Дети змей, дети волков

Янина Волкова, 2022

Финальная часть «Дети змей, дети волков» трилогии Янины Волковой. Смутные времена наступили в Чертоге Зимы. Не могут решить северяне, кому суждено стать следующим конунгом. Требуют поединок, где прольется кровь недостойного. Но возвращается домой Ренэйст Белолунная. Она проделала долгий путь, преодолев пески золотые и воды холодные, и готова занять трон. Однако не успокоятся викинги, пока не докажет наследница, что достойна титула своего. Не сравнится с Белолунной никто в бою, да только противником станет тот, в чьих жилах течет ее кровь… Борьба за власть, магия, древнее пророчество, противостояние света и тьмы – достойное завершение серии «Дети богов».

© Волкова Я., 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо»,2022

* * *

Глава 1. Золотая Дорога

Путь тянется до самого горизонта.

Они идут так долго, что думается Ренэйст, словно песок никогда не кончится. Ступать по нему в разы сложнее, чем по снегу. Тот не столь коварен, рожденные под Луной знают, что стоит от него ожидать. Песок же непредсказуем, он зыбкий и подло тянет вниз, стремится сломить, заставить преклонить колени. Песчаные курганы поднимаются едва ли не до самых небес, затмевают все, что было до, и скрывают то, что будет после. Бесконечное, удручающее зрелище.

Но небо! Она была покорена им, когда увидела впервые в таком далеком прошлом. Стоя на борту драккара, Ренэйст смотрела вверх, наблюдая за тем, как темно-синий перетекает в голубовато-зеленый, а следом — лазурное полотно, лишенное звездного блеска. О том, с каким восторгом сам солнцерожденный смотрел вверх, рассматривая, как день перетекает в ночь, не стоит и говорить. Одно только твердил, чтобы и Ренэйст смотрела, восхищался и сиял, словно дитя. Его, такого злого и нелюдимого, в подобном настроении нечасто увидеть можно, луннорожденная успела это понять. Становилось даже немного легче. Верилось, что беды остались позади.

Сейчас конунгова дочь смотрит вверх без должного восторга; за время пути зрелище это успевает ей наскучить.

Ведун, хромающий следом, понур и хмур. Нет в нем больше огня, что горел в груди в тот миг, когда они покинули стены Алтын-Куле. Уверял Радомир, что в пути проведут они не так уж и долго, что там, за следующей дюной, то, к чему так они стремятся. Слишком много «следующих дюн» минуло, а они до сих пор не дошли.

От долгой ходьбы ноги покрыты ужасными волдырями. Сапоги так плотно льнут к плоти, что снимают кожу до самых костей. Опрометчиво было ничего не надеть под них, да только в то мгновение не о том Ренэйст думала, ох, не о том. Все, чего могла она желать, так это убраться как можно дальше от Алтын-Куле, стены которого все сильнее пламенем охватывало. Теперь же приходится платить за свою поспешность кровью. Она даже оторвала рукава от рубахи, обмотав тканью ступни, но и это не помогло.

Свои сапоги Радомир оставил множество лиг позади. Не выдержал босоногий солнцерожденный даже подобного плена. Только вот, наступая то на засохшее и безмерно колючее растение, то на затаившуюся в песках ящерицу, о своем решении Радомир жалеет. Что с сапогами, что без них, ногам столь больно, и не ясно, как же хуже.

Ничего не говорит Ренэйст — и без того тяжко. Признаться, и не помнит она, как давно они говорили друг другу хоть слово. От безмолвия иссохшие ее губы словно бы срастаются, покрываются плотной коркой, и рот открыть становится лишь сложнее. Белолунная не чувствует языка, даже боится невольно, что и вовсе разговаривать не сможет. Любые богатства отдать она готова за глоток питьевой воды. Припасы, полученные ими в городе, давно закончились.

Не сказать, что и тех припасов было особенно много. Те, кому доверили это, собирали их впопыхах, что вовсе не странно, учитывая, в каких условиях пришлось уходить. Немного хлеба, какие-то фрукты, кусок сырого мяса, завернутый в ткань. Две фляги воды и большой бурдюк, прикрепленный к седлу одной из лошадей. Уж вряд ли этого было бы достаточно, чтобы пройти через всю пустыню. Ренэйст помнит, сколько еды они взяли с собой в дорогу, когда готовились отправиться в набег. Для такого длительного пешего пути нужно ничуть не меньше.

Мысли о еде вскоре вытесняют все иные. Не особо и помнит Ренэйст, куда они идут и зачем. Думает лишь о том, как восхитительно было бы получить хоть глоток студеной воды, один жалкий глоток. Всеми силами гонит луннорожденная от себя воспоминания о том, сколь сладок был пряный мед, что пили они с побратимами под сводами Великого Чертога. Сейчас Рена и от колдовского зелья из крови, молока и дурман-травы, что пила во время посвящения, не стала бы отказываться. Выпила бы всю чашу залпом, и вкус не был бы для нее столь важен.

Может, была бы дорога куда легче, будь у них лошади, только незавидная судьба скакунов постигла. У всадников не было еды и воды, достаточных для того, чтобы самих себя прокормить, что говорить о конях? Их мясо помогло Радомиру и Ренэйст пройти гораздо дальше, чем они могли бы пройти без него. Воительница предложила даже наполнить их кровью фляги, разбавив остатками воды, только вот Радомира подобный вариант не устроил. Услышав дикое, как ему казалось, предложение, он смотрел на Ренэйст так, словно бы несусветную чушь услышал. Ей же казалось, что коль берсерки, могучие воины ее родины, могут пить кровь, то и они смогут. В подобной ситуации не такой уж большой у них выбор.

Они выбрали медленно умирать от жажды.

Пропитав песок животной кровью, они ушли, забрав все, что могли унести. Теперь, лишенные сил, путники едва несут на себе собственный вес.

Радомир бормочет что-то себе под нос, а после опадает на песок. Ведун готов поклясться, что ни единого шага больше не сделает. Достаточно, и без того сотни шагов прошел, имеет право на отдых. Ему хватает сил только на то, чтобы перевернуться на спину, раскинув руки и устремив взгляд в небо.

Небо. Радомир ненавидит один только его вид. Все очарование, нахлынувшее на него в тот самый миг, как только они оказались под его сводами, покинуло ведуна безвозвратно. Так сильно тоскует он по родной лазури вечного своего лета! Раньше казалось ему, что нет ничего ужаснее, чем видеть перед собой яркий лик Ярило, теперь же знает — есть вещи, которые куда страшнее. Остатки кошмарного сновидения, увиденного им в темницах Алтын-Куле, до сих пор душат черной горечью, но даже это не уменьшает его тоски по родным краям.

Или, может, тоскует он вовсе не по Большеречью?

Не хочется больше думать о подобных вещах. Мысли эти приводят его к воспоминаниям о Весне, и взгляд зеленых ее глаз, полных печали, причиняет боль и без того израненному сердцу.

«Пусты слова твои, ни любви в них, ни защиты. Люби тебя, не люби — так и будешь пустой, ни жизни в тебе, ни души».

Морщится солнцерожденный, стискивает кулаки в бессильной злобе. Она — все, что у него осталось. Ведун и сам не уверен, о ком именно идет речь — о злобе или о девушке.

Прошедшая вперед северянка замечает пропажу не сразу. Она оборачивается, окинув мутным взглядом горизонт, и останавливается, заметив лежащего на песке ведуна. Пугается даже — неужто умер? Что же будет делать она одна в ужасном этом месте? Ей не добраться в одиночестве до далекого берега, на котором раскинулся Дениз Кенар, не то что до северных земель! Да и не только в этом дело. За время пути Радомир стал ей даже близок, словно бы связаны они кровным родством. Привыкла она и к тяжелому характеру, и к тому, что всегда он рядом.

Или ей на роду предначертано терять братьев?

Мысль эта пронзает ее стрелой. Испуганная, Волчица бросается назад, старается как можно скорее оказаться возле ведуна. Скользит на песке, падает несколько раз, царапая ладони об острейшие песчинки, и кричит дрогнувшим от страха голосом:

— Радомир!

Она оказывается рядом с ним так быстро, как только может, и, рухнув на колени, хватает ведуна за плечи, встряхнув с такой силой, что его челюсти звонко щелкают друг о друга. Распахнув карие глаза, он смотрит прямо на нее. Ренэйст шумно выдыхает через нос. У нее больше нет сил, чтобы злиться.

Словно прочитав ее мысли, говорит Радомир слабым голосом:

— У меня больше нет сил, чтобы идти.

Он закрывает глаза, и Белолунная рассматривает лицо побратима, болезненно-спокойное. Отсутствие воды и еды оставило на нем свой след. Прежде по-детски круглое, юношеское совсем лицо обострилось, словно грубо из камня его высекли. Острые скулы и впалые ореолы глазниц сделали Радомира похожим на мертвеца; видела Ренэйст тех, кто умирает от болезни, и выглядели они столь похоже, что становится ей страшно. Бледные, иссушенные губы истерзаны незаживающими ранами, словно тканью, прикрыты лоскутами омертвевшей кожи.

Думать не хочет о том, как выглядит сама после столь изнурительного путешествия. В детстве Ренэйст знала, что вырастет красавицей. Для того чтобы понять это, достаточно посмотреть на кюну. Йорунн считалась самой прекрасной женщиной если не во всех землях луннорожденных, то в Чертоге Зимы уж точно. Будучи ее дочерью, Белолунная ясно понимала, какая судьба ей уготована. Она была готова к тому, что и ее тоже будут называть красавицей, и представляла, как лучшие воины будут обивать порог конунгова дома, стремясь уговорить отца пообещать ее руку. Ренэйст была ребенком, и матушка, заплетая белоснежные волосы в косы, говорила ей, сколь радостна будет она, став кому-то женой.

Но Ренэйст стала воительницей. Претендентов на руку конунговой дочери не нашлось, да и та свое сердце отдала дикому мальчишке, которого конунг из набега привез, назвав заменой почившему Хэльварду. Судьба Ренэйст стала иной, да только красавицей она так и осталась.

Потому и не хочет видеть, сколь ужасно сейчас ее лицо. Не желает знать, в каком виде предстанет перед Хаконом, когда вернется к нему. Столь глупы эти переживания в свете того, через что Белолунной пришлось пройти, но под шрамами и песком, вросшим в потемневшую от солнечного света кожу, она все еще юная дева в самом нежном своем возрасте.

Обессиленная, ложится Ренэйст на песок подле Радомира и закрывает глаза. Во весь рост вытягивается, стонет глухо от боли, пронзившей насквозь. Словно бы в собственном теле тесно становится, дышать нечем, а кости смыкаются клеткой. Останься в ней силы, она бы заплакала, только не может даже этого сделать.

Чудится ей, что, коль не продолжат они прямо сейчас свой путь, то останутся здесь навсегда. Только вот не пугает это больше. Мысли о родных, горюющих о ней, похоронивших ее, больше не придают сил. Если мертва она, то для чего борется? Что доказать пытается? На севере Ренэйст никто не ждет, и не на что ей надеяться.

— Вдруг, — шепчет она, глаз не открывая, — вдруг мы мертвы? И все это — царство богини Хель, по которому блуждаем, не заслужив при жизни смерти, достойной чертогов Одина?

Смеяться Радомир начинает, и смех его вскоре обращается кашлем.

— Были б мы мертвы, не было бы меня с тобой. Я в других богов верю, и другая судьба меня ждет, как закончится жизненный путь. Нет, Ренэйст, живы мы, пусть и не уверен я, что это хорошо.

Не отвечает она, и, повернув голову, рассматривает солнцерожденный ее лицо. Брови изогнуты жалобно, губы поджаты крепко, Ренэйст выглядит так, словно ощущает боль каждое мгновение своей жизни. Ведун вглядывается, понять пытается, дышит ли она, и страх поднимается в нем, охватывая тело дрожью холодной.

Сквозь сон Ренэйст морщится чуть сильнее, бормочет едва слышно. Этот слабый жест позволяет ведуну выдохнуть, чувствуя облегчение. В одной они с Ренэйст лодке — ему без нее не добраться до собственного народа, вырванного из солнечного лона и увлеченного темной дланью на север. Даже если чудо случится, и сможет он достигнуть вражьих берегов, что будет дальше? В видении своем был он в хрустальном лесу, и до сих пор встреча с владычицей той зимой отдается ему воспоминаниями о вспоротом горле. С даром или без него, но без помощи воительницы погибнет, затерявшись в снегах.

Отвернувшись, растягивает ведун губы в улыбке.

— Не смей умирать, пока спишь, — шепчет он.

И засыпает сам.

Не знает Радомир, сколько времени проводит в беспамятстве. Он открывает глаза, а над ним небо такое же, как и тогда, когда только закрыл глаза. Сон не приносит желаемого покоя, да и сил не прибавилось, потому продолжает лежать на песке, рассматривая, как один цвет небесного полотна перетекает в другой. Не может он больше смотреть на это небо, всей душой ненавидит. Уж лучше видеть над собой синеву, усеянную россыпью стекла, чем продолжать возводить взгляд и знать, что никогда это не закончится.

Закрывает Радомир глаза, морщит нос, пытаясь губы разжать, и стонет, ругаясь, когда удается. Рот кровоточит от незаживающих ран, которые причиняют ему боль, заставляя проклинать тот миг, когда ужасное морское чудовище обрушилось на корабль луннорожденных со всей своей яростью. Радомир приподнимается, на локтях удерживает ноющее свое тело и взгляд на Ренэйст переводит. Та все еще спит, болезненная и безмятежная. Ведун протягивает руку к ее лицу и держит над губами воительницы. Ребром ладони ощущает он слабое дыхание и вновь опадает на песок.

Не умерла. Сейчас достаточно и этого.

Не спешит ее будить. Кто знает, когда еще у них будет возможность поспать? Вся жизнь их сейчас состоит лишь из пути, которому они следуют — Золотой Дороги, что должна привести их в Дениз Кенар. Он не знает, что им стоит ожидать от этого места, к чему готовиться. Край Заката показывает себя крайне недружелюбно, и здесь необходимо быть готовым к любым вольностям судьбы.

Подумать ведь только, не так давно Радомир жил в небольшой избушке на краю Большеречья, смотрящей окнами на лес, и тосковал в праздном покое. Избегал людей, жил отшельником и желал, чтобы жизнь его изменилась. Что ему нужно было? Подвиги, за которые будут его признавать? Приключения, о которых сможет рассказывать потомкам? Сейчас под сомнением даже то, что сможет он продолжить свой род. Умрет в этой пустыне — и на нем все закончится.

Они не могут погибнуть здесь, где никто даже не найдет их тела. Для народа Ренэйст бесславная смерть равна проклятью, пусть и не может Радомир понять, как можно желать для себя определенной погибели. Смерть будет смертью всегда, и народ его относится к ней с почтением в любом ее проявлении. Но одно дело уважать смерть, и совсем другое — желать ее.

Их народы такие разные, совершенно непохожие друг на друга. Радомир смотрит на лицо Ренэйст, думает о тяжбах, которые привели ее на этот путь, и размышляет невольно о том, сама ли она на него ступила. Среди солнцерожденных нередко можно встретить деву-воительницу, их называют полени́цами, и в силе те не уступают мужчинам. Только вот то, что есть они, совсем не значит, что так их много. Сам Радомир ни одной не встречал, слышал о них много, но не видел. Так ли часто среди луннорожденных встречаются воительницы? Или, может, Ренэйст некое исключение?

За все время их путешествия Радомир не особо думал о жизни в мире, где нет солнечного света и тепла. Сложно ему представить, с чем сталкиваются люди, для которых подобное — дело привычное. Они рождаются и умирают в темноте и холоде, и только те, кто способен сражаться, вырываются на краткий миг в вечное лето лишь для того, чтобы принести раздор. Сжечь, украсть, подчинить. И все потому, что для них это — единственный способ выжить. Их это не оправдывает, луннорожденные могли получить желаемое и другим способом. Правда, Ренэйст говорила в порыве злости, что предки ее обращались к его народу за помощью, но получили отказ. Если бы Дар Радомира был силен, как у его отца (по словам жителей Большеречья, Святовит был едва ли не сильнейшим ведуном, что рождался на их земле), он мог бы и в прошлое заглянуть, чтобы узнать, в чем кроется истина.

Придется довольствоваться тем, что есть. Раз на прошлое повлиять нельзя, стоит творить то будущее, которого они сами желают. Других вариантов у них все равно нет. Только вперед, без возможности обернуться.

Просыпается Ренэйст медленно, словно бы сил у нее нет даже на то, чтобы открыть глаза. Размыкает веки, и белые ее ресницы трепещут, испачканные песком. Молчит Радомир, смотрит и ждет, когда сознание вернется луннорожденной. Ренэйст в весь воздух, что есть в ней, и смотрит на ведуна осмысленно и трезво. На фоне песка голубые глаза ее кажутся ненастоящими.

— Ты очнулась?

Кривит Ренэйст губы в слабой усмешке, закрывая глаза. И Радомир сам понимает, сколь глуп его вопрос, только вот раз есть в ней силы смеяться над ним, то все не так уж и плохо. Быть может, их положение не столь бедственно, как могло показаться.

— Как видишь, — отвечает она.

Держась за живот, она садится медленно, морщась от боли, и песок с нее сыплется, как с древней старухи. Сравнение это Радомира заставляет усмехнуться, но улыбка его пропадает с лица в то же мгновение, стоит ему поднять взгляд выше.

Волосы Ренэйст напоминают птичье гнездо. Того гляди, соловьи и дрозды ринутся через моря и океаны, для того чтобы занять уютное это жилище. Белые пряди кажутся серыми, а по состоянию своему напоминают свалявшуюся овечью шерсть. Он помнит, какой неприятной на ощупь была эта шерсть, какую неприязнь вызывали ужасные колтуны. Стоило старику Ратибору заикнуться о том, что овец стричь нужно, как в то же мгновение разбегалась детвора, не желая браться за это дело. Не успел убежать — стрижешь. Потому почти всегда занимались этим одни и те же. Радомир, босоногий и худой, бежал впереди других и никогда не занимался подобной работой.

Славное это было время, полное глупости светлой и безмятежности. Предложил бы сейчас кто Радомиру выбор: в пустыне этой быть или овец стричь, так никто не смог бы остановить его до тех пор, пока все стадо не остриг бы.

Вот только сейчас вовсе не об этом стоит ему думать.

Радомир все продолжает смотреть на Ренэйст, и та, заметив тревожный его взгляд, напрягается. Тело словно каменеет, и вглядывается она в лицо ведуна, силясь понять, что волнует его. Наконец, не выдержав, задает вопрос:

— В чем дело?

Все равно узнает, что уж здесь тянуть? И все же начать говорить оказывается не так уж и просто. Слова цепляются за его глотку, пределы рта покидать не желают. Проводит ведун сухим языком по иссушенным своим губам, никакого облегчения от этого не получив, и прикрывает глаза. Нужно собраться с силами, сказать правду, а не тревожить Ренэйст только сильнее.

Кто бы знал, как сложно говорить женщине подобное.

— Твои волосы, — говорит он, наконец-то найдя в себе силы, — они в ужасном состоянии.

И как они не заметили этого раньше? Так сильно запутаться за одно мгновение волосы не могли, значит, ужас этот возникал постепенно. Сколь обессилены и истощены были они с Ренэйст все время, что это ускользнуло от их внимания? Все это время могли думать они только о том, как бы выжить, а все остальное казалось таким… неважным.

На лице Ренэйст застывает ужас. Медленно поднимает она дрожащие руки, прикасается пальцами к спутанным прядям, после чего вздрагивает северянка всем своим телом. Молчит Радомир, дает ей возможность осознать все, что случилось.

Способность говорить возвращается к Ренэйст далеко не сразу. Она не сводит с Радомира дикого взгляда, продолжая крепко держаться за колтуны, что некогда были прекрасными ее волосами, и с трудом произносит сквозь крепко стиснутые зубы:

— Как это произошло?

Словно бы он может ответить.

Ей сложно принять это. Белолунная пытается пальцами распутать тугие узлы, но волосы, похожие прежде на серебряные нити, пронизанные лунным светом, никак не поддаются. Душат ее воспоминания о том, с какой нежностью мать проводила по ним деревянным гребнем, заплетала в косы, говоря о том, сколь красивыми те выходят. Сидя позади нее на деревянной лавке подле очага, кюна пела тихие песни, рассказывая дочери истории, что хранит их народ долгие зимы. Чем старше Ренэйст становилась, тем сильнее крепло горе Йорунн, и вскоре древние песнопения сменились скорбным прощанием, да только гребень и волосы, сквозь которые скользили резные его зубья, словно бы связывали их невидимыми путами.

Им обеим важно было ощущать эту связь хотя бы друг с другом.

Красоту свою Рена принимала как должное, не задумываясь даже о ней. Глядя на мать, она уже знала, что будет красива, и что каждый, кто встретит ее, будет об этом знать. Пожалуй, это рок всех красавиц, коим не приходится прилагать усилий для того, чтобы облик их восхищал других. Беспечность, за которую придется поплатиться. Может, было бы это уместно, если бы Ренэйст довела себя до состояния такого умышленно.

Однако после всего, через что ей пришлось пройти, это — ужасающее, несправедливое наказание.

Глядя на нее, Радомир продолжает молчать. Видит, как ей тяжело, но не знает, что должен сказать, чтобы стало ей легче. Есть ли вообще такие слова?

— Распутай их, — скулит она, а следом взвизгивает, — распутай их, Радомир!

Воительница кричит столь пронзительно, что от испуга ведун подпрыгивает на месте. Перебирая неловко руками и ногами по песку, Радомир подбирается к Ренэйст за спину, встав на колени и с тревогой вглядываясь в тот ужас, с которым ему предстоит столкнуться. Сейчас, когда он столь близко, волосы ее выглядят еще хуже, ведь теперь может увидеть он вблизи то, насколько сильно они запутаны. У Радомира пропадает не то что уверенность, но и всякая надежда на то, что он сможет сделать с ними хоть что-то.

Единственной женщиной, чьи волосы он расчесывал, была его мать. Волосы у Ясны были густые, вились в тугие кудри, черные как смоль. Тяжко за ними было ухаживать, Радомир это помнит. Временами мать и вовсе забывала про гребень, считая, что с копной ее ничто не может совладать. Но бывали дни, когда, закрывая плотно ставни, чтобы свет Солнца не мешал спать, они садились на родительской кровати под светом свечи, и он, стоя ногами на ложе позади нее, тяжелым для детской руки гребнем силился прочесать непокорные волны. Все казалось ему, что материнские волосы вот-вот окутают его, словно паучьи лапки, и утащат в свою сеть. А бывало, что он прижимался к ее спине, набросив на себя полог из смоляных волос, и прятался от всего мира.

Когда северяне напали впервые в его жизни, Радомиру тоже хотелось спрятаться за этим пологом.

Вдохнув через нос, он старается успокоиться и вновь обращает внимание свое на Ренэйст.

Плечи Ренэйст дрожат, ее всю трясет, как во время горячки. Она обнимает себя, слабая и напуганная. Не бросать же ему ее в таком ужасном состоянии наедине с этой бедой?

Мысль эта тянет губы во взволнованной усмешке, которую Радомир прячет, прикрыв ладонью. Подумать только, кто бы знал, что Радомир, сын Святовита, ведун, ненавидящий луннорожденных всем своим сердцем, столь сильно станет заботиться о дочери Луны? За время пути привязался он к ней, да и шрам на ладони забыть не дает о том, что связаны они кровью.

Уж лучше с ней, чем одному.

— Я постараюсь, — обещает он.

Радомир старается быть осторожным. Он тянет пальцами жесткие от песка и грязи волосы, силится распутать узлы, но ничего не получается. В какой-то момент он дергает с такой силой, что Ренэйст ведет вбок, она почти падает, пальцы его путаются только сильнее, но воительница не издает ни звука. Словно из камня высечена она, напряженная и безмолвная.

Неизвестно ему, сколь долго проводят они в напрасных этих попытках. Как ни ухитряется он, а справиться не может. Выдыхает сквозь зубы, предугадывая реакцию на свои слова, только дело все в том, что, как бы ни ранило это Ренэйст, иного выбора нет. Радомир не может ей лгать. Он не знает, что делать, и Дар тут не поможет.

Когда он начинает говорить, в голосе его звучит сочувствие:

— Это бесполезно.

Опустив спутанный клубок волос, который, кажется, от его действий запутался лишь сильнее, ведун опускается на песок. Радомир выдыхает носом, наблюдая за тем, как Ренэйст оборачивается к нему. На лице ее застывает выражение бесконечной скорби. Его слова луннорожденную вовсе не удивляют, словно бы была она готова именно к такому итогу. Голубые глаза, полные слез, смотрят на него с тревогой.

— Что именно? — спрашивает она, и голос ее срывается.

— Все! Их не распутать.

Даже если замочить в воде и хорошенько натереть мыльным корнем — ничего не получится. Волосы испорчены окончательно.

Ренэйст все понимает. Слезы стекают по ее щекам, оставляют следы на грязной коже. Она продолжает смотреть на него, но словно бы и не видит, погруженная в свои думы. Они оба знают, что будет дальше, но ни один из них не готов сказать об этом вслух. Временами кажется, что если не говорить о чем-то, то это не произойдет, но сейчас совершенно не тот случай. Белолунная качает головой медленно, не моргает, но молчит.

И тогда нарушить молчание приходится Радомиру:

— Их не спасти.

Ренэйст молчит.

— Ты понимаешь, что я говорю?

И не моргает даже.

Перед тем как сказать это, Радомир делает вдох особенно глубокий. Силится наполнить воздухом все свое нутро, вдыхает до тех пор, пока места внутри собственного тела едва хватает ему самому, и произносит на выдохе:

— Мы должны их отрезать.

И тогда ее взгляд становится осознанным. Полный боли, он пронзает ведуна подобно стреле, и следом за этим северянка заходится громкими безутешными рыданиями. Всем телом подается Ренэйст вперед, прижимаясь лбом к песку, и ужасные ее волосы падают Радомиру на колени. Не в силах смотреть на нее, ведун возводит взгляд к небу, рассматривая его отвратительный, вызывающий лишь неприязнь цвет.

Он так устал от этого цвета.

Ренэйст убивается столь сильно по своим волосам не только из-за воспоминаний, связанных с ними, нет. Для северного воина волосы — его достояние, признак свободы. Мужчины носят длинные волосы, заплетают в косы, показывая, сколь свободолюбивый и гордый нрав они имеют. Уход за ними — настоящий ритуал, процесс, которому уделяется множество времени, сил и внимания.

Обстригают только рабов. Тех, кто попал в плен и кого хотят унизить. Показать, сколь ужасно и бедственно их положение. Для будущей кюны, наследницы конунга, для воительницы, прошедшей испытание и свой первый набег, это — самое настоящее унижение. Как отнесется к ней ее народ, если вернется к ним Ренэйст обкорнанная, подобно рабыне?

Кто пойдет за таким правителем?

— Я не могу…

— Можешь, — излишне резко отвечает Радомир, продолжая уже мягче. — Можешь. С таким колтуном на голове далеко тебе не уйти. Тяжело же, да и покоя тебе не будет, задушишь себя тревожными мыслями. Не хватало еще, чтобы насекомые в твоих волосах завелись, мы же в пустыне никак их не выведем, и сойдешь еще с ума от чесотки.

Может, и так, но знает Радомир, что в волосах женщины кроется ее сила. Юные девы заплетают косу одну, и та скрывает хребет, хранит в себе все женское естество. Когда девушка выходит замуж, то заплетает две косы: одну для себя, а другую — для мужа. Потому девушки так хранят свои волосы, холят их и лелеют силу, что в них заключена.

Радомир не знает, так ли принято среди детей Луны, но отчаяние Ренэйст говорит ему о том, что нечто схожее в отношении их народа к волосам есть.

Протянув руку, осторожно сжимает он ее дрожащее плечо, поглаживая и стараясь показать, что рядом. Вот уж вряд ли присутствие его хоть несколько утешит ее, но не может же он оставаться безучастным. Ренэйст продолжает рыдать, содрогаясь при каждом всхлипе и не желая принимать неизбежность происходящего. Она и сама понимает, что придется сделать это, что доводы, приведенные ведуном, весьма весомы, и с ними придется считаться.

Однако это не помогает. Уж вряд ли хоть что-то сможет ее утешить. Радомир дает ей столько времени, сколько нужно, чтобы немного прийти в себя. Совсем скоро у Ренэйст не остается сил для слез, и она понимает, как опрометчиво с ее стороны поддаваться эмоциям. У них нет ни капли воды, и теперь ей только сильнее хочется пить. Проведя языком по своим губам, она слизывает солоноватый след, оставшийся от слез, и морщится.

Отвратительный вкус.

Медленно, все еще дрожа, она выпрямляется, и пряди волос, оставшиеся в более-менее сносном состоянии, падают ей на лицо. Губы воительницы вновь начинают дрожать, и она прикладывает невероятное усилие, чтобы совладать с собой. Подняв на Радомира взгляд покрасневших, опухших от рыданий глаз, Ренэйст прокашливается, перед тем как начать говорить. Открывает рот, только вот словно бы ни звука из себя выдавить не может. Он смотрит на нее, хмурится, но старается и дальше показывать все грани понимания и сочувствия, на которые только способен. Ведун не отличается терпением, пламенный его нрав отчаянно гонит вперед, и кажется ему, что и без того достаточно времени он дал ей для того, чтобы смогла она смириться.

Волчий дух, заключенный в женском теле, нельзя сломить так легко.

Поэтому, стирая с лица песок, оставляющий грязные разводы на влажном от слез лице, Ренэйст смотрит на него — и все же произносит:

— Отстриги их.

Ее решительность только облегчает происходящее. Ведун кивает медленно головой, после чего вздергивает подбородок — мол, отвернись. Но Ренэйст не сводит с него взгляда, наблюдает за тем, как вынимает из ножен Радомир припасенный нож. Тяжелые изогнутые мечи бросили они подле трупа второй лошади за ненадобностью, ведь в пустыне, как оказалось, не с кем сражаться, а вот нож всегда пригодится. Белолунная смотрит на него напряженно, щурится, когда лезвие, поймав солнечный луч, направляет тот прямо в ее глаза, но даже тогда не отводит взгляд.

Проведя подушечкой большого пальца по лезвию, проверяя, не затупилось ли оно, ведун вновь смотрит на свою спутницу глазами карими. Чем скорее они приступят, тем скорее все это закончится.

Ренэйст смотрит ему в глаза несколько долгих мгновений, после чего поворачивается спиной. Старается расправить плечи и казаться решительной, а сама едва ли не заходится новым плачем. Опустив взгляд на нож в своих руках, Радомир ловит себя на том, что и сам решиться не может. Смотрит на ужасный серый ком, что некогда был прекрасными волосами, и сильнее стискивает рукоять в ладони. Встав на колени, он подается ближе и перехватывает колтуны возле самой головы, постепенно отводя руку в сторону, для того чтобы понять, до какого места волосы еще можно спасти.

Он мог бы обкорнать ее бездумно, просто провести ножом и не думать о том, что выйдет. Возможно, случись что-то подобное гораздо раньше, когда их только выбросило на берег после кораблекрушения, он бы так и сделал. Но сейчас Радомир действует осторожно, прикасается мягко и ведет ножом, стараясь не причинять боли. Он и без того причиняет ее необходимостью пройти через это, пусть произошло все не по его вине.

Волосы издают странный хрустящий звук, когда лезвие проходит сквозь пряди. Легкий, ненавязчивый, но очень знакомый. Хруст этот напоминает ему скрип снега под босыми его ногами, когда в видении своем оказался он в землях детей Луны. Тогда впервые увидел он Ренэйст, стоящую на берегу бурной реки. Окликнул ее по имени и очнулся.

А теперь сидит позади нее, скользя ножом по волосам, ощущая, как давление на ее голову становится все меньше и меньше с каждой отрезанной прядью. Ренэйст продолжает плакать, и уж вряд ли подобное облегчение может заставить ее чувствовать себя хоть немного лучше. Ведун все же надеется: горе ее будет не настолько безутешным, что заставит их оставаться на месте еще дольше без воды и еды. Они и без того полностью обессилены, и кто знает, сколько еще идти им по этой ужасной пустыне.

Радомир настолько устал, что даже к Дару прибегнуть не может. Кажется, что и вовсе забыл, каково это — быть ведуном.

Последний рывок — и тяжелый колтун остается в его руках. Грязные, но освобожденные из плена волосы, покачнувшись, обрамляют лицо неровными, грубо отрезанными острым ножом прядями. Самые длинные их кончики едва достают до плеч, но основная масса волос одной длины — до середины шеи. Что же, это лучшее, что он мог сделать в тех условиях, в которых они находятся.

— Все.

Качает она головой, и яркие бусины, соскользнув с расплетающихся тонких косиц, падают в песок. Ренэйст касается волос пальцами, стискивает их судорожно в ладони, словно бы стараясь вырвать с корнем, после чего оборачивается, принимаясь бережно собирать выпавшие бусины в кулак. Ни слова не говорит, не смотрит на Радомира даже, словно бы все, что случилось, было исключительно его желанием. Поджимает он губы, вглядываясь в скованные ее движения, и, протянув руку, перехватывает откатившуюся к его коленям бусину, отдавая северянке.

После недолгой заминки принимает она бусину из его рук, но все так же молчит.

— Стоит снять те, что в твоих волосах, чтобы не потерять, — подмечает ведун.

И тогда Ренэйст впервые с того момента, как Радомир взялся за нож, смотрит на него осознанно. Воительница проводит языком по своим губам, тянет носом воздух и осторожно снимает с волос первую бусину, убирая ее к остальным. Одну за другой северянка прячет их в своем кулаке, и ведун наблюдает за ней, после чего смотрит на тот самый колтун, что до сих пор сжимает в руке. Среди этих узлов и волос, напоминающих овечью шерсть, он замечает и другие бусины. Берет Радомир в руки нож и начинает с его помощью вырезать их, складывая перед посестрой.

На это у них уйдет много времени, но, кажется, ничто иное Ренэйст не беспокоит.

Это оказывается не так уж и просто, но ведун не останавливается до того момента, пока не вынимает из смертельного плена все до последней бусины. Белолунная нежит их в своих ладонях, сложенных лодочкой, и молчит, низко опустив голову.

— Ужасно.

Голос ее слабый и хриплый. От неожиданности Радомир вздрагивает, когда она начинает говорить, и убирает нож обратно в ножны. С ответом он не торопится — не знает, какие слова будут правильными. Да и есть ли они, правильные слова?

— Выглядит не столь плохо. Это ведь просто волосы, Ренэйст. Не отрицаю, что для тебя они могли значить многое, но, выбирая между жизнью и волосами… Мне кажется, твой ответ вполне очевиден.

Они снова смотрят друг другу в глаза, и Ренэйст улыбается ему слабо. Закрыв бусины в ладонях, Волчица прижимает их к себе, сомкнув веки и прошептав что-то тихо на своем языке. До того личным, интимным даже чудится ему этот момент, что в неловкости своей ведун отворачивается. Рвет подол и без того разорванной рубахи, из куска ткани соорудив небольшой сверток, который протягивает своей спутнице:

— Сложи их сюда. Завяжем крепко и ни одну не потеряем.

Для нее бусины эти значат так много. Ренэйст получала их в дар от разных людей, в разные периоды своей жизни. Здесь и бусина, вырезанная для сестры Хэльвардом множество зим назад. Дары отца, подарок Хакона, да и просто красивые безделушки, которые покупала она у приезжих торговцев. Даже бусины из солнечного камня, что отец привозил для нее из своих набегов. Ни одну Ренэйст не согласна потерять и потому складывает бережно в самодельный сверток, который Радомир тут же венчает тугим узлом.

Перед тем как вернуть узел ей, ведун подкидывает сверток в ладони. Бусины звонко стучат друг об друга.

— Теперь им ничего не грозит. Ты готова идти дальше?

Но она не готова. Радомир понимает это сразу же, как только Ренэйст смотрит на него. Долго и пронзительно, поджав губы и стиснув пальцами мешочек с заветными бусинами.

Радомир опускает взгляд, смотрит пристально на то, что осталось от колтуна грязных волос, который изрезал он ножом, и, вперед подавшись, начинает копать. Разгребая руками песок, не останавливается он до тех пор, пока в песке не появляется яма достаточно глубокая, чтобы бросить в нее мерзкие эти остатки и не менее резво накрыть сверху песком. В тревожном молчании наблюдает за его действиями Ренэйст и, стоит тому закончить, спрашивает тихо:

— Зачем ты сделал это?

— Чтобы ты не оглядывалась, — отвечает ведун, поднимаясь и отряхиваясь от песка. — Так ничто не будет тянуть тебя назад. У нас нет другого пути, кроме как того, по которому мы идем вперед. Нужно оставить свое горе на другое время, сейчас есть вещи куда более важные. А теперь поднимайся, Ренэйст, мы должны пройти Золотую Дорогу до самого конца.

До самого Дениз Кенара, где они найдут порт и корабль, который согласится отвезти их на север. Сложно представить ему, как вообще смогут они подобного добиться, но сейчас это и неважно. Для начала было бы неплохо выбраться из этой пустыни.

Следуя его примеру, Ренэйст поднимается на ноги. Первым делом привязывает она мешочек с бусинами к своему поясу и лишь после этого поднимает на Радомира тяжелый взгляд. Совсем другой кажется она с короткими этими волосами, холодной и нелюдимой.

Молчание затягивается, и тогда Ренэйст кивает подбородком куда-то Радомиру за спину:

— Мы должны идти, ты сам об этом сказал.

Радомир разворачивается, не сказав ни слова, и, покачиваясь, продолжает их путь. Шагает Ренэйст за ним, и огромных усилий стоит ей не обернуться. Кажется, что если сделает она это, то пропадет окончательно, утонет в боли и жалости к самой себе. Допустить нечто подобное она не может, не после всего, что случилось. Обида все еще сжигает ее изнутри, словно бы в груди у нее развели очаг, да только пламя это объяло собой все нутро. Раньше огонь этот разгорался в ней перед боем, пробуждал то звериное, что в ней есть. Сейчас…

Сейчас он сжигает все внутри дотла.

Ренэйст понимает, что это была лишь необходимость. Что если бы они не сделали этого, было бы только сложнее. Быть драккаром для различных паразитов, что могли завестись в волосах, находящихся в столь плачевном состоянии, ей вовсе не хочется. Короткие пряди щекочут шею, тревожат и заставляют хмуриться. Не солгал Радомир, постарался сохранить ту длину, которая только была возможна, да и той мало.

Она все равно ему благодарна. Ведун принял решение, для которого ей не хватало смелости. Ренэйст так цеплялась за свои волосы, что даже все разумные доводы не казались ей столь значительными, чтобы согласиться, пока он не взялся за нож.

— Радомир.

Не прекращая упрямо идти вперед, побратим оглядывается на нее. Ренэйст кусает губы, а после произносит:

— Спасибо.

К тому моменту, когда на горизонте показывается горный хребет, они выбиваются из сил окончательно. Останавливаются часто, отдыхают долго, а путь не хотят продолжать совершенно. Даже близость границы, отделяющей Дениз Кенар от всего остального материка, от жестокой пустыни, по которой они шли так долго, не внушает особой надежды. Оба они понимают, что в ужасном своем состоянии не смогут пересечь горы, даже если каким-то чудом до них доберутся.

Это похоже на насмешку. Горы столь близко, кажется, стоит руку протянуть, и к ним можно будет прикоснуться, но в то же время они так далеко, что и не дойти никогда. Опустившись на песок, Радомир не сводит с хребта взгляда; он и не помнит, зачем они шли и к чему стремились. Усталость столь сильна, что вскоре, помимо безумной жажды, на него обрушивается головокружение. Мир пляшет перед глазами, и ведун больше не пытается за ним уследить.

Не менее истощенная, воительница опускается подле него на четвереньки, силясь выровнять собственное дыхание. Короткие волосы больше не могут скрыть лицо Ренэйст от него, и Радомир наблюдает за мукой, что отражается на ее лице. Белая Волчица ложится на песок, свернувшись клубком, и затихает. Ведун подбирается к ней ближе и осторожно трясет за плечо:

— Ты не должна спать. Нам нужно идти.

Это его голос? Такой слабый, лишенный жизни голос. Жалкий даже.

— Мы прошли достаточно, но так ни к чему и не пришли.

— Нельзя останавливаться.

— Бездумно идти, куда глаза глядят — тоже.

Возможно, в этом суждении есть толика истины. Вот он, конец Золотой Дороги — лента, что вилась сквозь песчаные курганы, обрывается, упираясь в каменные гиганты. Своды эти простираются от горизонта до горизонта, и уж вряд ли есть другой путь в Дениз Кенар с этой стороны, если не напрямик. Только думать об этом больше не хочется. Последовав примеру Ренэйст, ведун опускается на песок, раскинув руки в стороны и зарываясь пальцами в золотистую пыль. Они будут думать о том, как им пройти сквозь горы, когда наберутся сил. Сейчас нет ни еды, ни воды, и потому единственный способ отдохнуть хоть немного — уснуть.

Не думает Радомир о том, что, столь истощенные, могут они не проснуться. Дыхание Ренэйст выравнивается, осунувшаяся, она хмурится тревожно, спит беспокойно, и белые ресницы слегка трепещут. Несколько долгих мгновений ведун наблюдает за ней, а после закрывает глаза.

Чужое присутствие сквозь пелену глубокого сна ощущается подобно обману. Умом понимает Радомир, что никого, кроме них с посестрой, нет по эту сторону горного хребта, и потому продолжает спать сладко. Томительную его дрему прерывают грубо и резко, вынуждая дернуться, стряхивая тем самым с себя остатки сна. Садится ведун одним рывком, щурится слепо, как новорожденный котенок, и оглядывается по сторонам, пытаясь найти вредителя.

Шурша тканью одежд и смеясь тихо, незнакомец кружит вокруг них, подобно ворону, вновь и вновь ускользая от взгляда Радомира. Словно бы удается зацепиться за пеструю ткань, мелькнувшую едва ли не перед самым носом, да только в то же мгновение и нет больше ничего. Издевка эта пробуждает внутри него легкий отголосок былого пламени, что загорается в нем от ярости. Вглядываясь себе за спину, ведун вздрагивает, чувствуя, как его слегка бьют по ноге чем-то твердым, словно бы насмехаясь, и следом за ударом звучит хрипловатый женский голос:

— И что это за бедные крошечные птички оказались подле моих гор?

Обернувшись, Радомир видит перед собой волчью морду.

Пустые глазницы шкуры смотрят на него карими человеческими глазами. То, чем его ударили по ноге, — судя по всему, посох, на который женщина опирается, нависая над ним. Посох покрыт знакомыми символами, но Радомир не может вспомнить, где их видел, а также веревками, украшенными перьями, костями и разноцветными камнями. Сквозь серый мех он замечает пряди рыжих волос и вновь поднимает взгляд к глазам. Теперь незнакомка смотрит вовсе не на него. Рассматривая лежащую подле ведуна Ренэйст, женщина слегка поддевает ее спину посохом, юрко отскочив в сторону, но, когда северянка не реагирует, расслабляется.

Радомир рассматривает ее, когда женщина впивается в него взглядом. Она протягивает ему свой посох. Радомир, взявшись за гладкое дерево, поднимается на ноги.

— Давно у меня не было гостей, — говорит она, и в ее голосе он слышит улыбку.

Женщина поднимает маску, и под волчьей головой ведун видит обычное человеческое лицо.

— Ну, здравствуй, сокол мой.