Черта

Анатолий Беднов

Начало XVII века. Закончило Смутное время на Руси. Утвердилась новая династия. Страна залечивает раны. Однако по-прежнему неспокойно на западной границе: польский король готовит новое вторжение. И основной ударной силой на южном фланге станут запорожцы – те, кто прежде бок о бок с русскими казаками сражались против турок и крымцев. На острие удара – деревянная крепость Михайлов, один из главных форпостов Засечной черты. Рязанскому казаку Дмитрию Абрамову предстоит ныне воевать против тех, кто некогда вызволил его из турецкой неволи.

Глава 3

Внимательно выслушал казачий голова Уголка сбивчивую речь Абрамова. Едва переведя дыхание, тот принялся с жаром пересказывать виденное в степи:

— Несметное множество идёт на Русь. Тыщами прут запороги, ни конца, ни краю не видать ихнему воинству. Наш дозор обстреляли, едва ноги унесли. Одного, Ваську из Скопина, ранили; пришлось оставить его в деревне на попечение знахарки — пусть поправляется.

— Сколько вас там было? — перебил голова, нервно перебирая узловатыми пальцами.

— Восемь казаков. Двое в Скопин поскакали, один, как я сказал, в ближайшей деревне остался. Ещё двое умчали вчера в Ряжск. А мы вот сюда летели. Едва домой забежать успел, Катерину проведать, чтоб не волновалась — вот он я, жив-цел вернулся. Она всегда так беспокоится, как я в степь ухожу. Наверно, уже родне Ивановой да Санькиной передала, что живы ребята. Нам бы коней сейчас, свои-то совсем замотались опосля такой бешеной скачки, дома у меня их оставили. Мы живо — через мост к воеводе и обратно, только ещё перекусим малость. А ты, голова, казаков собирай сегодня ж вечером. Пока обойди сотников да полусотников…

— Да я уж без твоих напоминаний знаю, чего мне делать надлежит, не учи учёного, — мрачно проворчал голова. — Можете прямо сейчас у меня наскоро перекусить, да и к воеводе поспешите.

— Никак нельзя, — вмешался Иван. — Ты только коней нам дай, мы туда-сюда через мост…

— Ну, быть по-вашему. Голодные небось, — посочувствовал голова.

В ответ Иван только выразительно похлопал по сумке и ткнул пальцем в узелок Дмитрия:

— С такими вестями не то что про обед — про весь белый свет забудешь.

— Ну что ж, скачите, — ответствовал казачий голова. — Сейчас распоряжусь, чтоб свежих коней вам дали. Запороги, значит, нагрянули. Наслал Господь испытание на Рязанскую землю! Всё за грехи наши прежние расплачиваемся.

Казаки откланялись, шапки нахлобучили и, бегло попрощавшись, как стрелы из лука вылетели на улицу. Вот и лошадки готовы. Вскочили в сёдла, ещё раз помахали казачьему голове: вечером будем, готовь круг. К мосту летели галопом, провожаемые лаем собак, плачем перепуганных детишек, бабьими криками и бранью:

— Куда летите, черти?! Того и гляди, всех с ног посшибаете!

— С дороги прочь, зашибу всех! — Иван неистово хлестанул коня.

— Куда ты, Ванюша? Стой! — это жена Кочергина Татьяна бросилась навстречу.

— Поберегись! — крикнул Иван. — Как видишь, живой вернулся. В город спешу, не до тебя!

«Будто чужой, хоть бы словом перемолвился! Ой, а ежели беда стряслась?» — Татьяна так и присела, невзначай уронив ведро. Колодезная вода выплеснулась на пыльную дорогу.

Прибежала Татьяна к Катерине, застала её трудящейся на грядках:

— Скажи мне, что случилось? Ты ведь наверняка знаешь. Наши вернулись, только что видела их. Скачут в город, никого не видят, даже не поздороваются. Тревожно мне…

Разогнула спину Катерина, повернулась к соседке, молвила:

— Запорожское войско на Русь идет, мне Дмитрий сказывал. Сам видел издали.

И снова Татьяна чуть не упала, пошатнулась, наклонила ведро — и плеснула воды прямо под ноги Катерине.

— Ой, прости! Что же это деется такое? Только пожили мирно — и опять нашествие.

Живы были в памяти михайловцев картины Смутного времени. Немного воды утекло с той поры, как горожане впустили атамана Заруцкого с его казаками-донцами. Планы у атамана были грандиозными; поговаривали, будто Иван Заруцкий намеревается посадить на русский престол сына Марины Мнишек, которого сия девица на вторую букву азбуки прижила то ли от Тушинского вора, то ли от самого атамана. Во всяком случае Заруцкий всюду таскал её с собою. Иные утверждали, будто атаман-сумасброд по прозвищу Тараруй сам метил на трон московских царей. Когда атаман подошёл к стенам града Михайлова, шёл последний год окаянной Смуты. Сладкими речами да посулами прельстил атаман михайловцев, отворили ему ворота стрельцы. Пёстрое воинство Тараруя вступило в стены города. Поначалу-то горожане обрадовались: есть ныне у города надёжный защитник и покровитель. Однако атаман вскоре повёл себя в городе не как защитник — как завоеватель. Грабили и притесняли михайловских обывателей казаки Заруцкого. Не лучше вели себя и иные их земляки, ставшие сообщниками атамана в насильствах и грабежах над согражданами. Когда покинул Тараруй город, вздохнули жители с облегчением. Схватили самозваных воевод, Ваську Извольского да Мишку Болкошина — ставленников Заруцкого — и выдали их на расправу.

Ушёл Заруцкий дальше, разорять Рязанщину и другие земли. В конце концов изловили атамана, привезли в Москву и там на кол водрузили. Злорадно смеялся народ:

— Вот тебе, разбойный атаман, престол об одной ножке!

«Ворёнка» повесили. Историю эту пересказал Дмитрию поп Елисей. Смутился казак:

— Отрока-то невинного за что смерти предали? Заруцкому поделом, а этого почто?

— Юнец вырастет — и, чего доброго, права на престол предъявит, — отвечал батюшка. — У римлян в сочинениях сказано, что кесарь Август велел юного Цезариона, сына Клеопатры, казнить, дабы, выросши, власть его в Риме не оспаривал. А всё ж прав ты, Димитрий, негоже чадо губить. Сослали б в дальний монастырь, коли на то пошло…

…Всё это вспоминалось Дмитрию, когда летел он на сером коне казачьего головы по скрипучему мосту через Проню. Грозно шумел порог, потоки пенящейся воды накатывали на гладкие камни, переливались через них и устремлялись дальше меж скользких валунов. Заметно покачивался мост на позеленевших от водорослей опорах. «На месте ли воевода? — соображал Дмитрий. — Пусть готовит город к осаде: залатает все бреши, все слабые места, рвы расчистит…»