Рахит. Шесть-седьмой

Анатолий Агарков

Рождаешься-то не по своей воле. И родителей не выбираешь. И место жительства. Пока…. Пока не начинает балом жизни править голова. Чего нет, можно придумать. Толику фантазии, и ты – принц заморский, охотник в дебрях Африки, ученый в Антарктиде… Скажете, синица в руке лучше в небе журавля. А зря! Кто не мечтает, тот не пьет шампанское с Маргарет Тэтчер. Вон Пушкин на пиру бывал, мед с пивом там пивал, коту ученому внимал – все это описал.

3

Новогодние каникулы закончились. Скучно стало на улице. Да и дома, когда отец отдыхал после смены, а мама не разрешала включать телевизор. Дошкольником быть очень плохо. Все друзья на учёбе. У них время летит быстро, весело, незаметно. Им есть чем заняться — мне нет. А хочется большой, бурной жизни. Хочется писать стихи, чтобы вся страна знала их наизусть. Или сочинить толстенный роман.

Я живу в тоске, потому что не умею ни писать, ни читать. Неграмотный я по причине своего малолетства, но чувствую в себе силы и способности на тяжкий умственный труд. Вот слепые же пишут романы, и музыку, и стихи. За них кто-то записывает. Вот бы мне такого писарчука — уж я бы надиктовал!

Хуже всего, что никто не понимает моих мук. Все смотрят на меня, как на малыша, которому достаточно дать конфетку, чтобы он отстал и не путался под ногами. А можно просто взъерошить волосы — иди, гуляй. Остаётся одно — мечтать. И это спасение от вселенской скуки и людских обид.

Смотрю на высокий сугроб, представляю его Кавказским хребтом, а себя — путешественником, заросшим чёрной бородой, голодным, продрогшим от холода. Я даже гибну, но открываю ещё одну тайну природы. Вот это жизнь! Вот бы мне попасть в экспедицию! Нет, не возьмут: скажут — окончи школу. А потом — институт. А потом….

А потом я и сам не захочу в горы, сяду за стол и буду писать романы в тихом, уютном кабинете. Мир потеряет великого путешественника и открывателя. Точно. Стану Героем, Гением, Человеком, которым гордится страна, если…. Если не помру со скуки в начале самом своей жизни. Господи, как тяжело жить! Скорей бы весна. Когда много света и солнца. И сады начинают пахнуть так, что бодрость преследует тебя даже во сне.

Но ничто не вечно в этом мире — даже скука, глубокая, как горе. В соседском огороде появились Вовка Грицай с маленьким Серёжей. Жеребёнком, ошалевшим от радости, я поскакал им навстречу — благо, забора между нашими огородами не было.

— Н-но! — подгонял сам себя.

Серёжка, укутанный в шаль, сиял глазами, в улыбку губы распустил. Глядя на солнце, на сверкающий в его лучах снег, смеялся:

— Солнушко, гы-го-го…

— Цы-па, цы-па… — манил резвящихся воробьёв.

— Здорово, Вов-Чик! — бодро, звучно, нажимая на «ч», говорю я. — Как школа? Происшествий не было?

— Какие там могут быть происшествия? — пожимает плечами сосед.

— Ну, не скажи — столько пацанов вместе… Неужель чего нельзя придумать?

— А учителя?

— А голова на что? Ну, хоть бы после школы отлупить девчонок.

— Чё ты несёшь?

Я посмотрел на Вовку со смутным беспокойством — начал задаваться? Школьник.

— Ты, наверное, с девчонками дружишь? — съязвил я и покрутил пальцем у виска. — Похоже, школа ничему хорошему не учит.

— Я тебе сейчас покажу, чему нас учат в школе, — сказал Вовка и выломал обезглавленный подсолнух.

— Ура! Сейчас будет рыцарский турнир, — я тоже вооружился и поскакал вокруг соперника.

— Коли! Луби! — возбудился маленький Серёжка.

Ему удалось выломать прошлогоднюю будыль из снежного покрова, и он напал на брата с другой стороны.

— Ну, начинается потеха, — пригрозил Вовка и повёл на меня атаку.

Я отступал, отбиваясь, и хрипел страшным голосом, изображая чудо-юдо лесное:

— Добро пожаловать, богатырь, в гиблые места!

— Ты давай, работай, — Вовка лупил своей палкой по моей. — Сейчас я тебя уложу на раз-два-три… Раз…! Два…! Три…!

— Ула! — Серёжка ткнул своим «копьём» брату в глаз.

Вовка вскрикнул и доказал, что в школе он чему-то всё-таки научился — разразился отборнейшей бранью.

— Я тебя щас на куски порву, — пообещал он брату, а сам пнул его так, что Серёжка кубарем полетел в сугроб.

Вовка убежал домой, закрывая ладонями лицо. Младший Грицай орал, лежа в снегу, и плач сотрясал его тело. Я мог считать себя победителем турнира.

— Эй, вы, что тут вытворяете? — через забор перешагнул Валерка Журавлёв, по прозвищу Халва, и подошёл к нам.

Не думайте, что он долговязый великан — просто в недавнюю метель намело такой сугроб, из-под которого забор наш едва виден. Вдвоём мы подняли Серёжку, отряхнули от снега, уговорили не реветь и не жаловаться, повели домой.

— Залазьте, — Вовка позвал нас с тёплой печки, сияя «фонарём» под глазом, и кивнул на брата. — А этого бандита сюда не подсаживайте. Полезайте, я тут засаду устроил — в войну поиграем. Мамка разрешила.

— А парашут есть? — осведомился Валерка. — Высоко падать, если что.

На маленькой печке, заваленной всяким хламом, шибко-то не развернёшься. Какого чёрта здесь держат тулупы вместе с валенками? Впрочем, без них на голых кирпичах поджариться можно очень запросто. А из валенок, при желании и небольшой фантазии, неплохие пулемёты получаются. Вот мы и застрочили в три голоса.

— Здесь и спать можно, — похвалил я печку и пожалел, что у нас дома такой нет.

— Была нужда, — отмахнулся Вовка. — У меня кровать есть.

— Я, когда женюсь, с женой буду спать, — заявил Халва.

— А я женюсь на дикторше из телика, — поддержал тему Вовка.

Я обиделся — телевизор мой, значит, и дикторша моя. Какое он имеет право на ней жениться? Да никакого. Заявил об этом, и обиделся Вовка.

— Я вообще жениться не собираюсь, — сказал я. — А девчонок буду лупить, где не встречу.

— Ты ещё маленький, — сказал Халва, — и ничего не понимаешь.

— Сам ты маленький, — оборвал я его.

Играть совсем расхотелось, да и жён себе выдумывать. Повисла гнетущая тишина.

— А пойдемте, ходы в снегу рыть, — предложил Валерка.

Вспомнил ворчание отца, когда в последний раз просил у него для этих целей лопату.

— Делать вам нечего. Лучше б снег от фундамента отбросал — весной работы меньше будет.

— Не, — предложил я. — Пойдёмте окопы рыть. Должны, точно знаю, должны враги напасть на наш дом. А мы окопы выроем и всех перестреляем. Пока врагов ждём — телик посмотрим.

Телевизор — аргумент. Ребята сразу согласились, что окопы возле дома рыть интересней, чем ходы в сугробе.

Это с тёплой печки работа казалась лёгкой и интересной. Недавняя метель так скрепила снег, что я быстро выдохся и заскучал. Чтобы как-то поддержать боевой настрой, предложил хором спеть. И первым затянул:

— Шёл отряд по берегу, шёл издалека…

Песню о героическом Щорсе мои друзья не знали, но дружно подхватывали припев:

— Ээ-эй! Ээ-эй! Красный командир…

Мама в окно постучала, перед ртом щепотью машет — обедать зовёт.

— Продолжайте, я сейчас.

За столом усидеть не было сил — на подоконник пристроился с тарелкой, ем и посматриваю, как ребята в снег вгрызаются.

Отец увидел, подивился и похвалил:

— В жизни всегда так бывает — кто-то вкалывает, а кто-то руками водит. Учись, сын, головой работать — лопата от тебя не уйдёт.

Отец ушёл скотину убирать, а мне на мороз не хочется. Сестра уроки учит — прочитает в учебнике, захлопнет, сунув палец закладкой, глаза закроет и повторяет вслух:

— Чьи это поля, чьи это мельницы? Это панов Вишневецких. Это…

Забудет, собьётся и вновь в книгу подсматривает.

— Чья это дура с книжкой у печки? Это панов…

Хлоп! Люська стукнула меня учебником по голове. Я бросился на сестру с кулаками, но она так лягнула меня в живот, что я кубарем (как давеча Серёжка) улетел под кровать. Оттуда возвестил на весь дом, что не очень-то доволен подобным обращением с будущим Героем Всей Страны. Крупная слеза упала на пыльную половицу и застыла стеклянным шариком. Мама вошла с кухни.

— Смотри, как она меня лупит, — сквозь рёв жалуюсь я. — У меня даже один глаз выпал.

Мама вопросительно посмотрела на сестру. Люся, зевнув в учебник:

— Уроки учить мешает.

— Следая. Не лезь, — мама подвела итог инциденту и удалилась на кухню.

Жду отца — уж он-то заступится, наведёт в семье порядок. Но вместо отца заходят ребята.

— Вон он, ваш командир — под кроватью хнычет, — сказала мама.

После такого представления вылезать совсем расхотелось. Ребята постояли немного у порога и ушли. Отец пришёл.

— Плюнь и растери.

Разделся, лёг отдыхать перед сменой.

— Толик, айда бороться.

Я тоже разделся и кинулся на отцовы ноги. Они сильные и очень хитрые — всё время норовят скрутить меня в бараний рог. Долго выпутывался, устал.

Отец:

— Тащи книгу — почитаем.

С Люськой мы сказки читаем, а с отцом толстенную книгу «Следопыт». Про индейцев, про войну. Вообщем, жутко интересную. Отец начинает бойко, потом запинается, делает паузы и умолкает. Книга падает ему на грудь. Он вздрагивает и начинает снова, с уже прочитанного. Так повторяется несколько раз. Наконец, он решительно откладывает книгу и говорит:

Конец ознакомительного фрагмента.