Говорила мама…

Анатолий Никифорович Санжаровский, 2023

Повесть Анатолия Санжаровского «Говорила мама…» – это будни повседневной крестьянской жизни.Автор вспоминает:«Я тайком 35 лет записывал за мамой её повседневные истории о самой себе и близких людях. Если она замечала, что я что-то за нею записывал – она тут же сердито замолкала. Пришлось всё делать так, чтоб она и не догадывалась ни о каких записях».Повесть опубликована была через 18 лет после смерти матери.

Бабунюшка Фрося

Наутро я проснулся в пять.

— Чего не спишь? — щёлкнул меня указательным пальцем по руке Григорий.

— Да собираться в столицу надо…

Он подсмеивается:

— Я устрою тебе тёмную прощальную… Надо мне остальное достирать мамино. А то, что я вчера стирал, уже высохло. Ты погладишь… Если думаешь гладить, вставай гладь. Сейчас под раз нужное напряжение. Всё равно не спишь…

Я включил утюг.

— Ма! — хвалюсь я. — А я глажу с обеих сторон. Следов чтоб не было.

Григорий уточняет:

— Следы заметает-заглаживает.

И понёс он завтрак поросёнку.

Мама вздыхает:

— Толька гладит. Гриша побежал на поклон в гости к кабану. А шо ж мне делать? Не лежать же, як коровя? Так я у вас ничего и не буду делать. Разучусь…

— Полежите… Придите в себя от Ольшанки.

Возвращается Григорий и сразу швырь камешек в мой огородишко:

— Ма! Что интересно, за целый час Толька выгладил только сорочку, наволочку и плащ!

— Это он от зависти, — говорю я маме. — Я основательно всё делаю. А он так не может.

— Да, — улыбается Григорий. — Так не могу. Лучше делаю!

Ещё толком не раскидало ночь, когда припостучалась к нам бабунюшка Фрося. Мамина товарка.

— Игде туте наша ольшанска геройша? — шумит гостья и подслеповато пялится за печку, где на койке лежит мама.

— На старом боевом посту! — усмешливо откликается мама.

— Я не разулась…

— Ну и не разувайтесь.

— Хлопцив аж двое. Помоють.

Бабушка подсела на табуретке к маме.

— Ну!? Кто к кому, а я к вам уявилась… Не померли? Хвалитесь! Докладуйте мне и моей тубаретке!

— Та жива ж! Сами бачите! Ну чего его ото шо здря греметь крышкой? В одно слово, раздумала помирать…

— Тако оно способней. Ты у нас крепкая, как жила… А я туточки сама то ли полужива, то ли полумертва… Не пойму… На уколах катаюсь втору неделю! Дуже понаравилось старой дурейке…

— Ну, чего у вас уколами сшивають?

— Кроводавление штопають. Тыкають ну кажный божечкин денёшек! Оно у меня бешеное. Заниженное.

— А у меня завышенное. А обом нам кислувато…

— Да ну его в транду это давленье!.. Оё… — Она прикрыла рот кулачком. — Як же нехорошо ругаться… — Она посмотрела на печку. — Эта божья ладонь всё слышит!.. Нельзяшко при ней ругаться… И штобушки нэ було дуже кисло, вот вам сумочку яблок. Не покупные. Из свого сада.

— Да я ль не знаюшки? Спасибко за подаренье!

— Как раз подгадали вернуться домой к свому дню…

Гриша уставился на бабушку Фросю:

— А что сегодня за день?

— Трифона-Палагеи, — ответила гостья и покачала головой на вздохе: — С Трифона-Палагеи всё холоднее и холоднее. Всё чаще донимають ознобицы, зябуша, ознобуха… Трифон шубу чинит. Палагея рукавички шьёт барановые.

— Цэ так, — соглашается мама.

— Михална! — с подкриком говорит бабушка Фрося. — Чи вы забулы, шо бабака я с глушью на обе пятки? Посадила вам голосок Ольшанка. Кричить мне сильнишь.

— Цэ привсегда пожалуста!

— Слухайте, шо я, глухня, вам расскажу… Тилько воспомнила. Цэ у Россоши було. Женився один. А жинка не всхотела, шоб мать его з ними жила. Он и говорит матери: «Пошли я тебя покатаю». Посадил в машину. Поехали. Стал раз. Поковырялся в моторе. Стал ещё. «Мам, выйди. Я подыму твой бок». Она вышла, он и толкни её в ров. Три дня лежала без сознательности! Потом стала кричать: «Спасите, кто верует в Бога!» Мимо ехал один. Услыхал крик и привёз её у Россошь. Напрямко в трибуналий!^[3] Вызвали молодых… А у сына уже спрашували соседи, где мать. А он отвечал одно: «Уехала в своё село». И дядько, спаситель матери, сказал сыну: «Ты выбросил мать. А мы подобрали». Посадили тех молодых… А то ещё… Сунули родители пятилетишку дочку на санки и повезли. «Поедем зайчиков ловить!» Привезли в лес, раздели, привязали к дереву и пошли… Ехал один шофёр, услыхал детский плач. Тут подъехал второй шофёр. Один снял с себя фуфайку. Укутал девочку. Едут. Видят мужика и бабу. Девочка и докладае: «А вонь мои злюка мамрыгла и папычка. Они у меня часто напиваются, а потом закрываются от меня на крючок в своей комнате и мучаются.^[4] Стонут и кричат». Первый шофёр стал. Сказал второму: «Я прямиком дую в крокодильню.^[5] А ты подбери их и тарань туда же». Второй взял их. Везёт. Они шумлять: не туда прёшь, агрессор! А шофёр: «Я знаю, где вы живёте. Но мне надо заскочить на моментушко в одно местынько. А там я вас доправлю до вашего дупла». Их домом оказалась теперь тюряжка. Сталинска дачка… Отака спеклась история. Коли брешу, так дай Бог хоть печкой подавиться!

Бабушку Фросю мёдом не корми.

Стой у печи да не приставай к чужой речи!

Только слушай.

Ей и самой тоже хочется услышать что-нибудь необычное. Мама это знает и расписывает свой случай:

— А цэ чертевьё в Нижнедевицке скрутилось… Молодые не хотели его мать. Там пара… Она тонка, як щука. Ноги-палки рогачиком. Стоит, як на дрогалях. А шо злая… Хоть у кого вырежет и мозг, и позвоночник… У него мордяка с ведро! Губищи, як лопаты!.. Вот сын вывел мать в лес. Снимает с плеча ружьё. Свете божий… Мать перекрестилась и просит: «Не стреляй меня у спину, сынок. Стреляй у грудь». Он застрелил себя.

21 октября 1977

Примечания

3

Трибунал — отделение милиции.

4

Мучиться (здесь) — заниматься любовными утехами.

5

Крокодильня — отделение милиции.