Всяк бежит за своим светлячком

Анатолий Никифорович Санжаровский, 2023

«Есть что-то печальное в скоротечности молодого вечера.Совершив положенный дневной путь и отпылав дурным жаром, усталое, набухшее солнце закатно пало за соседний дом, и жизнь во дворе, кажется, начала понемногу копошиться, оживать.Медленно, степенно вышел из сада живописный рыжий кот Варсонофий в белых носочках. В зной кот отсыпался на вытертом едва ли не в блеск его боками распадке яблони под тесной, плотной тенью, обдуваемый редкими, вялыми наскоками ветерка. Уже посреди двора и в тот самый момент, когда кот до хруста в косточках потягивался, почти касаясь животом земли, под ним промигнул крохотный облезлый цыплёнок…»

4

Каждому кажется, что он не каждый.

А. Макарьева

Уже совсем стемнело, когда Митрофан кончил свою тоскливую пустобрешину.

Скучно уставилась на него баба Клава.

— Не смотрите так на меня. Давайте, — Митя разлил остатки по двум стаканам, подал один бабе Клаве, — давайте я скажу вам тост по-японски. Сико-сан токие босе-сан икие тольканава толияма тамэ-сан. По-русски это значит: кто за женщин не пьёт, тот живя не живёт. Сико-сан! За милых дам!

— Спасибо, Митрофаша! — подхвалила баба Клава.

Ободрённый Митечка весело сознался:

— Сейчас я чувствую лёгкое опьянение и головокружение. А причина — венок роз и лилий, который мы встретили здесь. За Вас, Богиня любви! За Вас, гордая Мадонна!

— Спасибо! — Баба Клава выше подняла своего стопаревича. — Пусть будет флот на море, а мужики в конторе!

— Пусть! — подкрикнул на подгуле Митечка, и они выпили.

Выдержав в молчании с минуту, скорбно-назидательно вдруг выпела баба Клава:

— А надо, Митрофанушка, всё же пить с головой!

Митечка как-то разом сник и кинулся побито оправдываться:

— Да разве ж я не понимаю? Сам хотел выпить именно с головой, с лимоном,^[56] а упоил, растрандыка, рестораном постороннего… Думал же, поможет прикопаться в управлении… А выскочил жирный прочерк… Угостил рестораном просто Проходимкина… Чумовой козлизм! Ка-ак он, прыщ поганый, качнул мои капиталики! Ну и мерзавчик!.. Матонька с какими трудами клянчила по соседям эти деньжанятки… Вела, сбивала в одну стайку рубчонок к рубчонку… Ка-ак я сам берёг… За всё время ни себе, ни ему, — повинно тронул меня за колено, — не дал я сесть в трамвай, в автобус. Утром пехотинцем гоню-провожаю его до университета — нам по пути! От университета я уже один бегу дальше, в управление. Пешим порядком, на своих клюшках, на одиннадцатом номерке, через весь город только и разъезжали, экономию всё держали… Пятак к пятаку стерёг, а этому аквалангисту^[57] Сосипатке — видите, спа-си-и-тель-отец! — всю кассу в полчаса спустил под хвост!.. Ну, кто я после этого? Старый баран! Петронилла… Да! Старый баран!..

— Ну, чего убиваться? — безучастно покивала баба Клава. — Поезд ушёл… Надо помахать ему ручкой да взять урок на будущее. Дорогие уроки тем и хороши, что дорогие… Смирись… Скованному всё золотой верх… Да! — в её голосе качнулось любопытство. — Раз ты отчаливаешь, а позволь тебе один вопросишко на дорожку… Что это у тебя за каша с именами? Всё некогда было спросить… А тут… отбываешь… Что ни минута, новое имя выскакивает…

— О-о!.. — Довольство широко растеклось по Митрофанову лицу. — Не новое вовсе. А старое… Вы, баб Клав, за больную струну щипнули… Кто собирает марки, кто спичечные коробки, а я — имена. Да знай все люди, что значат их имена, они б, люди, больше ценили, уважали самих себя… Вот моё… Митрофан — явленный матерью… Явленный-то явленный, да ни отец, ни мать в ласке не звали меня как положено — Митря. А всё Митя да Митя. Я и привык, что для всех я Митя. Нравится мне Митя. И назови меня кто Митрей, я готов кулаки расчехлить… А этот разбойник… — Митрофан глянул на меня. — Он у нас утренний, ясный… Ой, я спутал. Он у нас не утренний и совсем не ясный. А вступающий в бой! Ёк-макарёк! Какой грозный наш Антя!

— Только что ж ты своего бойца не зовёшь своим именем? А всё… Двадцать раз на дню обратишься, двадцать раз всё с новым именем. Да одно чудней другого…

— А привычка… Моя воля, я б давал человеку сразу десятка три имён, и пускай всяк зовёт, как в какую минуту лучше. Скажем, сделал вам человек добро. В ту минуту он вам Ла́рушка, Ларя, Ларгий… Щедрый… А утешает в горе… Наумушка. Наум — утешающий… Верен вам муж целую неделю… Парамон! Прочный, надёжный, верный…

— Под всякий случай имя? Где набраться?

— Давно набрано, да всё раскидано! Сейчас в ходу сотни две имён, а было когда-то под сорок тысяч! Сорок тысяч!.. Пробросались, профукали… Старые имена непривычно звучат… А сколько среди них красивых! Меня так и поджигает их все вернуть… В них ушедшая Россия…

— Не горюй, Митяша! — стукнула баба Клава по столу. — Ушла старая, ну и пускай идёт. Ворочать не побежим. С погоста не таскают назад… Лучше скажи, чего наложено в моё имя? Что оно просказывает?

Митрофан надолго задумался.

— Ты чего вымалчиваешь? — теребит его баба Клава. — Иль преешь, как половчей слить пулю?.. Не надо брехотени… Правду, где ни бери, да подай!

Опустив голову, Митрофан с натугой пробормотал:

— Скрытная… ненадёжная… шаткая… хромая… Всё.

— Спасибо, хоть всё! — отхлестнула старуха. — Предупредил… Это ж где ты надёргал мне такой букетик?

Старуха подперла себя с боков кулаками.

— Где? — распаляясь, выкрикнула она.

— В книжках, — смято доложил Митрофан. — Я понимаю, это имя вам вовсе не идёт… Вам бы лучше… Флора… Богиня цветов и весны!

— Ну… — Старуха помягчела. — На Богиню я вся согласная… На цветок согласная… А кабы я была маленькая, как бы меня звали?

— Лора… Лорка… Х… Хлорка…

— Иди ты ежей пасти, горький забулдыжник! — снова влетела в гнев старуня. — Начал с Богини, а кончил хлоркой.

— Можем и от хлорки уйти…Пýша…Вам бы разве не подошло? Пульхерия… красивая… Или Ксюша… Поликсения… Очень гостеприимная… Или Прося… Проскýня… Вдобавок к славе… Или сама Гонеста… Достойная уважения, честная, почтенная…

— Сперва наворочал кучу гадостей, а потом запел: честная, почтенная! Надо было и начинать с почтенной.

— Так то не про вас, — Митрофан до шёпота сбавил голос.

— А! — снова обиделась старухня. — Как почтенная — так не про меня! Про меня только и осталось, что скрытная да хромая!.. Обратно хороши холерики! Сам, видали, не святей ли матери, братуля — борец!.. Одна я в этой компании хромая да ненадёжная, да шаткая! У меня под крышей барствуют… и… У Фили пили, Филю ж и поколотили!?.. Таких и совесть не убьёт!

Старуха опрометью прошила к двери. Повернулась.

— Ну где я хромая? Где я шаткая? Я что, на костылях шлёпаю? Или по стеночке?.. Я вам, святые борцы, ещё покажу, какая я ненадёжная!

Старуха выскочила из комнаты и так хлопнула дверью, что весь вигвам её охнул.

— Однако бабуленция со бзыком… Распенилась… — Митрофан устало подсел ко мне на койку. — Ты чего как стукнутый? Вытащил обломинго?^[58] Как сегодня экзамен, воркоток?

— На нашем фронте всё без перемен, — как можно равнодушней ответил я. — Петух.

— Ну Капитоша! Ну голова! Держи пятерик! — Он больно сжал мне руку. — Если кошка проворна, то и наша, — стукнул меня в плечо, — то и наша мышь шустра! Одни пятаки из огня таскать! Три экзамена — три пятака! Осталось через последнюю ступеньку перескочить, и наш Серафимчик^[59] в дамках! Студиозус,^[60] якорь тебя!.. Поздравляю от всей печёнки!

Примечания

56

Лимон — начальник.

57

Аквалангист — запойный пьяница.

58

Обломинго — провал, неудача.

59

Серафим — огненные ангелы.

60

Студиозус — студент.