг закачались и рухнули, повалившись словно скалы-останцы после крупного землетрясения. Фрингилья крикнула снова. На сей раз с грохотом свалилось первое издание «De larvis scenicis et figuris comicis»^[28] — истинная белая ворона, за нею рухнул «Перечень общих команд для кавалерии», потянув за собой украшенную прелестными гравюрами «Геральдику» Иоанна Аттрейского. Ведьмак охнул, пинком вытянутой ноги свалив новые тома. Фрингилья опять крикнула, громко и протяжно, свалила каблуком «Размышления или медитации на дни все всего года», интересное анонимное произведение, которое неведомо как оказалось на спине у Геральта. Геральт подрагивал и читал ее поверх плеч Фрингильи, невольно узнавая, что «Замечания…» написал доктор Альбертус Ривус, издала Цинтрийская академия, а отпечатал мэтр-типограф Иоганн Фробен-младший на втором году царствования его величества короля Корбетта.

Воцарившуюся тишину нарушал только шорох сползающих книг и переворачивающихся страниц.

«Что делать, — думала Фрингилья, ленивыми движениями руки касаясь бока Геральта и твердого уголка «Размышлений о природе вещей». — Предложить самой? Или ждать, пока предложит он? Только б не подумал, что я робкая… или нескромная…

А как повести себя, если предложит он?»

— Пойдем и поищем какую-нибудь постель, — предложил немного хрипловато ведьмак. — Нельзя так безобразно обращаться с книгами — источником знания.

«Тогда мы отыскали постель, — вспоминал Геральт, пуская Плотву в галоп по парковой аллее. — Постель в ее комнате, в ее алькове. Мы отдавались любви, будто помешанные, ненасытно, жадно, алчно, словно после многих лет воздержания. Как бы про запас, так, будто воздержание снова грозило нам.

Мы поведали друг другу многое. Поверяли весьма тривиальные истины. Изливали прекраснейшую ложь. Но ложь эта, хоть и была ложью, говорилась не для обмана».

Возбужденный галопом, он направил Плотву прямо на присыпанную снегом клумбу роз и заставил лошадь перепрыгнуть ее.

«Мы любили. И говорили. И наша ложь была все прекраснее. И все лживее.

Два месяца. От октября по Йуле.

Два месяца сумасшедшей, самозабвенной, ненасытной, бурной любви».

Подковы Плотвы зацокали по плитам двора дворца Боклер.

Быстро и бесшелестно прошел он по коридорам. Никто не видел, никто не слышал его. Ни стражи с алебардами, убивающие скуку дежурства болтовней и сплетнями, ни кемарящие лакеи и пажи. Не дрогнули даже огоньки свечей, когда он проходил мимо канделябров.

Он был недалеко от дворцовой кухни. Но не вошел туда. Не присоединился к компании, которая там управлялась с бочонками и чем-то жареным. Постоял в тени, послушал.

Говорила Ангулема.

— Это какое-то прям, курва ее мать, зачарованное место, весь ихний Туссент. Какое-то заклятие висит над всей тутошней долиной. А уж над дворцом-то и подавно. Меня удивлял Лютик, поражал ведьмак, но теперь меня и саму чего-то томит под животом… Тьфу ты, я поймала себя на том, что… что там говорить. Послушайте, уезжать отсюда надо. И как можно скорее.

— Скажи это Геральту, — пробурчала Мильва. — Ты ему это скажи.

— Верно, поговори с ним, — сказал Кагыр довольно саркастически. — В одну из тех кратких минут, когда его удается поймать. В перерыве между чародейкой и охотой на чудовищ. Между обоими занятиями, которыми он вот уже два месяца забивает время, чтобы забыть…

— Тебя и самого-то, — отмахнулась Ангулема, — поймать можно в основном в парке, где ты играешь в серсо со своими мазельками-баронессочками. Эх, да что там, зачарованное это место, весь тутошний Туссент. Регис по ночам куда-то исчезает, у тетечки — рябомордый барон…

— Заткнись, девчонка! И перестань называть меня тетечкой!

— Но-но, — примирительно встрял Регис. — Девочки, прекратите. Мильва, Ангулема. Да восторжествует согласие. Ибо согласие возводит, несогласие разрушает. Как говаривает ее милость Лютикова княгиня, владычица сей страны, дворца, хлеба, масла и огурчиков. Кому еще налить?

Мильва тяжело вздохнула.

— Слишком долго мы тута сидим. Слишком длинно, говорю, сидим тута в праздности. Дуреем из-за этого.

— Хорошо сказано, — проговорил Кагыр. — Очень хорошо сказано.

Геральт осторожно ретировался. Бесшелестно. Как летучая мышь.

Быстро и бесшелестно прошел он по коридорам. Никто не видел, никто не слышал его. Ни стражи, ни лакеи, ни пажи. Не дрогнули даже огоньки свечей, когда он проходил мимо канделябров. Крысы слышали, поднимали усатые мордочки, становились столбиками. Но не пугались. Они его знали.

Он ходил здесь часто.

В алькове витал аромат очарования и волшебства, амбры, роз и женского сна. Но Фрингилья не спала.

Она присела на постели, откинула одеяло, своим видом околдовывая его и овладевая им.

— Наконец-то ты здесь, — сказала она, потягиваясь. — Ты непростительно забываешь обо мне, ведьмак. Раздевайся и быстренько сюда. Быстро, как можно быстрее.

Быстро и бесшелестно прошла она по коридорам. Никто не видел, никто не слышал ее. Ни стражи, лениво сплетничающие на посту, ни кемарящие лакеи и пажи. Не дрогнули даже огоньки свечей, когда она проходила мимо канделябров. Крысы слышали. Поднимали усатые мордочки, становились столбиком, следили за ней черными бусинками глаз. Но не пугались. Они ее знали.

Она ходила здесь часто.

Был во дворце Боклер коридор, а в конце коридора комната, о существовании которой не знал никто. Ни нынешняя владелица замка, княгиня Анарьетта, ни самая первая владелица, прапрабабка Анарьетты, княгиня Адемарта, ни капитально перестраивавший замок архитектор, знаменитый Петр Фарамонд, ни работавшие в соответствии с проектом и указаниями Фарамонда каменщики. Да что там, даже сам камергер ле Гофф, который, как считалось, знал в Боклере все, не знал о существовании коридора и комнаты.

Коридор и комната, замаскированные сильнейшей иллюзией, были известны исключительно первоначальным конструкторам замка — эльфам. Позже, когда эльфов уже не было, а Туссент стал княжеством, — немногочисленной группе чародеев, связанных с княжеским домом. В частности, Арториусу Виго, магистру магических тайн, крупному специалисту в области иллюзий. И его юной племяннице Фрингилье, обладавшей особым даром иллюзионистки.

Быстро и бесшелестно пройдя по коридорам дворца Боклер, Фрингилья Виго остановилась перед участком стены между двумя колоннами, украшенными лиственным аканфом. Тихо произнесенное заклинание и быстрый жест заставили стену — которая была иллюзией — исчезнуть, приоткрыв коридор. Казалось, глухой. Однако в конце коридора были задрапированные иллюзией двери. И за ними — темная комната.

Войдя в комнату, Фрингилья, не теряя времени, запустила телекоммуникатор. Овальное зеркало помутнело, потом разгорелось, осветив помещение и выхватив из мрака древние, тяжелые от пыли гобелены на стенах. В зеркале проявилась ниша, погруженный в мягкое кьяроскуро зал, округлый стол и сидящие за ним женщины. Девять женщин.

— Мы слушаем, мазель Виго, — сказала Филиппа Эйльхарт. — Что нового?

— К сожалению, — ответила, откашлявшись, Фрингилья, — ничего. Со времени последней телесвязи — ничего. Ни одной попытки сканирования.

— Скверно, — сказала Филиппа. — Не скрываю, мы рассчитывали на то, что вы что-нибудь обнаружите. Прошу по крайней мере сказать нам… ведьмак уже утихомирился? Сможете удержать его в Туссенте хотя бы до мая?

Фрингилья Виго помолчала. У нее не было ни малейшего желания сообщать ложе, что только за последнюю неделю ведьмак дважды называл ее «Йеннифэр», причем в такие моменты, когда у нее были все основания ожидать собственного имени. Но у ложи, в свою очередь, были все основания ожидать от нее правды. Искренности. И верных выводов.

— Нет, — наконец ответила она. — До мая, пожалуй, нет. Однако я сделаю все, что в моих силах, чтобы удерживать его как можно дольше.

Примечания

12

Это были дни хорошей охоты и хорошего сна. Редьярд Киплинг (англ.).

13

Имя есть значение (лат.).

14

Опасный, угрожающий опасностью (лат.).

15

В итоге (лат.).

16

Обстоятельство (circumstantia, лат.) — устаревшее.

17

Строгое следование законам, правилам, установлениям (observantium, лат.) — устаревшее.

18

Диалога.

19

Великий Зверь (лат.).

20

Цетнар (центнар) — в средневековой Европе от 40,5 до 64,8 кг. Фунт — от 400 до 560 г.

21

Шкварки.

22

Декоративный мотив, составленный из оружия.

23

Фолиант (лат. in folio, буквально — в лист), книга форматом в пол-листа.

24

«Золотое зеркало» (лат.).

25

«Бремя власти» (лат.).

26

«К вопросу о геморроидах» (лат.).

27

«Дипломатический кодекс» (лат.).

28

«О театральных масках и комических представлениях» (лат.).