Оренбургский платок

Анатолий Никифорович Санжаровский, 2023

Повесть Анатолия Санжаровского «Оренбургский платок», вышедшая в издательстве «Художественная литература» в 2012 году, – одно из лучших произведений современной русской реалистической прозы, «качественной литературы».Оренбургский платок, занесённый в 2013 году в Книгу рекордов Гиннесса, – русская гордость.Оренбургский платок, хранящий тепло рук талантливых мастериц, – визитная карточка, настоящий символ Оренбуржья. Неповторимые по красоте и узору оренбургские платки являются неотъемлемой частью истории русской культуры, обрядов и традиций.В повести знаменитая пуховница Анна Фёдоровна Блинова из села Жёлтого – натура самобытная, стойкая, цельная – просто и колоритно рассказывает о своей трудной судьбе, о судьбе платка.Классик русской литературы Виктор Астафьев так отозвался об «Оренбургском платке»: «Повесть хорошая… Прочитал я её с большим удовольствием, многое было для меня ново и внове».

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Оренбургский платок предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

14
16

15

По родине и кости плачут.

Какой ни желанной была я в Крюковке, а не случалось, пожалуй, и дня, чтобушки не плакала я по дому по своему.

Сижу, слезокапая, жалуюсь про себя спицам.

Калина с малиной

Рано расцвела,

На ту пору-времечко

Мать дочку родила.

С умом не собралася,

Замуж отдала

В чужую сторонушку,

В дальние края.

Чужая сторонушка

Без ветра сушит,

Чужие отец с матерью

Без вины бранят,

Посылают меня, девицу,

В холод за водой.

Нейду я, девица,

В сад за водой:

Зябнут мои ноженьки

На снежке стоять,

Прищепало рученьки

Ведрицы держать.

У родимой маменьки

Я три года не была,

На четвёртый годочек

Слетаю пташкой я.

Сяду в сад на веточку,

Громко запою,

Родимую маменьку

От сна разбужу.

Заслышала маменька

Мой-то голосок:

«Не моё ли дитятко

Песенку поёт?

Не моё ли благословенное

Назолушку мне даёт?»

Тащились какие-то только первые месяцы, как познала я чужую сторону.

Мне ж казалось, век я там маюсь.

Ела меня поедом тоска по родимому дому.

А пуще того тиранствовала надо мной, жгла душу платочная чахотка. Не из чего стало вязать.

Пух, что был, весь вышел. Вчисте до нитоньки всё извязала. Без спиц же и день отжить невмоготу.

Забудешься, заглядишься на что…

Вдруг начнёшь вязать.

Вяжешь не глядишь, вяжешь. А опустишь глаза — оторопь морозом душу навпрочь осыпает. Руки хоть и крутятся, как при вязке, а в руках-то ровным счётом ничего. Два кулачка рядышком ходуном ходят впустую. Только постукивают кости пальцев друг об дружку.

Без вязанья померкли дни мои светлые. Жизнь потеряла всякий интерес, всякую радостинку.

Может, это случайное совпадение.

А может быть, и нет. Только отнялись у меня ноги.

Лежу чурка чуркой с глазками.

«Это безделье взяло у меня ноги», — прилипла ко мне, как тесто к пальцу, одна мысль. Делом я почитала лишь платки.

Миша да свекровь, доброта моя вечная, обихаживали меня.

Сладил Миша кресло-каталку. Повинился:

— Не взяли мы тебя тогда по грибы… Как нехорошо… Жить в нашем краю и не видать наших лесов… Я всёжки покажу тебе места, где Добрыня Потапыч передавал тебе гостинцы.

— И оставишь теперь ему гостинчик? — кручинно пошутила я.

— И-и… Сказанула… Ну прямо ногой в суп! Да ежель оставлю, так и сам там останусь.

И повёз меня в крюковские леса.

Я сейчас вечером не вспомню, что делала утром. А вот тот лес-праздник в подробностях встаёт-накатывается у меня перед глазами, как только подумаю про ту далёкую поездку…

Совестно было мне разлёживаться. Всё ж не ленива соха. Не лежебайка[101] какая.

В семействе и без того кругом нехват. Дом набит дет — ворнёй, как детский садик! А тут ещё я на иждивенческом еду полозу.

Свёкор со свекровью ни в какую не отпускают уехать.

Твердят:

— Чё мир-та запоё? Покудушки невестонька бегала — расхороша была. А как обезножела, так вон со двора?! Этому николды[102] не бывать! В сам деле, иля мы лиходейцы какие? Зловредители?

А я отвечаю:

— Ежле не вернусь я, лежебочиха, в Жёлтое к платкам, чую, примру у вас.

Плакала я, плакала и выплакала.

Отпустили!

В каталке и привёз меня Миша через год назад в Жёлтое.

Тут-то я и воскресни!

Чуть тебе не круглыми сутками вязала для пухартели.

Так голодна была на вязку.

Мало-помалу, слышу за работой, сила льётся в меня. Кажется, могу уже и встать. А боюсь. Да и что вставать? Что ноги? Я ж не ногами вяжу.

Сижу себе на койке да знай наковыриваю.

Однажды клубок далече сбежал от меня и спрятался за комод.

Нитка в чём-то увязла.

Кумекаю, сейчас я по ниточке и доберусь до своего вер — туна клубыша. Вызову-вызволю своего озоруна.

Я это дёрг, дёрг.

Не летит ко мне клубочек-голубочек. Бастует?

Я сильней рванула. Нитка и лопни.

А Господи! А Боже ж ты мой! Что ж мне, кулёме, делать? Звать кого на помощь?

Да зови не зови…

Не доаукаться.

Дома ни души. Одна я да кот. Все ж наши на лубянке[103].

Лежать ждать, когда уявятся?

Я к комоду пластунским макарцем.

Достала клубок.

Думаю, а чего это я в своём курене да ползком?

В дрожи взнялась на карачки…

Маненько передохнула…

Осмелела наша геройша, разогнулась да и прямой на — водкой пешаком к койке!

Пока по стенушке ковыляла, упарилась. Невозможно как устала. По корень оттоптала ноги.

И только как села, страх молоньёй прошил меня всю. С корени до вышки.

«А батюшки!.. А светы!.. Ты ж сама с клубком от комода-то шла! Сама!.. На своих! На ноженьках! Клубочек подняла и… Не-е… Божечко мой! Это ж клубочек тебя поднял!..»

Сила в ногах всё плотней копилась.

Взялась я потихоньку-полегоньку уже и сама выползать на волю.

Во двор.

Слилось время.

Платок поднял меня. Крепенько встала я на свои ноженьки. Будто беда их и не трогала.

Отошла я, так Михаил зачал косоуриться. Всё носом шваркает да сапурится. Штукатурить в Жёлтом нечего. На приработки всё на сторону кажен божий день гоняй. Ну чистая смерть птенцу!

А тут крюковские басурмане завились аж в Срединную в Азию. Доплескались до самого до господина Ташкента!

Засылают азиатцы призыв за призывом ехать.

Призывы всё на един покрой. Строек завались! Одна другой главней! Русскому топору да мастерку почёт бес — примерный! Деньжищу каждому отваливают по мешку за месяц!

Распустили басурманцы перья.

Пропал мой Миша ни за понюх табаку.

Заладил бесконечное своё вечное: ну поехали да поехали!

А я ни в какую.

Между нами пробежал платок.

— Ну что я, хряк сопатый, — жалится, — грошики тута сшибаю в той межпланетной?[104] А представляешь, голова ты безумная, какая цена будет там моим рукам?!

— А то! — смеюсь. — Чертячий доход по тебе обрыдался![105] Припасай, — веду на ум, — совковую лопатищу. Так оно сподручней гнать капиталы в контейнеры.

— Не смеись, — обжёг в прищуре лиходейскими глазищами. — У кого табачок, у того и праздничек! — да этако картинно только ж-ж-жа-а-ак на стол билеты.

И ощерился:

— Ну как? Хитро завёл в сетку?

Ахнула я от такой напасти.

Пыхкаю в себя воздух, что тебе рыбица на песке.

А сказать словечка не скажу.

Минутой потом оклемалась.

Слог прорвался гладкий. Будто писаный:

— Молодцом! Хитрей хитрого завёл… Сострил тупей коровьего бока! Скажи, парнишок, кто я тебе? Законница иль так, служкой какой приставлена? Не обсоветоваться… Ну ни человек ни обморок…[106] Мне ни звучика и на, зволь радоваться. Получи яйцо с обновкой![107] Билеты! На поезд что, сегодня, лётчик?[108]

— Спогодя десять дён.

Ну, держу думушку, пустого времени у нас луканька на печку не вскинет. Дай-ка я его ядрёно выполоскаю. А то… Дай дурилке волю, так он и две цапнет!

Эхо и разошлась, ровно тебе лёгкое в горшке. Разбрехалась, точно перед пропастью. Такую бучу подняла, что, смотрю, обоýм[109] — то мой тишком, тишком сгребает до кучи билетики и рысьюшкой назад их кассирке.

Снёс злодеюшка и по второму забегу.

А на третьих разах я сама сдала билеты только на себя да на наших на двоеньких детишков. Жалконько смотреть на Мишины мучения!

Уколесил мой один.

Осталась я вязать.

Поверх года толклись подврозь, покуда не поднаумили да не присоветовали люди добрые.

Диву даюсь, как это нам самим в дум не пришло?[110] Чего ж сами-то, дурачоныши, до этого не доскрипели?

Живёт ведь почта! Артель согласна гнать мне в Ташкент пух. А я в обратки — готовые платки.

Так и нарешили.

Только после этого сшатнулась я в «город хлебный».

16
14

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Оренбургский платок предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

101

Лежебайка — лентяйка.

102

Николды — никогда.

103

Лубянка — поле, угодье.

104

Межпланетная — межколхозная строительная бригада.

105

Чертячий доход — большая прибыль.

106

Ни человек ни обморок — человек ни то ни сё.

107

Яйцо с обновкой — яйцо, впервые снесённое курицей, с каплей засохшей крови на скорлупе.

108

Лётчик (здесь) — летун.

109

Обоум — хитрый человек.

110

В дум не пришло — не догадались.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я