Растяпа. Камо грядеши

Анатолий Агарков, 2023

Судьба давала мне шансы где-нибудь в чем-нибудь отличиться – грех жаловаться.Я мог бы:– остаться мичманом в погранфлоте и служить на Ханке;– сделать карьеру профсоюзного деятеля в ЧПИ;– выйти на Станкомаше в большие начальники;– стать профессиональным журналистом;– втереться в партийную номенклатуру;– замутить собственный бизнес…Но, увы. Старость, пенсия, одиночество – итог жизни. Даже жилья нет собственного. И кто я после этого? Вот-вот…Но грех жаловаться – жизнь прожита замечательная! В этом Вы сейчас сами убедитесь…

2

Время к полудню спешило, когда вернулся домой. В голове роилось столько вопросов, что не сразу и понял — неужто телевизор оставил включенным?

На диване сидела Лялька.

— Здравствуй, Мыгра, это я.

Сжалось сердце предчувствием счастья — неужто вернулась?

Но у визита жены была цель другая.

— Зачем тебе нужен этот блеф?

— Понимаешь, встретились — Пушнинкова вся из себя такая счастливая: «Ах, Сереженька, мой Сережа!». У них была годовщина регистрации, а мы и на свадьбе не погуляли — теперь пригласила. Давай хоть задним числом отметим — собирайся! Нагрянем — покажем, что есть еще порох и в наших пороховницах. И вообще, как тетечка Лидочка говорит: в жизни только два раза собираются вместе все, кого любишь — на твою свадьбу и твои похороны. И поверь, во второй раз тебе будет не до веселья.

— Ведь это же ложь! Не стыдно будет в глаза им смотреть?

— Какой ты зануда! Помню, в общаге тебя звали Палундрой. Выдохся, да?

А занудный Палундра ощущал одновременно тоску и радость от этой встречи и предложения ее продлить.

— Тебе разрешили со мной поехать?

— Э, давай не начинай.

— А ночевать ты останешься?

— Как будешь себя вести.

И загрустила.

Я переоделся — был готов ехать.

— Ты где?

— Просто задумалась.

— О том, кого нет?

Жена покачала головой:

— О том, как ненавижу мужчин.

— Поменяла жизненное кредо?

И на ее вопросительный взгляд напомнил:

— «С этим прощаюсь, с тем гуляю, на того глаз положила».

— Ошибки прошлого видней.

— И забываются трудней….

Она казалась старше себя обычной. Невольно приглядывался к ее волосам — не пробивается ли седина? Излишне говорить, что я пытался направить ее энергию в приличное русло — например, сына прихватить к Ивановым с собой. Мы сидели в такси на заднем сидении — сидели довольно близко. Я мог точно сказать, сколько сантиметров разделяют наши плечи, бедра, колени. Возникшего меж нами напряжения хватило бы, думаю, зажечь лампочку от фонарика. Но Лялька, казалось, ничего не замечала. А если и замечала, то чертовски умело это скрывала.

— Нам нужен магазин игрушек.

Я только хмыкнул, а губы ее растянулись в улыбке:

— Оленька в интересном положении.

— Теперь понятно — едешь опыт молодой мамы передавать?

— Ни грамма не стыдно! Ведь вы, мужики, делитесь между собой, как плодиться и размножаться.

Я от удивления рассмеялся. А потом почувствовал, что вспотел под рубашкой с короткими рукавами — от напряжения. А вот у Ляльки не дрогнул ни один мускул.

Авто покинули у «Детского мира». Я закурил, стоял, любовался, как жена моя идет к дверям магазина — легкой походкой, расплескав роскошные волоса по плечам.

Господи, этот парень просто вцепился в нее, когда она выходила. Так ведь и Лялька была непротив — она улыбалась ему в ответ.

Мой рассудок мгновенно схватила ярость. Чувство ревности как фантомная боль в оторванной конечности затопило душу. Я заступил им дорогу, сжав кулаки:

— Слышь ты, жаба прыщавая….

Мне так захотелось врезать, чтобы кости его затрещали.

Парень покраснел и попятился, но ничего не сказал. Фыркнула Лялька:

— Мыгра, ты спятил! Это же Шараватов Сережка, мой двоюродный брат. Теть Лиду помнишь? Ее старший сын. Уразумел? А теперь сделай доброе лицо и пожми родственнику руку.

Не узнал пацана — вон как вытянулся. А ведь я его знал.

Черт! Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь знал, как я ревную свою жену. Что сомневаюсь в ней. Провел ладонью по лицу — может и правда станет добрее.

В руках у нее подарок в коробке — кукла с желтыми волосами. Девчонки! Сами уж мамы, а в кукол играют. Что-то я в этом вопросе не догоняю. Недоумение и уняло раздражение.

Брызнул дождь, когда мы поймали такси. Дворники на машине шептались друг с другом, а она катила в Металлургический район. Лялька пристроила голову мне на плечо — клянусь, я перестал дышать. Невозможно прожить с человеком три года и не научиться читать азбуку Морзе отношений — робкие взгляды на званом ужине: не пора ли домой и в постель; молчаливое извинение, когда под столом тянешься к ее руке; улыбка «я люблю тебя», брошенная к ногам. Что сейчас?

— Ты хотел бы заглянуть в будущее, даже если знал, что не в силах его изменить?

Я задумываюсь над ее вопросом.

— Не знаю. Наверное, лучше иметь надежду.

Она гладит меня по щеке.

— А я знаю, что ты любишь меня.

По указанному адресу дверь открыл несостоявшийся свидетель нашей свадьбы Сергей Иванов. Мы шлепнули ладошками, барышни обнялись и на кухню подались.

У Серого первый вопрос:

— Может показаться, что я сую нос в чужие дела, но мне говорили, что вы разбежались.

— А мы думали, новость для вас.

— Значит, правда. Холостуешь, дед — в смысле, торчишь?

Что сказать? Тут наши жены стали накрывать стол в гостиной. Я взглянул на Ляльку, веселую, счастливую и до того красивую, так сильно похожую на свою фотографию, что сердце неистово забилось, а низ живота свело. Все эти месяцы разлуки я беззастенчиво пользовался ее образом. К нему мысленно обращался в поисках утешения. Именно благодаря идеальному образу моей жены, что безмолвно стоит на столе фотографией, я выжил — не дал сгубить себя в угаре пьяном. Потому что верил: однажды она вернется, и мы заживем по-старому.

Иван, засмеявшись, встал.

А я остался с тревожной мыслью — а вдруг она сегодня со мной, чтобы сказать, что уходит теперь навсегда. Поймал ее взгляд. Она взглянула и отвернулась. И это движение охладило мой пыл. Между нами по-прежнему висело предательство — злое чудовище невероятных размеров. И унижение — оно прожгло в моем сердце дыру. И подозрение — я не тот мужчина, которого она в кумиры придумала.

Выпили и еще…. Развязались языки.

Разлад в нашей семье стал главной темой застолья.

Ляльке бы сейчас досталось, но я решил ей прийти на помощь.

— Один очень умный человек сказал: никогда не оглядывайся назад — просто оставь прошлое позади и найди что-то лучшее в настоящем.

— Уж не Гончарова ли? — съехидничала жена, и я стал объектом порицания.

Никогда еще за свою ложь не получал я награды выше.

В минуту уединения она сказала:

— Спасибо, Мыгра.

И бросилась в мои объятия, как самое уютное место на земле. А я зарылся в сладостный запах ее волос. Коснулся губами ее губ, и от печали перехватило дыхание. Это был сон — это просто не может быть правдой! Лялька в моих объятиях! Я прижал ее изо всех сил. Потом взял в ладони ее лицо и упер наши лбы.

— Не думал, что сегодня увижу тебя.

Перецеловал ей брови. Тронул губами ее переносицу; легко, словно бабочка, черкнул по ресницам; едва-едва, словно шепот, коснулся губ — снова и снова.

— Что ты делаешь?

— Забираю тебя в себя. Жаль мы в гостях.

Снизошло умиротворение. Я не стану таким, как все. Никогда не стану, потому что открыл и вобрал в себя истинную красоту. Всю оставшуюся жизнь готов нести ее в себе — обжигающую, как сокровенная тайна, и хранить ее так же доблестно, как мальчиш Кибальчиш военную тайну.

— Я тебя никогда не забуду, Оля Крюкова, — снова прильнул к ее губам.

И снова почувствовал вкус печали. Она поглотила меня, но вдохнула надежду.

Наши сердца бились в унисон.

— Давай будем думать, что сегодня мы первый раз встретились.

— Мыгра, — дрожащим голосом прошептала она, — ведь я тебя тоже очень люблю….

Двусмысленно это «тоже» — то ли она любит, потому что я люблю ее, то ли любит своего Куликова и меня тоже?

Больше она не могла говорить — из глаз ее брызнули слезы. А потом ее прорвало. Лялька никогда в жизни так не ревела (по крайней мере, на моей памяти) — до икоты, до того, что больше вообще не могла издать ни звука.

Тем не менее, в ванную постучали:

— У вас все хорошо?

Пушнинкова, которая теперь Иванова, быстро все сообразила — обняла Ляльку, усадила за стол, принялась потчевать:

— Успокойся — вы не все еще растеряли.

Стуча зубами о край стакана, Лялька сказала:

— Я бы предпочла, чтобы выбор оставался за мной.

Наверное, не для моих ушей. Но я присутствовал, и молчать было унизительно:

— Понятно тогда, почему ты замуж пошла. Чтобы обеспечить свободу выбора — под родительской опекой не разгуляешься.

— Ты о чем? — жена удивленно вздернула бровь.

— Все о том же.

— Вот знать бы, кто и когда посеял зерна сомнения в души ваши! — воскликнула бывшая свидетельница нашей свадьбы.

— Подробности любопытны? — я, кажется, начал хамить.

Сергей налил в рюмки, поднял свою и сам поднялся:

— Не могли бы вы поспорить где-нибудь в другом месте и в другое время?

Дамы не обратили на него ни малейшего внимания.

— Есть идея получше, — поднялся я. — Пойдем на балкон: пусть душу отводят.

— Это верно! — друг мой прихватил со стола бутылку.

Неожиданно Лялька схватила мою ладонь и прижалась к ней лбом — из груди ее вырвался всхлип, напоминающий мяуканье котенка.

— Прости меня! Я веду себя идиотски.

— Вот тут никто спорить не станет.

Тем не менее, когда, попрощавшись с Ивановыми, сели в такси, спросил жену:

— Ты куда сейчас?

Она наклонилась к водителю:

— ЧПИ, ДПА….

Возле общаги студенческой вышла, помахала рукой:

— Спасибо за приятный день! Уверена, ночью тебе меня будет не хватать.

— Вряд ли, — вздохнул и пожал плечами. — Мне сейчас на работу.

И направил такси к проходной.

Следовало бы заскочить домой, переодеться, собрать тормозок — время позволяло. Но, покурив и подумав, вошел в проходную.

Цех, как говорит Иванов, торчал!

Впервые за время моей работы здесь ничто не звенело, не скрежетало, не визжало, не трещало и даже не выло. Где-то женщины пели тихо. Не хватало расстеленных для пикника одеял и вкруг веселящихся людей. И разговоров. Мне так хотелось услышать ответы на свои вопросы.

— Эй, мастер!

Я вздрогнул и обернулся.

Слесарь-сборщик Куликов, «хлюзд, отхаренный в туза», обольститель моей жены стоял за спиной. У нас была причина ненавидеть друг друга — повисло тягостное молчание. Потом он сказал:

— Бардак на киче. Переходи на нашу сторону — в авторитете будешь.

Мне показалось, что я ослышался.

— Ты всерьез?

— Всерьез, — Куликов вытер пот со лба рукавом футболки.

Меня осенило: вот почему в цехе тишина — бригады бастуют.

— В будке народ, — подсказал Куликов.

В конечном итоге все сводится к одному: стадный инстинкт непреодолим, он дремлет в каждом человеке, готовый вспыхнуть в любую секунду. И не имеет значения, по какому поводу толпа всколыхнулась — инстинкт есть инстинкт. Но я был мастером и знал, что должен делать на производстве в любой ситуации: главное для меня — это безопасность людей. Поэтому вошел в будку мастеров, куда набилась большая толпа, и закрыл за собой дверь. Вошел и руки скрестил на груди, надеясь, что выгляжу так же круто, как мне это кажется. Но….

Под ногами был твердый пол, но, казалось, качается палубой — так много мата и брани из многих глоток да сразу, услышал я первый раз. Что за люди передо мной? Может, кто-то кого-то ножом убил в пьяной драке, жену забил до смерти дома или избу спалил с живыми людьми — им теперь сам черт не страшен, потому что терять уже нечего. Как говорится: ужас, мама — куда я попал? Но….

Но я выстоял, вытерпел, откашлялся, нервно сглотнул и готов был вести диалог.

Они продолжали орать и махать руками, но никто не решался смотреть мне в глаза.

Наконец, дали возможность вымолвить слово.

— Как вы думаете — чем это кончится?

— Как говорится, никак не думаем, — ответил Костя Кузьмук.

И бригадир Григорий покачал головой:

— Понятия не имеем.

— Так зачем же народ подставляете?

Кто-то крикнул:

— Мы требуем сюда представителей администрации завода, профкома и парткома!

— Кого-то послали за ними?

Бунтари переглянулись.

— Мы сказали начальнику цеха.

— А тот? — пытал я.

— Поди узнай….

— Пойду и узнаю, — решился я.

— Тогда тебе лучше поспешить: в конторе сейчас директор, — сказал за моей спиной Куликов. «Хлюзд, отхаренный в туза» — должно быть, филер у бунта.

На моих глазах черная «Волга» отъехала от двухэтажной конторы цеха.

Собрался с духом и постучал в дверь начальника — потом открыл и вошел.

Ник. Ник. Чугунов сидел за своим столом и тупо смотрел перед собой. Если бы я вошел в кабинет десятью минутами раньше, то застал на его месте генерального директора и героя соцтруда Самарина Михаила Тимофеича — его мат и ругань, а еще знаменитый удар кулаком по столу, от которого на толстенном канцелярском стекле трещины разбежались. Теперь наш начальник, его заместители и прочие инженерно-технические работники цеха душевно переживали высокий визит.

Не дождавшись «добра» на свое «разрешите?», вошел и пристроился на свободный стул. Гена Шабуров кивнул на меня:

— А вот и зачинщик.

— Знаешь, что творится у вас на участке? — поднял на меня взгляд Чугунов.

— Знаю, — ответил, глядя ему прямо в глаза, — но это вина не моя.

Крюков Валера сидел и грыз ноготь, таращась на пол у себя под ногами, совершенно не обращая внимания на мой настойчивый взгляд.

Повисло неловкое молчание.

Николай Николаевич шумно вздохнул — орать после директора очень непросто. Поэтому он сказал холодно и негромко:

— Вас поставили бомбы делать, а вы кренделя выделываете. Значит так, ШабурОв, забирай свою братию, и чтобы духу вашего на заводе не было.

Гена ссутулился и зажал ладони между коленями.

— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, — добавил Чугунов.

Наш старший мастер молчал, но был сплошным комком нервов. Казалось, он просто пышет негодованием. И еще — что у него сейчас случится сердечный приступ.

Это замечаю не я один.

— Успокойся, — едва слышно сказал старший мастер механического участка Пушкин Боря, — это решается не здесь.

Начальник цеха смерил его взглядом, но промолчал.

Гена вцепился руками в колени.

— Чего сидишь? — голос Чугунова напрягся. — Встал и нах… отсюда пошел. Я хочу, чтобы поняли все: здесь производственный цех, а не цирк шапито, и заказ у нас оборонный.

И снова Шабурову:

— Ты помнишь, в какой стороне дверь или тебя нах.. в окно выбросить?

Гена встал и поплелся к двери. Я встал и поплелся следом.

Женька Перфильев встал и сказал:

— Я в туалет.

Подался за нами.

В туалет мы вошли втроем.

Гена пристроился к писсуару:

— Доигрались в инженеров, сукины дети!

— Да хрен че он сделает! — беспечен был Женька. — Подумаешь, выгнал из кабинета. Сам там последний день обитает.

— Тебе не мешало отрезать язык.

— А тебе прикусить, — усмехнулся Перфильев. Однако щеки его раскраснелись от злости — у него было такое выражение лица, какое бывает у подростков, которые хотят показать взрослому, в данном случае старшему мастеру, что о нем думают: мол, распоследний ты неудачник и трус, а мне не указ.

Ситуация расставляла всех по своим местам.

В цех на участок мы с Геной вернулись.

Народ притомился — без работы тоскливо, а начальства все нет.

— К какому решению пришли наверху? — Гену спросили.

Прощальная речь стармаса Шабурова была краткой, но выразительной:

— А пошли вы впиз….!

Более он ничего не сказал — собрал из ящика стола личные погремушки и, сильно сутулясь, побрел по проходу на выход. Но, казалось, душа его еще карабкается по крутому и скользкому склону надежды, уповая на то, что к завтрашнему дню, возможно, вся его жизнь переменится к лучшему.

— Мастер, может, ты нам правду расскажешь, что там, в конторе у вас происходит?

Что им сказать?

— Я, парни не в шабашЕ — ни там, ни здесь: я сам по себе.

— А Гена куда? Неужто прогнали? За что?

— За глупость мою.

У меня не было причин испытывать неловкость, тем не менее, лицо мое вспыхнуло.

— А правда заключается в том, что цеху поставили план, который нормальной работой не выполнить. И они растянули рабочее время с восьми до двенадцати часов, прихватив выходные, без компенсации отгулами или зарплатой. Даже отпуска в этом году запретили. И об этом вы смело можете ставить вопрос на любом уровне — вплоть до суда.

— А ты куда?

— А я домой.

Брел и с тоскою думал: нет, в лейтенанты Шмидты я не гожусь — разве только в сыновья. Чувствовал себя отвратительно. Когда с Лялькой расстались, досада была, а теперь — полное опустошение.

Флюра догнала:

— Ты тоже домой?

— С работы прогнали.

— А я отпросилась — у нас девичник в общаге.

— Народ бастует, а вы пируете.

— Ко мне подруга приехала. Кстати, могу познакомить.

— В каждой женщине помирает сваха?

Флюра серьезно:

— Нельзя так страдать.

А как можно? Закурил и задумался: снова Лялька махнула крылом — что ей не нравится в доме родном? Когда же она перебесится? Наверное, волосы мои к тому времени поседеют, тело станет дряблым, а кожа морщинистой. На руках появятся пигментные пятна — память о бесцельно прожитых пятилетках. Как она сказала: «сегодня тебе меня не будет хватать»? Черта с два! Заглянул Флюре в глаза:

— Если мужчина не в настроении — шерше ля фам?

— А как же иначе!

— Тогда знакомь.

Она сорвала пушистую головку одуванчика.

— Загадай желание.

— Одно?

— Не жадничай!

Я бы уверовал во что угодно, что могло изменить мою жизнь — закрыл глаза и дунул на созревший цветок в ее руке.

— Хочу, чтобы все было по-другому.

— Ты о чем сейчас?

— Хочу, чтобы у меня была другая работа. Хочу, чтобы вернулась жена, а ты стала моей любовницей, хочу…..

— Размечтался! Сбудется только одно — пойдем знакомиться….

Вот так и попал на девичник. Здесь кроме Флюры еще три девицы.

— Которая?

— Угадай!

— Сама подойдет.

Впрочем, за одной вахтерша пришла — друг к ней приехал. Потом девчонки смотрели в окно, как она садилась к нему в авто модели «ВАЗ — 2101» — ахали и вздыхали:

— Юрочка Линник!

Этого токаря-универсала с участка Пушкина я недолюбливал — за машину новую, зарплату месячную в 1000 р., за высокий рост и белые волосы. А пуще всего за надменность прибалта и рыбьи глаза латыша, выразительностью соперничавшие с пуговицами от кальсон.

Из бутылки шампанского вылетела пробка и разбила лампочку освещения.

— С тебя кабак! — закричали девчонки.

Вечер опустился на город. Спала жара.

Признак ума — умение окружить себя людьми, которые знают больше тебя. Если я не поглупел вдруг от перипетий сегодняшнего дня, то эти девчонки чему-то должны меня научить. Наверное, не успели — они вдруг стали объектами внимания парней за соседним столиком. Мне это не понравилось.

— Э, приятель, успокойся, — потянул меня в сторону один из них. — Знаешь, кто я?

И стал мне совать в лицо удостоверение старшего лейтенанта милиции.

— Ты по гражданке, пьян вдугу, и я имею полное право дать тебе в рыло, — пока в разговоре отстаивал свои права.

Он не согласился и потянул меня к выходу.

Дело было в «Малахите» — нашем с Таней Васильевой излюбленном ресторане. Так много раз мы здесь с ней бывали, что я практически знал все ходы и выходы, и предложил выяснить отношения в большущей подвальной курительной комнате. Замаскированный старлей не прельстился удобствами — позвал на улице, а на входе сдал меня мусорам в погонах. Те завернули руки за спину и потащили к «бобику» с мигалками. Так бы и увезли, но прибежали девчонки и стали просить за меня.

А я старлею:

— Ты — слабак! Вот так только можешь, а один на один тонок кишкой.

— Ну-ка, отпустите его! — взыграла в нем кровь.

И мы сцепились, как два бойца боев без правил — драка есть драка. Досталось обоим, когда старлей предложил ничью. Из носа и разбитой губы текла моя кровь. И еще из ссадины на лбу. Черт! Чем же он бил — вроде не падал. Одна из девиц, пришедших со мной, подвела к скамье. Я лег на спину и положил ей голову на колени, пытаясь унять кровотоки из носа.

— Глупость какая-то. Как пацаны! — сказала она.

— Но каков финал — я у тебя в объятиях.

Я в синяках, у меня все болит, тело сотрясает нервная дрожь.

Кровь моя долго унималась. Когда поднялся, пропали менты — должно быть, с ними слиняли девчата.

— Поедем ко мне?

— А мне больше некуда — я ведь неместная.

Все стало на свои места — подругу Флюры звали Светлана.

— Из-за меня с ним сцепился?

Она знала, что дальше будет, и жаждала комплиментов.

— Конечно — не хотел уступать. Всех девчонок не отстоять, но ты мне больше других понравилась.

Поймал ее взгляд и подмигнул.

Удивительно, на что способен мужик, когда сильно желает бабу. Готов на все — что хочешь, сделает, скажет, будет кем угодно. До свадьбы и я легко находил контакт с особами противоположного пола. Теперь, думаю, навсегда стерлись воспоминания о том, на что я способен, когда хотел закадрить телку на ночь. Но сегодня не тот случай — хотели меня. Или девушке просто некуда пойти ночевать? Ночь покажет.

Выходя из такси у подъезда общаги, я вдруг качнулся — на мгновение земля побежала сама. Светлана вовремя подхватила.

— Надо в больницу завтра сходить — у тебя, может быть, сотрясение.

— Я вырос в семье, где к врачам обращаются, лишь отрубив ненароком палец.

Вахтерша, молча и осуждающе смотрела нам вслед.

В комнате духота дневная, и я распахнул окно.

— Ты когда-нибудь обращал внимание, что в каждой квартире бывает свой запах? — спросила Света.

— Теперь скажи, что в моей комнате пахнет чем-то ужасным вроде нестиранных носков.

— Нет, у тебя пахнет чистотой и солнечным светом.

— А мною здесь пахнет?

— Тобой да — не пахнет женщиной.

Вернувшись из душа, обнаружил на своем диване голую ногу с ярко-красными ногтями. Не сразу догадался — чья же она. Впрочем, не меньше минуты вспоминал и имя красотки. Потом все стало на свои места — память вернулась. Надо что-то говорить, а у меня будто язык отсох — чувствую привкус зубной пасты и стыда. Ведь это первая измена моя.

Да, скажу вам, странное чувство появляется, когда возвращаешься в комнату, в которой жил, ел и спал с одной женщиной, а теперь на диване лежит другая. И себя начинаешь ощущать совсем другим человеком. Но самое удивительное во всем этом — Земля не перестала вращаться, и часы, подаренные нам друзьями на свадьбу, показывали половину первого ночи.

Впрочем, Света спит или делает вид — уже легче. Меньше всего мне хотелось сейчас занимать ее разговорами. Или сексом.

Я на цыпочках хожу по комнате — раздеваюсь, вешаю вещи и ложусь рядом.

Заснуть, проснуться и сделать вид, что все в порядке вещей. А что еще делать, если рядом женщина, которую почти не знаю и к которой ничего не испытываю — искусственно возбуждаться, чтобы не осрамиться, как мужчина?

«Старик, возьми себя в руки, — молча велю сам себе. — Ты уже проходил через это и не хочется возвращаться. У тебя есть жена — помни об этом».

И все могло бы закончиться целомудренно, если бы среди ночи в открытое окно нас не атаковала мошкара.

Я проснулся от движения Светы.

— Что случилось?

— У тебя есть клопы?

— С чего ты взяла?

— Я чешусь вся….

Теперь и я почувствовал зуд. Взглянул на распахнутое окно.

— Наверное, комары.

Встал, закрыл окно и включил свет. Комары, конечно, были и мотыльки, облепившие плафон, но и самый страшный враг человека гнус — невидимая неслышимая мошкара, кусачая до волдырей, до кровавой чесотки.

— У тебя одеколон есть?

Подарка Лялькиного хватило ей на одну руку.

Пошарил, где можно найти что-нибудь дезинфицирующее.

— Давай я тебя детским кремом намажу.

Втер запах ромашки в кожу спины, ягодиц (стянув трусики), бедер, лодыжек.

— Повернись, — говорю, — на спину.

Она, поворачиваясь, обняла меня и поцеловала. А я ответил. И скажу, что никогда еще не чувствовал себя таким потерянным после поцелуя — будто остатки воли из меня высосали ее губы. А потом пространство между нами взрывается. Сердце мое замирает, руки не могут прижать ее ближе. Я ощущаю ее вкус и понимаю, как изголодался. Но темп задает она — скачет на мне в бешеной скачке, а я удерживаю ее ниже талии, и мы сходимся на золотой середине.

Я и раньше занимался сексом, но так неистово никогда.

Я и раньше целовался с партнершами, но никогда поцелуй не добавлял мне мужских сил.

Возможно, это длилось всего минуту, а, может быть, целый час. Пофигу мошкара!

Когда я кончил и отдышался, Света спросила:

— А дальше что?

Ее губы исследуют мое тело.

Я думал, что наше знакомство тем и закончится. А как по-другому?

— В чем дело? — шепчу я, представляя самое худшее: ведь мы не предохранялись.

— Я не хочу с тобой расставаться.

Ее ладони гладят мой живот — пальчиком пишет на нем каббалистические знаки.

Я чувствую возвращение желания. И снова в бой! Другими словами — мы хомо сапиенс, пока не сойдемся один на один вот в такой ситуации. А там кто кого: секс — это бой без правил.

Начинаю подумывать — где у нее выключатель?

Позже лежим обнявшись. Сквозь детский крем чувствую запах ее волос, кожи, пота — мне приятна такая мысль: простыни сохранят ее аромат. Я не сомневаюсь, что мы сегодня расстанемся и надолго. А когда-нибудь встретимся, и все повторится. Это было бы здорово! И, тем не менее, у меня не хватает решимости предложить Светлане такой вариант отношений. Чего же хочет она?

Как хорошо рядом лежать, но — черт побери! — утро торопит расставить все точки.

Света поднимает голову, глядит на часы на столе.

— Скоро автобус мой — он ходит раз в сутки.

— И куда ты поедешь?

— Спроси, куда бы я не поехала!

— А где ты живешь?

— В Усть-Катаве. Едем со мной.

А что есть резон — будет работа у меня по специальности, жена неистовая в постели, детей заведем….

Наверное, сомнения на лице — Света внимательно их разглядывает.

— Нет, не поедешь! — вздыхает она и откидывается на подушку.

— Мне хода нет со «Станкомаша» еще два года: ведь я — молодой специалист.

— Это как в армии отслужить? А мне ждать…

После этих слов гостья моя замыкается. Уже нет той девчонки, готовой с радостью говорить о любви и заниматься сексом. Вместо нее рядом лежит достаточно взрослая девица с поджатыми губами, злыми глазами и в кровь расчесанными руками. Наверное, она ждет предложения: «Переезжай лучше ты в Челябинск». А я:

— Что хочешь на завтрак?

В ответ непробиваемая стена молчания.

— Пойдем в кафе?

Света игнорирует вопрос — закрывает глаза.

— Что же тебе не хватает — ведь все у нас хорошо?

Теперь умолкаю я. Света завладела инициативой.

— Ладно, встаем — пора одеваться.

Глаза ее полны слез. Она косится на меня и вытирает их украдкой.

— О чем ты думаешь? — я с тревогой.

— О лжи.

— Серьезно? О какой лжи?

Света прищуривает глаза.

— Ты врешь, что живешь: ты — покойник.

— Не понял.

— Флюрка про тебя говорила: целыми днями лежишь на диване и о жене сбежавшей страдаешь, а по цеху как зомби ходишь….

Я дал ей возможность выговориться, потом погоревать.

Покормил в кафе на вокзале, купил билет, посадил в автобус.

Я не из тех, кто публично выражает свои чувства: никогда не стану целоваться на людях — мы просто смотрим в глаза и прощаемся.

— Мы могли бы быть счастливы, — говорит она.

— Послушай, ты все принимаешь близко к сердцу и слишком торопишься сделать вывод. Давай назначим новую встречу и там увидим, что получится. Дай телефон, я тебе позвоню. А ты пиши — Флюра даст адрес.

Света грустно улыбается:

— В отпуск приезжай.

— В этом году отпуска зарубили.

— Снова врешь?

— Спроси у Флюры.

— Я люблю тебя, мастер, — шепчет она.

— Это проходит.

Автобус отходит. Мы машем друг другу.

Вернулся домой, прибрался, и спать. Приснилась мне Лялька — рядом лежит. Я ласкаю ее и целую. Потом вижу руку свою на ее прекрасной обнаженной груди. Рука эта не моя — крупная, грязная, со сбитыми ногтями и наколкой на запястье «не забуду мать родную». Вздрагиваю. «Что случилось?» — спрашивает жена. «Что-то не так», — отвечаю. Она хватает незнакомую руку и крепко-крепко прижимает к себе. «Все так».

Когда просыпаюсь, к моему удивлению, в комнате вижу курсанта Эдика.

— Было открыто, и я постучал. Кто тебя так?

Будем считать, что он извинился.

— С дивана упал. Долг принес?

— Погоди еще. Ты когда на работу пойдешь?

— Когда пригласят.

— Керосинчику принеси бутылек.

— Зачем?

Он недоуменно смотрит на меня, будто пытаясь понять смысл вопроса.

— Как зачем? А…! Помнишь, Верку? Наградила, бл..дь, мандавошками.

Я и бровью не повел: как будто все абсолютно естественно — где проститутка, там мандавошки. Потом память преподносит сюрприз — в тот день сосед надевал мое трико. И от этой мысли внутри все переворачивается. Тут же возникает желание обо что-нибудь почесать кулаки. Лицо курсанта от мусарни — соблазнительная мишень.

— Ты трико мое брал — постирал, возвращая?

На его недоумение взрываюсь:

— Пропадите вы пропадом, мусора с проститутками! Пошел вон и трико прихвати.

Сосед исчезает, прихватив мой подарок. А я напрягаю память — надевал ли его после того случая? Выходило, что надевал — когда в душ ходил, а потом со Светкой спал…. О, черт! Фантастическое невезение.

По дороге на завод греет одна только мысль — я не чувствую на себе насекомых. Однако керосиновой дезинфекции не избежать — хотя бы для профилактики.

Пойти мне некуда кроме как в цех. Работает он в прежнем ритме, но на участке сборки много новых лиц. Нашел Борю Пушкина и со своей проблемой к нему. Точнее — попросил бутылек керосина. Взгляд его понимающий выражает осуждение развратного образа жизни, который, по его мнению, я веду. Впору рассмеяться, если бы не хотелось ругаться.

Борису достать керосин не проблема — у него жена работает в нашем цехе кладовщицей лакокрасочных материалов. Вручив бутылек, он добровольно и со знанием дела инструктирует о способах применение народного средства против лобковых вшей — будто это обряд изгнания нечистой силы или что-то вроде того. У меня от его наставлений начинается зуд в причинном месте. Думаю, Пушкин не преминет раструбить по цеху о цели моего визита и постигшем конфузе. Но через все это надо пройти.

Впрочем, буду ли я еще здесь работать — вопрос.

И к благодетелю:

— Смотрю — перемены. Тебе не предлагали участок завершения?

Борис потирает шею. Эта тема ему интересней.

— Но тебя я уже не возьму….

В одно мгновение у меня в голове появились сотни злых слов в ответ, но говорю я вполне прилично:

— Знаешь что? Если я был вольнонаемный, прямо сейчас бы сказал тебе: «Да пошел ты нах..!», но, увы, диплом надо отработать.

Пушкин улыбается на мои слова и продолжает:

— Вы, инженера, все дипломами гордитесь и мечтаете об уютных креслах начальников, а в реальном производстве концы с концами не сводите. И с пролетариатом не умеете ладить.

Все ясно — я здесь затычка в футбольном мяче.

— Спасибо за керосин, — разворачиваюсь на каблуках и покидаю цех.

О профилактике фтириаза я, пожалуй, что опущу — ничего в том нет привлекательного, познавательного…. И вообще — не дай Бог никому!

Я уже лег на диван и глаза закрыл — в дверь постучали.

Не дай Бог Лялька! — екнуло сердце — А у меня ароматы в комнате как в москательной лавке.

Это был Эдик с бутылкой в руке.

— Попрощаться пришел — уезжаю. Слушай, денег нет, долг вернуть — возьми вот….

Хлопнул бутылку коньяка на стол.

— Что так скоренько?

— По-черному залетел — представляешь! Еду в троллейбусе да по форме. Водитель вдруг объявляет: «Товарищ милиционер, вмешайтесь, пожалуйста». А там баба пьяная с пассажирами лается. Ну, за шкварник ее, машу — открывай, мол. Смотрю портфельчик при ней — и сам вышел. Доволок до кустов — в торец дал, портфель конфисковал. Дома открываю — шайтан мне не брат! — с бутылкой коньяка удостоверение майора милиции. Вот тебе баба скандальная! Дяде звоню, во все признаюсь, а он: «Жопу в горсть и чтоб через час духу твоего в Челябинске не было». Домой поеду. Я как дембельнулся в мае маму еще не видел….

Мусор есть мусор! Рассказал, я услышал — что еще надо? На посошок? Всю бы распил, но не с тобой. Топай отсюда, не тряси мандавошками — вези их подарком седому Эльбрусу. Злость к соседу пузырилась в душе, как волдыри языка.

Но вслух сказал:

— Конечно, если майор, то мигом найдут….

Эдик испуганно оглянулся на дверь.

— Верка появится, что передать?

— Убью суку!

— А говорил — «расстаться не можем».

О керосине напрочь забыл — а в комнате запах его витает.

Странный парень — внешне красивый, а внутри циничный и все видит в черном свете. Я даже начал подумывать, что, такие как он, уравновешивают на земле, таких как я. Если бы не последние события — тут мы как бы с ним уравнялись, и греха стало больше.