Черта

Анатолий Беднов

Начало XVII века. Закончило Смутное время на Руси. Утвердилась новая династия. Страна залечивает раны. Однако по-прежнему неспокойно на западной границе: польский король готовит новое вторжение. И основной ударной силой на южном фланге станут запорожцы – те, кто прежде бок о бок с русскими казаками сражались против турок и крымцев. На острие удара – деревянная крепость Михайлов, один из главных форпостов Засечной черты. Рязанскому казаку Дмитрию Абрамову предстоит ныне воевать против тех, кто некогда вызволил его из турецкой неволи.

Глава 5

Назад казаки ехали чинно, степенно — мимо неказистых обывательских домиков; мимо лавок, бойко торгующих всем и вся: мимо кузницы, где в эту пору кипела работа; мимо кружала, откуда доносилась пьяная брань кабацких голышей; мимо капризно блеющих коз, погоняемых пастушонком; мимо лениво переваливающихся уток, бредущих к пруду; мимо старика-сбитенщика, зазывающего отведать напиток. Никто в крепости, кроме троих казаков, воеводы да стрельцов, которых он успел оповестить, не ведал ещё о страшной угрозе, нависшей над русским пограничным городком. Покинув Стрелецкую слободу, скоро въехали в казачью Прудскую. Поминутно здоровались с братьями-казаками, живущими по сию сторону Прони. Глядя на сосредоточенного, не улыбавшегося Дмитрия, вопрошали казаки:

— Что невесел-то? Али беда стряслась?

— Готовьтесь, братцы! Скоро нам с вами за сабли браться, — так «поэтически» ответствовал десятник Абрамов.

— Война?!

— Только без суматохи. Готовиться будем к осаде. Передайте вашему голове, пусть круг соберёт и воеводу позовёт. А мы в Уголок едем.

— Вот те раз! Не было печали… — молодой шустрый казачок ударил шапкой по коленям.

— Неужели смута новая грядёт?! — вскинул руки другой.

— Запороги на Русь нагрянули, чтоб их старши́не пусто было! — бросил Санька.

Встретился им на пути торговый гость из Подвинья Михаил Ушаков, однофамилец воеводы. Каждый год с рыбным обозом наведывался двинянин на берега Прони. В этот раз, вопреки обыкновению, прибыл в Михайлов посреди лета — надо было выстроить здесь складские помещения — пережив перипетии Смутного времени, купец из Поморья мало-помалу восстанавливал в среднерусских городках прежние масштабы торговли.

— Ну, здорово, Михаил!

— Здорово, коль не шутишь. Куда путь держишь-то?

— Из степного дозора сегодня вернулся. В Уголок возвращаюсь от воеводы. Тебе бы, Миша, город наш покинуть надобно, пока не поздно.

— Это ещё зачем? Кто ж меня гонит прочь? — Михаил мрачно насупился, потеребил седеющую бородку. — У меня ж амбар недостроен…

— Война грядёт, помор. Вот как нападут козаки запорожские, пожгут твои амбары и самого тебя в куски порубят… Зимой, ежели город цел останется, приезжай с товаром. Мы рыбке северной завсегда рады.

— Чтоб я бежал от каких-то… Тьфу ты! — светлые щеки Михаила побагровели. — Мы, поморы, запорогов ваших бивали. Сколько их, разбойников, на Ваге полегло. Ух, и лютовали: много сёл разорили, посады в пепелища обратили, народ резали, до самого Бела моря дошли, грабёжники, до Терского берега! Там поморы их воровские шайки топорами да баграми встретили. Кого посекли, кого прогнали восвояси через болота, через непроезжие тайболы. Будто орда дикая прошлась по нашему краю в тот проклятый год. Только град Михайло-Архангельский не тронули, даже приступить побоялись.

— Так небось ваш Архангельский город покрепче нашего будет? — спросил Иван, свешиваясь с коня. — Оттого и побоялись на приступ идти.

— Да такой же городок, что и ваш. Деревянный весь. Спалить запросто можно. Только вот осадная наука этим ворам, видно, неведома. Они всё набегом-наскоком норовят, когда их не ждали. Налетели, души христианские погубили, добро награбили — и прочь поскакали.

— Слушай, — вмешался в разговор Санька. — А может, оттого и не посмели тот городок взять, что хранит его сам предводитель сил небесных Архангел Михаил? Постойте-ка, да ведь и мы под защитою Архистратига! В честь его и город наш именован — Михайлов! И нас небесный заступник оборонит…

— Ага, у Христа за пазухой живём! — огрызнулся Абрамов. — На Бога да архангела надейся, а крепость держи в готовности, чтоб любой набег отразить, любую, сколь ни есть долгую, осаду выдюжить! Надейся, а саблю точи и порох держи сухим.

— Остаюсь я, ребята, — заявил Ушаков, — хоть бы даже погибнуть мне тут суждено. — И зашагал дальше, гордо неся русоволосую голову.

Подъезжая к берегу Прони, встретили Мыколу Жменю из Черкасской слободы. Важно восседал он на могучем скакуне рыжеватой масти: всадник под стать коню — крепкий, крупнотелый, тяжеловесный, только чуб да пышные усы — чёрные, как вороново крыло.

— Здоровеньки булы! — важно ответил Мыкола.

— Ну, здравствуй, — кивнул головой Дмитрий. — Слыхал, твои земляки-запороги на Русь двинулись. Коли завтра к городу подступят, с кем будешь, сотник?

— Як же «наши»? — после недолгого раздумья ответствовал Мыкола с обидой в голосе. — Це не наши!

— А кто ж таки? — Абрамов придержал коня.

— Воры! Бисово семя! — И смачно плюнул в дорожную пыль.

Мыкола жил в Черкасской слободе уже третий год. В Михайлов он прибыл с Киевщины, став одним из многих беженцев от панского гнёта. История его была такова: позарился панский сынок на Мыколину жинку, силой овладел красавицей. От горя и позора та руки на себя наложила, Мыкола же в отместку зарезал обидчика-паныча и тёмной ночью бежал прочь из поместья. Долго ли, коротко ли, добрался до Михайлова, где и встретил немало своих земляков — малороссийских казаков. Мыкола сумел уже отличиться в стычках со степняками и местными разбойничьими шайками, наследниками недавней Смуты.

— Дай Бог, если с нами будет, — проговорил после непродолжительного молчания Дмитрий. — А то ведь раскроют ворота перед своими земляками с Днепра — и погибель тогда городу.

— Что ж, изменщики да перебежчики всегда были, — отвечал Иван. — Когда-то и наши братья, казаки рязанские, Тарарую ворота распахнули. А не доверять Мыколе у меня причины нет. Он дядю моего в схватке с ногайцами выручил, на себе с поля боя вынес.

Так, неспешно беседуя, доехали казаки до берега Прони. Здесь, на живописной лужайке над быстрой рекой, и спешились. Голод окончательно одолел трёх соратников. Извлекли из сумы и узелка нехитрую еду, Иван достал из-за пазухи баклажку, разложили всё это на траве и принялись трапезничать. Дмитрий постепенно погрузился в раздумья: вспоминал он горемычную юность свою, полон и тяжкое рабство турецкое.