Взвихрённая Русь – 1990

Анатолий Никифорович Санжаровский, 2023

Роман «Взвихрённая Русь 1990» – о великих событиях в конце прошлого века, изменивших жизнь страны.Книга также выходила под названием «Подкарпатская Русь».

8

В Вальпургиеву ночь люди тянутся к свету костров.

Г.Малкин

— Но, простите, барышня, запомните и это! — Старичок сбоку указал на пожарные машины с водомётами за храмом Блаженного. — Запомните крепенько и это! — наставил дрожащий на нервах бледный палец на солдат с сотню в парадной форме и с автоматами наизготовку.

— Что именно?

— Автоматчиков! — Старик сердито ткнул в солдат, защитно выставил им плакатик «Армия, не стреляй в народ!» — У вас укладывается в голове, что за Храмом на улице Разина нас ждали водомёты и заряженные автоматы? Запомните, барышня, это! Запомните! О н повелел дать и эту чумную музыку, — кивнул вверх на динамик. — Он!

— Нет, — сбоку возразили старику, — музыка уже работала, когда мы ступили на Красную.

— Вообще-то эта музыка беспрерывно гремит с сизюмнадцатого^[29] года, — упрямился старчик. — Но сегодня она была примята, приглушена. А когда наши неформалики возжелали из головной колонны говорить с н и м, о н велел сильно врезать музыку. Мол, пройдите прочь! Чести много со мной говорить! Этот купырь разготов на штыках да на танках по нашим трупам въехать в коммунистическую перспективку!

Алла никак не могла сообразить, почему именно в неё были наставлены отвратительные автоматы. Что она такого сделала, что чёрные глотки автоматов были разинуты на неё?

— Неужели, — голос у Аллы всхлипнул, — эти цыплятки, наваксенные, нафуфыренные, могут в нас стрелять? Эти дутики?..

— Это не цыплята, — помрачнел Колотилкин. — Это роботы. Дай приказ — мы все в лёжку!

— Ва-а…

Плакат вывернулся из её вмиг ослаблых рук, и следом идущий великанистый мужчина торопливо наступил на слово «Партия».

«Партия» тут же лопнула.

В лохмато зазиявшую щёлку темно глянула ямка между булыжинами.

Последним усилием Алла бессознательно зацепилась за колотилкинскую руку выше локтя, ткнулась ничком в плечо. Колотилкин подхватил её, потерянно остановился.

— Что ты, голубанюшка?.. — Ласково подул в лицо. — Что ты…

Дрогнули брови. Алла трудно разлепила ресницы.

— Обморок к тебе в гости стучался? — ободряюще пошутил Колотилкин. — Постоим, пока не отвяжется…

Алла напряжённо молчала.

— Не боись. Никто в тебя палить не будет.

— Но они наставили автоматы прямо на нас… За что такая честь?.. Второе Кровавое?^[30]

— Успокойся… успокойся… Слышь, как чихвостят вояк матери с детьми? Кольцом облепили… Депутаты никак не успокоят, никак не отговорят женщин, чтоб оставили солдат. Как не понять… Не солдатик стреляет — перестроечный Кремль!

— Всё стращает… — не отлипал и приотставший старчик. — Авось, кто и подумает в другой раз, как под дулами автоматов или танков шпацировать в Первомай по Красной. Как-то сразу пролетарская солидарность в тебе сворачивается ёжиком. Радуйтесь, что о н включил лишь эту, — взгляд на мачту с усилителем, — тарзанью музыку. А мог бы включить и водомётно-автоматную… а то и танковую музычку… Нам ли привыкать? Карабах. Фергана. Тбилиси. Баку… Этапы большого пути… В февральский митинг дивизии стояли наготове на окраине Москвы. Неужели замотанная дозированная полугласность, смешная чумовая четвертьдемократия да и сама затяжная тёмная перестройка станут крепче, если прошить их свинцом?

— Не трогайте демократию! — с напускной серьёзностью крикнул голос в густой толпе, что широко лилась к Москве-реке. — Вы не знаете, что такое демократия! А демократия — это когда тебя посылают подальше, а ты идёшь куда хочешь. Вот о н нас послал. И мы идём куда хотим. А в девятьсот пятом сколько полегло на Дворцовой? Ликуйте, что автоматы не стали сеять!

— Я почему, — клонился старик лицом к Алле, — в гражданскую рубил красных туполобиков? За плохую арифметику. Они ж знали только два действия. Отнять да приразделить. Буржуи тоже знали только два действия. Но совсем другие. Прибавить да умножить.

— Слыхал? Один полковничек, эка носина, с соборное гасило, только что пролетел вперёд… догонял свою колонну. Проспал с чужой бабой. Мол, чужая кровать — не зевать! Зато зевнул комдемонстрацию. А знаменосец! Знамя под мышкой красной трубой. Гнался, гнался… Уже Красная. Своих не догнал. Пристыл возле меня, как ни в чём не бывало опёрся на древко, повис по-стариковски. Отхекивается. Будто паровоз с гружёными вагонами на бугор встащил. Не в масть мне этот конский храп. Стою ж жду со всеми на равных, когда наший Боженька заговорит с нами с табакеркинских высот небесных. Стою на нервах. А этот курдупый^[31] по-стахановски сопит да ещё на очистку совести размотал да вскинул флажок с серпиком. Мне это как тупым серпом по кокосам! Я и — я знаю в совершенстве три языка: родной, блатной и матерный — на всех трёх сразу режу: дядюка, ты шаво издесе рассупонилси? Как испанец холодный на корриде? Игде ты завидел быков? Кого ты дражнишь? Убирай свою красную тряпицу! Убирай и топчи камушки дальшь. Ваши чистёхи уже с час промаячили. Остались одни свободные демонстранты. И ты тут нам чужой будешь…

— Вот сценокардия! — зло сплюнул он, свернул свой серпик и вперёд.

— Я не понимаю, почему они расхаживают по мавзолею. Там же, под ногами, лежит вождь. Ликуя, топчут Ленина. Топчут своё знамя. Топчут свою святыню кремлюки. Как праздник, так топчут.

— Почему Лукьянов в кепке на табакерке? Никак не сколотится на шляпэ? Был бы в шляпе сама культура. Как Горб и Рыжий.^[32]

— Ну да! Гимн исполняется — Лукьянов снял кепку. А Горбач с Рыжим как стояли в шляпах, так и стоят. Шляпы глухи.

— А что ты хочешь от топтунов? У топтунов и шляпы глухи.

— Второй всесоюзный съезд Советов. Вбегает матрос с автоматом.

— Где тут Ельцин?

Все торопливо тычут пальцами в Ельцина.

— Вот он! Вот он!

Матрос:

— Борис, пригнись!

И по всем остальным пустил очередь из автомата.

— Третий чрезвычайный внеочередной съезд. Горбач предложил первое своё дело уже как президент:

— Кто хочет жить при социализме, те в правую сторону садитесь. А кто при капитализме — в левую.

Все расселись.

Один Собчак^[33] мечется по проходу туда-сюда. Не знает, куда и сесть.

Горбач:

— Определитесь, товарищ Собчак.

Собчак:

— И при социализме я жил неплохо, и при капитализме пожить хочется…

— Тогда, — говорит Горбач, — идите к нам в президиум.

— Один новоиспеченный промежуточный руководитель одной ещё соцстранёшки возвращается с консультации у Горбачёва и просит косметолога сделать на лбу родимое пятно. Как у Горбачёва.

— Зачем?

— А здесь, — стучит себя по лбу, — должно хоть что-нибудь быть.

— Вернулся Ельцин из Америки, где огромные супермаркеты-универмаги работают круглосуточно. Задумались наши партийные боссы, как нам сделать такие. Звонят Рейгану:

— Сколько работников нам нужно набрать в этот супермаркет?

— Триста человек.

— О-о! Это будет очень дорого!

Звонят Тэтчер:

— Сколько работников нужно взять в американский супермаркет?

— Двести человек. Не меньше.

Звонят японскому премьеру.

— Вам хватит два салавека, — отвечает тот. — Одна будет стоять у входа и говорить: «Не ходите, всо равно там нисево нету». А вторая на выходе: «Ну, убедились, сто там нисево нету?»

— Сван секретарь вызывает к себе в райком секретаря колхозного парткома.

— Жена на развод подаёт. Почему ты такое допустил?

— Да я импотент.

Сван секретарь не понимает смысла этого слова.

— Ты должен, — говорит, — внимательно к ней относиться. Приласкай её там…

— Да я же импотент!

Сван секретарь стукнул кулаком по столу.

— Ты прежде всего коммунист! А потом твой импотент!

— При отъезде Никсона из Москвы спросили:

— Ваше впечатление о Москве?

— Надо: Москву помыть, мужчин побрить, а женщин неделю не кормить.

— Встретились Горбачёв и Буш.

Выпили по стакашику, стали рисовать друг на друга шаржи.

Нарисовал Горбачёв. Буш спрашивает:

— А почему одно ухо большое, а другое маленькое?

— Одним ухом ты слушаешь парламент, а другим — народ.

Теперь Буш нарисовал. Горбачёв:

— Почему ты нарисовал меня с одной большой грудью и с другой маленькой?

— Одной грудью ты кормишь цк, а другой всех аппаратных чиновников.

— А народ?

— Мы не договаривались рисовать ниже пояса.

— Почему нигде нет мыла?

— Партия отмывается.

— Где проходит граница между развитым социализмом и коммунизмом?

— По кремлёвской стене.

— А товарищ Черчилль хорошо сказал: «Главный недостаток капитализма — неравное распределение благ. Главное преимущество социализма — равное распределение лишений».

— Позавчера пошёл в баню на Соколинке.

В парилке полна коробочка. И холодно. Поддаю, чищу:

— О гады! Замерзают! Друг на друга смотрят и никто не поддаст! Все ленивые, хитрые, научились в перестройку.

Уже жарко, внизу сам чувствую. Но все молчат. Кричу:

— Ка-ак? Чего молчите?

— Все коммунисты, — отвечает один.

— Коммунисты не только молчат. Но и обещают. Выступал Горбачёв у студентов.

— Товарищи! Через год мы будем жить лучше!

Все молчат. Горбачёв напористей:

— Или вы не слышите? Товарищи! Через двенадцать месяцев мы ж будем жить лучше!

Молчание.

— Товарищи! Ну я же говорю, через год мы будем жить ещё лучше!!!

— А мы? — пискнул голос из зала.

— В-выхожу один я на дорогу,

Предо мною даль светлым-светла.

Ночь тиха, пустыня внемлет Богу…

Это всё нам партия дала.

— Перестроился комсомол. Раньше всё ему было по плечу, а сегодня по хрену.

— Перестройка, перестройка!

Мы и перестроились.

Как на пенсию пошли,

Песни петь пристроились.

— По дороге мчится тройка:

Мишка, Райка, перестройка!

— Пока народ не перевёлся,

Переведи меня, переведи меня,

Переведи меня на хозрасчёт…

— Я знаю, город будет.

Я знаю, саду цвесть,

Когда советским людям

Дадут чего-то съесть.

Слушкий Колотилкин цепко ловил всякое слово.

Ни анекдотец, ни припевка не уходили от него. Он никого не знал из этих людей, что муравьино рассыпались во все углы Москвы. Но с ними ему было хорошо. Какие-то сладкие нити тянулись от души к душе, от глаза к глазу.

С каждой минутой народу оставалось всё меньше, нити лопались. Безвыходность наваливалась горой, давила к земле.

Наконец Красная опустела от маёвщиков.

Её охватили железными отгородинами, никого не пускали.

Толклись у мавзолея стада конной милиции. Сорили яблоками.

Народу на площадь нельзя, лошадям можно.

Вот уже и наряды конников двинулись с площади в цокоте, пошли по Тверской кидать в пару яблоки. Это как бы указывало пунктиром, куда идти Колотилкину с Аллой.

Они обминули гум, тоже выжали на Тверскую.

Чёрное небо было беременно дождём, вспухло. Близкие облака едва не валились спать на крыши.

Народу негусто и праздника в людях не было. Народишко затравленно суетился взад-вперёд, в руке пустая авоська или сумка со слившимися боками. По случаю праздника магазины на окраинах закрыты, брякающий зубами народко осатанело вальнул в центр хоть что покупить к столу.

Да и центр заждался!

Куда ни ткни нос — замок, замок, замок.

На одной двери висела давняя, уже выгорела на солнце бумажка: «Магазин закрыт. Товара нет».

— Ах ты, брехливая канашка! — выругался Колотилкин. — Дебет-кредит, сальдо в карман!

Он слегка похулиганил карандашом, получилось:

«Магазин закрыт. Навара нет!»

В «Елисеевском» они нарвались на слезливую колбасу. Только что выкинули. «Недуг Лигачёва» называется.

Кошки её не едят. Люди тоже не едят — не достанешь и этой. Попробовать достояться?

Колотилкин примкнул к очереди.

Впереди стояла молодка с причёской взрыв на макаронной фабрике. Дальше двое мужиков. Уже хваченые.

— Постоим подольше, возьмём побольше, — говорит один. — Захода по три ляпнем?

— Замётано! А что делать? — хлопнул второй себя по животу. — Корзинку надо чем-то заполнять… Слушай сюдой… Приходит о н в баню. Все р-раз и закрылись шайками. Вы что, стыдит он их, разве я не такой же мужчина? А мы думали, отвечают, ты с Райкой…

Смех потряхивает мужиков.

Колотилкин хмурится. Даже через взрыв на макаронной фабрике слыхать! Осточертело везде про одних и тех же слушать!

Колбасный энтузиазм в нём сгас, и в меньшей очереди они дорвались до кабачковой икры. Грабанули с запасцем. Десять банок!

Вино не испортило б первомайский стол, да очередища. В пять колец вокруг дома! Тоже не безымянная очередина. «Петля Горбачёва».

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

29

Сизюмнадцать — семнадцать.

30

9 января 1905 года — расстрел мирной демонстрации в Петербурге (Кровавое воскресенье). Рабочие направлялись к царю для дачи своих просьб. Было убито около 1500 человек, ранено более 5000. События Кровавого воскресенья стали поводом к Первой русской революции 1905-1907 годов.

31

Курдупый — низкорослый, неказистый.

32

Рыжий — Рыжков Николай Иванович, Председатель Совета Министров СССР в 1985 — 1991 годах.

33

Собчак Анатолий Александрович (10 августа 1937 — 19 февраля 2000) — политический деятель, доктор юридических наук, профессор, с 1985 года заведующий кафедрой юридического факультета Ленинградского университета. Член Верховного Совета СССР. С 1990 года — председатель Ленсовета, в 1991-1996 годах первый мэр Санкт-Петербурга. Самый популярный парламентский оратор.