Иссык-Кульский эпизод

Анатолий Кравченко (2024)

Во время отпуска в высокогорье Прииссыккулья бывший полицейский заподозрил местного работника гляциологического отряда и его приятеля чабана в совершении тяжкого преступления. Чтобы поделиться подозрениями с приятелем милиционером герой решил спуститься вниз по долине в райцентр. Но преступники перекрывают путь, оттесняя его в верхнюю часть долины к леднику. Чтобы оторваться от вооруженных преступников, герой сымитировал падение в ледниковую трещину. При попытке проникнуть в дом местного инспектора рыбоохраны, имя которого случайно подслушал на леднике герой, преступники были задержаны. При обыске во дворе дома была обнаружена крупная партия опия-сыпца. Жизнь героя в Москве после отпуска пошла по непредсказуемому сценарию. Сначала парни с бандитскими наклонностями пытаются "поговорить" с героем, а потом вдруг правоохранительные органы объявляют его в розыск. Причиной всему этому, как убежден герой, является приключившийся незадолго до этого "Иссык-Кульский эпизод".

Все персонажи — плоды авторского воображения. Любое возможное сходство с реально произошедшими событиями и реально существующими людьми случайное

совпадение, и не более того.

Часть 1.

На каникулах.

«Мила, Мила, царевна-лягушка ты моя, пусть не на сказочном болоте, а на выходе из метро случайно высмотренная, вовремя узнанная!» — с теплотой вспоминал, думал я об уехавшей гостье.

Думал я, думал и решил-таки записать все, написать обо всем, что произошло со мной за последние два месяца — с тем, чтобы хоть как-то оправдаться перед гостьей, прояснить несуразицы, случившиеся с нами, разобраться во всем самому.

«Святое понятие «завтра» — одно из величайших изобретений, экономящих человеческий труд! — своевременно, как мне казалось, вспоминал я высказывание неизвестного мне остроумца. Вот «завтра» прямо с утра и начну!» — покладисто договаривался я с самим собой, малодушно отводя взгляд от письменного стола. Впереди еще было пара недель вынужденного отпуска. «Завтра, завтра, не сегодня — так лентяи говорят¹!» — не ко времени всплывали в памяти изобличающие слова языкастой соседки бабы Шуры, враз обрушивая благоприобретенное душевное равновесие. В конце концов, побродив обок стола пару дней, я расхрабрился, подошел-таки к нему, открыл «дремавший» до сего времени ноутбук.

Кот, внаглую дрыхнувший после завтрака на моей постели, чуть прянул ушами и, затихарившись, через щелочки глаз проконтролировал мои передвижения. Убедившись, что внепланового захода к холодильнику сейчас не предвидится, он с чистой совестью угомонился.

Запустив текстовую программу, подумав, немного волнуясь, я набрал на клавиатуре первые слова. Громоздя друг на друга причастные и деепричастные обороты, я стал натужно, кое-как вылепливать строчку за строчкой. Допуская ляпы и неточности, запинаясь, фальшивя, но тут же поправляясь, описывая понятные самому себе, но совершенно немотивированные для стороннего читателя поступки, прерываясь только для кормежки кота и перекуров, томясь, заминаясь от нехватки нужных слов, за целый день я все же вымучил несколько страниц. И остановился, припомнив вычитанные где-то слова, что чрезмерное обилие деепричастий — это признак невежества, почувствовав, что повествование получается аморфным, скучноватым, не совсем верным. Я стал по многу раз перечитывать каждое слово, каждую фразу, оценивал написанное глазами, проговаривал его вслух. Я конструировал, так и этак тасовал эти самые фразы, упорядочивал использование однокоренных глаголов и слов, добросовестно сокращал число «коварных» оборотов, обозначавших действия героя. То крупным мазком я, как безвестный художник с Измайловского вернисажа на примеченном мною пейзаже с липовой аллеей тщился передать впечатление, создать атмосферу события, то пробовал как скрупулезный пейзажист Иван Шишкин прописывать каждую деталь, каждое свое действо, его мотивацию. Наконец, уже к ночи я почувствовал, что дело чуть сдвинулось. Слова стали укладываться в нужной последовательности, которая, в конце концов, зазвучала в необходимой, как мне показалось, тональности. Я перекурил, подумал… Свернув файл с истерзанной писаниной, я открыл чистый, притягивающий своей непорочностью word'ский лист, и, благословясь, снова написал первую фразу: «В подземном переходе играл пожилой баянист…».

Глава 1

В подземном переходе играл пожилой баянист. Его игра не была похожа на обычные неряшливые переборы гармонистов-христарадников. Играл профессионал. Благодаря ли мастерству исполнителя, а может еще и акустике подземелья звуки, рождавшиеся, казалось бы, в обыкновенной трехрядке, звучали гармонически чисто и завораживающе. Игрались в основном незнакомые моему слуху мелодии и, почему-то думалось, что это были импровизации.

Подземный переход, в котором играл пенсионер-баянист, находился у оконечности Нескучного сада недалеко от места моей нынешней работы и по обыкновению не был многолюдным. Во все времена размеры пенсий оставляли желать лучшего! Но баянист играл скорее из любви к искусству, профессиональной верности музыке, а не ради приработка: подкормиться здесь даже исполнителю-профессионалу, учитывая малочисленность благодарных слушателей, было нереально.

На улице стояла обычная для начала августа московская асфальтовая духота. Выкурив на сквознячке под баянные фиоритуры сигарету, положив в лежавшую у ног артиста обувную коробку двухсотрублевую бумажку, из подземной прохлады я поднялся к остановке троллейбуса. Следовало сделать еще несколько приятных покупок, и можно было ехать в Домодедово.

— Ну, ты где, что ты сейчас?.. — не совсем внятно, зажевывая слова вместе с сырокопченой колбасой, спросил Леха Полосин — оперативник из полиции аэропорта Домодедово, с виду типичный, тертый жизнью водила таксомотора, коих во множестве вертелось у входа в аэровокзал. В настоящий момент, соблюдая извечный, алкогольно-насыщенный церемониал встреч-проводов, мы с ним располагались в подсобке одного из многочисленных кафе аэропорта.

— В академическом институте.

— В институ-у-те? Ну, ты помнится, где-то в свое время уже учился. Ну, ну, стало быть, у тебя сейчас каникулы? — дурашливо ухмыльнулся Леха.

— Специально для недоразвитых — работаю я, а не учусь в одном из институтов Академии Наук.

— А мне по барабасу! — огрызнулся «недоразвитый» Леха, опустив на этот раз паразитическое «ну». — Мы институтов не кончали!

В свое время Леха закончил Академию МВД.

— Мне обидно, когда небездарный, можно сказать, от Бога сыскарь, профессионал, — интонационно выделил он слово, — хреновиной всякой занимается! «В институте Академии Наук»! — постарался интонационно сфиглярничать он. — Неплохо люди устраиваются! А работать, дерьмо криминальное перелопачивать значится нам горемычным?

— Работа работой, но надо что-то и полезное делать! — философски заключил я и, как бы подтверждая сказанное, доплеснул в массивные, с толстым дном стаканы еще по грамулечке алкоголя. — Ну, служивый, давай на посошок!

Формально рабочий день у Полосина к этому моменту уже закончился, на работе он распрощался и, объективно говоря, сейчас Леха мог позволить себе немного позволить. Хотя какой, к чертям собачьим, нормированный рабочий день у работника уголовного розыска? Ну, да и жить в аскезе его никто не обязывал! В разумных пределах, конечно. Потому, чокнувшись с горе «мыкающим», но охотно облапившим стакан оперативником, я с чистым сердцем в очередной раз глотнул в общем-то неплохой, но дорогущий в здешнем общепите виски и привычно скривился на выдохе, как от стопки вонючего самогона.

В недалеком прошлом я, Павел Репнин, был капитаном полиции, работал старшим оперуполномоченным уголовного розыска в Московском УВД на водном и воздушном транспорте и был непререкаемым авторитетом для молодого, тогда еще лейтенанта Алексея Полосина.

— А… насчет сыскаря, профессионала…, — закусывая все той же сырокопченой колбасой, не оставил я без внимания полосинскую комплиментарность. — Лестно, приятственно, отрадно слышать такое в свой адрес, — сделал я паузу, вытирая губы салфеткой. — Но, кончился сыскарь — был, да сплыл, разошлись стежки-дорожки… — незатейливо обрисовал я теперешнее положение вещей, поморщившись от спровоцированной алкоголем патетичности. — Зато, судя по твоим успехам, вижу, я, что труд мой пропал не напрасно! — подмигнул я приятелю, недавно получившему на погоны третью звездочку.

Мне вспомнилось вдохновенное, изборожденное временем лицо пенсионера-баяниста в пустынном подземном переходе. Сиюминутно, поддавшись легкой алкогольной расслабленности, я даже немного пожалел этого никому ненужного профессионала трехрядки. Мне захотелось вслед пожалеть и себя сирого (а кому же еще себя любимого жалеть-то?), но быстро оправившись, я покладисто утешился древней еврейской истиной: «И это пройдет!»

Достали меня в свое время хитроумные министерские кадровики под разными малоубедительными предлогами, дважды зарубившие перевод на новую, интересную работу. Как я позже выяснил, руку к этому приложил не очень-то жаловавший меня непосредственный начальник — мол, некому работать, нет опытных кадров… Здоровое честолюбие, простят меня за натуралистическую образность, подобно мужскому детородному органу — у каждого нормального мужика он должен быть в наличии, но показывать его на людях, кроме как в бане, по меньшей мере, неприлично. До поры я усмирял свои амбиции, наивно полагая, что карьера в большей степени зависит от знаний, умения, профессиональных навыков. Наивность со временем прошла. С течением времени я все больше стал уверять себя, что на этом, сегодняшнем моем пути, с этим руководством нормальная «помывка» мне будет предложена не скоро и, чтобы не запаршиветь, не порасти мхом, надо выискивать другое направление, выбирать другую дорогу. Да, и тягостно было подчиняться недалекому человеку, благодаря карьерным интригам, оказавшимся твоим шефом. Никому не нравятся хамоватые, упивающихся своей значительностью, а, в сущности, неумные и малокультурные люди, характеристику которых можно объединить под эвфемизмом «недалекие». Но, к сожалению, таких «недалеких» начальствующих индивидуумов хватало во все времена. Ну, да и Бог с ними! Не сразу, после долгих сомнений, несмотря на сильное противодействие, я сумел-таки уволиться из органов. Когда я уже откланялся в кадровой службе, в коридоре меня остановил один из замов начальника управления — генерал, аппаратчик, старый и мудрый «лис»:

— Сожалею, конечно, ты хороший оперативник, по-гамбургскому счету, один из лучших… Но, может быть, оно и к лучшему? Таким как ты в полиции карьеру трудно сделать.

«Задницу ты лизать, прогибаться не умеешь!» — может быть, несколько вольно истолковал я тогда для себя слова генерала. Позже, уже после ухода из органов, по-капитулянтски думалось о поспешности увольнения, о нереализованности компромиссных решений.

Объявили посадку на рейс до Бишкека. В бутылке оставалось еще грамм восемьдесят виски. «На дне тарелки вся сила прячется!» — усердно вдалбливала мне в голову бабушка в детстве. Сделав поправку на существующую реальность, я разлил остатки заморского напитка, оголив тем самым дно бутылки и, чокнувшись со стаканом провожающего, предложил:

— А теперь давай уже стремянную! Надеюсь, до трапа под рученьки проводишь? Запрещенных к перевозке веществ и предметов не имею и иметь не хочу!

— Это ты там перед таможенниками каяться будешь, — сноровисто выпил свое Полосин и завершающе обтер тыльной стороной ладони рот. — А до трапа — с нашим почтением! Кстати, а за каким ты в Киргизию-то, в заграницу эту?

— А я на Иссык-Куле еще студентом практиковался. Я же географ по образованию, геофак МГУ закончил. Знаешь, Леш, места там необыкновенные! В горах все по-другому — и люди вроде как не такие, и обиход непохожий, — неодобрительно оглядел я затрапезную внутренность кафешной подсобки и в свою очередь вглоток осушил последнюю, теперь уже «стремянную» порцию алкоголя. — Вот потому раз в два-три года туда и мотаюсь, балую себя — отдохнуть, друзей повидать, себя показать. Кстати, начальству, ну, ты знаешь кому, при случае скажи поклон, что хорошо выгляжу, — хохотнул я. — Пусть за меня порадуются.

— С превеликим удовольствием, — заухмылялся Леха, слышавший о моей истории с увольнением.

— Слушай, Паш, — уже после всех посадочных формальностей, выходя из автобуса к трапу самолета вместе с пассажирами рейса, поинтересовался Полосин, — поведай служивому, каково тебе там, на твоей новой дорожке, на гражданке-то?

Леха неопределенно помахал рукой в воздухе, пытаясь невербально углубить свою мысль.

— М-м… ты не поверишь, я теперь нормальный человек! С кем ты, Леха, в конторе каждый день общаешься? — не стал я интеллигентно рассусоливаться. — С человеческим отребьем, с отбросами! Дерьмо, твоими же словами, ежедневно перелопачиваешь! И на людей, само собой, смотришь с точки зрения золотаря! А людей-то нормальных, — с хмельным удовольствием я оглянулся на двух симпатичных попутчиц, — людей-то хороших вокруг сколько!

— О-о-о, заговорил-то как! — скосив глаза на моих попутчиц, хмыкнул Леха. — «Людей хороших», «людей хороших…» — задразнился он. — Когда у человека много хорошего, то сразу возникает вопрос: «Откуда?»

— Вот, вот, мент — он и есть мент! — засмеялся я.

— Па-а-думать только, какие мы теперь стараемся казаться наивными, бесхитростными, ну, прям, как та пятнадцатилетняя ученица-цыпочка, старательно делающая вид, что не понимает, зачем раздевает ее бессовестный сосед-старшеклассник! — тоже заулыбался Полосин, — Он, видите ли, «стал нормальным человеком!» — попытался глумливо собезьянничать мою интонацию Леха. — Нет, Паш, не верится мне что-то! Не бывает бывших оперативников! Оперативник, настоящий оперативник, прости за неоригинальность — это диагноз, это неизлечимо! Да, мне ли тебе об этом говорить! — в сердцах пристукнул он кулаком свою же ладонь, выплескивая эмоции, энергичным жестом усиливая хмельную пафосность слов. — Оперативник, Паша — это не профессия, это как половая ориентация! А ее не поменяешь! — понизив голос, продолжил он, заинтересовавшись стройными ножками стюардессы, вышагнувшей из самолета на верхнюю ступеньку трапа. — Ты там давай повнимательнее, а главное поаккуратней в загранице этой, — кивнул он в сторону ножек. — А нам, — деланно поскучнел Полосин, — нам здесь остается только мрачные будни и свинцовые мерзости.

— Не драматизируй, Леха! — оказавшись уже рядом «со стройными ножками» прокричал я. — Наши мрачные будни — это же светлое будущее наших отцов!