Вас приветствует солнцеликая Ялта!

Анатолий Никифорович Санжаровский, 2023

Крымский роман «Вас приветствует солнцеликая Ялта!» – о весёлых приключениях отдыхающих.

3

Большак лениво переливался, перепрыгивал через железную дорогу.

Но Колёка зацепился за зебристый шлагбаум, остановился и не пошёл дальше.

Умаянно присел.

Дорога и жара распластали его по бугру.

Он тотчас уснул, упал и пропал, едва воткнул голову в чахлую тенёшку от жиденького одинокого кустарика.

И видит Колёка сон.

Обиженный на весь мир из-за Татки, побежкой спускается он с бугра боком и добросовестно, бескомпромиссно возлагает свою бедну головушку на рельсы. Под скорый.

Вот-вот просквозит на юг.

Ну, лежит Колёка на остром горячем каменешнике. Терпеливо ждёт, бдительно ждёт.

А скорый, как велось, запаздывал.

Лежал, лежал Колёка в ожидации. Сморился и уснул. Во сне уснул.

И в этом, уже втором, сне видит, как налетает на него скорый.

Дрогнул Колёка. Схватился на ноги да бечь.

Но что-то раздумал.

Стал меж белыми нитками рельсов быком. Кулачишки наизготовку. А ну-к тронь!

Тукнулся электровоз в Колёкин лобешник — с копытов вон. Погремел в яр, одни колеса бело замелькали.

Да катился только сам Колёка. Во сне.

Проснулся уже в канаве.

У самых ног крутобокого бугра.

Пролупил глядела — ан мчит скорый прямушкой на Колёку!

Божьим матом вымахнул Колёка назад, на серёдку бугра. Отпыхивается и замечает: упрело сбрасывает скорый обороты, примораживает ход.

А там и вовсе присох персонально у Колёки.

— Чего стали? — залежалым голосом ликующе спросил он молоденькую веселуху, выдернулась в распахнутую её вагонную дверь.

— Тебя, сизарёк, забыли взять!

— Так эт дельце исправимо! — Колёка суетливо подбежал к проводнице. — Вот везетёха!

— Чего, беглуша, разлетелся, как голодный кот на мышь?.. Ишь, бах — и в ямку! Билетишко у тя есть?

— Ти! Оно и у тебя нету. Однако ты катаешься!

— Я при исполнении! — поощряюще улыбнулась жеманница.

— Вдвоёмко же лучше исполним! — с лёту бахнул он.

— Я как-то вся в плотном сомнении…

— А ты не сомневайся. Как я!

На уровне его лица были её ножки, сытенькие, ласковые, озорные, и Колёка приварился к ним тупым, ошарашенным взглядом. Трудно заворочалась в нём где-то слышанная генерал мысля: «Какое сходство между телевышкой и женской ножкой? Чем выше, тем больше дух захватывает»…

Заговаривая с молодкой с какой, он редко когда подымал глаза выше её талии. Вроде стеснялся, кажется. Интересы его тут высоко не залетали.

«Муравьихина талийка… Роско-ошная барынька-картинка… Ти… Как же взнуздать эту капризулю блошку? Невдахе и в яйке кость попадается… И чего выёгиваться, в Дарданеллы твою мать? — опало думает он, вмельк глянув вперёд вдоль поезда. Дали зелёный. — Как же укоськать эту мормышку?»

Просительно забормотал:

— Дай слово лаптю… Я не люблю размахивать кулаком под одеялом! Я напрямки… Слышь, королевишна, возьми божий дар, — тукает себя в грудки, — на соцсохранность… Не пожалеешь… У тебя в рубке я много места не займу… Да и богацко… вызолочу… Век будешь довольна!

Она чисто рассмеялась.

— Честное пионерское?

— Честное пионерское в квадрате!

— Живописно треплешься, королевич. Намолол на муку да на крупу… Ну! Наша печь в дровах не разбирается. Сигай!

Она посторонилась. Вжалась в глубь тамбура.

Уже на ходу Колёка поймал поручни и, мурлыча:

— Фонтаны били голубые,

И розы красные цвели-и…

эффектно подтянулся и как бы нехотя, с ленцой, на красоту занёс прямые ноги на железный лист, что прикрывал ступеньки.

Колёке нравилось всё. И то, что поезд бежал в Крым. И то, что это из-за Татки очутился он в этом развесёлом вагоне. И то, что никакая теперь душа его не отыщет. И то, что проводница оказалась студенточкой и счастливо заглядывала ему в рот.

«Вдарю слегка по югам, отдохну, — раскинул в мыслях умком. — А то разь это жизнелла? Как у седьмой жены в гареме! До двадцати пяти докувыркался, а на юге и разу не попасся наш котофейка!.. Но вот случай подкинуло… Что Боженька не делай, всё на лучшее всегда выведет. Назло тебе, Татулечкя, съезжу хоть одним глазком гляну на морцо, хоть разок скупнусь и назадушки в родной вигвам! Я ж, блинский блин, совсем не гуливал на югах! Не боись, не застряну там навечно. Всего-то разушко окунусь и досвидос, Чёрненькое! Выполню программу-минимум да и бежмя к тебе под легендарный под сладкий бочок!.. Ты к той поре точно уж успокоишься…»

За окном торопливо лились назад под солнцем усталые державные поля в жёлтом. Бежали к дому.

Раскатился Колёка в болтовне, в подробностях расписал свой сон на бугре.

— Понимаешь, боднул я целый составчик, он и кувырк. Во-она какой у меня лобешник!.. Ти… Из-за такого дерьмонёнка поезд народу сгиб… Эхэ-хэх… Как говаривала моя бабка, жизнь прожить не лукошко сшить. То ли ещё будет…

— А ничегогогошеньки не будет, — томно потянулась студенточка и смешливо тыкнула бледным пальчиком Колёке в нос, намахнула на Колёку свою фуражку. Железнодорожная фуражка ему очень шла. В ней он адски нравился студенточке. — Бывает, — всё задоря его, игриво тянет она, — бывает, и лягушка чихает, и платочком носик вытирает…

В проводниковом купе домашне уютно, хорошо.

Дрожь встряхивает Колёку.

Колёка пихает руки глубоко в карманы. Боится, что они без его ведома, безо времени цапнут студенточку за сановитые коленушки — так безотчётно-радостно и далеко выскочили любопытные из-под края отчаянно куцей юбчонки!

И в жаре бормочет про себя Колёка:

«Повар пеночку слизал, а на кисаньку сказал…» Ух этот по-оварюн!.. Ёкэлэмэнэ!.. Вылитый хулиганишвили!..»