Кровь на эполетах

Анатолий Дроздов, 2021

Платон Руцкий, фельдшер скорой помощи, ехал с пострадавшей в ДТП с надеждой не опоздать, но судьба распорядилась так, что машина сама попала в аварию. Погибнув здесь, Платон пришёл в себя уже в другом времени. Это был июль 1812 года, и в городе, где он когда-то жил, хозяйничали французы. Выжить на войне непросто. И вдвойне сложней, если вокруг незнакомые реалии отдалённого прошлого. Платону Руцкому удалось не только уцелеть, но даже вписаться в местную эпоху. Вот он уже дворянин и успешный командир батальона егерей. Но война продолжается, и всё ближе день сражения, решающего для нашего героя, того самого последнего боя, который трудный самый.

4.

Походная штаб-квартира Кутузова располагалась в Малоярославце. Меня это удивило: ожидал, что Тенишев отведет меня на холмы к какому-нибудь походному шатру, однако мы повернули к городу. Значит, светлейший чувствует себя уверенно и не опасается внезапного нападения французов. Мы подъехали к дому, окруженному забором из досок, одноэтажному и деревянному, но большому и солидному, даже колонны у крыльца имелись. В окнах — свет, разглядеть можно. Наверняка особняк какого-то местного помещика или городского головы. У ворот дома стоял караул из гвардейцев. Нас он пропустил беспрепятственно, мы въехали во двор, где спешились и, поручив коней подскочившим солдатам, поднялись по ступенькам крыльца.

— Ожидайте, — сказал князь, заведя меня в просторную прихожую. — Я доложу.

Он скрылся за высокой дверью, крашенной белой краской, а я остался стоять. В прихожей было довольно светло: горели свечи в напольных канделябрах из бронзы. Вдоль стены стояли стулья, которые занимали незнакомые мне офицеры. Нас они встретили любопытными взглядами, но тут же вернулись к прежнему занятию, продолжив какой-то свой разговор. Свободного стула для меня не нашлось, уступать никто не собирался, да и с чего бы? Как успел заметить, я здесь младший по чину. Приняв независимый вид, как писали классики, поправил перевязь и одернул, насколько это можно было сделать одной рукой мундир, после чего стал ждать. Впрочем, недолго.

— Заходите, господин капитан! — сообщил выскользнувший из двери адъютант, и я последовал его приглашению, успев заметить недоуменные, а то и сердитые взгляды обитателей прихожей. Видимо, их обидело такое внимание к какому-то обер-офицеру. Не успел явиться, а уже получил доступ к телу.

Свечей в комнате за дверью горело гораздо больше, и за порогом я моргнул, привыкая к их свету. А когда открыл глаза… Приехали! Комната буквально сияла золотым шитьем генеральских мундиров и украшавших их орденов. Похоже, у главнокомандующего собрались командиры корпусов и дивизий, и вот сейчас все они — кто с любопытством, а кто и с недоумением — смотрели на меня. Среди генералов я разглядел Паскевича. Собравшись с духом, отыскал взглядом Кутузова и бросил ладонь к киверу.

— Ваша светлость! Командир первого батальона 42-го егерского полка 26-й дивизии капитан Руцкий по вашему приказанию прибыл. Здравия желаю!

— И тебе здравствовать, голубчик! — улыбнулся Кутузов. — Подойди ближе, что встал в дверях?

Я подчинился.

— Что у тебя там? — поинтересовался светлейший, уставившись единственным видящим глазом на трофеи в моей левой руке.

— Вот, — я выложил их на покрытый картой стол. — Как изволите видеть, шпага и шляпа. Принадлежали французскому генералу, убитому сегодня моими егерями при попытке неприятеля навести переправу через реку. Из показаний пленных французов следует, что генерала звали Дельзон и командовал он 13-й дивизией 4-го корпуса Богарне.

Никаких пленных я, конечно, не опрашивал, а про Дельзона знал по историческим источникам своего времени. Да и какая разница? Генерал был? Был. Шпага и шляпа — вот они. Пожалуйте награду! Краем глаза я заметил, как вытянулось лицо Паскевича. Ну да, трофеи мог принести он и получить за это плюшек, Руцкий же потянул одеяло на себя. А вот не фиг было строить меня на лугу!

— Гляньте на него, господа! — повернулся к генералам Кутузов. — Вот он, герой сегодняшнего дня. С одним батальоном сумел остановить корпус неприятеля, не позволив тому захватить Малый Ярославец. Да еще генерала французского подстрелил. Как сумел? — спросил, глянув на меня.

— Укрыв батальон в прибрежных зарослях, дал возможность французам навести переправу через реку, после чего мы их перестреляли, а переправу разрушили. Неприятель обозлился и бросил на нас кавалерию. Мы встали в каре и отбивались, пока не подоспела подмога.

— Правду говорят, что французов топором рубил? — сощурил свой единственный видящий глаз Кутузов.

Надо же! И об этом донесли.

— Пришлось, ваша светлость, — признался я. — Гусары фронт каре прорвали. Могли взять нас в сабли. Нам от французских саперов трофей перепал — топор на длинной рукояти. Я схватил его и стал бить обухом лошадей передовых гусар. Силой меня бог не обидел: хрясь по лбу коня — и тот лежит.

Генералы засмеялись.

— И много набил? — поинтересовался Кутузов, улыбнувшись.

— Не считал, ваша светлость, но с полдесятка голов точно.

Генералы уже хохотали. Ага, весело им! Самих бы туда!

— А далее? — спросил Кутузов.

— Егеря дали залп и отогнали неприятеля, а я вернулся в строй.

— Хочу заметить, ваша светлость, — подключился к разговору Паскевич, — что, когда я прибыл в батальон, то нашел капитана Руцкого всего в крови и в разрубленном кивере. Последний и сейчас на нем. Поначалу подумал, что это кровь наших солдат. Капитан в прошлом лекарь, и, когда выдается время, пользует раненых в бою. Однако позже мне довели, что кровь та французская. Руцкий не только лошадей бил, гусарам тоже перепало. Они настолько испугались капитана с топором, что отпрянули от каре и более не атаковали.

Ага, это он так извиняется. Ладно, я не злопамятный.

— Молодец! — кивнул головой светлейший. — Непременно отпишу о сем подвиге государю. Всякое случалось в эту компанию, многие офицеры славно сражались, но чтоб так… И вам благодарность, Иван Федорович! Мало того, что под вашим началом служат такие орлы, как Руцкий, так еще сумели выслать конный батальон к Малому Ярославцу, и тот поспел как нельзя вовремя. В результате неприятель не смог переправиться через реку, и город остался за нами.

Паскевич приосанился. Все-таки ухватил плюшку.

— По результатам сего дня к наградам представлю Матвея Ивановича и его офицеров, — объявил Кутузов, указав на генерала с саблей вместо шпаги на боку. — Его казаки, воспользовавшись заминкой неприятеля на том берегу, атаковали французов во фланг, разбили обоз и захватили пушки. Которые не смогли увезти с собой, те испортили. Вследствие чего противник не смог по нам стрелять и отошел от реки.

Генерал довольно улыбнулся и поклонился. Ага, это Платов. В моем времени он точно так же нанес фланговый удар и лишил французов части артиллерии. Завязал, значит, с водочкой атаман, за ум взялся.

— А еще представлю капитана Руцкого и офицеров его батальона, — добавил светлейший. — Чего тебе попросить? — он задумчиво посмотрел на меня. — Георгий четвертой степени есть, чин недавно получил. Святого Владимира с бантом? Маловато для такого дела будет. Людей много потерял?

— Более половины батальона, — сходу соврал я, увидев, как поползли на лоб брови Паскевича. Ему-то я другую цифру назвал. Генерал покачал головой, но промолчал. Правильно. Здесь подход к наградам простой: чем больше людей потерял, тем выше героизм. Приходилось в свое время читать об одном случае. Примерно в это же время Россия вела войну с персами у Каспийского моря. Там один грамотный русский офицер сумел с двумя тысячами солдат вдрызг разбить десятитысячный персидский корпус, потеряв при этом всего 28 человек убитыми. Однако в Петербург написал, что потерял 1200, и не прогадал. Его буквально осыпали наградами.

— Попрошу Георгия третьей степени, — решил Кутузов. — Все по статуту. С малыми силами отбросил много превосходящего неприятеля, не позволив тому захватить Малый Ярославец, и нанеся при этом противнику значительный урон. Далее — как государь соизволит. А теперь, господа, прошу нас оставить, — сказал генералам. — Мне нужно перемолвиться с капитаном с глазу на глаз. Ты тоже задержись, Карл Федорович, — светлейший кивнул Толю^[28].

Недоуменно глядя на меня, генералы потянулись к выходу. Генерал-фельдмаршал пожелал побеседовать наедине с каким-то капитанишкой? Это с чего? Я-то знал ответ, но вид принял лихой и придурковатый: дескать, наше дело телячье: приказали — стою.

— Обижаешься? — спросил Кутузов, когда за последним из генералов закрылась дверь.

— За что? — удивился я.

— За то, что не послушал тебя и не привел армию к Малому Ярославцу загодя, — пояснил Кутузов. — В результате пришлось гнать ее ночным маршем, а тебя с твоим батальоном бросить на растерзание французам. Если б не справился… — он помолчал. — Знаешь, почему не послушал? — продолжил светлейший. — Они, — указал в сторону двери, — хором убеждали, что такое невозможно. Неприятель непременно пойдет по Старой Калужской дороге. Нельзя верить какому-то капитану, бежавшему из французского плена. И что вышло? Хорошо, что Карл Федорович заранее разведал позицию за Малым Ярославцем и составил роспись войск для спешного марша из Тарутино в случае выдвижения неприятеля к городу. Он же по получении сведений, что неприятель замечен на Новой Калужской дороге, посоветовал перебросить сюда егерей на лошадях, дабы воспрепятствовать противнику в возведении переправы и предложил твою персону, как имеющую опыт в таких делах. Как видишь, не ошибся.

А я-то думал, что это инициатива Паскевича. Кутузов его похвалил, видимо, из каких-то своих соображений. Светлейший — дипломат, умеет раздавать плюшки.

— Сколько на самом деле людей потерял? — внезапно спросил Кутузов. — Только не лги!

— Двадцать семь, — признался я.

— Молодец! — одобрил он. — Так и нужно воевать. А что прихвастнул потерями, так это — как водится. В Петербург отпишу, как нужно. Задержал же по понятному делу. Если у тебя славно выходит предсказывать действия неприятеля, то поведай, собирается ли Буонапартий атаковать нас завтра?

— Полагаю, не решится, — ответил я.

— Почему? — сощурился Кутузов.

— Он наверняка выслал лазутчиков разузнать, какие силы ему противостоят. Убедится, что здесь вся наша армия, и не станет воевать. У Наполеона почти нет кавалерии — лошади пали в большом числе от бескормицы. Еще в Москве я слышал, что французы формируют из гусар и улан пехотные полки. А без кавалерии в большом сражении не победить. По той же причине неприятель не пойдет по Старой Калужской дороге на Медынь и далее на Юхнов. Быстрого марша не получится, а пехоту мы догоним. Хотя изобразить отвлекающий маневр в сторону Медыни, чтобы нас запутать, противник может. Это любимая тактика Наполеона. Но главная причина, ваша светлость, состоит в том, что француз уже не тот, каким был летом. Армия неприятеля отягощена награбленным в Москве добром, она не хочет воевать, а стремится унести добычу домой.

— Почем знаешь?

— Заглянули в ранцы убитых французов. Там ткани, посуда, меха. Они выбросили все необходимое солдату, лишь бы унести награбленное. Да и действовали против нас вяло. Скажу честно: встань мы, как сегодня, против французов летом, от батальона только перья полетели бы. Вспомните Бородино.

— Ты только никому другому этого не скажи! — погрозил пальцем Кутузов. — Не то я твой подвиг государю распишу, а ему донесут, что Руцкий легко побил французов оттого, что те воевать не хотели. Недоброжелателей у тебя после сегодняшнего дня много найдется. Но вернемся к Буонапартию. Если не станет сражаться, куда пойдет?

— Вернется в Боровск, оттуда двинется на Верею и Можайск.

— То есть на Смоленскую дорогу?

— А ему больше некуда.

— Пожалуй, — согласился Кутузов. — Ладно, голубчик, ты иди, а мы с Карлом Федоровичем вдвоем покумекаем.

Я отдал честь, повернулся кругом и вышел.

* * *

— Что скажешь, Карл Федорович? — спросил Кутузов после того, как капитан скрылся за дверью.

— Не ожидал, — признался полковник. — Странно слышать о таких маневрах неприятеля. Но и не верить Руцкому после того, как он точно предсказал поход узурпатора на Малый Ярославец, причины нет.

— Таится капитан, — задумчиво произнес светлейший. — Нам сказал, что у французов лекарем служил, но, полагаю, врет. Хотя лекарь он добрый, — «Государя пользовал, — добавил мысленно, — и тот его отметил». — Мню, что офицером он у французов был, да еще в немалых чинах. Похоже, что при штабе. Вон как лихо расписал, как и куда Буонапартий пойдет — и все по памяти. В карту даже для отвода глаз не глянул.

— А зачем ему таиться? — удивился Толь.

— Дабы шпионом не сочли. Когда кампания с французом началась, их чуть ли не в каждом иностранце видели. А тут бывший офицер узурпатора. Повесили бы Руцкого на ближайшем дереве, глазом не моргнув. Он, думаю, из плена так скоро сбежал, потому что понимал: узнают французы, кто таков, и расстреляют немедля. Сегодня дрался насмерть по той же причине — нельзя ему в плен попадать. Даже за топор схватился. Однако нам он человек полезный, бери его на заметку. Ежели все, сказанное им, сбудется, не брезгуй и впредь совета спросить.

— Слушаюсь, ваша светлость! — поклонился Толь.

— Иди, голубчик! Генералам скажи, что совещание окончено, приказ объявлю завтра. А я отдохну, устал, — Кутузов зевнул, прикрыв рот ладонью. — Составь список офицеров, отличившихся сегодня, но до поры придержи. Ежели неприятель отойдет, как Руцкий говорил, завтра напишу государю и приложу тот список, а вот ежели Буонапартий сражение зачнет, дополнять придется.

Кутузов на время смолк и задумался. Если Наполеон решится атаковать, устоит ли армия? Не повторится ли Бородино, когда, несмотря на отвагу и героизм русских солдат и офицеров, пришлось отступать и, в конечном счете, сдать Москву? Теперь за спиной Калуга, а армия хуже прежней — потери обескровили ее. Много едва обученных солдат, никуда не годятся генералы. Наступать они умеют плохо — это показало сражение под Тарутино. Хотя светлейший в письме царю подал его как решительную и бесспорную победу, сам прекрасно понимал: это не так. Не будь французы столь беспечны, дело могло кончиться поражением русских войск. «Устоят, — решил Кутузов после размышлений. — Позиция у нас хорошая, пушек много — отобьемся».

— О нижних чинах не забудь, — сказал генерал-квартирмейстеру. — Прикинь, сколько кому крестов выделить. Они славно бились, заслужили. Скажи Платову: пусть его казаки глаз с французов не спускают. Наши летучие отряды — также. Они первыми выход Буонапартия из Москвы приметили, пусть и далее стараются.

Светлейший жестом отослал полковника и прошел в комнату, где ему уже была приготовлена постель. Там слуга помог ему снять мундир и стащить сапоги. Князь тяжело повалился на перину, укрылся пуховым одеялом и забылся беспокойным старческим сном.

* * *

В батальон я возвращался в приподнятом настроении. Как там у Пушкина? «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил…» Приятно. Только в гроб Кутузову пока рано, ему еще французов из России выгонять, хотя выглядит главнокомандующий неважно. Помочь бы, но как? Старость не лечится. Кутузову — 67, это даже по меркам моего времени немало, добавим походную жизнь, два огнестрельных ранения в голову… У старика наверняка гипертензия — с его возрастом и весом это как пить дать. Потому и спит много — инстинктивно чувствует, что организм требует. Во сне у человека артериальное давление снижается — так называемый «диппинг», это уменьшает вероятность инфаркта и инсульта. Последний здесь называют «ударом»: дескать, с господином N случился удар, вследствие чего несчастного парализовало полностью или частично. Это в лучшем случае. В худшем — N везут на кладбище… Гипертензия опасна не только инсультом. Высокое артериальное давление досрочно изнашивает внутренние органы, прежде всего сердце. Потому в моем времени гипертоникам рекомендуют ежедневно принимать препараты, снижающие давление. Только где ж их взять? Я даже давление измерить Кутузову не могу — тонометры изобретут только в конце века. Однако помочь хочется: Михаил Илларионович этого заслужил как никто другой. Посоветовать народное средство — например, свеклу? Варить ее в кожуре, а полученный отвар пить с медом. Не панацея, конечно, таблетки не заменит, но хоть что-то. Надо будет попробовать протолкнуть идею. Я царя лечил, так что светлейший прислушается.

Получить похвалу от главнокомандующего в присутствии сонма генералов дорогого стоит. Это я понял, выйдя из кабинета Кутузова. В приемной ко мне подошли Неверовский с Паскевичем, пожали руку, а мой комдив вдобавок громко поблагодарил за отвагу, проявленную батальоном сегодня, тем самым давая окружающим понять, что и он при делах. Неверовский, в свою очередь, вспомнил, как наша рота егерей помогла ему отбиться от Мюрата под Красным. Другие генералы благодарить не спешили, хотя поглядывали с любопытством, отдельные — с неприязнью. Вышедший из кабинета Кутузова Толь объявил, что совещание окончено. Генералы потянулись к выходу. Воспользовавшись моментом, Паскевич отвел меня в сторону и укорил вполголоса:

— Врать светлейшему все же не стоило.

— Главнокомандующий меня за это отругал, — сообщил я.

— Его не проведешь, — кивнул Паскевич. — Но награда будет?

— Обещал, — заверил я.

— Отдыхайте! — сказал генерал и пошел к выходу. Я — следом.

В расположении батальона меня встретили офицеры и Спешнев. На их лицах читался жгучий вопрос: с чего Руцкого потащили к Кутузову? Я не стал томить и рассказал, добавив от себя, что светлейший поблагодарил батальон за проявленную отвагу.

Субалтерны заулыбались. Ротные такого восторга не проявили, но по их лицам было видно, что похвала светлейшего им приятна. Любят в армии Кутузова. Спешнев выразительно посмотрел на меня, я в ответ пожал плечами: не знаю, включат ли в список представленных к наградам и командира полка. По идее, должны, но как выйдет? Если Наполеон завтра уйдет, скупиться не станут. У победы много отцов, а тут, как ни крути, она есть. В ответ Спешнев вздохнул.

— Предлагаю, господа, это отметить, — предложил Синицын. — Есть чем. В трофеях нашлось.

Господа проявили полное понимание. Мы расселись у костра на принесенных денщиками чурбаках, Синицын достал из ранца несколько бутылок, и они тут же пошли по рукам. Вино, ликеры… В Москве награбили. Некоторые из бутылок початы, наверняка покойные французы из них хлебали, но присутствующих это не смутило. Напитки полились в жестяные стаканы от манерок, из которых переместились в желудки. Хорошо!

Внезапно в стороне послышался топот копыт, и в освещенный костром круг вступили четверо коней. Всадники ловко спешились и пошли к нам. Ба, знакомые лица! Есаул Кружилин и его сотники.

— Добрый вечер честной кампании! — поприветствовал нас Кружилин и поинтересовался: — Что празднуем?

— Капитан Руцкий от светлейшего князя вернулся, — ответил за всех Спешнев, с любопытством глядя на казаков. — Сам Кутузов его благодарил, награды офицерам батальона обещал. Вот и празднуем, — добавил с гордостью. — Присаживайтесь, господа, разделите с нами радость! Есть вино, ликеры.

— У нас лучше, — улыбнулся Кружилин и протянул руку назад. Один из сотников вложил в нее тяжелую бутылку. — Вот! — есаул показал ее нам. — Французская водка, «бренди» называется. Крепкая, но мягкая.

Кружилин присел на поднесенный денщиком чурбак. Его спутники разместились рядом прямо на траве. Есаул сильными ударами ладони по дну бутылки выбил из нее пробку, плеснул в поданный денщиком жестяной стакан, а затем пустил бутылку по рукам. Все, в том числе сотники, последовали его примеру.

— Хочу выпить, — сказал есаул, поднимая стакан, — за капитана, — он указал на меня. — Хоть и не казак, но командир справный. Сам французов крепко бил и нам добре подсказал. Переняли мы нехристей у мельничной запруды. Они ее нашли и наладили переправу. Мы дали им перейти на наш берег, после чего вдарили нежданно, покололи и посекли всех в песи. Никто живой обратно не ушел. После чего на тот берег заскочили и обоз ихний разбили, — есаул ухмыльнулся.

Кому — что, а казакам — дуван. Пока они обоз потрошили, из нас могли рагу нашинковать. Послал же Бог помощничков! Хотя, как сказал бы товарищ Сталин в этой ситуации: «Других казаков у меня для вас нэт!»

— Местные обыватели тем временем запруду сломали, — продолжил Кружилин. — Повытчик земского суда люд для того собрал^[29]. Хотели сразу рушить, но мы попросили погодить. Побили супостатов, на тот берег перешли, за нами и поломали. Вода по реке волной пошла, и переправу, которую супостаты ниже по течению ладили, смыло.

Он захохотал. Сотники его поддержали. А вот за это хвалю, сам не додумался. Не знал я про запруду, хотя мог и сообразить. Мельница у города — обычное дело.

— Как же вы ушли? — поинтересовался Спешнев.

— Через речку, — пожал плечами есаул. — Там выше, — он указал левой рукой, — место удобное есть, с низкими берегами, а кони казацкие плавать умеют. Ладно, господа! Что все про нас? За капитана пьем. Твое здоровье, Сергеич!

Кружилин опрокинул содержимое стакана в рот, крякнул и разгладил усы. Мы последовали его примеру, разве что не крякали. И усов у нас нет — не положены пехоте. Бренди оказался хорош, хотя отдавал сивухой. Не умеют еще здесь делать хороший коньяк.

— Вот, — продолжил есаул, отставляя пустой стакан. — А чтоб не думал ты, Сергеич, что казаки добра не помнят, у нас для тебя подарок. Матвей, неси! — велел сотнику, сидевшему справа.

Тот вскочил, подбежал к лошадям и вернулся, держа в руках… гитару.

— Думали мы, что тебе подарить, — сказал Кружилин, приняв инструмент, — как тут Матвей и говорит: «А не тот ли это Руцкий, который песню про казаков сочинил? Тогда ему гитара в самый раз будет». Прав он?

— Да, — подтвердил я.

— Вот и держи! — есаул протянул мне гитару.

Я бережно взял ее за гриф и рассмотрел. Богатый инструмент, явно заграничной работы. Инкрустация перламутром на верхней деке и на голове грифа, колки и нижний порожек из дорогого дерева, ладовые порожки латунные.

— У французов взяли?

— Не мы, — пояснил Кружилин. — Браты обоз разбили, там нашлась. Я ее на часы выменял. Угодил?

— Еще как, Егор Кузьмич! — сказал я, поклонившись. — Спасибо.

— Тогда спой! — сказал есаул. — Про казаков.

Я опустился на чурбак, примостил гитару на бедре и пробежался пальцами по струнам. Боже, как звучит! Даже подстраивать не нужно. Явно концертный инструмент. Как он оказался в обозе? Скорее всего, украден в Москве — сомневаюсь, что французы везли его из Парижа. Ну, Кружилин, ну, умница! Так угодить! Он хотел песен? Их есть у меня. И я спел. Сначала «Только пуля казака в поле остановит», затем «Чернобровую казачку». После второй песни есаул встал, следом вскочили казаки.

— Посидел бы еще, да служба, — сказал Кружилин. — Прощевайте, господа! Даст бог, свидимся.

Через минуту топот копыт затих в ночи.

— Спойте еще, Платон Сергеевич! — попросил Тутолмин.

— Пожалуйста! — подключились другие субалтерны.

На мгновение я задумался. Что им спеть? «Ваше благородие, госпожа удача»? Как-то не хочется. Про егерей — тоже. Настроение не то. День сегодня выдался суматошный. Кровь, смерть, затем вызов к Кутузову… Не хочу про это. Внезапно вспомнился монах и его напутствие перед боем. А что, если? Эту песню мы разучивали в детстве и пели в школьном хоре. В 90-е было модно все заграничное, хотя текст здесь русский. Я пробежался пальцами по струнам, подбирая мелодию.

Спасибо, Бог, за лунный свет,

За дивный мир других планет,

За каждый миг, который проживу я.

За радость, грусть, за свет и тень,

За самый лучший в жизни день,

За каждый новый вздох мой — Аллилуйя!..^[30]

Я увидел, как стали большими глаза у юных субалтернов. Да и Семен с ротными смотрели, не отрываясь.

Спасибо, Бог, что ты со мной,

За каждый новый день земной,

За все, что в этом мире так люблю я.

За шум листвы, за дождь и снег,

Минут неумолимый бег,

За свет в моем окошке — Аллилуйя!..

Ну, и в завершение:

Прости, что эти люди злы,

Что в мире сумрака и мглы

Живут всем вопреки, с собой воюя.

Позволь забыть, простить, любить

И жить добром и просто быть

Во благо этой жизни — Аллилуйя!

Я закончил петь и отложил гитару.

— Ну, что, господа, — спросил. — В бутылках еще что-то осталось?

— Так точно! — доложил Тутолмин.

— Тогда разливайте, прапорщик!

Взяв жестяной стакан с плескавшейся в нем жидкостью, я встал.

— Предлагаю, господа офицеры, выпить за наших нижних чинов: рядовых и унтеров — тех, кто сегодня скончал живот свой, положив его за други своя, и тех, кто остался в строю. Пусть Господь упокоит в Царствие Своем души павших и укрепит силы живых. Великое дело сегодня совершили наши солдаты. Благодаря им мы радуемся жизни. Их отвагой и самопожертвованием спасен русский город и его обитатели. Цел Малый Ярославец, не сгорел, как Москва и Смоленск, не оставлен, как те, жителями. Отныне побегут отсюда врази, расточатся, яко дым, и исчезнут, яко тает воск от лица огня^[31]. До дна!

Все дружно выпили. Прапорщики с изумленным выражением лиц — не привыкли еще к моим закидонам. За солдат здесь тост толкать не принято — для господ офицеров они серая скотинка. Спешнев и ротные встретили мой спич спокойно — не в первые подобное слышат.

— Ну, что, господа, — произнес Спешнев. — День выдался тяжелый, время позднее, завтра возможно сражение. Следует отдохнуть.

Ну, и выпивка кончилась…

— Спокойной ночи! — сказал полковой командир и, получив ответное пожелание, скрылся в темноте. Мы побрели к овину. Там разлеглись на соломе, укрылись, кто чем. Мои спутники скоро уснули, а я лежал, размышляя над событиями сегодняшнего дня. До чего же ты дошел, фельдшер Руцкий, а? Людей, как палач, топором рубил. Кровавый маньяк. А еще представитель самой гуманной профессии. Я хмыкнул. А врач, когда отключает безнадежного больного от поддерживающей жизнь аппаратуры, не совершает убийство? Хорошо еще, что в двадцать первом веке это можно сделать, нажав кнопки. Мне как-то старый доктор рассказывал, что во времена СССР в таких ситуациях была вообще жесть. Когда усилия реаниматологов не приносили результата, и исход борьбы за жизнь человека становился ясным, старший бригады выгонял коллег из палаты, брал шприц с длинной иглой и прекращал мучения человека уколом в сердце. И вот как это считать? «Так то безнадежные больные!» — возразите вы. «Французы — хуже! — отвечу я. — Больные хотя бы умирают сами, а вот эти гады убивают других. И пока они топчут нашу землю, я буду прекращать их существование всеми доступными способами. Это и есть моя гуманная миссия, как бы кто ни убеждал в обратном. Точка!» С этой мыслью я и уснул.

Примечания

28

Карл Федорович Толь, в ту пору генерал-квартирмейстер Кутузова в чине полковника. В реальности исполнял обязанности начальника штаба главнокомандующего, поскольку с официальным начштаба Бенигсеном Кутузов находился в неприязненных отношениях.

29

Реальный факт. Повытчика звали Савва Иванович Беляев. В 1889 году в Малоярославце ему установили памятник. Повытчик — должностное лицо, ведавшее делопроизводством.

30

Русский текст Леонида Агутина.

31

Перефраз молитвы Честному Кресту.