Ковчег-2020. Стихи и проза костанайских авторов

Анатолий Аркадьевич Корниенко

Региональное литературное объединение «Ковчег» организованоВ. Л. Растёгиным в 1995 году. В этом году объединению исполнится 25 лет.Этот сборник юбилейный.

Петрова Марта Викторовна

Больничное

В белом безмолвие бледное солнце

спрячет, когда-то несбывшийся сон,

кто-то уже никогда не проснётся,

ты или я, или, может быть, он…

Небо сжимается в раме оконной,

ветка рябины с худым воробьём.

Мир умещается в лике иконы —

так до весны долежим, доживём,

может, дождёмся и птичьих мелодий,

в сквере звучанья цветаевских строк…

Каждый отсюда когда-то уходит,

разным бывает лишь выпавший срок.

Где-то мой сон заплутал в белозимье,

в млечном тумане проснуться трудней.

Справимся.

Только рассвет принеси мне

старый знакомый, седой воробей.

***

С этой девочкой вовсе я не был знаком,

просто видел в глазах голубое сиянье,

в лужу влезла девчушка, от мамы тайком,

затаив от волнения даже дыханье.

Там в зелёной воде, что упала с небес,

облаками укутались босые ноги,

и улыбка её в ожиданье чудес,

так манила, как манит к удаче дорога.

Я стоял и смотрел: чуть бочком гражданин

шёл по краешку лужи, скривившись в ухмылке,

а девчушка, как будто следила за ним

и с улыбкой поправила бант на затылке.

В луже ножкою топнув, взболтнула всю муть

и круги по воде разошлись к краю лужи.

— Люди, видите ангелы в лужах живут,

и оттуда, наверно, вселяются в души.

А тепло увлекало дитя к озорству,

ветерок, освежая, струился по коже,

неужели, быть в луже и пить синеву —

не такое уж дело плохое? А, может…

***

На пепелище — цветы и затишье,

ужас застывший, у ног,

снег окропила «Зимняя вишня»,

чёрный разбрызгала сок.

В мареве лжи, это ль видит Всевышний —

вновь погибает народ,

сок исчерпала весь «зимняя вишня»,

завтра за кем смерть придёт?

Снова погиб кто-то в «Скорой карете»,

кто-то, шагнув из огня,

кто же за жизни погибших в ответе —

тот, кто прошёл сторонясь,

кто побоялся в глаза глянуть людям,

что потеряли детей,

да, безусловно, всех время рассудит,

мы согласимся затем…

Новые, новые гибели жертвы,

траурный колокол бьёт,

в память погибших свеча плачет в церкви,

каждый молчит о своём.

В трауре все разговоры излишни,

мать поминает детей,

новая где завтра «Зимняя вишня»

станет виною потерь?

***

Один я здесь — в квартире ни души,

а ведь ещё вчера все были дома,

ещё я помню, как с детьми спешил

в торговый центр в День рожденья Тёмы.

Стоит кастрюля с супом на плите —

его ещё вчера сварила Лена,

из детской я всё слышу смех детей,

но я один, один я в этих стенах…

Кроватка. В ней сынишка спал Данил,

а вот и их зубные щётки в ванной.

Как жить мне одному теперь без них,

один я жив, нет больше Лены с Анной…

Кровать, одежда — всюду запах их,

такой родимый и такой домашний,

как отпустил я их тогда одних,

что нет их рядом — мне поверить страшно!

И вот уже сколочены гробы,

готовы обелиски на погосты,

ах, как хочу сейчас я с ними быть,

а не ходить с цветами только в гости…

Молю теперь я Бога каждый час —

Дай счастья всем им в Царствие небесном…

Пусть ангелы заботятся о вас,

и, лишь благие окружают вести.

***

У зимнего окна мы вспоминаем детство:

меж стёкол ватный холм, да искорки слюды,

вновь чай с малиной нам, как от печали средство,

пока метель крадёт за окнами следы,

летая на метле со сказочною свитой,

как в детстве раскачав стекляшки фонарей,

и мама вяжет вновь с оленем тёплый свитер,

и, кажется, метель от этого добрей.

Закон неумолим и мы во власти цикла,

и кто-то, но не мы, сегодня у окна.

Ах, сколько волшебства к нему опять приникло

и от метельных грёз, как в детстве не до сна.

***

Снег, а тебе здесь не рады,

сидел бы ты лучше дома,

разглядывал туч наряды,

мучаясь лёгкой истомой.

А дети тебя мочалят,

ответь, для чего ты выпал,

и это твоё молчанье

хуже, чем крики у выпи.

Таешь под чьей-то подошвой,

будто сожжённый лампадой,

снег, вниз не падай больше,

сверху смотри и не падай.

Но вновь шагает он следом

запечатляя все лица,

видимо, смысл жизни в этом,

чтоб умереть и родиться.

***

Мне кажется — мир закончился

и поздно начать всё заново,

все злые сбылись пророчества —

зима свой закрыла занавес.

Ушли с сожалением зрители,

театр стал пуст за мгновение,

цвета все ушли, так и видели,

лишь смолкло куплетов пение.

Реприз у природы много, но

зима — драма говорящая,

за аплодисментов гомоном

всегда тишина знобящая.

Заблудились

Как-то, я ошиблась этажом

в здании, да в нашей горбольнице,

этот новый, очень скучный дом,

где ночами очень плохо спится.

— Как пройти отсюда на массаж?

— А, Вам надо выше и направо.

Поднимаюсь, вот второй этаж,

За стеклом хирурги-костоправы.

Нет, не здесь, а это что за вход?

(осторожно заглянула в щёлку)

— К нам нельзя! У нас сейчас обход!

И не нужно здесь стоять без толка!

— Вы к кому? — спросили у меня,

— а, наверно, Вы из меценатов,

или, может, чья-то Вы родня?

Да не стойте, Вам сюда, в палату.

Ладно, почему бы не войти,

Раз все так активно приглашают…

— Господи, куда твои пути

Приведут меня, к какому краю?

Грудь сдавила мертвенная тишь,

ожиданье обняло за плечи,

из палаты вдруг, смотрю, малыш,

осторожно вышел мне навстречу,

года два от силы, может, три,

увидал меня — пошёл обратно.

— Стой, хороший мой, ты посмотри!

Но мальчишка забежал обратно.

— Девушка, не стойте у дверей,

вот, располагайтесь, проходите,

здесь палата отказных детей —

это Анжелика, это Витя!

— Отказных? Что значит — отказных?

— Господи, ну бросила их мама,

Вы хотите посмотреть на них?

Нет, тогда не стойте здесь упрямо!

Надо мной разверзлись небеса,

помню лишь, как шла по коридору,

по щеке упрямая слеза

покатилась, застила свет взору.

Пять кроваток у стены стоят,

дети спят в них — тихо, безмятежно

и румянец на щеках ребят

с солнышком с небес играет нежно.

Я беру на руки малыша —

ой, штанишки мокрые — бывает.

— Нет, не надо плакать! — чуть дыша

говорю и слёзы утираю.

Девочка, хорошая моя —

я целую мокрые ладошки.

«Мама!» «Да, сегодня мама — я!

Ну не плачь! Остановись, Серёжа!

Больше не могу сдержать я слёз,

поправляя сбитую подушку,

и опять грызёт один вопрос:

— Где же мать — беспечная кукушка?

Милые мои, ну как же так,

как без мам тут оказались дети?

Жизни их, отнюдь, ведь не пустяк,

где их мамы? Как потом ответить?

Как-то я ошиблась этажом

в здании, да в нашей горбольнице,

ночь, гроза и этот серый дом

мне теперь ночами часто снится.

***

Сторожа души — муки совести…

Меж глаголами «сметь», «не сметь».

В чём измерить, какой весомости,

им ни жизнь не страшна, ни смерть…

Жизнь — кроссворд в миллионы клеточек

из эмоций, понятий, чувств,

но познания предков светочем

сквозь века нам ответят пусть:

По каким нормативам судятся

все «хочу» там, где есть «нельзя»?

Почему на сознанья улицах

нам не в силах помочь друзья?

Философия — дело тонкое,

но идею, что по душе,

не сменю на монету звонкую,

ни от Сороса ни Пуше…

Наша совесть с мечтой давно уже

наравне, как заря с луной,

и судьба расписала за нас сюжет,

предоставив нам выходной.

***

Памяти В. Л.

Он догорел свечой в ночи,

но сохранится вечно память,

всегда он будет рядом с нами,

давайте, вместе помолчим!

Он жив, он жив в людских сердцах,

тех, что всегда с ним были рядом,

с небес теперь, на нас он, глядя,

нам будет звёздочкой мерцать.

Что время лечит — это ложь,

оно не зарубцует рану,

и вновь поэт, как нищий странник,

в мир грёз безоблачных стал вхож…

***

Вы были молоды и крепли Ваши «Крылья»,

«Ковчег» опорой для поэтов стал,

и конкурсов большая эскадрилья

им помогла взойти на пьедестал.

Но вносит время в мир свои поправки,

хоть не всегда согласны люди с ним,

и многих жизнь отправила в отставку,

но Вас всегда мы помним, любим, чтим…

И не забудется во веки имя Ваше,

доколе будет жив в миру пиит,

любому он о Вас лишь слово скажет,

и каждый Вас и вспомнит, и почтит…

О Вас всегда пусть светлой будет память,

Вы живы в наших душах и стихах,

и Ваше творчество навеки будет с нами,

и грусть о Вас — чиста, светла, тиха…

***

Учитель мой, я снова перед Вами

стою, как первоклассник у доски,

не выразить печаль мою словами

и сердце, будто сдавлено в тиски.

Я разговор наш поздний и прощальный

теперь не в силах позабыть, как то,

что мы всегда друг-другу обещали —

не оставлять во веки дар святой,

тот, что нам дан был от рожденья свыше,

чтоб мысли мы могли связать в стихи,

надеюсь, ты меня, учитель, слышишь,

ввысь улетая от оков мирских.

Я знаю, верю — встретимся мы снова

когда — ни будь, на жизненном пути,

ведь все мы живы, если живо слово

когда-то, что смогли произнести.

***

По жизни мчал во весь опор,

ногайкой время погоняя,

и, злой молве наперекор,

он с птичьей удалился стаей.

Вполсилы жить — не про него,

он нёс поэта имя гордо

и крест покорно принял свой

финальным жизненным аккордом.

Он, будто сам себя распял,

у края самого обрыва,

и отразилась меж зеркал

вся жизнь его письма курсивом.