Глава 10
Машину Федор Лукич вел быстро, не особенно соизмеряя скорость с возможностями дороги. Уазик то несся лесом, то выскакивал на пригорок, то перемахивал через мостик, проложенный над говорливой речкой Апрельковой.
— Вы бы знали, какая морока отправлять покойника из такой глухомани… Никому нет дела. У всех какие-нибудь закавыки. То мастер запил, то бумажку надо подписать, а человек в отпуске, то… — Он махнул рукой. — При жизни мучаемся и после смерти… Не хотел я при Марине обо всем этом, — как бы объяснил Гай Ольге Арчиловне, почему вынужден мчаться в райцентр, когда по-людски должен был бы, просто имел право провести последний день с дочерью. — Ну, как вам Марина? — спросил он.
— Интересная девочка. И не простая. Свои мысли, рассуждения… А не боитесь отпускать ее одну в Москву?
— Сердце болит, конечно, — признался Федор Лукич. — Но ведь ей так хочется именно в Институт кинематографии! А ее желание для меня закон. Хотя, с другой стороны, не могу себе представить, что буду делать, если она поступит. Уже сейчас тоскую и ловлю себя на мысли: а может, не поступит? Вернется и опять будет рядом… — Он посмотрел на свою спутницу: — Нехорошо так думать, да?
— Что же поделаешь, раз так думается? — улыбнулась Дагурова. — Сердцу не прикажешь.
— А я считаю, что это плохо. — Гай вздохнул. — Получается, говорю Марине одно, а в душе другое. Дети очень чувствительны ко всякой лжи и лицемерию. И что самое опасное — восприимчивы…
Некоторое время они молчали, потом Дагурова спросила Гая о Меженцеве.
— Звонил сегодня. Обещал приехать. В самые ближайшие дни…
— Как же директор не знает, когда явится его заместитель?
Федор Лукич покачал головой.
— Заместитель? Неизвестно, кто у кого… Алексей Варфоломеевич может иного председателя облисполкома заставить крутиться…
Выяснилось, что Меженцев числился заместителем Гая по науке как бы на общественных началах. Крупнейший ученый-биолог, он являлся одним из инициаторов создания заповедника Кедрового, можно сказать, его крестным отцом. С его мнением считаются даже в Москве, а тут он просто непререкаемый авторитет.
— А почему Алексей Варфоломеевич оказался замдиректора? Высокое начальство посчитало, что нужны знания и такой авторитет, как у Меженцева, чтобы принести как можно больше пользы заповеднику.
А трудностей было много, как это бывает с каждым новым делом.
Да и сейчас хватает.
Следователь поинтересовалась, как относится профессор к Осетрову.
— У них дружба. Оба непоседы. Заядлые путешественники, — сказал Гай. — Когда Меженцев узнал о случившемся, очень расспрашивал обо всей этой истории, разнервничался. А я при чем? Как было, то и передал…
«Значит, не в Чижике причина, почему Гай не может уволить Осетрова», — подумала Дагурова, вспоминая разговор с участковым о леснике.
Приехали в Шамаюн. Федор Лукич спросил, куда подвезти следователя. И кажется, удивился, что ей надо в психоневрологическую больницу.
Ксения Павловна Мозговая производила действительно странное впечатление. Высокая, в безупречно белом выглаженном халате. На сухих длинных пальцах ярко-алый маникюр. Из-под высокой накрахмаленной докторской шапочки кокетливо выпущены на морщинистый лоб кудряшки редких волос. Густо покрытое пудрой дряблое лицо, брови шнурочком и тщательно выведенное помадой сердечко губ. Облик довершал желтый в синий горошек бант, лежавший на отворотах халата.
— Все в норме у твоего паренька, — хрипела весело Ксения Павловна. — Ножки, ручки и все остальное. Реакция как у волка. Рефлексы — и Павлов позавидовал бы…
То, что психиатр оказалась на самом деле приветливой, общительной, тоже удивило следователя: после телефонного разговора можно было подумать — брюзга и зануда. Но Мозговая сразу на «ты». Может быть, из-за разницы в возрасте?..
— А то, что он перенес сотрясение мозга в результате мотоциклетной аварии? — спросила Ольга Арчиловна.
— Ничего с ним не будет. Наследственность у него крепкая. Сейчас говорят гены. И потом — натаскан. Как хорошая лайка. На границе служил. Момент существенный… Значит, первое: хорошо ориентируется в пространстве. Второе — легко адаптируется в обстановке со многими неожиданностями. Третье — отличная реакция на эти неожиданности и правильная оценка их… Знаете, какие нужны обстоятельства, чтобы разладить такую машину! Я уж не говорю о том, что у него отменное зрение и слух, мои коллеги проверили…
— А алкоголь?.. — подсказала Ольга Арчиловна. — Бессонная ночь перед этим?..
— Он утверждает, что выпил немного. А вообще не пьет.
— Тем более. Значит, непривычен.
Мозговая скрестила руки на груди.
— Тут ты права, — сказала Ксения Павловна, подумав. — Реакция на алкоголь — вещь индивидуальная. Одних угнетает, других возбуждает… А что есть наша психика? Череда возбуждений и торможений… Хочешь, проверим Осетрова основательно? Но для этого надо будет положить в больницу…
Дагурова допускала возможность проведения стационарной судебно-психиатрической экспертизы. Но не теперь.
— Сейчас преждевременно, — сказала она.
— Смотри, — хрипло бросила Мозговая. — Хозяин — барин.
— Ксения Павловна, но в принципе возможно, что Осетров, как вы выразились, неправильно реагировал в тот момент? Вытянутую руку принял за ружье, спокойно идущего человека — за тайком крадущегося? И так далее…
— А ты сама? Не случалось — видишь ветку в окне, а кажется, что-то диковинное, пугающее? Все мы человеки… За сорок пять лет практики я такое видывала. Вот скажи, может девочка в тринадцать лет видеть сквозь землю?
— В каком смысле? — Следователь уже привыкла к неожиданностям Мозговой и теперь не ломилась в открытую дверь.
— Даже не видеть… В общем, необъяснимый феномен. Почище, чем Кулешова. Вы, наверное, читали о такой?
— О Кулешовой? — переспросила Дагурова. — Это которая умела читать руками?
— А точнее, обладала так называемым кожным зрением. Помните, ей давали конверт, в котором был запечатан лист бумаги с текстом. Она водила по конверту рукой и читала, что написано на вложенном внутрь листке… Так вот, девочка, о которой я хочу рассказать, — тоже феномен в своем роде.
Ксения Павловна встала из-за стола, вышла на середину кабинета и, указывая на пол обеими руками, начала рассказывать:
— Похоронили ее отца. В гробу. В могилу. Как положено. Проходит день, проходит другой, девочка стала заговариваться. Пристает к взрослым. Твердит, что жив отец, и все тут. Голова у него, говорит, белая-белая! И дышит…
Мозговая замолчала. Ольге Арчиловне стало, честно говоря, не по себе. А Ксения Павловна продолжала:
— Добилась-таки своего. На третий день разрыли могилу. И что же ты думаешь?
— Жив? — подсказала следователь. — Ведь что могло быть невероятнее?
— Совершенно правильно. Но самое главное — действительно седой как лунь… Ну с точки зрения медицины сам по себе случай с мнимой смертью — явление объяснимое. Что-то вроде летаргического сна. И если бы покойника в кавычках осмотрел врач, установил бы, в чем дело. А история произошла в глухомани, родственники поспешили совершить обряд…
— Из местных, что ли?
— Ну да.
— Когда это было?
— Лет двадцать назад… Но какова девочка! Меня этот случай заинтересовал. Встретилась с ней, привезла сюда. Наблюдала… Подготовила доклад на областную конференцию психиатров…
Ксения Павловна вздохнула, села на свое место и ухватилась за мундштук.
— А дальше? — спросила Дагурова. Рассказ ее очень заинтересовал.
— Дальше? — Мозговая хрипло рассмеялась, закашлялась. А потом со странной веселостью произнесла: — Этим докладом заработала себе репутацию ненормальной… Да и ты так считаешь… Предупредили?
— Что вы… — растерялась Дагурова.
— Брось. Ты как вошла, я сразу увидела. — Ксения Павловна лукаво подмигнула следователю: ничего, мол, привыкла к этому. И уже серьезней добавила: — Как ты решилась ко мне обратиться?
— Вы же специалист…
— А мне следователи неохотно поручают проведение судебно-психиатрической экспертизы. А если и поручают, то суды назначают повторную. Кому-нибудь другому… Но диагноз, который ставлю я, всегда совпадает с повторным. И даже выводы московских экспертов ни в чем не расходились с моими, — закончила она с гордостью.
— Ксения Павловна, почему бы вам не опубликовать материалы о той девочке? — спросила Дагурова. — Они сохранились?
— Лежит папочка. — Врач похлопала по маленькому сейфу, стоящему на тумбочке в углу. — Только стара я теперь высовываться. Пока докажешь… Комиссии всякие, консилиумы. Да и не знаю, где эта девочка сейчас… Кучумова ее фамилия. Может, замуж вышла, сменила фамилию… И еще почему не хочется ворошить. Бывает, в детстве вундеркинд, а вырастет — превращается в обыкновенного индивидуума. Как мы с тобой…
— Ну а как вы, психиатр, объясните феноменальные способности Кулешовой или той девочки, Кучумовой? — спросила Дагурова. — Для меня все это мистика. Как хиромантия, астрология, графология…
— Кое-что объяснить можно. Но во многом такие явления пока что остаются загадкой для науки.
— А может быть, просто шарлатанство?
— Нет, далеко не всегда! — воскликнула Ксения Павловна. — Легко сказать: этого нет, потому что не может быть! По-моему, отрицать вещи, до смысла которых наш разум просто еще не дошел, тоже в своем роде невежество… Да, многое еще требует научного осмысления. Организм человека, а главное — его психика — это целый космос, невиданные возможности которого нам еще открывать и открывать. И поражаться. — Ксения Павловна спохватилась: — Ой, заговорила я тебя…
— Ну почему же, — улыбнулась Ольга Арчиловна. — Мнение специалиста всегда интересно… Да, у меня еще один вопрос. Отец Осетрова погиб трагически при задержании браконьера. Как это могло повлиять на Нила? И имеется ли связь с событиями в заповеднике, когда Осетров стрелял в Авдонина?
— Конечно, смерть отца, именно такая смерть, отложила отпечаток на сознание парня. Это, по-моему, скажет даже неспециалист, — чуть усмехнулась Мозговая. — Идея фикс, что ли. Мстить. Но вот о прямой связи… — Ксения Павловна развела руками. — Я бы не взялась утверждать что-либо определенное. Ведь все зависит от индивидуальности. Один более впечатлительный, другой менее… Но на вашем месте в оценке личности Осетрова я бы учитывала сам факт.
Шамаюн был тихим зеленым городком, расположившимся между невысоких пологих сопок, покрытых редким лесом. Сохранилось много деревянных домов, рубленных из крепких лиственничных бревен.
До райотдела милиции рукой подать. И Ольга Арчиловна добралась до него не спеша, за каких-нибудь восемь-десять минут.
Размышляя о разговоре с Мозговой, она все больше приходила к выводу, что Осетров не мог ошибиться там, в распадке, вечером. Вернее, такой парень, как он, — охотник, пограничник, с зорким глазом и верным слухом — вряд ли бы что-то напутал. Выходит, или врал, или все произошло так, как он показал на допросах.
Райотдел внутренних дел находился на первом этаже трехэтажного кирпичного дома. У крыльца следователь столкнулась со старым знакомым — под сенью молодой пихты сидел на земле Рекс и внимательно смотрел на зарешеченные окна. Заметив Дагурову, он вдруг оскалил зубы и зарычал. Что-то грустное шевельнулось в душе Ольги Арчиловны. Она подумала: «Можем ли мы, люди, быть такими преданными и верными? А что будет, когда Нилу дадут срок?..»
Дежурный проводил ее к начальнику райотдела майору Иргынову. В кабинете находилась заплаканная женщина.
— Заходите, заходите, товарищ Дагурова… Присаживайтесь. Я буквально еще минуту…
Ольга Арчиловна села на один из стульев, стоящих вдоль стены.
— Что же мне с тобой делать, Степанова? — обратился к женщине Иргынов. Он был коренаст, смугл, нос приплюснут и широковат в ноздрях, что выдавало в нем аборигена.
— Да на кой ляд они мне, век соболей не носила… — осипшим голосом оправдывалась женщина, кивая на лежавшие перед майором на столе две шкурки. — Вам и Тонька может подтвердить… Хотела только проверить и убедиться… Честное слово, товарищ начальник!..
— Это мы уже слышали! — сурово сказал Иргынов и устало махнул рукой. — Ладно, иди, Степанова… И запиши на бумаге все, как было. Поняла?
— Поняла, товарищ начальник, — обрадованно проговорила женщина, утирая ладонью глаза.
— Но мы еще проверим, — как бы упреждая преждевременную радость, сказал начальник райотдела и попросил дежурного дать ей бумагу и ручку для объяснения.
— Она сказочки рассказывает, а мы слушай, — покачал головой майор, когда они остались со следователем одни. — Иргынов сам умеет такие небылицы рассказывать, что никакой писатель не выдумает. — Он сузил свои и без того узкие глаза и довольно засмеялся. — Уверяет, что за два соболя две бутылки… И в это Иргынов поверит, с трудом, но поверит. Алкоголик родную маму отдаст за бутылку… Клянется, мол, эти два соболя понесла к скорняку убедиться, что действительно это соболь, а потом отнести их к нам… Такое и моя бабушка сочинить бы не могла. — Майор перестал смеяться и бережно взял со стола шкурку, запустил в нее растопыренную руку и медленно, с наслаждением провел против шерсти. Она мягко облегла его пальцы, блеснув серебристой подпушью.
Ольга Арчиловна впервые видела соболиный мех. И ей самой хотелось вот так, как майор, попробовать его на ощупь. Правда, Иргынов это делал с каким-то особым умением, что ли. Как делает, наверное, настоящий охотник. Или человек, с детства окруженный шкурами и мехами.
— Браконьер, наверное, какой-нибудь из тайги принес, — высказал предположение майор. — Пропился и побежал к буфетчице. — Он кивнул на дверь, имея в виду, вероятно, ту женщину, что ушла с дежурным. — А скорняки все предупреждены. Если слева — сразу к нам… Соболь — главное богатство района. А его всякий нехороший человек бьет… Меня на каждом совещании ругают: Иргынов слепой, Иргынов не видит ничего… А как за ними уследишь? Ничего, они еще не знают Иргынова, — сурово пригрозил он кому-то. — Я от нее добьюсь правды!
Спохватившись, что у него сидит следователь, майор запер шкурки в сейф и поинтересовался, как прошел допрос Осетрова.
Хвастать было нечем. Подозреваемый наотрез отказался разговаривать, потому что, как поняла Ольга Арчиловна, его показывали психиатру.
