Вас приветствует солнцеликая Ялта!

Анатолий Никифорович Санжаровский, 2023

Крымский роман «Вас приветствует солнцеликая Ялта!» – о весёлых приключениях отдыхающих.

5

А в Ялте уже и бабку подпекла охота. Загорелось старой, чтоб вертанулось как-то так, чтоб Колёка не упылил от них.

Колёка тоже — чего лукавить? — немного привык к своим попутчицам.

Но как ни жалко расставаться, дорога кончилась.

Прощайте!

Высадил бабку с внучкой из троллейбуса и тут же, по привычке, припнулся к хвосту петлистой очередины. Скоро выяснил, кисли это в квартбюро.

Подозрительно быстро двигалась очередь.

— Мне б коечку одну где-нибудь.

— У нас сдают комнатами. В комнате минимум четыре койки. А одну койку кто в комнате поставит? — устало спросила будочка у Колёки.

— Хэх… Гросс гадство… Это ж бомжаторий! Для меня могли б и поставить однушку, — вслух подумал он.

С пустом отваливать было неловко.

Он огляделся, как бы ища, что ж его такое ещё спросить.

— Да! Послушайте! Как у вас отношение к ООН?

— Самое тёплое.

— Ти… На юге это эстэсно… Позвольте наводящий вопросец. Как вы относитесь к выполнению решений ООН?

— Гражданин, проходите! Вы что, перегрелись?

— Нет, это вы замерзли тут у себя в тёпленькой Сибири! — обрадовался Колёка зацепке. — Это у вас отморозило память. Отогрею, напомню. Нынешний год ООН объявила годом обеспечения жильём всех бездомников. Извините, я из их числа. Тем не мень что я слышу?

Будка принципиально воткнула глаза в книгу.

Колёка был последний в очереди. Спешить некуда. Не грех осмотреться.

Одну сторону будки, солнечную, закрывал плакатный портрет шумной певички.

«А-а, чистоглазка, здорово! Так это ты жаловалась на неделе по телику «Нам часто в жизни не хватает друзей и теплоты»? Услышал зов беды — прибыл-с. Чем могу-с, тем и помогу-с!»

Колёка кивнул на певицу:

— Ейнюшкин адресочек пожалуйте…

В окошко вывалилась по пупок древняя старуха с неквалифицированно запудренной морщинистой шеей.

— Были б вы Больной,^[6] дала б… А так…Да кто вы такой, чтоб давать вам её адрес?

— Будущий муж… Штатный аист на крыше… — лениво отслоился Колёка от будочки и, меланхолично вздохнув, замурлакал прилиплый мотивчик: «Только, только, только, только этого мало…»

Куда ж теперь? Где искать дупло?

У квартбюро кипел людской котёл.

Одни предлагали жильё, другие гонялись за ним.

Но кого Колёка ни спроси, от него, от громоздкого косяка лохмогрудого, всяк норовил поживей вежливо отскочить, постно ужимая губы.

И лишь один дедок тараторливый, вертлявый, бесшабашно сдававший комнатёху на двенадцать персон, сам подкатился с тарами-барами и тут же свернул слова на певичку.

— Она живёт на Гоголя… Возля меня. Подь сюда, подь сюда, бездомовный бонза!^[7] — поманил худым чёрным пальцем. — Угнись, верста!

Колёка послушно наклонился.

Бесхлопотной, как игривый кот, — такой с горем не вяжется, — старый пим раскатился с угрозливым вдохновенным подвывом лепить стихи.

Вшёпот.

На ухо.

— Если ты обойдёшь мой дом,

Град и гром на тебя, град и гром!

Если ты моей сакле не рад,

Гром и град на тебя, гром и град!..

— Где ж твоя сакля, Хасбулатушка?

— А! Где рос, там и выкис… — Старчик кинул чёрной рукой костлявой куда-то в горы.

— Мимо! — вздохнул Колёка. — Умный в гору нейдёть!

— Слишком умный — брат безумному! — укорно отхватил дед и уёрзнул, потонул в толпе.

«Ти, какая чёрная несправедливка, — сомлело думает Колёка. — У очень дорогого товарища Сталина была вон аж двадцать одна дача! А тут рядовому труженичку ночку перекрутить негде… Отличично!»

Делать нечего.

Колёка побито побрёл назад к остановке, где оставил бабку с внучкой.

Спроси, зачем туда идёт, он бы и себе не объяснил. Прикипел, что ли?

Горестно подумалось, если не застану их, останусь один, совсем один в сомлелой, в очумелой от солнца пустодушной Ялте.

На счастье, бабка с внучкой там и прели при горке вещей, где он высадил их из симферопольского троллейбуса.

Завидела Колёку Алёнка — со всех ног бросилась к нему. С лёту счастливо воткнулась в его коленку.

Ожила и бабка.

— Ну, как вы тут? Без ссор? Без кровопролитий?

Бабка смято махнула разом обеими руками.

— Ой!.. Избави, Боже, от кулака блоху… Со мной она в ссоре, тольке с тенью с моей дружа… Никак не свяжем, как однем добираться. Сидим без дела, киснем, как мёд… Ты-то чё наискал?

Колёка свёл подушечками большой и указательный пальцы:

— Красивый ноль!

— Ну и ладуньки! — ободрительно сказала бабка. — Айдаюшки с нами. Давай-но чтобушко одним кагалом держаться… Вместях будем на собак лаять.^[8] Со своей радостью я сюда с-из молоду кажный год наведуюсь. В прошлом лете жила у самой у центри… На Чехова… Три шага — море, два шага вбок — танцплощадка… Бли-изка… У меня знакомцев там полная лавка. Писала одной… Ждё… Где двух, тамочкя и третьего, бреша, положит…

Увы, бабка сама оказалась без приюта.

Квартирная воеводша, у которой бабка оттолклась в давешний наезд, сказала, что у неё всё под завязочку глухо забито. Не то что бабке с девкой — прусаку негде перебедовать ночку.

Бабка к соседке. К Мельничихе. К Мельнице. Так навеличивали во дворе Капитолину Пышненко.

Глянул Колёка на Капушку — его по́том так и обсыпало.

«Ти… Богате-ейская бомбочка… За неделю не обежать… Эта мормониха с весёлой валторной^[9] кого ни подай в айн момент на папироску присушит… И пожалуйста! Мы и без папироски не проть причалить к этой любопышечке… Одному на юге… неприлично… И у ежа есть подружка жизни. А чем я хуже ежа? Чем?..»

Торчит перегретый солнцем Колёка посреди двора, у колонки, тянется ухом к жужжанью бабки с круглявой Мельничихой и никуда уже ему не хочется идти больше. Хочется прикопаться здесь и только здесь.

«Раз уж поскользнулся, то заодно и отдохну… Только, чую, отдыха не получится. Боюсь, как бы я экспромтом не поцарапал этой трале невинность…»

Кутаясь и без того в тесный кургузый цветастый халатишко, Капа весело укатывается колобком во вторую от правого края дверку, размахнутую до предельности нарастопашку.

Дверей в ряд всего пять. По числу семей во дворе.

Все двери распаренно размахнуты нараспах, будто перепрели от жары, и в то же время деловито поджидают, зазывают любого бездомника, готовые заглотить его в свои темнеющие недра, в какую в первую он ни влети дверь.

— Мельница намолола нам такеичкой муки, — докладывает бабка Колёке. — Две ночки кавардак. Зато потем благодатушка Божья сплошняком! Вхожу в пояснению… На две ночи отдружила нам сарайку. Там у ей освобонится фатера. Мы перебегаем на фатеру. Пойде?

— Побежит!

Минут через десять наши приезжане вошли под свою крышу.

Правда, вошли не все сразу. Вжались пока только бабка с внучкой.

А Колёке уже и не вдавиться в этот чудильник.

Некуда.

Не было на Колёку места даже просто постоять.

А вот так сразу, с дороги, садиться-валиться на белые хрусткие простыни, которыми только что застлала Капа койки, было неудобно.

Помялся он у порожка, помялся и тут же расселся барином на корточках.

И уже с корточек пустился по-орлиному зорко, бдительно разглядывать свои апартаменты.

Сарай имел довольно приличный, презентабельный вид.

С первых глаз и не скажешь, что это сарай.

Потолок оклеен рулонной безукоризненно белой бумагой. По полу чистенький линолеум. Стены одеты в пролетарские обои в горошек, свеженькие, и всё распестрены артистами. Ротару, Жеребяну, Суручану, Сундучану, Кобеляну, Голубяну… Весёлая компанелла.

Две кровати были кроватями лишь до той минуты, пока Колёка аккуратненько не раскусил, что это вовсе и не кровати, а так, чёрт те что на колышках.

Сараюха квадратный.

Одна кровать, правда, натуральная, стояла во всю свою длинь вдоль дальней от двери стены.

Но уже поставить во всю натуру вторую нельзя.

Кровати налезали одна на одну. Тогда вторую распилили на две. Одну половинку её приварили к боку полной, к главной кровати, которая по совместительству стала продолжением и пристройки.

То есть, шевельнул Колёка завалявшейся извилинкой, и впрямь заночуй мы тут, у наших пяток с бабуленцией будет, похоже, вынужденный тесный контакт.

Для пристраховки в местах сварки под кровати припаяли стоймя железные чурки.

Всё капитально! Всё на века!

В сарайке был один кроха столик. На нём дорогой японский магнитофон завален вразброс пластинками.

Сверху на пластинках наполовину разгромленная «Тысяча и одна ночь».

«Что нам книжечки… Тут своя тысячка и одна ночка подкатывает!»

Колёка отметил, что по стеночке над бабкиной койкой протянута струна. На ней на плечиках и внакидь, буграми, висели платья, костюмы, блузки, сарафаны…

Весь гардероб хозяйки и её дочки.

«Милое гнёздышко. Очаровашка… Только в полный рост не встать. Голова выше крыши… Ну, я здесь разгуливать не собираюсь. Всё-то и печали отхрапеть пару тёмных ночек… А там и назадки к своим…»

Тут Алёнка в каприз въехала в горячий:

— Бабуха! Ести! Ести хочу! А ты совсема не видишь, что у меня пузичко совсема выпустело!

Вжала бабка под кровать своё приданое и зарысила на угол за молоком.

Примечания

6

Больной — солист группы «Модерн Токинг» (Modern Talking) Дитер Болен.

7

Бонза — представитель номенклатуры КПСС.

8

На собак лаять — бездельничать.

9

Валторна — зад.