Говорила мама…

Анатолий Никифорович Санжаровский, 2023

Повесть Анатолия Санжаровского «Говорила мама…» – это будни повседневной крестьянской жизни.Автор вспоминает:«Я тайком 35 лет записывал за мамой её повседневные истории о самой себе и близких людях. Если она замечала, что я что-то за нею записывал – она тут же сердито замолкала. Пришлось всё делать так, чтоб она и не догадывалась ни о каких записях».Повесть опубликована была через 18 лет после смерти матери.

Мумиё

Летом мы с Галинкой были в Нижнедевицке.

А в конце сентября снова я приехал. Только один.

Заболела мама.

Сразу за задами нашего огородчика тоскливо, чахоточно желтела новая районная больница.

Но маму туда не положили.

Сказали:

— Нам в первую очередь надо лечить советских тружеников. А дорогушам пенсионерам — славная краснознамённая орденоносная Ольшанка!

И отвезли её за двадцать километров от дома.

Три недели, что пробыла мама в Ольшанке, я возил ей передачи, помогал брату Грише вести дом.

И вот уже под вечер маму привезли.

Гриша только-только закончил белить печку.

Я тем временем домыл пол.

Приготовились к встрече мамушки.

Прошла мама от машины к порожку. Счищает палочкой с сапог грязь. Переобувается в тапочки:

— А то щэ наведу вам в хату грязюки…

За ужином она грустно роняет:

— Шо-то, хлопцы, не хочеться йисты… Думаю, йисты ли свеклý? Вводить ли вас в растрату?

— Смело вводите! — с апломбом бухнул я. — Только сначала выпейте пять капелек мумиё. Я вам привёз…

Гриша подшкиливает:

— Маме он привёз! А ты докажи, что не туфту привёз. Выпей сперва сам.

Я выпил. За еду не берусь.

— Что интересно, Толя сегодня у нас говеет. Праздник у него религиозный, — вприсмешку кидает Гриша.

— После мумиё нельзя сразу есть.

— Мужественный товарищ… Да! Все великие свои новые препараты испытывали на себе! — подпускает он важного туману.

Я тихонько говорю маме:

— А Гриша всё ждал, когда я начну от мумиё зевать.

— Станешь ты зевать, — отбивается Григорий, — когда полсковороды курятины умял!.. Ма! Как Вы себя чувствуете?

— Голова болит и в виски постукивае. Сердце разом ничё. А разом як застукае по ребрах…

— Ма! Когда насмелитесь? — кивнул я на стаканчик с мумиё.

— А шо? Надо зараз начинать пьянку? Потом як-нэбудь.

— Я ж выпил. Цел. И от Вас ничего не отвалится.

Григорий:

— Ну к чему липнуть каждую минуту? Пристал банный лист… Будет пить!

Мама перекрестилась и опустошила рюмочку с мумиё.

— А приятнэ на вкус… И к еде навроде просится…

Впервые за три недели поела с аппетитом.

И вспомнила:

— Ещё до войны мне цыганка нагадала. Если, говорила, в сорок пять переболеешь хорошо, то будешь жить восемьдесят три года…

— А мы не согласные на цыганские восемьдесят три. Наш поезд летит до станции СтоИДалееВезде! — пальнул Григорий.

— Охоюшки, Гриша… Расхороша ж твоя станция. Да не про нас. На старых людей зараз всплошь пришло гонение. Районный главврач Комаров як мне сказанул? Напрямо вот так и фукни в глаза: «В районной больнице нам предписано свыше ударно лечить тех, кто даёт молоко, мясо, хлеб. А ты что даёшь? Пенсию тянешь… В Ольшанку тебе столбовая дорога красными коврами уже выстлана…» А Ольшанкой заздря пужали. Вернулась же жива та ходячая. Про шо ще мечтать?