Тульские метки

Анатолий Никифорович Санжаровский, 2023

Роман «Тульские метки» – дневниковые записки о 1964 – 1967 годах, когда автор работал в тульской областной газете «Молодой коммунар».

1965

2 января, суббота

Жизнь вразнопляску

… без страстей и противоречий нет жизни, нет поэзии. Лишь бы только в этих страстях и противоречиях была бы разумность и человечность, и их результаты вели бы человека к его цели.

В. Белинский

Тула. Вокзал. Я кассирше:

— На проходящий один плацкартный до Ростова. Но через Воронеж!

— У нас нет такого маршрута. Только через Харьков.

Тут объявили по радио, что подходит скорый на Ереван.

На платформе я подбежал к армянину проводнику.

— Возьмём этого орла? — в поклоне приложил я руку к груди. — Всего-то до Орла-Орёлика!

— Что буду иметь?

— Рупь в новых.

Он молча отшагнул от подножки. Путь открыт! Прошу-с!

Ступил я на подножку.

Улыбаясь, он шепнул мне на ухо:

— Первый ты левый клиент в последнем году нашей дорогой семилетки.

— Очень приятно. Я буду этим гордиться весь год!

В Орле я взял билет до Ростова. Через Воронеж. Уж теперь я перед экзаменами точно с полнедельки пошикую у мамушки.

До поезда было время, и я посмотрел в кино «Мадемуазель Нитуш» за десять копеек. Вагон. Старуха рассказывает соседке:

— Потешно, вразнопляску крутится наша жизня… Злая нескладица ино так закружит человека, что и ума не сложить… Ага… Вот любила девка парня. На озере катались на ногах. Он потянул её за материн кожух. Звал в сторонку от людей поцеловаться. Похоже, уж больно сильно ему хотелось целоваться, что так крепко дёрнул и оторвал рукав.

Девка и закопытилась:

— Не пойду за него. Рукав оторвал.

Кто этих баб поймёт?

Вот и моя сноха ни с чего бах:

— Уйду к матери.

Сын:

— Не ходи. А пойдёшь — тогда не приходи.

— А с кем спать будешь?

— Пень обхвачу да пересплю.

Ушла.

Был парень ходовой. Водки не пил, со всеми при встрече раскланивался, карточка его на доске при правлении… А жена ушла. Теперь ей элементы плотит.

С неделю отбыла у матери. Пришла. И мне докладайствует:

— Согласна на край света с вашим Витей!

Я и говорю:

— Опозорила наш дом… Теперько беги сама при всём своём одиночестве на той край света иль в другую там какую сторону. А с Витей пойдёт другая, не такая бесстыжая, как ты. Разве на тебе белый свет клином сшит?

Конкурс невест

Куда скачет всадник без головы, можно узнать только у лошади.

Б. Кавалерчик

У меня два брата.

Николай и Ермолай.

Ермолаю, старшему, тридцать три.

Мне, самому юному, двадцать пять.

Я и Ермолай, сказал бы, парни выше средней руки.

А Николай — девичья мечта. Врубелев Демон!

Да толку…

И статистика — "на десять девчонок девять ребят" — нам, безнадёжным холостякам, не подружка.

Зато мы, правда, крестиком не вышиваем, но нежно любим нашу маму. Любовью неизменной, как вращение Земли вокруг персональной оси. Что не мешает маме вести политику вмешательства во внутренние дела каждого.

Поднимали сыновние бунты.

Грозили послать петицию холостяков куда надо.

Куда — не знали.

Может, вмешается общественность, повлияет на неё, и мы поженимся?

Первым залепетал про женитьбу Ермолай.

Он только что кончил школу и сразу:

— Ма! Я и Лизка… В общем, не распишемся — увезут. Её родители уезжают.

Мама снисходительно поцеловала Ермолая в лоб:

— Рановато, сынка. Иди умойся.

Ермолай стал злоупотреблять маминым участием.

В свободную минуту непременно начинал гнать свадебную стружку.

Однажды, когда Николайка захрапел, а я играл в сон, тихонечко подсвистывал ему, Ермолай сказал в полумрак со своей койки:

— Ма! Да не могу я без неё!

Это признание взорвало добрую маму.

— Или ты у нас с кукушкой? Разве за ветром угонишься? В твоей же голове ветер!

— Ум! — вполголоса опротестовал Ермолай мамин приговор. — У меня и аттестат отличный!

— Вот возьму ремень, всыплю… Сто лет проживёшь и не подумаешь жениться!

Наш кавалерио чуть ли не в слёзы.

Я прыснул в кулак.

Толкнул Николашку и вшепнул в ухо:

— Авария! Ермолка женится!

— Забомбись!.. Ну и ёпера!

— У них с Лизкой капитал уже на свадьбу есть. И ещё копят.

— Ка-ак?

— Он говорит маме: Лизке дают карманные деньги. Она собирает. Наш ещё ни копейки не внёс в свадебный котёл.

— Поможем? — дёрнул меня за ухо Коляйка. — У меня один рубляшик пляшет.

— У меня рупь двадцать.

Утром я подкрался на цыпочках к сонному Ермаку и отчаянно щелканул его по носу. Спросонья он было хватил меня кулаком по зубам, да тут предупредительно кашлянул Николаха. Ермолай струсил. Не донёс кулак до моих кусалок. Он боялся нашего с Николаем союза.

Я сложил по-индийски руки на груди и дрожаще пропел козлом:

— А кто-о тут жеэ-э-ни-иться-а хо-о-очет?

Ермак сделал страшное лицо, но тронуть не посмел.

От досады лишь зубами скрипнул.

— Вот наше приданое, — подал я два двадцать (в старых). — Живите в мире и солгасии…

Я получил наваристую затрещину.

Мы не дали сдачи. На первый раз простили жениху.

В двадцать пять Ермак объявил — не может жить без артистки Раи.

— Это той, что танцует и поёт? — уточнила мама.

— Танцует в балете и поёт в оперетте.

— Я, кажется, видела тебя с нею. Это такая высокая, некормлёная и худая, как кран?

— Да уж… Спасибо, что хоть не назвали её глистой в скафандре…

— Сынок! Что ты вздумал? В нашем роду не было артистов. Откуда знать, что за народ. Ты сидишь дома, она в театре прыгает и до чего допрыгается эта поющая оглобля… Не спеши.

При моём с Николаем молчаливом согласии премьер семьи не дала санкции Ермаку на семейное счастье.

Ермолай был бригадиром, а я и Николай бегали под его началом смертными слесарями.

Свой человек худа не сделает.

Эта уверенность толкала на подтрунивание над незлобивым"товарищем генсеком", как мы его прозвали.

Когда у Ермака выходила осечка с очередным свадебным приступом и он не мог защитить перед мамой общечеловеческую диссертацию — с кем хочу, с тем живу, — мы находили его одиноким и грустным и, склонив головы набок, участливо осведомлялись:

— Товарищ генсек! Без кого вы не можете жить в данную минуту?

Если он свирепел (в тот момент он чаще молча скрежетал зубами), мы осеняли его крестным знамением, поднимали постно-апостольские лица к небу:

— Господи! Утешь раба божия Ермолая. Пожалуйста, сниспошли, о Господи, ему невесту да сведи в благоверные по маминому конкурсу.

Бог щедро посылал, и Ермиша встречал любимую.

Ермак цвёл. Мы с Коляхой тоже были рады.

Частенько по утрам, проходя мимо проснувшегося Ермака, я яростно напевал, потягиваясь:

— Лежал Ермак, объятый дамой,

На диком бреге Ир… Ир… Ир…ты… ша-а!..

Ермак беззлобно посмеивался и грозил добродушным кулаком:

— Не напрягай, мозгач, меня. Лучше изобрази сквозняк! Прочь с моих глаз. Да живей! Не то… Врубинштейн?

Год-два молодые готовились к испытанию.

Удивительно!

Мама квалифицированно спрашивала о невесте такое, что Ермак, сама невеста, её марксы^[13] немо открывали рты, но ничего вразумительного не могли сказать.

Мама спокойно ставила добропорядочность невесты под сомнение. Брак отклонялся.

Паника молодых не трогала родительницу.

— Для тебя же, светунец, стараюсь! — журила она при этом Ермолая. — Как бы не привёл в дом какую пустопрыжку!

Раскладывая по полочкам экзекуторские экзамены, Ермолай в отчаянии сокрушался, что так рано умер отец. Живи отец, сейчас бы в свадебных экзаменаторах была бы и наша — мужская! — рука, и Ермолай давно бы лелеял своих аукающих и уакающих костогрызиков.

Столь крутые подступы к раю супружества заставили меня и Николая выработать осторожную тактику. Объясняясь девушкам в любви, мы никогда не сулили золотого Гиндукуша — жениться.

По семейному уставу, первым должен собирать свадьбу старшук. Ермолайчик. А у него пока пшик.

Мы посмеивались над Ермолаем.

Порой к нашему смеху примешивался и его горький басок.

С годами он перестал смеяться.

Реже хохотал Николайчик. Я не вешал носа.

С Ермолая ссыпался волос. Наверное, от дум о своём угле. Потвердевшим голосом он сказал, что без лаборантки Лолы^[14] не хочет жить.

— Давай! Давай, Ермошечка-гармошечка-баян! Знай не сдавайся! А то скоро уже поздно будет махать тапками! — в авральном ключе духоподъёмненько поддержал Николя́.

А мама сухо спросила:

— Это та, что один глаз тудою, а другой — сюдою? На вид она ничего. Ладная. А глаз негожий. Глаз негожий — дело большое.

— Ма!.. В конце концов, не соломой же она его затыкает!

— Сынок! Дитя родное! Не упорствуй. Ты готов привести в дом Бог знает кого! На, убоже, что нам негоже! Тогда не отвертишься. Знала кобыла, зачем оглобли била? Бачили очи, шо купувалы? (Мама знала фольклор.) Да за ней же лет через пяток присмотр, как за ребёнком, воспонадобится. Ну глаза же!

— Ма!.. Мне уже тридцать три!

— Люди в сорок приводят семнадцатилетних!

Теперь все трое не смеёмся.

На стороне Ермолая я и Николай.

Мы идейно воздействуем на слишком разборчивую в невестах маму.

Ермолай бежит дальше. Устраивает аудиенции Лолика и мамы. Как очковтиратель профессионал раздувает авторитет избранницы. Убеждает, что золотосердечная Лолушка-золушка не осрамит нашу благородную фамилию.

Лёд тронулся, господа!

Мама негласно сдаёт позиции.

Возможна первая свадьба.

Лиха беда начало.

3 января

Молодые

Станция Нижнедевицк.

Поезд ещё толком не остановился, а народ бешено сыплется с подножек и вприбег к вокзалику. Там автобусы!

Сначала я спокойно шёл. Подумал… Если все бегут, то почему я один должен тихо идти?

Я тоже понёсся на всех парах с чемоданом и с 57 — копеечной тросточкой и дурашливо верещу:

— Родненькие… Ну да ж родненькие! Не спокидайте одного сиротинушку на чужой сторонушке… Родненькие… Куда же вы без меня?!

Но все продолжали бежать и с такой силой влетали в автобусы, что те качались, как хмельные. Не так ведь просто захватить место под стеклянной крышей.

Едем в районное сельцо Нижнедевицк.

Пьяный солдат ткнул папиросу в зубы, пытается закурить. Сидела рядом девушка. Она — против.

— Я сам, — говорит алик, — люблю порядок, как тот солдат на посту. Начальник караула орёт: «Сержант Петров, почему у вас беспорядок?» — «Ваше благородие! Я слежу только за порядком, а беспорядок не моё дело!» Понятно? А то я тебе…

— Не надо, — обрывает дружок.

— Не надо? Ну пусть в тишине живёт!

Дома мама, Гриша. Пришли Дмитрий с Лидой на чай.

За столом Лида покорно заглядывает ему в глаза, готова предупредить любое его желание. А он по-хозяйски гладит её пухлый банкомат^[15] и блаженно улыбается, закрыв от удовольствия глаза. После чая он прилёг отдохнуть на мамину койку в кухоньке. Перетрудился на питье чая! Лида сидит рядом, гладит его, как кота за ушами, по аэродрому в лесу,^[16] под мышками, он же, шельма, предпочитает дислоцировать внимание своей руки у колен и повыше, поближе к лохматому стратегическому объекту.

Ну, напились чаю, отдохнули на дорожку и в торопи отправились к себе в сераль. Им, молодожёнам, дали комнатку в соседнем гнилом бараке.

Мама и Гриша с обидой стали рассказывать, что молодые слишком увлеклись собой и забыли о делах домашних. Лида совершенно не помогает маме. Не умеет ни борща сварить, ни вареников слепить. И не хочет уметь.

Молодые едут на всём готовеньком. Они полагают, что их дело поесть у мамы, и спешно отваливают к себе на ответственные сексмероприятия.

Вечер. В комнатке уютной^[17]

Кроткий полусвет.

И она, мой гость минутный…

Ласки и привет;

Абрис миленькой головки,

Страстных взоров блеск,

Распускаемой шнуровки

Судорожный треск…

Жар и холод нетерпенья…

Сброшенный покров…

Звук от быстрого паденья

На пол башмачков…

Сладострастные объятья,

Поцелуй немой, —

И стоящий над кроватью

Месяц голубой.

За любовью забыты все хлопоты по дому.

Митя даже заставляет, чтоб мама им и воду приносила. А не принесёт — приходят к маме и переливают воду в своё ведро. А до колонки лень дойти. А колонка-то ближе маминой хатки!

Вчера наши белили. Мама белила, Гриша помогал.

Молодые не появлялись. Лида лишь на секунду забежала узнать, что на ужин. Пришла и видит: Гриша моет пол. Она в восторге:

— Какой хороший Гриша!

Думаете, взяла у Гриши тряпку и кинулась сама мыть пол? Как же. Повернулась и усвистала.

Это бесит.

Дмитрия вызвали на пятиминутку. Прочистили.

Да толку…

Лидия возомнила о себе — она царская невеста!^[18] В нашем доме её встретили тепло, чего она, мне кажется, не ожидала. Дмитрий прогибается перед нею, мама при разговоре с нею переходит с хохлячьего на чисто москальское наречие, что очень занятно, и тон мамы несколько скован, официален:

— А что Лида будет кушать? А что Лида сидит без улыбки?

Лидия принимает это внимание за должное, к домашней работе её не нагнуть. Она так твёрдо теперь уверена, что встала под нашу фамилию лишь для того чтоб лишь благодушествовать с лодыритом Митенькой.

— Сыно, — жаловалась мне мама, — шо з ными робыты? Оно, конешно, у всякой стряпушки свои повирушки… Пудовое горе с плеч свалишь, а золотниковым подавишься… За цэй мисяць они заездили меня. Я похудела. То юбку не могла надеть, а зараз просторна, як на пугале. Шо скажешь, так и поступим.

— Разъединяйтесь! Пусть отдельно питаются. Семейное счастье — это не только постельные шальные скачки. Это и приготовление еды, и хорошо выглаженная женой рубашка, это и поцелуй вперемежку с чаем. А пока они квартиранты, а не молодожёны. Дайте им пять балеринок.^[19] Больше не давайте. Голодом могут их поморить, как и самих себя. Только ангелы с неба не просят хлеба. Пусть начинают разводить своё хозяйство. А то Митяшке, этому мастеру спирта по литрболу,^[20] уже тридцать пять, а он ни бэ, ни мэ, ни кукареку. На шею матери сажает ещё и свою ненаглядную бесстыжку. Они поймут, что за любовь на голодный желудок. Подарите им книжку «Домоводкой стала я». Научатся самим себе готовить. Заодно научатся и уважать седины и морщины старших.

— Золоти твои, Толюшка, слова… Да кто б щэ положив их Богу в уши? Невестушка мне… Месяц она у нас. За месяц и разу не назвала меня ни мамой, ни по имени-отчеству. Вы! И бильшь ниякой добавки. Нияк не называ… Як к холодной стенке обращаеться…

— Мда-а… Есть что вкладывать Богу в уши…

— И с чого его так заносытысь? Тут умом не раскинешь, пальцами не растычешь… Так вот спокойно глянешь… Не-е… Не смог наш Митюшок найти в лесе путящой палки…

— Чем Вам, мам, не угодил этот дровосек?

— Не мне. Себе не угодил… Не пришлось бы ему водить её за ручку… Як слепу…

— А это ещё что?

— Ты бачыв её с лица? У нэи ж один глаз соломой заткнутый…

— Стогом соломы! — усмехнулся я.

— Стогом не стогом… А глаз негожий — цэ вопрос на всю жизню… Я ж не кажу, шоб вона була гарна, як Весна. Не до Весны…

— Ну, бельмо… И с бельмом люди живут…

— У нэи бельмо и на глазу, и на душе… Вот закавыка яка лукавая… Злая… хитрая…

4 января

Коровья голова по блату

Мама еле дотащила пятнадцать бутылок вина. Это горючее для свадьбы-вечера, назначили на субботу. На девятое января.

Как вижу, вся готовка к вечеру на маминых руках.

Следом за мамой вошли пусторукие Лидуня и её отчим. Увидел он меня и говорит:

— А-а, это тот самый Толик…

— Тот самый, — подаю ему руку.

— Тихон Филиппович, — представляется он. — Неродной, как говорят, Лидин отец.

— Ничего… Бывает…

— Как говорится, наша Марья вашей Наталье троюродная Прасковья.

Мама наливает борща и Лидии, и Тихону Филипповичу.

За едой Лидуня буркнула:

— На вечер надо гармониста. Чтоб матаню дал!

Это указание.

Сторона невесты никаких расходов не несёт. Эта сторона только указывает, что купить, сигнализирует, где что выкинули, чтобы наши по дешёвке взяли.

Это ведь дед Тихон устроил нам по блату коровью голову. Иначе нигде не достать. А он сказал знакомому, чтоб отдал голову только нашим. Мама в восторге. Голова большая. Десять кило. Всё на месте. Язык, мозги, мясо на щеках. Будет холодец. Стоит коровий купол восемнадцать вшивиков.^[21]

Мама налила деду стопочку. А он пить не стал.

— Не буду вводить вас в трату. Нам и одного подарка довольно…

Что он имел в виду?

У них большая семья. Они очень довольны, что ссыпали бельмастую Лидуню. И к вечеру вовсе не готовятся.

— У нас не на что готовиться, — говорит он. — Если пригласите на вечер — спасибо. Не пригласите — и на том спасибо.

Они только аккуратно докладывают маме, где что появилось. Это и всё их участие в подготовке вечера. Приходят и говорят:

— Михайловна, в магазине появилась свежая рыба.

— Михайловна, свинью привезли.

Летел снег лаптями.

Во дворе к Грише подбежал соседский мальчишка лет пяти по прозвищу Железная Голова и затараторил, подавая фотокарточку:

— Это дядя Валера велел передать вам. Он снимал вас ещё летом. Я видел… Вы на карточке ведёте велосипед. Зачем на вас каска застёгнутая на ремешок? Чтоб рот не разевали? Да?

— Вовсе нет. Каска — моя спасительница. При падении защитит голову от сильного ушиба.

— Что, у вас слабенькая голова? А вот у меня железная голова!

— Вата! — хмыкнул Гриша.

— На, вата! — Мальчик крепко учесал себя камнем по бестолковке.^[22] Закачался. Однако устоял.

— Всё равно вата, — холодно роняет Григорий.

От обиды хочется мальчику плакать. Ну почему не верят, что у него железная голова?

Он разбегается.

Глаза победно горят. Он героем смотрит на Григория и с криком «Вата, да!» тараном летит на стену, стукается об неё лбом.

Мальчишка упал и горько завыл от боли.

Выбежала его мать.

— Что ты, Сашок?

Мальчик медленно побрёл к матери и сквозь ливень обиженных слёз молит её:

— Скажи, мам, этому длинному дядюре, — показал рукой на Григория, — что у меня голова железная. Она никогда не разобьётся!!!

— Правда, правда! — закивала мать и с ужасом уставилась на Сашкин лоб: ободран, над глазом пучилась кровяная шишка.

6 января

Я увидел на маме крестик.

— Что это?

— Крест, — ответила она и гордо поправила свой крестик.

— Когда Вы начали его носить?

— Как комсомолкою стала.

— Когда же именно?

— Как Гриша не стал комсомолом.

— Нехорошо-с… Коммуниста же женим.

— Пускай попросит своего партейного попа, можэ, и ему разогрешат носить крест.

— На Вас, мам, надо влиять.

— На меня уже не раз Гриша влиял после пьяного ужина.

— И что?

— Ничего.

— Ну, Бога же нет.

— Есть.

— Видели?

— Мы, грешные, не достойны его видеть.

И моё влияние оборвалось.

Вошёл Дмитрий. Стал считать гостей. Насчитал двадцать душ.

— Значит, — говорит Дмитрий, — берём тридцать пять бутылок чудила.^[23] Еду на заводской машине в Воронеж. В кузове два пустых ящика.

8 января

Холодно. Рано пришла Татьяна, тётя Лидуни.

— Я, — говорит маме, — принесла вам, сваха, сетку капусты свежей от наших. Принесла и трёхлитровку квашеной. Для Мити.

— Ну, сваха, — улыбается мама, — какие у вас новости?

— У! Новостёшек полна коробушка. Позавчера Митя привёз к себе Лидушкино приданое. А вчера, по рассказам Лиды, прибегала жена директора маслозавода. Смотрела постелю молодой. Всеюшку перевернула! Ей всё скажи да покажи, да дай потрогать! Всё качала головой да причмокивала. А ещё называется — жена директора. Бесстыжуха. Лида не знала куда со стыда и деться… И ещё довеска… Вчера наша Лидуша должна была быть в смене в двадцать три. Уснули молодые. Проснулись в два. Не пошла, раз из лаборатории никто не прибегал звать.

Мама, мать Лиды и тётка хлопочут у плиты.

Я в прислужках. Помогаю им.

Какая тут учёба!

Неудобно сидеть со своими учебниками. За свадебными хлопотами я тут совсем не готовился к экзаменам. Надеюсь, подготовлюсь в сессию. Вызывали нас к четвёртому. Десятого экзамен по русской журналистике.

Сваха Таня вертит ручку мясорубки. Распарилась.

— Я отвечаю за котлеты… Говорят, Митя похудел. Конечно, похудеешь. Он же расстраивается!.. Надо в мясо побольше булок. А то накинутся быстро на котлеты, если будут только из мяса.

Гриши прибивает у молодых карнизы над окнами.

— Приглашали соседа Михаила Давыдова на вечер. Он кротко так отказался:

— Не могу пойти. Пьяный в дупло я плохой. А я так уважаю Дмитрия… Я не могу омрачить его счастье.

9 января

Жених перед свадьбой: Чувствую себя как швед, приближающийся к Полтаве

Вечереет. Жених бреется.

Лидина мать весь день помогала нашей маме. Спрашивает Дмитрия:

— При́дешь с Лидой за нами, Митя?

— Это обязательно?

— Даже. Без присоглашения молодых мы с дедом Тихоном не придём.

— Ладно. Приду.

Побрившись, Дмитрий садится за стол и начинает жадно уплетать холодец. Я присмехнулся:

— Тебе надо в такой ситуации волноваться, переживать… А ты навалился харчеваться. Такое впечатление, что на свадьбе тебе не дадут есть. И вообще просто не станут кормить. Вот ты пока холостунчик и стараешься сейчас насандалиться на весь остаток жизни?

— Да, Толик, — хохотнул он, — время тревожное. Всего можно ожидать…

— Как ты, жених, чувствуешь себя за два часа до свадьбы?

— Как швед, приближающийся к Полтаве.

К концу вечорки Митю раскиселило и он припал на мамину койку, горячечно шепча:

— Клянусь! Ты у меня единственная! Первая и последняя по гроб моих дней!..

Хмыкнув, Лидка, закормленная с осени пулярка,^[24] зверовато косясь, стала прикладывать ему ко лбу и к скверику^[25] мокрые тряпки и ворчливо отчитывала:

— Харе амурничать со своей первой группой крови. Угомонись!

10 января

В пять тридцать утра я отправился к воронежскому автобусу.

Провожала меня мама.

Мы простились у угла мелкорослого штакетника, охлестнувшего палисадничек с вишнями и сливами у наших окон.

Отошёл шагов на пять, оглянулся. Мама стояла со вскинутой в прощанье рукой и плакала. Я вернулся, обнял её за плечи. Она улыбнулась и перестала плакать…

— Я ухожу, чтобы вернуться… Летом… По теплу…

И, больше ничего не говоря, медленно пошёл.

Стылый ветер сильно валил навстречу, будто хотел вернуть меня к Маме.

В Воронеже писатель Николай Курасов рассказал свой сюжетец:

— В молодости я был директором школы в одной кубанской станице. Как-то на слезах^[26] влетает ко мне в кабинет молодая новенькая учительница.

— Что, опять Легейда?

— Он…

Иду в класс.

— Что произошло, Легейда?

— Да что, — говорит он в щёку. — Я сижу на первой парте. Она ставила оценки… Я видел и тут же говорил ребятам. Ей не понравилось. Стала писать в журнал на коленях. Я ей и говорю: не прячьтесь, всё равно знаем, что у вас нету по заусеницу указательного пальца. Наверно, много указывали. За то Боженька вам его и укоротил.

Повёл я его к себе в тупичок.^[27]

— А если б у тебя, — говорю ему, — оторвало ногу и класс стал смеяться, что бы ты делал?

— А почему именно ногу? — удивился он.

Но хулиганить не перестал. Девчонкам разрезал пальто на ленты. Я сказал отцу. Папашка таких пирогов нажарил — две недели не был в школе. Стал шёлковый.

После войны я встретил его в Армавире в закусочной. Весь в орденах. Одной Славы три. И без ноги.

— Что делать будешь?

— Учиться.

Сейчас ректор университета в Нальчике.

11 января

Ростов.

Семь тридцать.

Столовая на Энгельса у университета.

Гардеробщица с улыбкой:

— Первый голодный… Как говорили в старину, милости прошу к нашему шалашу: пирогов накрошу и откушать приглашу.

— Ну-ну… Возражать не стану…

— И я не стану возражать против пирогов, — поддакнул мне мой дружок Каменский, стоял за мной.

Держится он важным чиновником. Всегда с красной папкой. Чёрный пиджак, белая рубашка. Так и хочется отнять папку и назвать Керенским.

— Парни, — обращается к нам гардеробщица, — мне не нравится моё имя Дарья. Плохое. Только у Шолохова оно есть. Вот как перееду на новую квартиру, так сменю и имя.

— Зачем?! — удивился Каменский. — Вы хоть знаете, что это имя означает у греков? Сильная, побеждающая! Женский вариант имени персидского царя Дария!

— У-у!.. Да кто ж от царя отпрыгнет? — засмеялась женщина. — И квартиру возьму, и имя не сменю!

Библиотека университета.

В зале мест нет. Сижу за столом в коридоре среди каталогов. Готовлюсь к экзаменам.

Но невольно слышишь, о чем говорят за спиной у каталогов.

Мой сосед по койке Витёка (снимаю с ним угол у одной бабки) встретил у каталога однокурсника.

— Привет, Сань!

— Здоров, геолог! Колупать пришёл?

— Колупать.

— Как дела?

— Вспомнил… Служил я с одним из Вёшек. Задружились. Приехал после армии к нему погостить да и застрял. Собрался я под Одессу, домой. Хочется ехать с невестой. Она ж ничего не видела кроме своих Вёшек. А я саму Москву проезжал! Без помолвки марксы^[28] не отпускают дочку. Я им и скажи: «Ну считайте её моей женой». И они отпустили! Поехали мы с Наткой. Теперь я при жоне, живу в Вёшках. Вот чем кончаются гостины… Иногда вижу со стороны самого Шолохова. Тестюшка мой бегает в прислугах в доме писателя. Тайком от жены подарил писатель тестю шубу. Построил школу, дорогу до Миллерова.

12 января

Будний день

«Экзамен — торжественный процесс сдачи взятых напрокат знаний».

На тротуаре у входа в университет выведено метровыми белыми красками:

«Сессия! Уйди!»

Я почтительно поклонился этому безысходному крику студенческой души и подрал по лестнице вверх.

На групповом зачёте по ленинской книжке «Государство и революция» преподавательница рассказала…

По этой работе старый препод написал свой труд. Всех студентов от этого труда тошнило. Никто не читал.

На экзамене препод, «специалист по уценке знаний», спрашивает студента:

— Ну, читали вы мою работу?

— Читал! — дерзко бросает смельчак.

— Сколько страниц прочли?

— Три.

— Давайте зачётку. Я вам пятёрку поставлю!

Ловкач студент, готовившийся за первым столиком, смекнул: «Если тот соврал про три страницы и схлопотал весь пятак, так мы можем добыть пятёрку с большим плюсом! Скажу, что на одном дыхании прочёл сто страниц!»

Идёт отвечать.

— А вы читали?

— Читал.

— Сколько?

— Сто страниц!

— Вот с вами есть о чём поговорить!

Несчастный лгунишка добыл лишь жалкую уточку.^[29]

Еду с зачёта. Троллейбус набит битком.

Молодая кондукторша деревянным голосом:

— Площадка! Почему не передаёшь на билеты? Что ж ты едешь нахрапом!?

Все смеются.

— Вот не открою заднюю дверь, тогда и посмеётесь…

Все смеются ещё энергичней, а билеты не берут.

Кондукторша бессильно:

— Чем же вас ещё напугать?

На остановке задняя дверь открылась.

Желающим войти площадка докладывает на нервах:

— Девочки! Некуда! Тут своим негде повернуться!

Едем дальше.

Кондукторша угрожающе:

— Площадка! Руки вверх! Что ж вы не подаёте на проезд!?

Дома свои хлопоты.

Бабкиному внуку лет четырёх вырвали чёрный зуб.

Страдалика уложили спать с грелкой. Вскочил. Ходит с грелкой на щеке и поёт:

— Да, мы умеем воевать…

Спросите у моей жены, у матери — у кого хотите — Русские не хотят войны!

12 января

Что такое поцелуй?

Досрочно, с первой группой, сдал литературу.

Достались мне «Записки охотника». Об этой лебединой песне Тургенева мне было что рассказать. Я пешком исходил те тульские места, где жили герои «Записок». Увязал вчерашний день с сегодняшним. У себя в газете давали какой-то рассказ писателя и тут же — очерк о наших днях потомков далёких тургеневских героев.

С экзамена забрели с Каменским в гостиницу «Московская», где он остановился. В номере с Каменским жил какой-то директор из Махачкалы. Анекдотом порадовал директор:

— Что такое поцелуй? Телефонист: «Поцелуй — это звонок сверху вниз». А машинист считает так: «Поцелуй — это свисток паровоза перед входом в тоннель».

— Ну, — говорю Николаю, — слушай анекдоты дальше. А я пойду в библиотеку читать «Идиота».

— Зачем? Ты ж только что отлично сдал экзамен по литературе!

— То я сдал для зачётки. А это — для себя.

— И после этого заявления ты сам не идиот?

16 февраля

Павленко

Вчера у Павленки был день рождения. Скидывались в редакции по рублю. Почти весь день усердно-добросовестно измеряли градус на крепость.

Сегодня, похоже, продолжение следует.

Едва я переступил порог секректариата — перехватчик выпускник местного суворовского училища Павленко:

— Злая птичка перепел^[30] ну совсем задолбала. Голова со вчерашнего гудит. Система у меня совсем не срабатывает. Я не святой,^[31] как ты. На капремонт дай дуб!

— Кончал бы керосинить, Вовчик. Хоть бы на работе.

Он полохливо:

— Ты на что меня толкаешь? Это преступление!

— Бросить пить — преступление?

— Однозначно! Посягательство на святую традицию! Учёные доказали… Да вот читай!

Он резко дёрнул к себе ящичек в своём столе и показал на красиво исписанный листок:

— Читай!

«Результаты новых исследований позволяют говорить, что знакомство с зеленым змием произошло очень давно. Скорее всего, наши предки распробовали его десять миллионов лет назад».

— Десять миллионов лет! Этакий стаж нельзя терять. Дуб на бочку!

— Один у самого. На обед.

— Зачем тебе обед? У меня хлеб с икрой. Жертвую! Только дай дуб!

Занял я у буха. Отдал ему рубль.

Женя Воскресенский принёс бутылку вина, сунул в свой стол. Налил в стакан, озирается.

Вбегает Павленко. Расправил усы, зырк-зырк по сторонам, быстро наклонился за стол, торопливо пьёт.

«Отметился» и довольно докладывает:

— Это обед!

Вбегает Конищев.

То же.

Снова вбегает Павленко:

— Это ужин.

Женя знай льёт. Всё повторяется.

Я сказал Жене:

— Ты наш король бензоколонки!

Вечером позвонил Люсе.

— Ты вчера сказала, если не передумаешь, то сегодня поедешь ко мне. Радуйся. Операция «Хижина дяди Толи» отменяется. Заменим культурным мероприятием. Пойдём слушать в фильме «Любимец Нового Орлеана» Марио Ланца.

— Почему ты отменил операцию?

— Не думай, что все пути мужчин ведут только к бабьему подолу.

— Стрэнно, стрэнно, — проговорила она в нос.

— А мне тоже было сегодня странно услышать стороной, что ты вроде объявила конкурс «Кто быстрее кликнет в жёны?» На соискание руки госпожи N претендуют журналист и актёр. Кто быстрее? Ну?! Кто же? Да шиш! Можешь радоваться. В первом же туре я снимаю свою кандидатуру.

— Ну что ты! Я не хочу тебя терять.

При встречах мне как-то жалко на неё смотреть. Она вся какая-то… Будто из неё вытряхнули душу и, чужая, забитая, растерянная, потерявшая всё, всё, всё, она испуганно и виновато заглядывает в глаза. Она старше меня. Ей уже двадцать девять. Худая, длинная… Как глиста в скафандре.

— Как тебе актёр? — спрашиваю.

— Он даст мне больше.

— Чего?

— Ростом выше тебя. Сто семьдесят четыре. Старше меня на год. Печально-серьёзен.

— Вот и развесели его. Беги, где больше.

— Я не могу сделать тебе подлянку. Я тебя люблю. Пока ты сам не бросишь, я не стану с ним… Мои друзья работают с ним. Сказали: «Если начнёшь с актёром и у тебя окажется ещё кто-нибудь, такую гадость смолотим, что…». Видишь, милый… Может, ты меня бросишь сейчас? Ну подумай хорошенько. Я выйду за того, буду твоей любовницей. Ну чем плохо? А так… Сколько мне ещё вот так быть? Хочу стать бабой. Хочу рожать детей. Понимаешь? С актёром выйдет. Он серьёзный. Не буду же я всю жизнь любовницей…

— Поступай как тебе лучше. Нам же с тобой не хватает «одного сумасшествия на двоих».

17 февраля

При редакции открыли школу репортёров.

Первое занятие.

Шеф представляет завов. Дошёл до меня.

— Отдел сельской молодёжи «Колос». Анатолий, простите, — и смотрит на меня.

Забыл фамилию мою? Или вовсе не знает?

Я встал и назвал свою фамилию.

— Отчество? — опять уставился он на меня.

— Никифорович, — подсказываю.

— Очень толковый товарищ! — И опять взгляд на меня: — Не примите за комплимент. Я просто говорю. Успешно кончает Ростовский университет.

Каждый заведующий рассказал о своём отделе.

Стали записываться в отделы.

Я приуныл. Ну, кто побежит в мой «Колос»? Ну, кто из горожан любит деревню?

Ко мне записалось четверо.

Одна Елена чего стоит! Роскошная дева.

Говорю с нею. Подходит Конищев:

— Девушка, так вы на село?

— Да.

— Жаль. Давай ко мне.

Лена отмолчалась, и Конь отлип.

Я повёл Елену в типографию, показал печатный цех, рассказал, как делается газета.

Типографские девчонки из зависти окрестили меня областным женихом.

Подсуетилась и Люси:

— У твоей Елены одно лёгкое. Не кичись.

Слово за слово. Опять она затягивает песенку про актёра:

— Я б могла уйти к актёру. Но совесть терзает…

— Канючишь себе вольную? Выдача только в Юрьев день!

Планёрка. Северухина:

— Дата Генделя. Надо бы дать.

Шеф:

— А кто этот Гендель? Чего он сделал? Кто его знает?

— Все.

— Кому нужен этот Гендель? Я его не знаю и знать не хочу. Ниже Баха не даём!

5 марта

Профсоюзное собрание.

Петухов, профсоюзный руль:^[32]

— Да хоть и десять раз съездим в целях объединения в лес, но коллектива не будет. Кучек у нас слишком много!

— Конечно, не могучих! И какая групповщина? — удивляется Павленко. — Вокруг меня собирается группа, когда соображаем на троих. И больше групп не бывает.

— Ой, Володя, не скажи, — режет ответственному секретарю Вера Григорьевна, наш славный бухгалтер. Дама в годах, солидная, суровая. — Ну во что превратили редакцию? Каждый день в каком-нибудь отделе обязательно отмечают день гранёного стакана!^[33] Ну на что это похоже? Вот… Как говорят в народе? «Когда с человека уже совсем нечего взять, с него берут пример». Отрицательный! Про кого это? Про Конищева! Человек ведёт идеологический отдел. Главный в редакции! И кто главный наш алкаш? Конищев. Ну не паразит?!

Конищев кривится в ухмелке:

— Как вы докажете?

— Я собираю бутылки и пишу, кто пил.

Конищев в молчании опускает голову.

Искренне, путано говорил правильные слова о вреде разгуляев Коля Кириллов, наша кинозвезда. Коля снимался в фильме «Они шли на восток». Исполнял роль трупа в массовке. Как и положено трупу смирно лежал. Продержался на экране ровно одну секунду. Лежал вниз лицом. Среди прочих трупов. По попенгагену^[34] его сразу узнала лишь Неля, жена.

А наша пани Зося, как звали в редакции Зою Капкову, оказалась приличной хулиганушкой. Её выбрали в счётную комиссию. И вскоре пожалели. Зося тайком нашлёпала кучу лишних бюллетеней. Выбросила из списков неугодных, вписала своих. Зосю раскусили и завтра по-новой придётся голосовать.

Досталось на орехи и нашему шефу. Только ничего такого он не слышал. Был-то далеко от Тулы. На хоккее в Тампере.

15 марта

Вчера, в воскресенье, ездил в Ясную Поляну. Купил сувенир «Скамейка Толстого».

Похвалился сегодня сувениром Павленке.

В ответ Павленко тоже похвалился. Достал у себя из ящичка свой значок, на котором написано: «Мне б водки да хвост селёдки».

Кто-то из авторов, чтоб поскорей напечатали его, притащил в секретариат бутыль спирта.

Павленко, Кузнецов, Михневич сияют.

Кто ни войди в секретариат, тут же плеснут спирта на стол. Поджигают.

— Смотри! Горит! Настоящий спиртяга! — и восхищённо пялятся на синее пламешко.

Михневич потирает руки над весёлым огоньком:

— Ну как не сделать классиком этого молодца, кто принёс!?

Михневичу надо рвать куда-то в Москву. Да не на свои, а по системе: ёлка, дай палку, палка, дай балку!

16 марта

Пенсия

Я рано прибежал в редакцию.

В коридоре под моей дверью стояли три старушки. Одну из них я сразу узнал.

— Здравствуйте! — поздоровался я со всеми и слегка шатнулся к своей знакомице: — До сей поры так и не вернули Вам пенсию?

— Обижаешь, сынок! — радостно улыбнулась она. — Вернули по-чистой! Ещё ка-ак вернули! С извинениями! С поклонами!

— Входите. Расскажите…

Я распахнул дверь в свой кабинет, пропустил старушку вперёд.

— Рассказывайте свою эпо́пию!

Я приоткрыл верхний ящичек своего стола, потянулся взять недописанную вчера статью.

Статью накрывает десятка.

— Вот вам мой короткий и ясный рассказ!

— Что Вы! Что Вы! Не-ет! Такие рассказы мы не принимаем!

Я сунул десятку в сумку старушке.

Мне неловко. Ей пуще того.

Она в растерянности бормочет:

— Как же тако, сыно? Ты волчком крутился, бегал по моей печали… И как не возблагодарить?

— Сказали спасибо. И вся благодарность.

— Сказать язык не отвалится. Велико слово Спасибо. Да Спасибко в карман не положишь и домой не принесёшь.

— Ну… Хватит об этом… Ваша курица шпионкой прокралась в соседский огород. Погреблась чуток… Соседка, секретарша сельсовета, в отместку навертела ворох липовых бумаг, отправила в район, и Вы остались без пенсии. Да ложь на тараканьих ножках, того и гляди подломятся. Я написал фельетон «Себестоимость кукиша». Как дело побежало дальше?

— Шибко красиво! Секретарке дали по шапке. Райсобес раскумекал, честь честью вернул мне всю пензию. Да вот днями скрутился маленький цирк. Эту секретарку — ни Богу свеча, ни чёрту ожог! — местная властёшка качнула в районные депутатихи.

— А это уже песня для нового фельетона. За нами не усохнет.

— Вот и спасибствую тебе, сынок! И мы не на руку лапоть обуваем!

17 марта

Первый костюм

Универмаг «Москва».

Купил первый в жизни шерстяной костюм. Брюки немного широковаты. Надо бы сузить.

Прибежал в мастерскую. В работу не берут. Много заказов.

Мастер:

— Приходи через час с заднего входа, кавалер. Спросишь Кудрявцева. Да имей три пятьдесят.

Пришёл с главного входа.

Сошлись на двух пятидесяти.

Вечером дежурил в типографии. Наткнулся в коридоре на Люси́. Она корректор.

Остановились посплетничать.

Слово к слову. Опять она за своё:

— Я нужна тебе лишь как женщина?

— А ты не прочь позабавиться мужичком?

— Такая девушка-переспелка по тебе вянет… А ты всё бегаешь холостунчиком… Жаль, дорогой… Мужики дольше и осторожнее выбирают сапоги, чем женятся. И ты не исключение. Ты тоже когда-нибудь женишься пожарно.

— Так точно, мадам!

— А я… А я так больше не могу. Мне нужен муж. Хочу рожать, как баба. Двойняшек хочу.

— А я что тебе? Автомат по штамповке двойняшек по спецзаказу? Мне самому надо сперва стать на ноги… Университет надо сначала закончить…

— Ну ты становись на ноги, а я выйду за шута. Он на всех перекрёстках гремит крышкой, что влюблён в меня. А ты не гонишь меня от себя… Не развязываешь мне руки. Ну прямо собака на сене…

— Цуцык на соломе! Поступай как тебе ловчей.

19 марта

Волков вернулся из Тампере.

Купил себе куртку, финский нож, авторучек с изображением голых женщин.

— Я и там, — хвалится, — создал отряд по образу нашего «Искателя». — Сорок малышей строил в ряд, гонял. Каждое утро ждали у отеля. Как покажусь, кричат: «Мяу! Мяу! Мяу!» Приветствуют. Подарили мне сувенирную маленькую клюшку. Копию той, которой был забит на чемпионате последний гол. Привёз и сувенирную последнюю шайбу с чемпионата. Наши ребята продавали там столичную, покупали тряпки.

В пять отметили встречу шефа и день рождения Носковой.

Вычли по пять рублей штрафа с Кириллова, Петухова, Пенькова. За полмесяца они не сдали по 12000 строк.

Люси поднесла мне билет в театр на премьеру «Закона Ликурга». Делать нечего, надо идти.

Играли скверно. Но им всё равно вежливо аплодировали. Артисты долго не уходили. Становилось похоже на то, что они выклянчивали себе аплодисменты.

Меня зацепило, что Люси с припадочным энтузиазмом молотила в худые ладошки, и я швырнул с нашего тёмного балкона двушку в сторону сцены.

Люси зашипела на меня и тут же вылетела на пуле на лестницу.

Наверное, на сцене был и её чичисбей.

20 марта

Мысли Льва Толстого

(Выписки из книги Александра Гольденвейзера «Вблизи Толстого».)

Помните, что прежде всего и важнее всего быть человеком. По отношению к людям нужно стараться больше давать им и поменьше брать от них.

Истинно одарённый сильный ум может искать средства для выражения своей мысли, и если мысль сильна, то он и найдёт для выражения её новые пути. Новые же художники придумывают технический приём и тогда уже подыскивают мысль, которую насильственно в него втискивают.

Нельзя научить искусству, как нельзя научить быть святым.

Критика, как кто-то справедливо сказал, есть мысли дураков об умных.

Женщина вообще так дурна, что разницы между хорошей и дурной женщиной почти не существует.

Мужчина, как он и ни дурён, в большинстве случаев умнее женщины.

Когда вам рассказывают про затруднительное, сложное дело, главным образом про чьи-нибудь гадости, отвечайте на это: вы варили варенье? или: хотите чаю? — и всё. Много зла происходит от так называемых выяснений или обстоятельств.

Всё во мне, и я во всём. (Тютчев).

Загадать орёл или решётка и решать на этом основании дело.

Счастье возможно только при отречении от стремления к личному, эгоистическому счастью.

Все людские пороки можно свести к трём категориям: 1. гнев, недоброжелательство; 2. тщеславие; 3. похоть в самом широком смысле.

Счастье не в том, чтобы делать всегда, что хочешь, а в том, чтобы всегда хотеть того, что делаешь.

— Вот ты, Соня, всё хочешь иметь изумрудные серьги; возьми двух светляков, вот и будут серьги.

Истинный путь борьбы с насилием — неучастие в нём.

Самый лучший будет тот, кто живёт чувствами других людей, а мыслями своими. Самый дурной — кто живёт чужими мыслями, а чувствами своими.

«Если моё произведение все бранят, значит, в нём что-то есть. Если все хвалят — оно плохо, а если одни очень хвалят, а другие очень бранят, тогда оно превосходно». (?)

Я совершенно бездарен, мне стоит большого труда письменно выразить простую мысль; мне трудно написать обыкновенное письмо.

Никто не может быть таким другом, как жена, настоящим другом. В браке может быть или рай, или настоящий ад, а «чистилища» не может быть.

Я бросил университет именно потому, что захотел заниматься.

Писать надо только тогда, когда каждый раз, обмакивая перо, оставляешь в чернильнице кусок мяса.

Современное путаное мировоззрение считает устарелою, отжившею способность женщины отдаться всем существом любви, а это её драгоценнейшая, лучшая черта и её истинное назначение, а никак не сходки, курсы, революции…

(Из сборника Толстого «Мысли мудрых людей»)

Жить остаётся только одну минуту, а работы на сто лет.

Музыка — это стенография чувства. Так трудно поддающиеся описанию словом чувства передаются непосредственно человеку в музыке, и в этом её сила и значение.

Бессмертие, разумеется, неполное осуществляется несомненно в потомстве. Как сильно в человеке стремление к бессмертию, яснее всего видно в постоянной заботе о том, чтобы оставить по себе след после смерти. Казалось бы, какое человеку дело до того, что о нём скажут и будут ли его помнить, когда он исчезнет, а между тем, сколько усилий делает он для этого.

Лев Николаевич обращал внимание на приметы. Отмечал роль 28 числа в его жизни: родился 25 августа 1828 года; первый сын родился у него 28 июня. Многие другие значительные события его жизни приходились на 28-ое, вплоть до ухода его из Ясной 28 октября 1910 года.

22 марта

Плагиаторская алкашная парочка Конищев с Михневичем опять подпустила вони. Из какой-то заводской щёкинской многотиражки они стянули очерк, выдали за свой. Обиженные подлинные авторы написали Волкову.

Волков требует объяснительную.

Михневич хорохорится, почистив губы кулаком:

— Ерунда! Перезимовали и — ладно!

Да ладного ничего.

Оба схлопотали по выговору, вылетели из редколлегии, удержали с них гонорар за краденый очерк.

Пролетели и с халтайной выпивкой. А это уже совсем худо.

Парторг Смирнова:

— Конищев и морально плохой. Жена Светлана жаловалась мне на своего Коня.

Волков:

— Конищев и в обкоме комсомола не пользуется авторитетом.

Но через два дня этот же Волков назначает Конищева заведующим отделом пропаганды.

Вся редакция так и присела.

Пути начальниковы неисповедимы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

13

Марксы — родители.

14

Лола (лат.) — сорная трава.

15

Банкомат — задница.

16

Аэродром в лесу — лысина.

17

Пародия Н. Добролюбова на стихотворение А.Фета «Первая любовь».

18

Невеста — оптимистка, воспринимающая мир сквозь фату. («Крокодильская сатирическая энциклопедия». КСЭ. Москва, 1972.)

19

Балеринка — курица.

20

Мастер спирта по литрболу — о пьющем человеке.

21

Вшивик — рубль.

22

Бестолковка — голова.

23

Чудило — водка.

24

Пулярка — жирная курица.

25

Сквер — лысина.

26

«Слеза — капля в житейском море».

27

Тупик — кабинет.

28

Марксы — родители.

29

Утка — двойка.

30

Птица перепел — перепил.

31

Святой — человек, у которого цифры 3.62 не вызывают никаких ассоциаций. (КСЭ). Бутылка водки стоила 3 рубля 62 копейки.

32

Руль — руководитель.

33

День гранёного стакана — пьянка.

34

Попенгаген — зад.