Неповторимый мой цветочек

Анатолий Зарецкий, 2021

Эта книга – повесть о первой любви, которая стала для наших героев любовью навсегда. Послевоенное детство: разрушенный Харьков, лагерь военнопленных немцев, дворовая шпана, “феня”, “волына”. И чистая дружба с девочкой с глазами “чайного цвета”, которую спасаешь от голода и защищаешь “от житейских напастей”. И конечно же, первая любовь, как яркий и неповторимый лучик света. А потом пропасть небытия, длиной в пять лет: клевета подруги и “вечный призрак погибшей любви”. Герой страдает и пишет грустные стихи. Но однажды она прочтет их, и юношеская любовь вспыхнет с новой силой. Любимая станет его невестой. Но счастья много не бывает. “Как пережить эту боль бесконечную, если случилось непоправимое, если навеки уходит любимая, так и оставшись невестою вечною”. И вот уже полвека минули с той поры, а она приходит к нему в его снах, девушка-красавица, и они говорят-говорят, как когда-то в далекой юности. “Мой самый яркий, самый чистый, неповторимый мой цветочек”.

Глава 4. Красняночка

День обещает стать жарким, а потому прямо с утра отправляюсь на речку. К моему удивлению, на лужайке у детской “колдыбани” (так в нашем селе называют удобные для купания речные заводи) впервые за все лето не вижу Нинку — лучшую ученицу моей самодеятельной “гимнастической секции” для дошкольников.

А пока не совсем припекло, хочу немного позагорать, но не на лужайке у воды, где всегда толковище, а чуть подальше — в песчаных дюнах, широкой полосой разметавшихся вдоль левого берега нашей речушки и вплотную подступающих, одной стороной, к ее заливным лугам, окаймленным густым терновником с вкраплениями вишневых деревьев (остатками теперь уже ничейных садочков), а другой, — к молодому хвойному лесу, надежно сковавшему некогда подвижные пески.

На этом гигантском пляже, достойном морских просторов, могли бы вольготно разместиться не только все жители Краснянки, но и всего нашего Кременского района, а то и всей области, если бы не покрывающая пески выжженная солнцем пустынная растительность с ее длинными жилистыми корнями и свирепыми колючками.

Конечно же, “красняне” всегда боролись не только с песком, наступавшим на их сады и огороды, но и за чистый песочек на пляже и для хозяйственных нужд. И здесь особо ценился красивый — “красный” — песок. Оно и понятно — как ни как, село издревле зовется Краснянкой, да еще и разместилось в долине одноименной реки Красная, куда и впадают обе наши мелководные речушки — Гнилая и Мечетная.

Год за годом красняне расчищали примыкающие к речкам ложбинки песчаных дюн. Небольшие площадки постепенно сливались в большие, где можно не только позагорать, распластавшись прямо на чистом горячем песочке, но и вволю порезвиться с друзьями-товарищами, строя, например, неприступные замки из песка, а затем расстреливая их песчаными “снарядами”, вплоть до полного уничтожения этого “оплота феодалов”. Иногда, навалившись всем скопом, мы перекрывали речку песчаной плотиной и с интересом наблюдали, как вздыбившаяся вода шумным потоком прорывает преграду а уже через полчаса не оставляет и следа от, казалось бы, солидного сооружения. Ну, а если кто-нибудь приносил с собой мячик, весь пляж надолго обращался в спортивную арену…

А карты… Именно здесь, на пляже, я научился играть в “дурака” и даже в “очко на щелбаны”. И конечно же, мы, “дети войны”, нередко развлекались играми в “войнушку”. Здесь, в песчаных дюнах, мы создавали целые “укрепрайоны”, отрывая окопы, траншеи, землянки и блиндажи, маскируя их сетями из многометровых корневищ и “минируя” колючками. Да мало ли игр опробовано нами, как говорится, “на своих шкурах”. Словом, детство.

Но в этот раз я направляюсь подальше от шумных компаний — к “своей”, с детства облюбованной ложбинке, где можно без помех помечтать в тишине.

Увы, мое привычное место уже занято девочками. Повернул, было, к ближайшей свободной, но заметил, что одна из загорающих призывно махнула рукой. По обнаженному торсу и детским “трико” — пляжному облачению наших “малышей” — конечно же, опознаю “пропавшую” Нинку. А рядом загорают ее “большие” подружки в обязательных светленьких маечках и смешных трусиках-поплавках, в которых не утонешь даже на полутораметровой глубине колдыбани для больших девочек.

При моем появлении все трое тут же вскакивают и усаживаются полукругом, с любопытством уставившись на меня.

Исподволь “изучаю” подруг Нинки и не могу поверить в удачу. Одну из них — неприметную серую мышку — мельком видел у колдыбани для больших девочек, но как зовут и чья она, разумеется, не знаю. Ничего не знаю и о другой — яркой живой кошечке, — которую не видел со дня нашей единственной встречи на железнодорожной станции. Долго, но тщетно пытался разыскать симпатичную попутчицу. Теперь вот сама нашлась.

— Пригласила, как ты просил, — улыбается Нинка.

— Познакомила бы с подругами, — намекаю “организатору” мероприятия.

— Это Оля, а это Вера, — представляет она девочек.

Значит, тебя, Принцесса, зовут Вера.

Вера-Надежда-Любовь! Вера-Верочка! Верочка нашлась!

Интересно, помнишь ты тот день в начале лета и узнала ли забавного попутчика, с которым так не хотелось расставаться?

Тогда я встречал бабушку. Та, наконец, осуществила давнюю мечту — повидаться с “родичами” из неблизкого для нее Рубежного.

По-хорошему, наша железнодорожная станция не так уж и далеко от нашего края Слободы — всего-то в трех километрах. Но уже через полкилометра утоптанной грунтовой дороги и вплоть до станции — сплошные пески Донецкого кряжа, в которых нога утопает по щиколотку даже без поклажи. Ну, а в летнюю жару, да еще с грузом, километр открытого солнышку пути по песчаным дюнам вполне сравним с преодолением безводной пустыни. Во всяком случае, мы, пацаны, именно так это себе представляли. Дальше широкая песчаная дорога, испещренная глубокими следами одолевших её пилигримов, втягивается в густой хвойный лес, растущий все в тех же пЕсках (именно так, с ударением на первом слоге, произносят это слово не только в Краснянке, но и во всем Донецком крае). Полтора километра таким лесом, и, наконец, маленькая станция Бунчужная, где останавливаются лишь рабочие поезда, да и то на минуту.

Я опаздывал к поезду, а потому решил облегчить путь, проскочив самую тяжелую его часть “низом” села. И, конечно же, напоролся.

— Ну-ка, стой, слободА! — перехватил меня незнакомый паренек лет пятнадцати, — Стукнемся? — сходу предлагает он относительно честную кулачную дуэль, от которой нельзя отказаться, не уронив мальчишеского достоинства.

Этот глупый поединок, практикуемый подростками Краснянки, никогда мне не нравился. Широкий размах из-за спины и удар “открытым” кулаком, от которого, впрочем, легко уклониться, присев или отступив на полшага. Вот только последний маневр приравнивался к поражению, а о первом знали все, и потому практически всегда били точно в ухо. Потом долго гудела голова и звенело в ушах. Приглядевшись, научился уклоняться, не приседая и не делая рокового шага. И почему-то никому даже в голову не приходило просто блокировать удар. Увернувшись от удара или блокировав его, сходу отвечал коротким прямым, освоенным еще в дворовой шайке Ленчика, и неизменно побеждал. А потому слободские ровесники, отведавшие незнакомый “городской” удар, никогда больше не предлагали “стукнуться”.

Тормознувший меня “низовский” паренек, хоть и выглядит на пару лет старше меня, по комплекции не превосходит. Так что опасаться мне нечего. Вот только поезд вряд ли опоздает, в отличие от меня.

— Жалко, времени нет, а то б научил “слобОду” любить, — огрызаюсь традиционной фразой слободских ребят.

— Струсил! — ехидно усмехается низовский, — Не хочешь по-людски, отметелю, как грушу!

Похоже, драки не избежать. Впрочем, и честные поединки нередко заканчиваются банальными драками, в которых достается не только побежденным, но и победителям. Год назад и сам угодил в такую же историю, причем на этом же, будто “завороженном” краю села.

Тогда мы с братом Сашкой и нашим другом Колькой Сухиной помогали трактористу дяде Васе поливать колхозные огороды, а тот в ответ учил нас управляться с его допотопным трактором “Фордзон”. Нам, пацанам, это очень нравилось. Целых две недели мы ходили на низ села в огородную бригаду, но не напрямую, а в обход — полевой дорогой. Как оказалось, то была не лишняя предосторожность.

Лишь однажды мы попали на любимое озеро дяди Васи. Обычно он ходил сюда один, пока мы следили за работающим трактором и навесным оборудованием. Нас вполне устраивала небольшая колдыбаня, откуда “качали воду” для полива, и где периодически “прохлаждалась от жары” вся наша огородная бригада. Но в этот раз дядя Вася заглушил двигатель и пригласил нас искупаться “на дорожку” вместе с ним, поскольку его трактор срочно “перебрасывают” в полевую бригаду, где до ближайшей воды не меньше десятка километров.

Озеро понравилось множеством водорослей, зеленоватой теплой водичкой и чистым песчаным пляжем. Но едва дядя Вася ушел к трактору, к нам тут же подрулила шумная ватага агрессивно настроенных “малолеток”.

Сообразив, что с местными, даже малолетками, лучше не связываться, решили окунуться напоследок и прямо от озера отправиться домой. А на берегу нас ждала разбросанная одежда с туго завязанными “сухарями”. Но едва мы справились с узлами и оделись, подошли двое ребят постарше.

— Стукнемся? — тут же предложил коренастый паренек моего возраста.

— Дай ему в ухо, Кабан! Шоб дорогу забыл на наше озеро! — подстрекала его дюжина окруживших нас малолетних негодяев.

Ничего не оставалось, как кивнуть в знак согласия на поединок.

Право первого удара, конечно же, “присудили” моему противнику. И вот он передо мной с наглой улыбкой от ощущения своего очевидного превосходства. Что ж, постараюсь не ударить в грязь лицом. До сих пор получалось. Но это со своими слободскими. Сейчас же соперник незнакомый, да и физически явно сильней.

А перед мысленным взором “поплыло” спальное помещение лагеря военнопленных немцев, где я родился в самом конце войны и прожил шесть послевоенных лет. И вдруг, как наяву, послышался уверенный “металлический” голос моего друга и наставника — переводчика гера Бехтлова: “Ахтунг!.. Айн… Цвай… Драй…”, — монотонно отсчитывает он секунды учебного рукопашного боя…

“Ахтунг”, — застыл в ожидании поединка, — “Айн”, — заметив кулак противника, вылетевший из-за его спины, мысленно начинаю отсчет, — “Цвай”, — привычно блокирую удар, направленный в левое ухо, — “Драй”, — встречным “городским” ударом неожиданно для “болельщиков” сокрушаю противника. Тот отлетает на несколько шагов, едва удержавшись на ногах, и остается среди рассыпавшихся болельщиков, — “Аллес. Капут”, — расслабленно опускаю руки. Дуэль закончена досрочно.

Но, что это?! От сильного удара в правое ухо едва не слетает голова. Звон в ушах и частичная потеря координации. “Цаи [двое]”, — догадываюсь я, — “Фир”, — с трудом подхватив непослушные руки, ухожу в глухую защиту, — “Фюнф”, — “ватными руками” вслепую блокирую повторный удар в голову. В челюсти что-то предательски хрустнуло, а во рту появляется привкус крови. Кажется, молочный зуб, — “Зэкс”, — резко крутнувшись вправо, чудом ухожу от третьего удара все еще “невидимого” противника. Промахнувшись, тот по инерции валится на меня, — “Нэмм эс [получи]”, — почти рефлекторно, коленом левой ноги бью негодяя то ли в живот, то ли в пах, — “Зибэн”, — сгибается тот пополам и буквально “на карачках” отлетает куда-то в сторону, — “Аллес. Капут”, — внезапно разбегаются окружавшие нас болельщики.

Мы с Сашкой и Колькой остается на месте, а к нам от озера бегут двое взрослых.

— Что, парень, зуб вышибли? — сочувственно смотрит на мой окровавленный рот один из них, — Надо же! Толпой на одного! — искренне возмущается он.

— Молочный. Уже шатался, — вытащив выбитый зуб, успокаиваю его, — Не толпой, но по-подлому. Вон они отползают, — показываю на медленно удаляющуюся парочку “позорников”.

— Ну, ты молодец! — бросаются ко мне Сашка с Колькой.

— Вы-то как?

— Нормально. Толкались, но “наподдать” не успели. Быстро ты этих уделал!

— Ты, парень, пойди умойся и тикайте отсюда, хлопцы, прямо на станцию. Там скоро рабочий будет. Со своими дойдете. Одни не ходите. — предупреждает наш спаситель.

И вот мы на тропинке, ведущей к станции. Едва прошли метров триста, оглянувшись, увидели, что нас нагоняют все те же. А до станции еще с полкилометра.

— Бегом в пЕски! — крикнул своим и свернул в дюны.

— Там колючки! — остановились, было, ребята.

— Они тоже босиком! По колючкам не побегут! — резонно предполагаю я.

Так и оказалось. Даже не заметив, что мы свернули, наши обидчики, скорее всего, промчались мимо нас на станцию. Мы же, проковыляв еще метров сто по зловредным колючкам, вышли к лесу, а еще метров через триста — к главной дороге, ведущей от станции к центру села.

Но это случилось год назад, а сейчас я один-на-один с остановившим меня низовским парнем:

— Слушай, будь человеком, к рабочему опаздываю. Давай, завтра отметелишь, в это же время. Идет? — предлагаю ему.

— Нашел дурака! А если не придешь? Где тебя искать?

— Не бойся, приду. Да и у клуба всегда найдешь. Прятаться не стану.

— Ладно, лети, слободА, пока я добрый, — соглашается низовский, и я тут же срываюсь к станции, потеряв не так уж много времени.

К путям выскакиваю, когда прибывающий поезд уже тормозит. Вот только, куда бежать? Меня обгоняют одинаковые вагоны, мелькают проводницы-близнецы в форменной одежде с распущенными желтыми флажками, и как тут догадаться, где остановится вагон с бабушкой.

Но вот в серую шеренгу хозяек вагонов вклинивается какая-то девчушка, вся в белом, и радостно улыбаясь, энергично машет обеими руками.

— Толик! — сквозь лязг вагонных сцепок и истошный визг тормозов слышу ее звонкий голосок.

Кроме меня, встречающих Толиков нет, и я несусь во весь опор за тем вагоном. Подбегаю, когда поезд уже встал.

— Держи! — деловито подает бабушкин мешок опознавшая меня симпатичная девчонка. А позади нее улыбается бабушка. Теперь понятно, кто опознал, — Держи еще! — чуть не на голову сталкивает девочка не менее тяжелый чемоданчик и принимается “сгружать” бабушку.

А поезд дает гудок и трогается. Приняв бабушку на “твердь земную”, успеваю “поймать” и девочку, лихо соскочившую со ступеньки движущегося вагона. Та взвизгивает, невольно угодив прямо в мои объятия, но тут же приветливо улыбается:

— Ты Толик! — констатирует она, даже не пытаясь вырваться, и мы так и застываем, с интересом разглядывая друг друга, — А бабушка сказала, ты отличник. Я тебя так и видела — в очках и с толстой книжкой в руке. А ты ничего.

— Ты тоже, — улыбаюсь в ответ, представив сказочную картину: юную принцессу в объятиях сельского пастушка. Не хватает только дудочки и кувшинчика. А так все на месте: копна нестриженных, выжженных до белизны волос, серая в крупную клетку ковбойка, закатанные до колен невнятного фасона и цвета брюки, толстая веревка вместо пояса, загорелые босые ноги. Зато принцесса! Аккуратная прическа без всяких там бантиков и косичек, беленькая блузка, оттеняющая нежный загар, светленькая юбочка до колен, очерчивающая привлекательную девичью фигурку, легкие сандалии с белыми носочками на стройных загорелых ножках. И, наконец, самое яркое украшение ансамбля — симпатичная мордашка, которая не может не понравиться с первого взгляда.

— “Ничего” — это пустое место. Так что нас с тобой здесь нет.

— Смешной ты, Толик, — улыбается принцесса, все еще оставаясь в моих объятиях.

— Ну, вот еще! Жених и невеста! — расколдовывает нас бабушка, возвращая из сказки.

“Жених и невеста”, — мысленно соглашаюсь с бабушкой, — “Какая красивая невеста! Совсем как Людочка. Кто же это? Не иначе, бабушкин сюрприз. Хорошо бы на все лето”, — размышляю, оглядывая меж тем нелегкий груз.

Придется тащить всё. Ни девочке, ни бабушке такое не под силу. Хорошо, догадался захватить налыгач — двухметровую прочную веревку для скота. Как чуял, без подарков из гостей не приедет.

— Ты что, все это потащишь? Пупок не надорвешь? — удивляется бабушка, догадавшись о моих планах.

— Не надорву, — успокаиваю ее, — Вы что ли потащите? Самим бы дойти по такой жаре.

Боковым зрением тут же ловлю восторженный взгляд троюродной сестрички, или кем она там мне доводится.

Связав поклажу, водружаю ее через плечо — чемодан на грудь, мешок на спину — и делаю несколько шагов по твердому пристанционному грунту. Тяжеловато. А по рыхлому песку? Ничего, осилю. Ведь рядом такой стимул!

— Вы идите вперед, но не быстро, а я чуть отстану, — предупреждает бабушка.

— Что с ней? — спрашиваю девочку. Та смущенно хихикает:

— Надо ей. Понимаешь?

— Ага, — догадываюсь я, — А тебе не надо? А то давай, посторожу.

— Тоже мне сторож нашелся! — смеется сестричка, — От тебя прячемся. Больше здесь не от кого.

— Я пошутил. Кстати, бабушка так и не сказала, как тебя зовут.

— А ты отгадай, — заигрывая, улыбается красавица.

— Авдотья? Агриппина? Акулина? Аэлита?.. — перечисляю с десяток книжных имен, что приходят в голову, рассмешив девочку до колик.

— Ну, ты смешной, Толик! Не на “А”, — отсмеявшись, подсказывает она.

— Бронислава? Белла? Беатриче? Бабетта?.. — вываливаю ей очередную порцию экзотических имен из книжек, вызывая новый приступ смеха…

— Еле догнала. Задохнулась. А они вон куда упылили. Еще смеются, скааженные, — сердито прерывает мои гадания бабушка. Жаль, не дошел до буквы “В”. Может и угадал бы.

При бабушке разговор не клеится: я несу какую-то чушь, а девочка непрерывно смеется, почему-то раздражая бабушку. Но вскоре становится не до смеха. “Ничего, успеем наговориться”, — подумал, тяжело дыша сухим перегретым воздухом. Да и обе мои попутчицы быстро устают на трудной дороге. Поддерживаемая девочкой бабушка еле передвигает ноги, увязающие в сыпучих песках. Хорошо, выбравшись из леса, идем утоптанной грунтовкой через низы села и вскоре оказываемся на улице, где меня перехватил низовский паренек.

— Вот я и дома, — останавливается девочка, — Давай чемодан, — просит она.

— А как ты его дотащишь? — разочарованно спрашиваю, сообразив, что никакая она не родственница, а всего лишь бабушкина попутчица.

— Здесь оставлю. Сбегаю за мамкой. Спасибо тебе, Толик, — благодарит меня чудесная незнакомка.

Конец ознакомительного фрагмента.