Тихий омут

Анатолий Галкин

Самоубийство бизнесмена Маруева выглядит очень естественно. Но сыщики из агентства «Сова» понимают, что это криминал!.. Они начинают свое следствие. Кто-то вслед за вдовой Маруева едет в Сочи. Кто-то вместе с туристами из фирмы «Дронт» летит на Камчатку. А шеф «Совы» Игорь Савенков активно работает в Москве. И везде свои опасности, свои приключения и свои улики по делу Маруева. Фирма «Дронт» была создана для скучающих бизнесменов. Их развлекали участием в опасных акциях, включая убийства и похищение людей. Тут адреналина – выше крыши!.. Маруеев был богатый человек, но при этом оказался слишком честным. А порядочные люди у нас долго не живут…

Глава 1

Савенков заставлял себя сосредоточиться и думать только о деле. Надо было наблюдать, оценивать, запоминать, анализировать…

Место для такой работы было не самым подходящим. Здесь, на кладбище, в толпе суровых и незнакомых людей, окружавших свежую могилу, он чувствовал себя очень неуютно.

А еще мешал дождь — мелкий, надоедливый, не прекращавшийся с самого утра. Люди сутулились, поднимали воротники, прикрывались зонтами. Савенков никак не мог вглядеться в их глаза, рассмотреть их лица, искаженные струйками воды и маской печали… Периодически к нему протискивался Павленко и, оттащив в сторону, требовательно шептал:

— Ты смотри, Игорь. Здесь он должен быть. Убийца всегда на похороны приходит…

— Так это в кино… И вообще сомнительно, что это убийство.

— Как это «сомнительно»! Это кому сомнительно? А я уверен, что это убийство! Не мог такой человек сам уйти. Я его десять лет знал. Не мог такой человек сам себя… жизни лишить. Он, знаешь, как ее любил, жизнь-то? А я — знаю… Короче, смотри в оба глаза. Я чую, что здесь убийца, среди них. Ты сыщик, в конце концов, а не хвост поросячий. Потом сомневаться будешь, когда эту паскуду найдешь…

Павленко, завершив свой монолог, схватил Савенкова за руку и крепко сжал ее, демонстрируя веру в небо и жажду мести. Потом он осторожно нырнул в толпу, пробираясь к молодой вдове, которая с отрешенным видом стояла в окружении заплаканных причитающих старух.

… Игорь Савенков хорошо понимал, что эмоции Павленко мало соотносятся с фактической стороной дела. Покойного — Владимира Маруева обнаружили три дня назад в его городской квартире. Здесь он появлялся очень редко. Последнее время осваивал с женой новенький особняк в Завидово.

В то утро шофер Маруева, не дождавшись своего начальника у подъезда, поднялся наверх и долго звонил, а затем настойчиво стучал в дверь квартиры. Потом, чувствуя неладное, он полетел на фирму, которую возглавлял Владимир Антонович Маруев, а оттуда — в Завидово. Когда он привез жену шефа Валентину, около квартиры их уже ждал начальник охраны фирмы. Так что дверь они вскрывали втроем.

Маруев лежал на полу в центре большой комнаты, а рядом на журнальном столике был аккуратно разложен полный набор предметов, подтверждавших картину произошедшего: жгут, закопченная чайная ложка, вскрытые ампулы, спички, пустые бумажные пакетики и шприц.

Все это Савенков узнал только вчера от молоденького следователя. Похоже, что это было его первое самостоятельное дело и он всячески демонстрировал свою дотошность, осведомленность, готовность серьезно рассматривать любую версию. Особенно его рвение усилилось, когда он понял, что Савенков не просто родственник или знакомый покойного, а руководитель самой «Совы», того знаменитого детективного агентства, о котором в милицейской среде уже начали ходить легенды.

Следователь даже встал из-за стола и представился Савенкову по всей форме. Собирался он и козырнуть, но вовремя вспомнил присказку о «пустой голове, к которой руку не прикладывают». Он только невнятно махнул в воздухе ладонью и добродушно заулыбался:

— Лейтенант Борко. Веду дело о самоубийстве Маруева… А я о вас много слышал, Игорь Михайлович. Нам курсовой офицер рассказывал, как ваши ребята в Крыму банду разоблачили и сокровища нашли. Это надо же — сорок чемоданов!

— Ну, не сорок, а двадцать шесть… Правда, там еще два сундука было и мешки. Так что, на сорок чемоданов бы хватило… А как же вас звать — величать, лейтенант Борко?

— Вадим. Вадим Борисович… Я понимаю, вы свое следствие будете вести? Но тут очень мало шансов. Чистое самоубийство. Я сам все версии отрабатывал: убийство, доведение до самоубийства, случайный «передоз».

— Что?!

— Передоз. Передозировка наркотика. Так сейчас все говорят. Жаргон. Сленг.

— Понятно, Вадим. Отстал я от жизни… Так что, считаешь — убийством здесь и не пахнет? Или есть какие-то зацепки.

— Практически — нет. Следы борьбы отсутствуют. Отпечатки везде только его, Маруева. Дверь на замки была закрыта, а не на внутренний засов. Готовился, не хотел, чтоб новую дверь ломали. Так?

— А ключи? Нашли ключи? На замки-то дверь могли и снаружи закрыть.

— Нет… ключей я не видел, — лейтенант понял, что допустил оплошность. — Мы обыск-то не проводили. Ключи лежат себе где-нибудь на полочке. Надо было у жены… у вдовы его спросить.

— Ну это потом, после похорон… А еще что-нибудь есть?

— Врач мне звонил час назад. Он у этого Маруева кроме наркотика еще и снотворное в крови нашел. И очень большое количество.

— Значит и тут — «передоз».

— Вроде того… Так я пачку от этого снотворного видел. На столике рядом с ампулами лежала. А что? Если решил самоубиваться — наглотался для верности таблеток, и за шприц… Логично?

— Логично. А стакан? Как он таблетки эти запивал? Не жевал же он их?

— Да, стакана там не было… Отнес на кухню и вернулся… Так ведь он записку оставил, Игорь Михайлович. Почти предсмертная. Правда, куцая какая-то…

Савенков взял узкую полоску бумаги. Несколько фраз. Нет ни обращения, ни подписи, ни даты:

«Все, что случилось, это не просто ошибка или беда — это, прежде всего, моя вина. И жить с ощущением этой вины невыносимо. Выбор свой я уже сделал и меня не остановить. Остался последний, решительный шаг».

… Все это Савенков узнал вчера вечером. Копия этой записки и сейчас лежала у него в кармане. Впрочем, она не очень была ему нужна — он успел выучить наизусть эти несколько строк, эти четыре предложения.

Странная записка. Почему на обрезанной трети листа? Почему не сделать три шага и не взять в столе полный лист отличной финской бумаги? Не экономил же, в конце концов? Тем более он, Маруев, который, пожалуй мог бы и бумажную фабрику прикупить… Странно, но бывает: попался под руку обрезок листа — на нем и написал.

А текст? Ладно, что нет в нем обращения и подписи — писал для всех. Не официальный же документ, не завещание… Но и не обязательно предсмертная записка. Мог ли этот Маруев написать такой текст в другой ситуации? Очень даже мог. Решил, скажем, с женой развестись. Пишет ей письмо: «Так и так, дорога. Встреча наша была ошибкой, моей бедой, моей виной. Жить с этим невыносимо. Я все решил. Осталось последнее — пойти и расторгнуть…» Подходит! Каждое слово, каждая буква. И понятно, почему лист обрезан. Далее могла следовать: «А после развода ты получишь старую ондатровую шубку и все украшения из янтаря. А еще кухонную посуду, к которой ты не притрагивалась. И все!» Чем, однако, не повод для убийства.

Красивая версия! А если это письмо компаньону, с которым они долго и упорно пробивали кредит на строительство, допустим, больницы или детского сада, а потом аккуратно его прокрутили и промотали. Опять все подходит: ошибка, беда, вина, невозможно жить, остался последний шаг — идти в милицию и сдаваться. Компаньон приходит, уговаривает, уламывает Маруева, пытается усыпить внезапно проснувшуюся в нем совесть, а затем усыпляет его самого и вкатывает пять доз героина. Во, сюжет! Да, Савенков, тебе бы писателем быть. Сочинение версий всегда было твоим коньком.

… Тем временем могильщики завершили сооружение огромного шалаша из венков и, получив щедрую сумму «на помин души», гордо направились к очередному объекту своей нескончаемой работы.

Дождь кончился почти одновременно с завершением церемонии и многие уже осторожно потянулись к выходу. Их остановил неожиданно звонкий властный женский голос. Савенков впервые услышал жену Маруева — Валентину:

— Господа! Не расходитесь… Я понимаю, что не все смогут посетить сегодня наш дом. Я прошу помянуть Владимира Антоновича прямо здесь. Все готово, — она решительно махнула рукой в противоположную сторону, где за кустами, на свободной пока еще площадке расторопные молодые люди незаметно для всех установили пять легких складных столиков и быстро выставляли на них бутылки, пластиковые стаканчики, коробки с закуской. Во главе стола стоял Павленко и, раздавая короткие команды и активно жестикулируя, дирижировал всем процессом.

В этот момент кто-то подскочил к Савенкову и, схватив его за плечи, развернул к себе. Они несколько секунд стояли, вглядываясь друг в друга.

Савенков всегда считал, что у него плохая память на лица. То есть, лица он запоминал, но не всегда мог сообразить, кому они принадлежат. Но эту физиономию он узнал сразу. Она мало изменилась за двадцать пять лет. Правда, наметились залысины, но уменьшение волос в этом месте компенсировалось появлением пышных усов. Но основным было не это — прежним осталось круглое, как блин, лицо с явными азиатскими скулами, меленькие хитрющие карие глаза, а главное — брови, живые, постоянно двигающиеся брови.

Это, несомненно, был Карин, Юра Карин, с которым Савенков около года прожил в одной комнате в общежитии Минской школы КГБ. Он был из Гомеля или из Гродно. Последние двадцать пять лет они почти не встречались. Только однажды случайно столкнулись и несколько минут поговорили в коридоре дома номер два на Лубянке. Карин тогда очень спешил. Он приехал в Москву всего на один день утрясать детали какой-то важной операции. Это было его первое самостоятельное дело, его первый настоящий шпион, которого он готовился брать при изъятии тайника. Все потом провалилось, но Савенков этого не знал. Зато он отлично помнил вдохновенное лицо Карина в тот день, охотничий азарт в его глазах…

— Ну, Игорь, узнал меня? Вижу, что узнал. Меня все узнают. Усы отпустил — все равно узнают.

— Да, Юра, меня трудней узнать. Потолстел и полысел…

— Все нормально, Савенков. Я тоже не очень оброс за эти годы… Пойдем к столам, пока там не все еще выпили… Или ты на поминки поедешь?

— Нет, не собирался.

— И правильно, Игорь. Я все разведал. Они там очень узкий круг собирают. Как говорится — родные и близкие. А ты его хорошо знал?

— Да, встречались, — Савенков по привычке ответил уклончиво — это всегда у него хорошо получалось, — Давай помянем, а потом — за встречу. Не самое, правда, удачное место для такого тоста.

Вокруг столов собралось очень много молодежи. Похоже, это были рядовые сотрудники Маруевской фирмы. С каждой минутой приглушенный в соответствии с обстановкой шепот становился все более оживленным и заинтересованным. Всех их интересовала перспектива. Маруев был, конечно, неплохой начальник. Нормальный был мужик. Хозяин. А как начнет мести новая метла? И не развалится ли фирма? Не разгонят ли всех?

Топтать мокрую траву не очень хотелось. Карин без особой суеты умыкнул со столов самое необходимое и, сохраняя солидность, начал увлекать Савенкова к дальней боковой дорожке. Здесь было тоже влажно, но все же это была земная твердь, а не грязно-зеленое месиво.

— Я полагаю, Савенков, мы не будем подходить к новоиспеченной вдове. Лично я ее знать не знал. Слышал кое-что, но все не в ее пользу… Красиво я излагаю, дипломатично? Пусть она живет как хочет. Такого мужика до ручки довела.

— А его-то ты хорошо знал?

— Володю?

— Ну да, Маруева.

— Я, брат Савенков, не просто его знал. Я его чувствовал. Душевный контакт был. Он мне часто в жилетку плакался. Он ко мне-то на фирму пришел из-за нее. Расслабиться надо было, оттянуться, стресс снять.

По пустынным боковым дорожкам они удалялись от печального места, которое сотрудники бывшей Маруевской фирмы «легкомысленно» начали превращать в пикник.

Так получилось, что Карин во всем взял на себя инициативу. Он шел чуть впереди, определяя темп и направление. Он же как держатель бутылки определял места остановок для очередного тоста.

— Теперь давай, Савенков, за успехи в нашем бизнесе.

— Давай… Я только не понял, чем ты занимаешься? Как это у тебя богатенькие расслабляются, напряженку снимают? Ты что, Карин, массажный кабинет содержишь? Или этот… тайный дом свиданий?

— Шалишь! У меня все по закону. Формально — охранная фирма. Все нормально. Все крутится — сорок объектов покрываем. Так я еще курсы безопасности для самих клиентов сделал. И не лекции какие-нибудь. Все на практике. Стрелять учим. Инсценировки всякие. Я, брат, трех актеров нанял. Так двое уходить собрались, у них, видишь ли, производственная травма.

— Это как это?

— Жена одного банкира их допекла. Мы с ней проходили попытку изнасилования. Так она им — все как учили, но на полном серьезе. А это — крик во все горло, коленкой между ног, авторучкой в брюхо, расческой по глазам… Смех!

— Это нам с тобой, Карин, смех. А ребята-то как?

— Да, им не до смеха было. Этот, что коленкой получил — час разогнуться не мог. И от расчески шрам остался. Хорошо хоть в лоб попала, а если бы в глаз?

— А с авторучкой как?

— Сломалась, слава богу. А я так серьезно продолжаю ее обучать: «Видите, мадам. Надо с собой «Паркер» носить, а не дерьмо турецкое. «Паркер» по самый колпачок в живот бы вошел…» Смех!.. Слушай, Савенков, приходи завтра ко мне, там и поговорим. Я тебе еще про «Нож» расскажу.

— Что это еще за нож?

— Это самое интересное. «Нож» — это новое ощущение жизни. Я сам придумал. Курсы такие. Их-то Маруев и посещал… Но давай все завтра. Мы с тобой хохмить начали, а не то время и не то место. Здесь о вечном надо думать… У меня осталось еще немного. Разливать?..

Два открытых чемодана лежали прямо на столе, в центре огромной комнаты, где еще вчера проходили поминки. Об этом печальном застолье напоминала лишь стоящая в коридоре коробка, в которую было брошено черное платье хозяйки и груда грязной одноразовой посуды.

Маруева металась по комнатам, периодически возвращалась к чемоданам с охапкой вещей. Она суматошно отбирала нужное, сбрасывала в угол все остальное и бежала за новой порцией.

Делала она все это демонстративно, изредка поглядывая на бородатого парня, спокойно развалившегося в кресле. Неужели этот франт, этот балбес не понимает всю серьезность своего положения? Ей хотелось встряхнуть его, ударить, разозлить… Де чего у него спокойное, надменное, глуповато-мерзкое лицо! Можно просто выгнать его и уехать самой. Но сейчас они повязаны, они в одной лодке. И не удастся спастись поодиночке.

Прибежав с очередной кучей вещей, Маруева вдруг замерла в центре комнаты, бросила все на пол и, сделав несколько вялых шагов, медленно опустилась на диван.

— Послушай, Леонид, — начала разговор Маруева каким-то обреченным голосом. — Ты понимаешь, что через час у нас поезд.

— Понимаю, не дурак. Я готов. Я даже деньги взял на всякий случай — вдруг ты меня увезешь на этом поезде и бросишь на произвол жестокой судьбы… Кстати, а почему мы в Сочи едем поездом? Я предпочитаю на юг — самолетом.

— Милый, а ты действительно глупец, олух, остолоп, балбес!

— Великолепный запас слов! И очень доходчиво. Я сразу понял, почему мы не летим на юг, а будем трястись сорок часов в поезде…

— Мы не летим, Леня, мы не едем — мы бежим. А бежать надо не оставляя следов, — Валентина говорила с ним, как с ребенком, ласковым, поучающим и ехидным голосом. — Запутывать нам надо следы. А на самолете паспорт надо предъявлять. Выследить нас могут… Впрочем, на поезде мы можем до Харькова доехать, а оттуда — полетим. Там и паспорта показывать не страшно. Заграница. Им наши убийства до фени, у них своих хватает.

* * *

Леонид молча встал, взглянул на часы и начал без суеты закрывать чемоданы. Казалось, что он решает для себя что-то важное, продумывать свои действия. И действительно, покончив с непослушными замками и ремнями, он неторопливо повернулся, расправил плечи и начал ответную речь тоном официального заявления:

— Я, Валентина Петровна, готов сопровождать вас куда угодно. В Сочи, в Ниццу, в Магадан, наконец. Но давай поставим надо всем свои точки. Это тебе надо заметать следы, это тебя могут выследить. А я только при тебе. Знаю все и молчу.

— Постой, что ты знаешь?

— Ну, не знаю, так догадываюсь. И я восхищаюсь тобой. Не всякая баба может вот так лихо своего мужа… устранить. Ты, Валентина, молодец!

— Ты что, ошалел? Крыша поехала? Мне-то зачем это надо было? Я бы его всю жизнь доила. Рисковать-то мне зачем?

— Резонный вопрос — зачем. Зачем? А затем, что как мужик он тебя не удовлетворял. Хотел, но не мог. Это первое. Дальше — обо мне он догадывался и злился. Денег тебе давал в обрез. Ты даже машину нормальную не могла мне купить. На девятке езжу! И развестись он мог очень просто. И оставил бы тебя без гроша. А сейчас ты наследница… Давай, кстати «Хонду» купим, не хочу я на его «Мерседесе» ездить.

— Ты что, Леонид. Все это серьезно? Я и не знаю, как это колоть. Мне уколы всегда в задницу делали. А здесь в вену надо… И шприц! Где бы я шприц достала?

— В аптеке!

— А героин?

— У меня дома. На балконе. Ты прекрасно знаешь, где эта коробочка лежит.

— Вот именно, что у тебя. И оснований у тебя не меньше моего. Если бы мы с Володей развелись, ты бы сейчас о «Хонде» и не мечтал… И потом, ты ведь уже попадался за такие дела.

— Когда это было? Три года прошло. И доказать они ничего не смогли.

— Не доказали, а на карандаш взяли. На тебя у них если не досье, то уж карточка наверняка есть: «Леонид Жидков, подозрение в торговле наркотиками…» И еще, Леонид. Вчера на кладбище сыщик был, — Валентина понизила голос и произнесла последнюю фразу весомо, как самую важную новость.

— Ну и что страшного?

— Это не просто сыщик. Это корифей своего дела. Мне муж так о нем говорил. Мол, всегда он своего добивается, носом землю роет. Нас даже знакомили когда-то, но я фамилию его не помню. Соловьев или Сычев…

— Птичья фамилия?

— Да, но внешне я его запомнила: толстый, лысоватый, добродушный. С виду — простак, но корифей. Глаза такие пронзительные… Тебя все время высматривал.

— Ты, Валентина, не выдумывай. Меня там и не было вовсе.

— Вот именно! Он как это понял — подозвал помощника и они быстренько так вглубь кладбища ушли. Тот еще бутылку водки со стола прихватил — для конспирации.

— А почему они к выходу не пошли?

— Не знаю, Леонид. Я думаю, их там группа захвата могла ждать.

— А кого захватывать?

— Ну не меня же. Я все время там была. Этот сыщик на меня и не взглянул.

Раздавшийся неожиданно звонок в дверь показался чужим, настойчивым и тревожным. Леонид расправил плечи и осторожно направился открывать. При этом он театральным жестом разминал кисть правой руки, готовясь к возможной битве.

За дверью стоял аккуратный молодой человек с широкой приклеенной улыбкой:

— Такси заказывали? Машина у подъезда… С вещами надо помогать?

* * *

Савенков позвонил Павленко прямо с Петровки, из нового генеральского кабинета Дибича. Для дела этот звонок совершенно не был нужен. Но уже очень хотелось чтобы этот тип открытым текстом услышал, что о нем говорят его школьные друзья. Это он для своих подчиненных — генерал. Они-то ему правду в глаза не скажут. А так — пусть послушает голос народа.

— Вот что, Павленко, зря мы с тобой его генеральские звезды обмывали. Рано их ему дали. Сыроват он еще. И трусоват… Да, как я и говорил. Дело они заводить не собираются. Отсутствие события. Нет формальных обстоятельств. Боится! Висяка лишнего на свою шею боятся… Нет, помогать обещает. Обещать они умеют! Одним словом я тебя поздравляю, Павленко. С такими генералами мы скоро погрязнем в убийствах и наркотиках.

Дибич сразу понял, что ему предстоит. И он знал, что ему надо просто выждать три минуты. Он откинулся в своем широком кресле, покручивал усы и иногда, в самых острых местах удовлетворенно улыбался.

— Остыл? Излил душу?.. Ты зря, Савенков, тогда в театральный не пошел…

— Поступал — не взяли.

— Ошиблись они. Черствые и бездушные чиновники от искусства. Такой талант не углядели. Из Качалова сыщика сделали… Правда, тебе и в твоем КГБ играть приходилось: проникновение в среду, подставы, вербовки. Чем не театр?

— Театр, Дибич, театр. Вся наша жизнь — театр. Давай ближе к сюжету. Дело заводить не будешь?

— Не буду!

— И не надо. Сам справлюсь. Чем будешь помогать?

— Вот это другое дело, — Дибич с видом победителя хлопнул в ладони и начал раскладывать на столе документы. — А ты сразу за телефон хвататься. Уважаемого бизнесмена беспокоить. Нехорошо… Смотри. Есть там в районе симпатичный парнишка, следователь… забыл я его фамилию, но очень толковый, много накопал.

— Вадим. Вадим Борко. Был я у него позавчера.

— Значит ты уже кое-что знаешь. А у меня он сегодня был. Значит, я больше тебя знаю… Давай по порядку. Записка! Написана, бесспорно, Маруевым. Но! Есть, понимаешь, одно «но». На ней лежал лист, а на нем писался другой текст. Слушай, что удалось прочесть: «… Сегодня Кавторадзе, а завтра меня. Не будет этого! Я ставлю вам…»

— Не понятно.

— А зачем ты был бы нужен, Савенков, если бы все сразу было понятно? Выясняй… Эти два документа могут быть и не связаны. У Маруева на столе могла пачка бумаги лежать сколько угодно. Написал кому-то письмо про Кавторадзе, а через неделю на следующем листе ту последнюю записку. А мы сейчас гадаем.

— А может быть и связаны. Одно было письмо. Убийца вырезал из второй страницы подходящий абзац и к трупу подкинул. На дурачков рассчитано. И ты, Дибич, Заглотнул. Ты почувствуй, это же угроза какая-то, вызов: «Не будет этого!»

— Может быть и угроза… А ты знаешь, Савенков, что месяц назад в «Московском комсомольце» была разгромная статья об амурных похождениях Кавторадзе. А они с Маруевым корешковали. И представь: Маруев обиделся за друга и пишет в газету, редактору Гусеву: «Вы всех в аморалке обвиняете. Сегодня Кавторадзе, а завтра меня. Не будет этого! Я ставлю вам ящик шампанского и давайте жить дружно». Что, прокурор, подходит? Вот тебе и угроза. Это я, конечно, выдумал. Предположим. Версия, так сказать. Но возможно, что ты на пустом месте копаешь. Для убийства все очень хитро сработано. Сейчас все проще — бомбы, пистолеты, снайперы.

— Еще что-нибудь есть?

— Есть… Маруев кололся первый раз. И сразу в вену попал. И в левую руку. А он левша. Он скорее всего шприц бы взял в левую.

— Понятно. А еще?

— Помогать тебе, Савенков, будет тот парнишка…

— Борко?

— Да, Вадим Борисович Борко. Я сам его попросил.

— Снизошел?

— А ты что думал? Часто ли генералы лейтенантов просят?.. Так вот тебе от Борко список: трое, кто должен был Маруеву деньги. Каждый — довольно кругленькую сумму. И расписок их Борко не нашел — где они должны были лежать — выяснил, а папка пустая… И еще — у жены Маруева был любовник. По описанию — очень скользкий, мерзкий тип. Борко обещал его установить.

— Все?

— Вот теперь все… Кавторадзе что-то опаздывает.

— Ты что, сюда его вызвал?

— Не вызвал, а пригласил. И заметь, к полковнику бы тот и не поехал, а генерал пригласил — согласился. Удобно быть генералом… Сейчас я попробую его достать… У его секретарши голосочек такой игривый.

Дибич на пару секунд зажмурился, а потом стал решительно набирать номер телефона — он всегда гордился своей памятью на цифры.

В кабинете громко зазвучали длинные звонки — Дибич специально включил громкую связь, давая понять, что по этому делу у него нет от Савенкова секретов. Он даже с улыбкой откинулся в кресле и жестом пригласил послушать разговор.

На другом конце провода вместо обещанного Дибичем нежного девичьего голоса прозвучал хрипловатый раздраженный баритон:

— Приемная Кавторадзе.

— Простите, а Ираклий Сергеевич у себя?

— Нет его… Кто его спрашивает?

— Это Дибич… Генерал Дибич, с Петровки. Он ко мне должен был приехать…

— Товарищ генерал, — баритон мгновенно изменился. Став менее хриплым, заискивающим и доброжелательным. — Так это он к вам собирался? А тут машину его грохнули… Взорвали… Я — майор Садиков, из Центрального округа. Ребята внизу работают, а я сюда, в кабинет поднялся.

— Когда был взрыв?

— Минут тридцать назад.

— А где сам Кавторадзе?

— Так машину же… вместе с ним взорвали… Мы дежурному по городу доложили. Я сам звонил.

Дибич положил трубку и, откатив от стола тяжелое кресло, встал. Он смотрел на Савенкова и, подбирая слова, делал руками неопределенные жесты — как будто раздвигал и сдвигал меха невидимой гармошки.

— Вот такая, понимаешь, петрушка получилась… Маруев прав был! Он только в порядке ошибся: сначала его, а потом Кавторадзе… Жаль. Этот Ираклий мог бы нам кое-что рассказать… Жаль.