Печать Аваима. Забытый во Мраке

Анастасия Якушева, 2023

В королевстве, где люди поклоняются пресветлой и всемогущей Богине Света, а Тьма проклинается и овеяна страхом, странствует одинокий лекарь, разыскивая крупицы древних легенд и забытой правды о низвергнутом когда-то Боге Тьмы. Однажды он спасает от толпы юношу с Меткой Тьмы на коже, и вместе они решаются пересечь степи и горы для поиска одной из разгадок – древнего артефакта. В пути им встретятся жестокие воины степей, и хитроумные жители страны за горами, и таинственные орки с их загадочной магией, а разгадка все маячит впереди, и путь к ней нелегок. Кто же этот Забытый во Мраке, отметивший их жизни?

ГЛАВА 3

Тамаш — Эрнальд, в лесу

Тамаш и Эрнальд торопливо шли под густой тенью деревьев, стараясь оказаться как можно дальше от города. День, умытый росой, расцветал свежим румянцем; пахло прелой листвой, мхом и влажной землей.

Тамаш привычно размашисто шагал среди узловатых стволов, обходя город по широкой дуге и забирая восточнее. Эрнальд старался не отставать. Временами они останавливались, прислушиваясь к лесу и опасаясь наткнуться на ранних грибников, но по мере того, как город оставался все дальше, шаг их становился спокойнее, а напряжение и страх отступали, растворяясь в теплых тенях дубравы.

Когда солнце поднялось достаточно высоко, а город остался лигах в трех позади, Тамаш остановился возле небольшого ручья.

— Нам надо отдохнуть и поесть. Присаживайся пока, а я за провиантом.

Через полчаса он вернулся с пучком прутиков, густо усаженных грибами, аккуратно сложил добычу возле спящего Эрнальда и снова ушел. А еще через полчаса вернулся с охапкой хвороста и, выудив из сумки кресало и кремень, занялся очагом.

Эрнальд спал, подложив ладонь под худую щеку и тихонько, по-детски, посапывал. Его волосы после мытья оказались совсем светлыми, а лицо, несмотря на худобу, было почти по-девичьи красивым: густые светлые брови изящно разлетались над большими глазами, опушенными светлыми же ресницами, а тонкий породистый нос оттенял красивую линию губ и упрямый подбородок. Тамаш вздохнул и тоже устроился отдохнуть.

Разбуженный ароматом готовящегося завтрака, Эрнальд поспешно сел, напряженно озираясь по сторонам: лекарь дремал под соседним деревом, а над остывающими углями грелись запечённые грибы. Юноша с интересом пригляделся к своему спутнику: долговязая худая фигура терялась в просторном черном балахоне без рукавов, ворот накидки, расшитый золотой тесьмой, был развязан, и сквозь широкую прорезь виднелась темная, застегнутая наглухо, рубашка; длинные темные волосы перехвачены в низкий хвост, а высокий лоб и прямой нос наводили на мысли о благородном происхождении. Сложно было сказать, сколько лекарю лет — улыбчивое лицо в разговоре казалось почти молодым, но спящим он выглядел много старше, обнажая скрытую за живой улыбкой печать скорби. Тонкие губы и вытянутое лицо придавали ему еще более печальный вид.

— Ну что? Не спится? — не открывая глаз, улыбнулся Тамаш, и Эрнальд тряхнул головой — такой разительной была перемена. Перед ним снова был доброжелательный молодой мужчина.

Лекарь открыл глаза и пристально посмотрел на юношу внимательными черными глазами, а затем весело подмигнул и, улыбаясь, протянул один из прутиков:

— Выполняю обещание, угощайся!

Эрнальд не заставил повторять дважды и с удовольствием принял ароматный горячий завтрак. Тамаш развернул молодые листья лопуха, лежавшие рядом, и протянул юноше сочный корень дикого пастернака, уже промытый и обрезанный.

Они с аппетитом принялись за еду.

— Думаю, ты догадался, что я не очень хороший охотник, — усаживаясь поудобнее и сыто вздыхая, заметил Тамаш, — но пока мы идем лесом, голодными не останемся, — и он с сочным хрустом откусил душистый корень, — эта штука очень полезна, — он потряс светлым огрызком, — ты знал?

— Да, у нас его называют белый корень, — осторожно улыбнулся юноша и рассеянно посмотрел вглубь леса, — его подавали, когда я болел.

— Эрнальд, — деликатно начал Тамаш, — расскажи, откуда ты?

Юноша смутился: с самого утра он не проронил ни слова. Тихо следуя чуть позади лекаря, он держался замкнуто и настороженно, присматриваясь к своему неожиданному попутчику. Юноша внимательно посмотрел на левую руку лекаря, прикрытую тонкой кожей перчатки, потом перевел взгляд на открытое молодое лицо, взвешивая, насколько может быть откровенным, и, не увидев подвоха, заговорил, аккуратно подбирая слова:

— Я родился в северном герцогстве и до двенадцати лет был обычным, пока однажды не проснулся вот с этим, — он через рубашку потер ключицу, — Я испугался и рассказал матери, она — отцу, а отец испугался уже меня.

Эрнальд сжал губы и надолго замолчал. После паузы он продолжил.

— Так получилось, что мне удалось бежать. Единственное, что мне тогда показалось полезным, это оружие, так что я успел прихватить кольчугу и учебный меч и, в чем был, сбежал куда подальше. Поначалу попрошайничал и переходил из города в город, — он пожал плечами, — потом подрос и стал слишком высоким, чтобы клянчить милостыню, тогда-то я и начал проситься в сопровождение караванов, но, как видите, не очень успешно, — он развел руками. — Обычно брали за еду совсем уж никудышные торгаши или — пилигримы, которые кормили мало, а гоняли много. Но, я, в общем-то, не жалуюсь, это лучше, чем быть утопленником — он вздохнул, — вот и все.

— Мне жаль, — тихо сказал Тамаш.

— А вы?

— Я? — Тамаш задумался, — а я таким родился, Эрнальд. И это очень длинная история, — он покачал головой, — я обязательно расскажу ее, но не сейчас. Нам пора идти. Если возьмем напрямик, через три дня будем в Инвераде — столице твоего герцогства.

Эрнальд побледнел:

— Но… нам обязательно идти в Инверад?

— Это просто город, Эрнальд, а нам нужно кое-что купить для перехода через горы.

— Я думал это так, к слову — насчет гор.

Тамаш искренне улыбнулся:

— Нет, очень даже по-настоящему. Да и, если честно, — он неожиданно погрустнел, — после этой истории в купальнях мне поскорее хочется оказаться где-то в безлюдье. Ключи — город небольшой, но рядом проходят торговые пути из каменоломен, так что скоро все, кому не лень, будут рассказывать небылицы об Аваимовом отродье и пропавших лекарях.

— Но вам-то нечего бояться! Никто вас не заподозрит.

— Это уже неважно…

— Зря вы за меня заступились, — Эрнальд спрятал лицо в ладонях, — от моей жизни все равно нет никакого толка.

Но Тамаш лишь покачал головой.

— Не тебе это решать, — он поднялся и стал зашнуровывать золоченый ворот, — и не мне. Мы все вышли из дыхания Аваима, и он один вправе решать, есть в твоей жизни толк или нет. И потом, я всю жизнь мечтал встретить такого же, как я. Неужели я мог бы оставить тебя на растерзание этим деревенщинам?

Он молча затоптал огонь, и они отправились дальше.

***

За день они пару раз останавливались на короткие привалы, перекусывали кореньями или сочными стеблями, которые лекарь находил по дороге. Эрнальд все также молчаливо и настороженно шел чуть позади, не пытаясь завязать разговор, а Тамаш не навязывался в собеседники, предоставив юноше возможность привыкнуть. К вечеру начало холодать, из низинок пополз туман, и Тамаш занялся поиском ночлега. Выбрав небольшой пригорок, укрытый с двух сторон парой необхватных дубов, Тамаш оставил Эрнальда дремать у корней, а сам отправился за хворостом и лапником для ночлега.

Ночью Эрнальда мучили кошмары, он тихонько всхлипывал и что-то причитал. Тамаш осторожно, стараясь не разбудить, присел рядом и положил тонкую руку ему на лоб. Юноша пару раз всхлипнул и внезапно расслабился, задышав глубоко и ровно. А Тамаш растер покалывание в пальцах и, также тихо отошел к журчащему невдалеке ручью.

Он несколько раз умылся холодной водой и постоял, вдыхая аромат ночного леса. Убывающая луна давала слишком мало света, и все казалось нереальным, словно продолжение странного сна. Тамаш запустил пальцы в волосы, приглаживая их мокрыми руками, и снова протер лицо. Этот юноша отличался от других. Был ли это след той силы, что оставила на нем свои отметины, или что-то иное, он не смог понять, но его собственная воля странным образом спелась с сущностью мальчика и вместо того, чтобы забрать ночной кошмар, едва не затянула его самого в горестные сети чужого сна.

Тамаш почесал короткую щетину и заспешил обратно.

Эрнальд не спал. Он беспокойно озирался по сторонам и тихо звал Тамаша.

— Здесь только мы, — улыбнулся в темноте лекарь, — можешь не бояться разбудить соседей, — он подбросил веток в костер, и красноватые отблески раскрасили лица рыже-черным узором.

— Господин Тамаш, — неуверенно спросил Эрнальд и заправил волосы за ухо, — Почему вы сказали, что мы вышли из дыхания Аваима?

— Скажи мне, — вместо ответа спросил лекарь, — ты часто бываешь в храмах?

— Ну… — замялся Эрнальд.

— Ясно, — усмехнулся лекарь, — а что ты знаешь о сотворения мира?

— Эм… Виата и Аваим вместе создали наш мир. Аваим предал ее и обратился ко Тьме, чтобы править одному. Они схватились в великой битве. Виата проиграла. Умирая, она призвала с небес божественное пламя и рассеяла Аваима и Тьму. Но с тех пор частицы Тьмы ищут слабых духом и проникают в людские сердца. Тьма жаждет возродиться и собирает воинство, а своих слуг отмечает такими знаками, — он потер ключицу, — вроде бы так… А! А Сила Виаты возрождается в таких, как вы. Теперь все.

— Да, именно так нас учат. А хочешь узнать, как было на самом деле?

Эрнальд удивленно посмотрел на лекаря и горячо закивал.

***

Вначале была Тьма, благодатное темное лоно, и в этой Тьме родилась Жизнь. Но Тьма не знала, что она Тьма, а Жизнь не знала, что она жива, пока не появился Свет.

Тьма обрамила Свет, а Свет озарил Тьму, и, согретая теплом и объятая тенью, Жизнь обрела форму, ибо свет без тьмы пуст, также как и тьма бесплотна без света. И каждый из рожденных во мраке с тех пор носил в себе Свет, а каждый из созданий света был частью Тьмы. И если свершалось меж созданиями Света и Тьмы единение, то, рожденная в этом соитии, расцветала Сила, равных которой нет.

В давние времена, когда нашего мира еще не было, а боги были молодыми, Аваим, рожденный во мраке, полюбил Виату, рожденную светом, а Виата полюбила Аваима, и как от человеческого союза рождается дитя, так от союза богов явился новый мир. Чтобы укрыть свое дитя от иных созданий, боги собрали благословенную силу и заключили ее в каменный клинок, который разместили на серебряном ложе, и повелели, чтобы сила, заключенная в камне, оберегала этот мир.

И как люди воспитывают чадо, так боги лелеяли и взращивали мир. Силой Света Виата создала тверди земные. Усмирив первородную ярость, она подарила миру тепло и солнечный свет, рукой своей взрастила леса и напитала зеленью травы, начертала реки и вздыбила кости земные, уложив их каменными хребтами.

Аваим же наполнил свет жизнью. Из благодатного мрака он создал всех тварей земных, наделив их живою душой и повелев жить в согласии. И каждый зверь, гад или птица, что ходят по этому свету, есть плод дыхания живородной Тьмы.

И вот, когда мир обрел форму и был населен бессловесными тварями, вдвоем боги создали человека, наделив его разумом и волей и сделав в этом равным себе. Человек стал возлюбленным творением Аваима. Оставив божественный лик и приняв человеческое обличие, Аваим странствовал среди людей и щедро делился с ними мудростью, оберегал и учил заботе и святости всякой жизни — большой или малой.

Мир был прекрасен и юн. Боги, не таясь, ходили среди людей, а люди без робости и корысти внимали их мудрости. Но со временем людей становилось больше, а душа их черствела. Они уже не внимали богам как равные равным, сердце их очернила зависть, а жадность их все росла, возжелав не только мудрости, но и силы богов. Виата редко бывала среди людей, но замечала перемены, Аваим же был слеп в своем обожании и продолжал странствовать, все больше отдаляясь от возлюбленной.

Виата тщетно пыталась предостеречь его. Как она ни старалась, Аваим оставался глух, продолжая потакать своевольным потомкам, пока однажды люди не восстали против богов и не напали на спящего Аваима, чтобы присвоить себе черный клинок.

Виата, измученная ревностью, возненавидела предателей и, ослепленная яростью, призвала исконные силы, чтобы уничтожить неблагодарных детей, но Аваим, умирая, встал на пути света, и Виата отступила. Последней волей своей Аваим исторг Виату вовневне, навсегда сомкнув за ней небесный свод, чтобы укрыть людей от мести богини. Но люди не возблагодарили его, они решили, что он погубил богиню Света, и за это прокляли Аваима, заклеймив живородную Тьму. После той битвы клинок был утрачен, а боги навсегда покинули наш мир…

— Как видишь, Эрнальд, — закончил лекарь, — очень многое стерлось из человеческой памяти, и так уж повелось, что люди стали почитать Виату за силу и ярость, тогда как Аваим, преданный нами и ради нас предавший свою любимую, был незаслуженно очернен. И никто уже не помнит, что сила, дающая жизнь, была на самом деле рождена Тьмой, а не Виатой. Я ответил на твой вопрос?

Эрнальд долго молчал.

— Откуда вы это знаете?

— Не все свидетельства были уничтожены, хотя их и осталось очень мало.

— Тогда почему нас учат иначе?

— Это один из тех вопросов, на которые я бы хотел найти ответ.

Догорающий костер тихонько потрескивал и изредка выстреливал в темноту стремительные оранжевые искры; лес загадочно перешептывался, укрывшись в непроницаемой ночной тьме за пределами маленького очага. Двое путников молча глядели на красноватые угли, каждый думая о своем.

К началу третьего дня пути широкие дубы начали постепенно уступать огромным разлапистым елям, лес становился все более темным и мшистым, постепенно поднимаясь в сторону гор. На смену запахам прелой листвы пришел терпкий аромат смолы и хвои. Исчезли травянистые полянки и светлые заросли кустарника, мягкая лесная подстилка сменилась плотным хвойным ковром, который упруго пружинил под ногами. Время от времени встречались затянутые папоротником тенистые прогалины и кусты можжевельника, съедобная растительность попадалась все реже.

К концу дня лес расступился, и Тамаш с Эрнальдом оказались на краю широкого поля, расстилавшегося до самых гор. Далеко впереди поле резко горбилось, взбираясь на крутые отроги, и распадалось на отдельные каменистые холмы. Надо всем, чего касался взгляд, поражая величием, парили снежные пики Срединного Хребта, розовеющие в уходящем закате. Левее, в широкой долине, зажатой с трех сторон крутыми горными боками, перемигивался зажигающимися огоньками Инверад, а над подвижным миражом города, словно вырастая из окружающих скал, возносилась темная громада замка, такая же величественная и неприступная, как далекие снежные вершины, застывшие в невесомых розовых облаках.

От открывшегося вида у Тамаша перехватило дыхание, и он восторженно оглядывал впечатляющую панораму. Эрнальд позади него, напротив, сник и стоял, не поднимая глаз. Тамаш потер руки, согревая их от холодного дыхания гор, и бодро сообщил:

— Пойдем, посмотрим, что впереди. Нам надо кое-что успеть, прежде чем завтра утром войти в город.

— Может, без меня? — неуверенно предложил Эрнальд.

— Не стоит нам разделяться, — ответил лекарь и направился в сторону города. Эрнальд поплелся за ним.

— Господин Тамаш, а не опасно появляться в городе? Вы же говорили, что после событий в Ключах нам не стоит… — снова попытался юноша.

— Не думаю, что об этом здесь слышали. По тракту сюда не меньше четырех дней хода, к тому же мы тебя немного замаскируем, — он обернулся, заговорщицки подмигнул и, не дав опомниться, заспешил в сторону огней.

Возле города Тамаш быстро определился и направился на тихую небогатую окраину, уже спавшую крепким сном честных тружеников. На одной из узких улочек он остановился, быстро огляделся и молча перемахнул через невысокий дощатый забор, словно и не был одет в длинный балахон. Меньше, чем через минуту, он снова перемахнул через забор обратно на улочку с темным кульком в руках, и они заспешили прочь.

— Господин Тамаш, это же… — сдавленным шепотом начал Эрнальд.

— Не надо драмы, пошли быстрее, — махнул рукой Тамаш и направился к выходу из переулка.

— Но также нельзя. Вы наместник богини… бога… это неправильно! — взволнованно шептал ему в спину Эрнальд.

Тамаш остановился и обернулся, внимательно поглядев на испуганного юношу.

— Эрнальд, я лекарь, а не проповедник. К тому же, поверь, предмет разговора не стоит даже времени, потраченного на этот разговор. Пойдем, и не забивай себе голову, — он приглашающе махнул рукой и заспешил прочь из города.

В глубоких сумерках они дошли обратно до опушки леса, Тамаш устроил ночлег, и они легли на пустой желудок, не найдя поблизости ничего съедобного и опасаясь разводить огонь вблизи города.

На рассвете лекарь растолкал Эрнальда и предъявил свой вчерашний трофей: жуткого вида коричневое, мятое женское платье.

— Ни за что, — отрезал Эрнальд.

— Ну да, фасон не очень, — смутился лекарь, оглядывая свою добычу.

— Я сказал, нет, — твердо повторил парень.

— Но Эрнальд, тебе же не надо изображать девушку, это просто наряд. Ну… как у меня, например, — он растянул подол своего одеяния.

— Почему бы вам не снять свой балахон? Так мы привлечем меньше внимания, чем в этом, — он брезгливо указал на платье.

— Я не могу, — развел руками лекарь, — мой обет не позволяет уклоняться от своих обязанностей.

— Не правда, — запальчиво кинул Эрнальд, — если мы сбежим в горы, вы никому там не сможете помогать.

— Я не простой лекарь, как ты уже заметил, — спокойно возразил Тамаш, — чтобы лечить страждущих, по королевству ходит много обычных врачевателей. Но никто из них не сможет и не захочет разбираться в твоей или моей истории. А сколько еще таких как мы? Сколько их было и будет утоплено ни за что? Боги зачем-то же сделали меня таким, — он потряс рукой, — и направили по тому пути, которым я прошел. Нет, Эрнальд, я вижу свое предназначение не только в том, чтобы врачевать больных. Я хочу понять, что за Тьма нас отмечает и, наконец, подарить отпущение всем тем безвинно загубленным. Ты ведь согласишься, что нет никакого воинства, и никто нас никуда не призывает?

Юноша покачался на носках, потом резко повернулся и одним махом накинул уродливый наряд поверх своей одежды, прикрывая и ножны с кинжалом. Недовольно сопя и не оборачиваясь, он быстро пошел в сторону города. Тамаш поспешил следом.

Когда они дошли до городских ворот, те как раз открывались, и разнорабочие, жившие вне городских стен, уже начали подтягиваться, торопясь на заработки в город. Когда подошла очередь Тамаша с Эрнальдом, стража пропустила их, не задав ни одного вопроса, и путники поспешили к оживающей рыночной площади.

Эрнальд на удивление хорошо ориентировался в городе. Ловко подхватив юбки, он уверенно выбирал дорогу в переплетении тесных городских улиц.

За очередным поворотом высокие дома расступились, и они вышли на просторную площадь, заставленную рядами деревянных прилавков. Торговцы бодро выкладывали товар и зазывали собирающихся, несмотря на ранний час, покупателей. А покупатели придирчиво осматривали выкладку, надеясь купить что получше, до основного наплыва посетителей. Эрнальд обернулся и коротко спросил:

— Какие нужны товары?

Тамаш задумался, взвесил в руке кошелек и стал перечислять:

— Два плаща, котелок, пара ложек, мех для воды, сменная одежда, мыло, провиант, собственно, торба и то, что тебе нужно для личного пользования. Это выберешь сам.

Эрнальд не говоря ни слова, развернулся и направился вглубь торговых рядов. Первой они посетили лавку старьевщика, где выбрали поношенные, но вполне пригодные плащи и запасную одежду. Там же им по хорошей цене отдали прочную кожаную торбу. Затем зашли в посудную лавку, где разжились неплохим котелком, ложками и двумя вместительными мехами для воды на длинных лямках. В продуктовой лавке Тамаш взял пару кусков солонины, треугольник сыра, крупу и небольшой отрез вощеной холстины, чтобы завернуть припасы. Эрнальд попросил несколько мелких монет и ненадолго заглянул на развал мелочей, пока лекарь торговался за продукты. За все это время к ним ни разу никто не обратился за лекарскими услугами, и Тамаш заторопился на выход, чтобы поскорее покинуть город. Уже на выходе Эрнальд вдруг резко остановился напротив лавки с музыкальными инструментами и как зачарованный замер у стеллажа с лютнями. На высоких полках стояли всевозможные инструменты — от ярких и богато украшенных до самых простеньких, годных разве что начинающим. Эрнальд со знанием дела пробежался пальцами по инструментам и из всего разнообразия выбрал скромную дорожную лютню с маленьким оттиском в виде цветка ветреницы. Он нерешительно подержал ее в руках, легонько тронул струны, и как завороженный замер, не решаясь попросить о покупке, но и не в силах уже оставить инструмент. Тамаш потряс свой сильно похудевший кошель, прикинул что-то и отсчитал положенную сумму.

Доро̓гой Эрнальд не проронил ни слова и только бережно прижимал к груди музыкальный инструмент, рассеянно глядя по сторонам и забыв обижаться. Уже на месте стоянки, в лесу, он нерешительно прокашлялся и смущенно произнес:

— Спасибо. Вы были не обязаны.

— Возможно, — ответил лекарь, — но я кое-что понимаю в людях. Простой паренек скорее заинтересовался бы оружием, или на худой конец сластями, но никак не лютнями. Да и выбор ты сделал не самый очевидный, — Тамаш доброжелательно улыбнулся, — в тебе, Эрнальд, много загадок, а я ничего не имею против музыки.

— Не нужно было… Я не смогу вернуть деньги.

— Забудь. Просто береги ее. Сколько тебе лет?

Эрнальд помялся и неохотно ответил.

— Шестнадцать.

— Вот видишь, Эрнальд, я прав. За четыре года другой бы смешался с толпой и сам стал одним из тех проходимцев, которые так ловко находят пропитание и доход в чужом кармане. Это проще, чем жить честно.

— Мне тоже приходилось воровать, — запальчиво возразил юноша, — и я тоже обшаривал чужие карманы, так что я ничем не лучше других.

— Ты меня не обманешь, Эрнальд, — обернулся Тамаш, — тебе стыдно за эти поступки. И потом, ни одного из городских попрошаек не остановил высокий рост от того, чтобы продолжить воровать и обманывать. Это твое решение и твое желание добывать пропитание честно. Разве я неправ?

Эрнальд тяжело вздохнул и неохотно ответил:

— Меня нигде не принимали. Ни в одном из городов, мне не удалось прижиться надолго. Честную работу мне не доверяли, а беспризорники быстро выдавливали со своих территорий. Ну а в приличных кварталах стража с такими, как я, не церемонится, — он грустно пожал костлявыми плечами.

— Ты носишь много тайн, Эрнальд, — заметил Тамаш, — они наполняют тебя страхом и заставляют быть нелюдимым. Это пугает людей. А ребята с улиц не любят того, что их пугает. Ты для них слишком сложный.

Эрнальд вопросительно хмыкнул.

— Не прикидывайся, — Тамаш скептически посмотрел на юношу, — я же не городской беспризорник, кое-что вижу в людях.

Эрнальд хотел было возразить, но лекарь примирительно поднял руки:

— Будь спокоен, мне твои тайны ни к чему. Пусть остаются тайнами. Но я все-таки рад, что судьба свела нас, — и тонкий палец лекаря коротко ткнулся в грудь юноше.

— Я тоже рад, — сдержанно ответил Эрнальд, уклоняясь от дальнейшего разговора.

— Ладно, не бери в голову, — улыбнулся Тамаш, — пойдем-ка лучше разберем вещи. Я помню, там дальше был ручей. Мне ужас как хочется выстирать наконец свой балахон.

Поправив торбу и поудобнее устроив сумку, Тамаш вновь направился вглубь леса, и юноша поспешил следом. Довольно скоро дорогу им преградила небольшая речка, и они прошли вдоль глубокого русла, подыскивая удобный подход к воде. Найдя пригодный спуск, Тамаш сложил вещи на землю и начал стаскивать лекарское одеяние. Эрнальд нервничал и непрестанно озирался по сторонам.

— Вы не боитесь, что кто-то увидит? Вдруг здесь пройдут грибники или дровосеки?

Тамаш оглянулся. Без своего объемного балахона он не выглядел таким долговязым и нескладным. В обычных штанах и рубашке он оказался вполне приятным молодым мужчиной.

— Конечно. Город слишком близко. Я только займусь стиркой.

Он стянул тонкую перчатку, положил вместе с сапогами. Эрнальд с удивлением отметил, что узкие, голые ступни тоже покрыты черным узором.

Прихватив кусок мыла, прямо в одежде Тамаш зашел в воду и принялся старательно полоскать пыльное одеяние. Тщательно намылив золотое тиснение, он перекинул мыло на берег и стал бережно оттирать ворот, что-то весело насвистывая. Эрнальд, не зная, чем себя занять, уселся на поваленное дерево и стал наблюдать. Через некоторое время он нерешительно спросил:

— Как вам это удается?

— Что именно? — не отрываясь от своего занятия, отозвался Тамаш.

— Ведь вы… такой же, как и я, но вы, — юноша замялся, — не ненавидите себя.

— Эрнальд, — Тамаш прекратил стирать и посмотрел на юношу, — ты ведь родился обычным, и целых двенадцать лет у тебя были мечты и планы на жизнь, поэтому ты ненавидишь то, что их у тебя отняло. А я родился таким, — он поднял из воды левую руку, — меня младенцем выбросили в лес, даже не утопили — просто выбросили. Только по воле богов я еще жив.

Тамаш брызнул на надоедливую жирную муху и продолжил:

— В лесу на детский плач вышли не звери, а врачеватель. Он подобрал меня, вырастил и научил скрываться от людей.

— Но почему он не испугался? Вы же сами говорили, что простые врачеватели не станут вникать в нашу проблему.

— Не знаю. Я много раз его спрашивал, но он только говорил, что на все воля божия. А в девять лет отдал меня в обучение и больше мы не виделись. Так что, Эрнальд, я жив, в меру здоров, имею ремесло — у меня нет причин грустить.

— А как же отметины? Они же делают нас изгоями.

— Отметины… — задумчиво протянул Тамаш, — изгоями делают не они…

И он снова вернулся к стирке.

Эрнальд привычным жестом заправил волосы за ухо и задумчиво оглядел лес, непроизвольно пощипывая струны лютни, которую так и не выпустил из рук. Постепенно увлекшись, он принялся сосредоточенно настраивать инструмент, по очереди зажимая лады и что-то подкручивая. Тонкие пальцы со знанием дела, хотя и неуверенно, двигались по грифу, как будто приноравливаясь к знакомому, но забытому делу. Он бережно изучал лютню, словно это было величайшее сокровище: трепетно поглаживал округлые бока, разглядывал тонкие деревянные прожилки, протирал невидимые пятнышки и потихоньку подкручивал колки, выправляя тон. Весь его облик словно стал выглядеть иначе: плечи перестали вжиматься в шею, спина расправилась, неловкие острые локти и коленки сгладились, и вместо неуверенного, колючего подростка перед Тамашем сидел тоненький молодой юноша, даже несколько женственный. Раз за разом повторяя одни и те же переборы, Эрнальд постепенно добавлял в них больше деталей, расцвечивая переливами. Местами юноша сбивался и пробовал снова, но было очевидно, что, несмотря на долгий перерыв, он прекрасно владеет инструментом. Потихоньку переборы стали складываться в красивую мелодию, которая, вновь и вновь повторяясь, звучала увереннее. Запинаясь и повторяя по нескольку раз сложные места, юноша перебирал струны, подбирая мотив. Взгляд его рассеянно блуждал по инструменту. Вскоре мелодия зазвучала чисто, а Эрнальд погрузился в подобие транса, углубившись в свои мысли и не глядя перебирая струны. Когда же лютня затихла, он ласково провел по струнам, словно благодаря инструмент, и, очнувшись от своих мыслей, огляделся вокруг. Тамаш, так и стоя на середине ручья, с восхищением смотрел на него. Юноша смутился и словно сжался весь обратно, отводя взгляд.

— Эта покупка действительно того стоила, — с тихим восторгом произнес лекарь, — мне редко доводилось слышать такое чудесное исполнение.

Эрнальд смутился еще больше и, покраснев, ответил:

— Я давно не играл, получилось не очень…

— Я узнал мелодию. Тебе удалось сделать ее особенной, поверь.

— Откуда? — удивленно просил юноша.

— Песнь Уходящего Сердца — очень древняя баллада, — лекарь помедлил с ответом, — это плач разлученных Виаты и Аваима, — он еще помедлил и со вздохом добавил, — иногда ее поют тем, к кому я не успел.

— Она всегда казалась мне непонятной и очень печальной, — Эрнальд задумался, уносясь мыслями в прошлое, — мать пела ее, когда я болел, — он сделал долгую паузу, — и в тот вечер, когда отец пришел забрать меня, — с этими словами подбородок его дрогнул.

Эрнальд сердито мотнул головой и, резко отвернувшись, кулаком вытер глаза. Хмуро отложив инструмент, он, не оборачиваясь, пошел в глубину леса, гневно пиная поганки, а Тамаш вернулся к своему занятию.