Светлолесье

Анастасия Родзевич, 2022

Лесёна – чародейка пути Разрушения в мире, где законы давно одержали верх над чарами, а правосудие вершат жестокие жрецы. Но древние руны зазвучали снова! Предания гласят, что в Светлолесье вернется его подлинный повелитель – Полуденный Царь, и именно от его воли будет зависеть исход противостояния. И надо же такому случиться, что в это неспокойное время на Лесёну обратили свое внимание сразу и могущественный колдун, и жрец-каратель, и сама Богиня – Крылатая. Теперь уж ей и ее друзьям придется пройти не меньше сотни дорог, чтобы разобраться в хитросплетениях потаенного мира чар… Судьбе – вопреки, Соперникам – благодаря, И даже если Боги любят пошутить!

2

Плохой день для сватовства

«Вольный ветер» разрывался от наплыва посетителей, ступени с перекладиной мелко дрожали, и подгоняющий клич хозяйки не заставил себя ждать:

— А ну, спустились быстро, дармоедки островные! Повыгоняю всех к чудовой бабушке!

Мимо меня по шаткой лестнице пронеслась Ося. Подхватив юбки, она резво перепрыгнула последние две ступени и убежала в трапезную.

Я поплелась следом.

Хозяйские комнаты «Вольного ветра» — да и гостевые тоже — не отличались чистотой: на потрескавшихся, ржавого цвета стенах светил только один заляпанный отпечатками светец, и вокруг него, сталкиваясь в воздухе, сонно гудели мухи. Пол устилали стеганые коврики, которые наверняка застали те времена, когда в этом заведении еще не разбавляли напитки. Через приоткрытую дверь хозяйской комнаты виднелось болтающееся на веревке исподнее корчмарки.

Фед сидел на деревянном ящике, в окружении бочек с солониной. Левой рукой он поддерживал гусли, а правой рассеянно перебирал струны.

— Мы поедем в Линдозеро?

Вместо ответа Фед отставил в сторону гусли и встал.

— У меня для тебя подарок, — вдруг сказал он и вытащил из-за пазухи ленту с камнем.

Фед надел на меня оберег, с которым раньше не расставался: крупный янтарь с вкраплениями потемневших искр. Не раз и не два святоборийские каменных дел мастера предлагали за него неслыханные деньжищи, но в какой бы нужде мы ни оказывались за все эти годы, Фед отказывался его заложить или продать, а тут…

— Обратно не приму. — Фед угадал ход моих мыслей. — Этот камень особенный, колдовской. Я не разобрался, как он работает, но подозреваю, что пару раз спасал мне жизнь. — Уголки губ наставника снова дрогнули. — Носи его.

Я коснулась тяжелого и холодного камня.

— Это откуп?

Фед нахмурился, а я рассмеялась, но смех ударился невпопад о темные углы коридора и затих прежде, чем открылась дверь в трапезную.

Томор, корчмарь, держал стопку пустых кружек. Вместе с ним ворвался сизый дым и громкие вопли посетителей.

— Что, прохлаждаетесь? — пожурил он нас. — Толпа собралась, не продохнуть. Давай, царица наша, начинай колдунство.

Никто в «Вольном ветре» не знал, что мы с Федом колдуны, но иногда, не иначе как из баловства, кто-нибудь шутил так в нашу сторону.

— Чушь, Томор! Хоть и свои все, а поберегись такими словами разбрасываться! Червонных и в Сиирелл полно, — отозвался наставник, не сводя с меня пристального взгляда.

— Идите, убытки вы мои ходячие, — сказал корчмарь и выдворил нас из коридора.

Год выступленией в «Вольном ветре» подарил нам не только ворох сплетен, но и постоянных зрителей, так что здесь теперь всегда толпились наемники и торговцы. Фед занял привычное место на ящике, а я встала позади него и оглядела трапезную.

В центре гудела пирушка. Ося шепнула, что всех угощает купец в красивом асканийском кафтане. Богатый гость уже свел знакомство с местными девицами и перебрасывался лихими историями с нашим вышибалой Эртом. Менее удачливые торговцы разбрелись по углам с чарками медовухи. За тремя столиками вдоль стенки сидела крикливая ватага наемников. Один из них ухитрился даже полапать хозяйку, за что был выдворен глазастым Ортом — братом Эрта, тоже вышибалой.

Фед начал петь про забытый град, город колдунов, существовавший давным-давно в Светлолесье. Это была одна из песен, после которых в корчме обычно творилось что-то совсем невообразимое.

Колдуны прошлого повелевали миром, а нам не дано распоряжаться сегодняшним днем.

Едва выждав положенное вступление, я сделала резкий взмах головой, и гости отступили на полшага вглубь «Вольного ветра», освобождая место для танца.

Не думать!

Пусть тело ведет вперед. Оно знало, что делать. Как повести плечами, как очаровать зрителей хороводом блеска и бусин, как колыхнуть юбкой так, чтобы во всполохе танца нечаянно выглянул кусочек обнаженной кожи.

Я вскинула руки, и колокольчики ответили звоном металлических голосов.

Я извивалась, смеялась, птицей перелетала с одного края круга на другой.

Ритм ускорился, движения — тоже. Ноги все реже касались пола, словно подо мной были не выщербленные старые доски, а обжигающие стопы угли.

На ресницах дрожали пот или слезы, уже не разобрать. Да и неважно оно. Фед двигался к развязке, а я вместе со зрителями слилась в единый поток. Всякий, кто не успел отвести или прикрыть глаза, — пропал.

Я кружилась на месте, подгоняемая разгоряченными криками зрителей.

Фед рвал струны и вместе с ними наши души.

Я упала на пол, не в силах выдерживать ритм, но успела вывернуться и распластаться в ногах наставника.

Время танцевать!

Время жить!

И пусть на миг вернется былое.

«Зачарованный лес», вслед за ним — «Царевна-бродяжка». Пока звучали предания, колдовство бурлило под кожей, отзываясь на музыку. Мало умели теперь чародеи. Они, как зыбкие тени прошлых столетий, остались лишь напоминанием о дивных созданиях и тех временах, когда люди и колдуны жили вместе.

Личина уличного певца или плясуньи помогала переплетать судьбу человека и колдуна. Как сладкое маковое молоко для тех, кто не смирился с жизнью изгнанника, она помогала убаюкивать себя мыслью, что творить чары можно иначе.

— Устала? — с участием в голосе поинтересовался Томор, когда закончилась музыка.

Я кивнула. Сердце колотилось, перед глазами плыло — я все еще была по ту сторону легенд.

— Ладно, отдохни, — благодушно разрешил корчмарь и добавил: — Помоги Осе с сухарями.

Ничего. Скоро все кончится. И песни, и сухари.

Я вынесла из кухни две миски и принялась расставлять угощение на столах.

Вдруг дверь корчмы, едва не слетев с петель, с силой ударилась о стену: таким оказался ворвавшийся в заведение ветер.

Мои волосы поднялись, а затем, послушные невидимой воле, опали обратно. Я заслонила ладонью глаза, с недоумением ощутив, как сквозь пелену дыма повеяло не солоноватым, водорослевым запахом улиц Сиирелл, а ароматом терпких благовоний с легкой примесью гари, какие обычно жгут в муннах. Со столов полетел, закладывая воздушные кренделя, пепел и мелкий сор. У одного из купцов сдуло со стола шапку, и он, ругнувшись, отправился ее поднимать. Его собутыльник, чьи вещи миновала подобная участь, засвистел и велел корчмарю поскорее сделать что-нибудь с этим безобразием.

Вышибала Эрт поймал красноречивый взгляд хозяина и затворил дверь, ладонью помогая ей встать в расшатанный косяк. В это время Фед ни на мгновение не прерывал искусной игры, вплетая все происходящее в свое представление.

— Я встречу, как старых друзей, ветра́, что несут с собой первый снег; пир из трав и пыльцы для них приготовлю. Время, когда ветра дуют с севера, — это еще и время, когда летние истории вызревают в нас зернами небылиц. Я буду смотреть, как нежный иней устилает поля, и буду сеять в землю сказки. Воет ветер, словно музыка. Звучат слова, будто колыбельная. Ток самой земли замедляется. И ветер поет: истории нужны нам, странник, нужны, как колыбельная…

Лицо наставника лучилось весельем. Довольно крякнув, он щелкнул суетящуюся рядом Осю по венику в руках, за что, на радость собравшимся, им же и схлопотал.

— Не к добру штормит, — буркнул кто-то. Я молчаливо согласилась с этим, потому что входная дверь шаталась и скрипела с каждым порывом все сильнее.

Старожилы острова рассказывали о том, что корчма получила название в честь шальных морских ветров. Перед штормом на улицах Сиирелл носились предвестники бури, суля роковые перемены тем, кто встретится им на пути.

— Еще и ночь воровская. Вот наказанье-то!

Лучины в корчме резко потемнели: огонь уменьшился, а над самой верхушкой изъеденных копотью светцов поплыл чад. Нарастала непонятная, смутная тревога. Я поставила миску, и купцы радостно запустили в нее руки, не обратив никакого внимания на сгущающийся полумрак. Гомон и музыка стали глуше, но и тогда никто и ухом не повел — все продолжали заниматься своими делами. Фед с упоением играл, Ося подметала, корчмарка с кем-то ругалась, пока Томор — ее благоверный — протискивал золотой в засаленный отворот кафтана.

Перед входной дверью резко потемнел воздух, но все вокруг, даже вышибалы, вели себя по-прежнему и в эту сторону даже не смотрели.

Но я шагнула туда. Раздался чей-то вздох. За ним — шепот на непонятном наречии.

Звуки «Вольного ветра» с каждым шагом становились все тише, выцветали, как забытые на солнце в погожий день ткани. Дверь, и без того сотрясающаяся от порывов ветра, зашлась мелкой дрожью. Я подошла ближе и увидела, как сквозь щели между досками пробился холодный, едва мерцающий, зеленоватый туман. Новый вздох раздался совсем близко, и я обернулась: рядом, там, где раньше стояли стол и лавка, теперь вихрилась тьма, и из нее проступал образ сплетающихся в каком-то диком, животном ритме, мужчины и женщины.

— Это…

Видение опалило щеки пламенем стыда. Я уставилась на незнакомцев, на то, как на обнаженную кожу и складки одежды ложился ровный, блекло-изумрудный свет. Лица были не видны, но что-то в их облике казалось смутно знакомым.

Дверь скрипнула и приоткрылась, и светящийся зеленый туман втек в корчму. Дух благовоний и гари усилился, я почти слышала сухой треск горящих свечей. И ощутила всем своим нутром, что там, за порогом, в штормовой сиирелльской ночи кто-то стоит. Присутствие чужака выдавала ломкая тень, упавшая на косую полоску света. Через мгновение клубящаяся зелень поглотила и ее, но тень не исчезла.

Я коснулась шершавого засова.

Сердце зашлось в бешеном ритме, а в полумраке ему ответил другой, не менее быстрый, ритм.

Ну же…

Ну же!

Ледяной металл кусал пальцы.

Раздался женский, исполненный бесстыдного сладострастия стон.

Я вздрогнула и в страшном смятении отскочила от двери, но… Никого.

Тьма исчезла. Мужчина и женщина пропали. Растворились в задымленном воздухе, словно и сами были его частью.

В суеверном ужасе я перевела взгляд на дверь, но она была плотно затворена, и зеленый туман исчез вместе с тенью.

Лучины горели ровным пламенем.

Я закашлялась: нос защекотал тяжелый запах.

— Ты чего? — спросил долговязый Эрт. — Пристает кто? Только скажи.

— А те двое? — резко спросила я, указывая пальцем в опустевший угол. — Куда они делись? Парочка, что сидела здесь?

— Не было тут никого, — помотав головой, ответил вышибала. — Может, смесей курительных надышалась, вот и привиделось! Я и сам иногда у корчмарихи то хвост ослиный увижу, то уши…

— Нет. — Я вытерла тыльной стороной ладони покрывшийся испариной лоб. — Я точно видела!

— Завтра в мунну сходи на всякий, — посоветовал Эрт.

Как во сне, я зашла на кухню и трясущимися руками взяла новую миску. Мои мысли вернулись к изломанной тени, оставленной кем-то на пороге. Вернувшись в зал, с трудом заставила себя снова взглянуть на тот угол. Стол, где мне недавно привиделась парочка, был занят. За ним пировала компания из нескольких причудливо одетых людей, на одном даже была маска лиса, похожая на те, что носят в Светлолесье на зимний Солнцеворот.

Я подошла и поставила перед гостями миску.

–…в Линдозеро это ваше я ни ногой! — скрипуче произнес тот, что носил маску лиса.

— О Единый, ты опять историю эту станешь рассказывать. Сколько можно?

— Чудь там завелась, клянусь! Нос на улицу по вечерам показать страшно, в лесу ухает что-то.

— Ты это… потише! Червенцы свое дело знают, разберутся.

Внутри зазвенела, просачиваясь сквозь многоголосье корчмы, тугая мысль: это все неправда. В Светлолесье не осталось ни чуди, ни ее мест. Даже Обитель колдунов превратилась в усыпальницу.

Моя рука замерла в воздухе, и я украдкой взглянула на гостя в маске: его глаза озорно блестели. Я невольно улыбнулась, а он вдруг взял, да и подмигнул в ответ.

— Есть такие места, где все иначе, — произнес гость. — И то, что ты ищешь, ждет тебя в Линдозере.

Я замерла.

— Кто ты?

— Скоро узнаешь, — выдохнул он.

Я вдруг поняла, что все ряженые за столом молча глядели на нас.

Что бы ни происходило этим вечером в корчме, оно явно не собиралось останавливаться, странности следовали с такой частотой, что даже нерадивые ученики вроде меня должны были отринуть все сомнения и с подобающим благоговением просить помощи.

— Прочь, прочь!

Оберег на моей груди потяжелел.

Внезапно дверь корчмы рвануло с петель: в открывшемся проеме стояла тьма, а высоко в небе дышала жаром кроваво-красная Червоточина. Я шагнула назад, но оступившись, больно ткнулась головой о балку.

— Госпожа, с вами все хорошо?

Подошел асканиец, что недавно болтал с Эртом. Он положил ладонь мне на спину так бережно, словно я была тонкой былинкой, которую вот-вот сомнет ветер.

— Да, — едва слышно вымолвила я и обернулась на наставника. Фед чуть сузил глаза, но игры не прервал.

Стол вновь опустел. Наваждение, если это действительно было оно, исчезло. Как такое произошло?

— Ты чу́дно пляшешь. — Купец придержал меня за руку и нагнулся ближе, заглядывая в глаза. — Меня зовут Колхат, — вдруг произнес он. — Посидишь со мной?

Я застыла, но тут Ося нырнула между столами и начала ловко сметать рассыпавшиеся на пол сухари. Это простое, привычное действие помогло мне опомниться. Я с надеждой оглянулась на корчмаря, но тот, хоть и мигом поскучнев лицом, кивнул. Томор не любил, когда меня дергали гости, но внешний облик некоторых вселял в него надежду на вознаграждение. Если это, конечно, были правильные гости.

Колхат был именно таким: отправил погулять девиц, а потом велел Осе принести кувшин лучшего вина, запеченную с пряными травами семгу и пирогов с медом.

Примирившись с неизбежным, я уселась за стол и рассмотрела асканийца повнимательнее. Расшитый золотой тесьмой кафтан небросок для такого места, как Сиирелл, но не всякий разглядел бы его подлинную стоимость. А она скрывалась в деталях: за одну только золотую булавку с рубиновым навершием, что небрежно торчала у петлицы, можно было выкупить весь «Вольный ветер» со всеми его протертыми половиками.

Да и сам мужчина вблизи выглядел как герой из сказки, а не купец. Таких угольно-черных волос и прозрачных глаз не встретишь ни на одном торжище, а такой холеной бородке наверняка позавидует сам царь Святобории.

— Расскажи сперва о себе. — Ухватив кувшинчик, Колхат щедро наполнил наши кружки. — Единый знает, какое пойло тут считают лучшим. М-да, явно не ардэ.

Я жестом отказалась от угощения, хотя во рту было сухо, и на мгновение почудился привкус гари. Каждый раз, когда неведомого становилось слишком много, я без раздумий шла к наставнику, и теперь каждый миг промедления отзывался во мне тревогой.

— Я простая танцовщица из Сиирелл.

— На этом острове никто не может быть простым, — сказал Колхат и, заговорщически подмигнув, осушил кружку. — Давно ты здесь?

— Не помню точно. — Я сделала вид, что припоминаю. — Кажется, несколько месяцев.

— А я искал того, кто расскажет мне местные истории. Это моя слабость.

Колхат явно мог позволить себе местечко на две головы лучше этого и все же был здесь. Что бы он ни рассчитывал найти, это явно не стоило и половины его булавки. Да и, похоже, из асканийского у него только кафтан и был, даже в говоре слышались наречия разных мест. Тех, что знала я.

Сколько стоит история, которую он ищет? Этот вопрос, спрятанный во внешнем облике, причинял мне излишнее беспокойство. Именно то, чего я сегодня собиралась избегать.

— Наш хозяин, — я кивнула на Томора, — с удовольствием расскажет вам все слухи.

— Кто сказал, что меня интересуют слухи?

— Значит, я ошиблась.

— За ошибки платят, — живо отозвался Колхат.

— Да, но только у меня нет еще одного чуда.

— Чу́дная история подойдет.

— Тогда вам точно нужно послушать нашего певца, — сказала я и поднялась.

Но Ося водрузила еду на стол, а себя — на лавку рядом со мной, тем самым перекрыв путь к отступлению.

Колхат приподнял брови, а Ося воскликнула:

— Господин, позвольте мне рассказать!

Если бы я знала, что это будет за история, то залезла бы под стол и попыталась спастись бегством еще до ее начала.

История оказалась обо мне.

— Поверьте, господин, еще зиму назад никто не знал, какой цветок распустится под этой крышей, — свои слова Ося сопровождала раскладыванием пирогов по тарелкам. — Когда Лесёна появилась, она походила на голодного мальчишку, а не на девицу. Я постаралась научить ее добродетелям…

Мне вдруг отчаянно захотелось провалиться сквозь землю, особенно когда зазвучала часть с перечислением этих самых добродетелей. Благо, она была краткой, зато часть о «прочем» грозила перерасти в нескончаемый перечень. Ося входила в раж, не замечая, как стекленеют глаза слушателей.

Утешало одно — не пришлось ничего придумывать. «Чем меньше болтаешь с незнакомцами, тем лучше, — говаривал Фед. — Неизвестно, что у них на уме и какие выводы они могут о тебе сделать». Наблюдательность — то качество, которое наставник с меня спрашивал в полной мере и в котором я временами полностью его разочаровывала.

Вот и сейчас я поздно поняла, к чему Ося все это устроила и отчего проявила такое участие к моей судьбе.

— Ну конечно! — охнула я и, поймав вопросительные взгляды Оси и Колхата, нашла глазами Феда.

«Сапог, значит… Ага». Стал понятен и наряд, и нарочито громкий смех подавальщицы рядом с Федом, и такое участие ко мне: она надеялась сбыть «дочку» с рук, чтобы облегчить себе быт с моим «папашей»! Устроить, так сказать, свою судьбу через мою. Ося была не единственной охотницей за сердцем певца, но явно самой находчивой. Так его еще никто не добивался.

–…а то, что ящерицы у нее ползают, так это и отвадить можно. Если господин не чурается, я знаю одну бабку-шептунью…

— Ося, довольно, — резко сказала я с такой неприятной и натянутой улыбкой, чтобы даже бесхитростный человек понял, что выступление окончено. — Господину вряд ли интересны такие вещи.

— Мне интересно ардэ, — добавил Колхат.

— А, сейчас…

Ося поджала губы и вышла из-за стола. У Колхата в глазах плясали веселые огоньки.

— Ящерицы, — серьезным тоном повторил он. — И часто тебя пытаются сосватать первому встречному?

— Первый раз. — Я улыбнулась.

— У тебя есть родители?

— Отец. — Я кивнула на Феда. — Не уверена, что он приложил к этому руку. Если бы приложил, рассказ получился бы интересней.

Колхат смотрел на Феда, задумчиво поглаживая бороду, а я попыталась угадать ход его мыслей. Девушки при таких заведениях, как это, редко могли рассчитывать на удачное замужество. За их честь мало кто мог поручиться, да и брать в жены уличную плясунью без приданого могут только купцы из сказок Феда.

— Нелегко быть девицей, — сказал Колхат, и я поняла, что не ошиблась. — И вдвойне труднее, когда приходится прятать свой ум.

Его слова польстили, но он продолжил:

— В мире для разумной девицы низкого происхождения мало проторенных дорог. И идти по ним опасно, если девица к тому же хороша собой.

— Но и вполовину не так опасно, как приходить в «Вольный ветер» с золотом и без охраны.

Колхат улыбнулся, обнажив ровный ряд жемчужных зубов. В этот миг я была очарована его речами, хоть и понимала, что он вьет сеть. Но мне хватало самодовольства думать, будто я вижу его насквозь.

— Охрана нужна скорее тем, кто задумал недоброе против меня. — Колхат усмехнулся и подался вперед. — Видишь эту булавку? — Купец показал на украшение. — Она смазана ядом.

Я попыталась скрыть удивление, но вряд ли это хорошо получилось. Я была слишком взволнована.

— Но как ты, господин, сам еще не поранился?

— Я привез этот яд из Аскании и каждый день принимаю его понемногу, чтобы тело привыкло. — Колхат отхлебнул из кубка и одарил меня новой улыбкой.

— Как… чудно́!

Я вперилась взглядом в булавку. Если иметь подобное, странствия по миру обретут подобие безопасности. Фед не желал, чтобы я училась обращению с ножом, но мне хотелось уметь постоять за себя.

Было, конечно, еще колдовство, но от него всегда больше бед, чем проку.

Я украдкой покосилась на дверь корчмы.

— Знаю, что тебе нужно. — Колхат рассмеялся. — В Аскании есть общины, где девиц обучают особым ремеслам. Даже боевым.

— С моей сноровкой я бы сама напоролась на булавку. Фед говорит, что я растяпа.

— Твой отец? Может, он хочет, чтобы ты сама так думала. — Колхат пожал плечами. — Аскания отличается от Светлолесья. Там земля цвета заката. Девы носят шелк. — Он небрежно щелкнул ногтем по кружке. — А гостям подают первосортные напитки и сырные лепешки. Ты знаешь, что именно в Аскании изготавливают вещицы из стекла? И не просто бутылки, а настоящие украшения! А еще там по ночам распускаются цветы, сияющие в темноте. Все — от мала до велика — гуляют в лунные ночи…

Пока Колхат рисовал словами образ заморской страны, я попыталась представить, как мы с Федом наконец-то отправляемся вместе на поиски слухов о Полуденном царе. А вдруг в Линдозере меня и правда ждет нечто важное? Вдруг все эти видения — долгожданный ответ на мольбы не только мои, но и всех колдунов?

— А где это Линдозеро? — спросила я.

Колхат осекся, а потом его взгляд стал внимательнее и жестче.

— В Святобории, одном из царств Светлолесья, — проговорил он изменившимся голосом и добавил знакомым мягким тоном: — Захолустье. Зачем тебе Линдозеро?

Произнесенные слова, будто капли на запотевшем стекле, набрякли, обрели смысл и сложились в предчувствие. Кто-то невидимый встал за спиной, жарко шепча: «Уходи. Уходи».

Я бросила быстрый взгляд на злосчастный стол в углу, но там опять никого не было.

— Да так, люди болтают…

— Какие люди?

Сама не зная, что происходит, я пересела на краешек лавки и, делая вид, будто убираю со лба волосы, смахнула со стола кувшин. Я не сомневалась, что где-то в это самое мгновение корчмарка клянет меня со всеми потрохами до седьмого колена.

— Прошу прощения!

Но Колхат и здесь не растерялся. Когда я подбирала под столом черепки, он присел рядом.

— Только один танец. И я расскажу тебе все, что захочешь знать.

Образ замка на облаках и его хозяина еще не успел померкнуть. Я замешкалась.

— Любой вопрос?

Колхат подал руку. Я поколебалась под его испытующим взглядом, надеясь услышать что-то существенное. Мне все еще казалось, будто понимаю, для чего ткется паутина.

Когда купец вел меня в центр корчмы, отовсюду летели быстрые взгляды: довольный Осин, сердитые хозяйские, удивленные от постоянных гостей. Но больше всего мне понравился взор Феда, такой же острый и живой, как раньше.

— Почему все на нас так смотрят? — спросил Колхат, тоже заметив такое пристальное, почти неприличное внимание.

— Это можно объяснить тем, что вы выпили все имеющееся в наличии ардэ и до сих пор на ногах. Ну или тем, что я ни с кем не танцую.

— Хм! Я польщен. Так или иначе.

Фед играл вступление к одной из самых мудреных своих песен — «Весть о Полуденном царе». Она была так хороша, что разошлась бы по всему свету, если б наставник играл ее чаще. Одна из моих любимых, конечно же. Тягучая, тоскливая и оттого кисловато-сладкая, как ягода жимолости, лопающаяся на языке.

Колхат взял мои ладони в свои и уверенно повел по дуге вдоль зала. Я почувствовала древесный и слегка перечный запах его волос. Колхат будто обладал особой силой без труда подчинять все вокруг своим желаниям.

— Солнце в ладонях… Возвещает о приходе нового дня, — повторил Колхат за Федом строчку песни. — Какие чудны́е вещи здесь играют. Что ты хочешь знать, танцовщица из Сиирелл?

— Как мне стать такой, как ты, господин? — вопрос вырвался помимо воли.

Колхат засмеялся.

— Какой?

— Сильной. Смелой.

В этот раз он медлил с ответом.

— Стань свободной. У всех для этого свои пути, но тебе… тебе придется стать самой сильной.

— А ты — самый сильный?

— Может быть. — Колхат чуть сдавил мою ладонь. — Во всяком случае, я могу помочь другому обрести свободу.

— Разве свободы не следует добиваться самому?

— Иногда можно и подтолкнуть.

— Ну да. — Я посмотрела поверх его плеча на наставника. — Все знают, чем заканчиваются истории про дружбу волка и овечки. Она думала, что свобода начинается за забором, а оказалось…

— Только если под шкурой овечки не прячется кто-то пострашней волка.

— Не понимаю.

— Нет, все ты прекрасно понимаешь, танцовщица из Сиирелл, — сказал Колхат и коснулся моего оберега. — Я пробуду здесь до первых петухов. В моей ладье найдется место до Светлолесья. Тебе хватит времени, чтобы решить, с какой стороны забора ты хочешь быть?

«Ну вот и все», — с горечью подумала я. Нет, никто не причинит мне вред под защитой могучих братьев-вышибал, но…

— Господин, боюсь, ты неправильно понял, — сказала я, высвобождая руки. — Мне дорога моя честь. Прощайте.

— Пусть твоя честь будет при тебе и дальше. — Колхат притянул меня за рукав. — Я предлагаю покровительство твоему дару и ничего более. Разве тебе хочется прозябать в этой дыре?

— Ты… что?

— Я помогу тебе. Куда ты хочешь? В Линдозеро?

Я слышала о покровителях певцов и танцовщиц среди знати, но не могла и подумать, что однажды получу такое предложение. Это невероятная удача в любой другой день. Кроме этого.

— Нет… Не могу.

Он выбил меня из колеи.

И я попалась. Предложение оказалось не тем, что я ожидала услышать, но объятия Колхата стали крепче, словно настойчивость должна была каким-то образом передаться и мне. В груди разрастался жаркий ком — прямо под тем местом, где висел оберег.

— Ладно. — Колхат отпустил мою руку. — Но тот вопрос, который ты задала мне… Задай его и себе тоже. Ты уже не маленькая девочка. Ты давно поняла, где хочешь быть. И это явно не дешевенькая корчма на краю мира.

Дурнота накрыла меня уже за дверями трапезной. Схватившись за лестничные перила, я содрогнулась от рвотных позывов. Сердце заколотилось, тело охватила мелкая дрожь. Я сделала три глубоких вдоха, прогоняя наваждение. Лучина надо мной догорала, и вокруг нее, все так же сталкиваясь друг с другом, летали в душной темноте мухи. Пахло молоком, прелым сеном, пыльными мешками и морем.

Большую часть жизни, а именно все, что было до последних семи зим, я не помню, но когда ко мне прикасаются, чувствую нестерпимое желание вырваться. Будто от прошлого можно убежать! Но даже если ты его забудешь, оно тебя — нет.

Чудь побери Линдозеро. И Колхата. И «Вольный ветер».

— Что с тобой? — Фед размашистым шагом пересек разделяющее нас расстояние и схватил меня за плечи. — Он лапал тебя?

— Нет, — солгала я.

— Что он тебе предлагал?

— Неважно. — Все-таки я была уличной танцовщицей и могла изобразить равнодушие. Намного важнее сейчас то, что наставник рядом.

— Фед, я видела кое-что… не совсем обычное. Думаю, нам надо скорее ехать.

Наставник одарил меня усталой улыбкой, с какой порой смотрят на надоедливого, но любимого щенка. Я как можно решительнее встретила его взгляд, но этого было недостаточно, поскольку Фед сказал:

— Вот это и оно, Лесёна. — Он заправил мне за ухо выбившуюся прядь. — Ты чувствуешь, поэтому и видишь. Ты увидела, потому как хотела увидеть. Поверь, я знаю.

Его последние слова были полны горечи, но не притупили моего кислого, как самое дешевое вино, разочарования.

— Чудь побери, Фед, я ни капли не придумала! Ты мне не веришь?!

— Лесёна…

Дверь в трапезную распахнулась.

— Вы сегодня решили мне весь вечер испортить?! — рявкнул Томор. За его спиной маячили раскрасневшиеся лица корчмарки и Оси.

— Девчонке стало плохо от твоей бодяги, — ровно сказал Фед и повернулся ко мне. — Иди наверх, отдохни. Я приду за тобой, как закончу, и мы поговорим. Все будет хорошо.

Его непробиваемая уверенность хоронила под собой все обращенные к нему слова. Словно я искала сочувствия у каменной глыбы. Фед мог быть таким, особенно когда считал, что поступает во благо.

А потому я развернулась и побежала по ступенькам вверх, в свою комнату.

От меня несло запахами ночного Сиирелл, но сил тащиться к колодцу не осталось, и я рухнула в постель.

Пол подо мной гудел, все смешалось. Оберег давил на грудь.

— Эй, колдовская сила внутри, если ты слышишь… Как мне стать сильной? Как отыскать дорогу? — прошептала я и провалилась в сон.

Опять туман…

Почему я не могу прорвать его завесу? Он скрывает от меня явь, порождает морок, который грозит свести с ума.

— Ждут тебя руины колдовского города, — ветер донес чей-то голос. — Жду и я. Приходи скорее!

Хочется кричать, но вместо этого я стискиваю кулаки и… бегу. Похоже на сладкую боль — я не хочу ее испытывать, но нет, нет, нет сил отказаться.

Знаю, что сама виновата.

Виновата в чем?

Я протерла глаза и села в постели. Сердце колотилось, как после долгого бега, а холодный пот и слезы застилали взор. Непривычный мне еще оберег согревал кожу. Я свесила ноги с кровати, коснулась холодного пола и протянула руку, ловя солнечный луч. Он проскользнул между пальцами и остался на стене.

«Интересно, а чего я ожидала?» — подумала я с горечью.

Фед мне не верил, но не верила себе и я. Видения наверняка являлись частью общей тревоги, которая терзала меня и которая теперь обрела зримое подтверждение.

Пусть оберег был всего лишь камнем, но я не была всего лишь девчонкой и теперь знала, как поступлю.

Я спрыгнула с постели и принялась опустошать сундук и полки с вещами, потом пересчитала деньги в кошеле, мой собственный запас: два златых, три среба и множество монеток поменьше из разных земель, которые при желании можно обменять на деньги любого царства Светлолесья.

Рассвет набирал силу. Я прошла по второму ярусу, затем спустилась, стараясь не скрипеть лестницей, и заглянула в трапезную: в «Вольном ветре» повис плотный сизый дым от недокуренных смесей. Многие посетители разошлись, но несколько самых стойких завсегдатаев требовали еще песен. Фед едва перебирал струны и играл что-то тихое, а подпевала ему томным, с хрипотцой, голосом Ося.

Колхата не было видно.

Я выскользнула через кухню и оказалась на заднем дворе.

Статного асканийца было трудно не заметить. Немного покоробило выражение его лица, которое говорило о том, что Колхат ни мгновения не сомневался в моем решении.

— Идем, — сказал он, накидывая на меня серый плащ. — Вот, укройся. Ты в городе слишком узнаваема.

Я протянула ему кошель.

— Хочу купить булавку.

Колхат взял его, видимо, скорее от растерянности, потому что брови его поднялись, и он перевел взгляд на меня.

Я сняла с шеи оберег и также протянула его асканийцу.

— И вот еще. Это редкая вещь. За нее нам как-то давали пятьдесят…

— Ты не едешь? — перебил меня Колхат.

Я медленно покачала головой.

— Что ж, воля твоя. — Купец взвесил в руке кошель. — Но я отдам тебе булавку так. Но как же яд? Ты будешь его принимать?

Колхат протянул кошель обратно, но я не взяла — если чему и научилась у Феда, так это тому, что ходить в должниках у влиятельных людей себе дороже.

— Нет. — Я внутренне сжалась, но виду не подала. — Я просто буду носить ее на наручах. С внутренней стороны чешуйки аспида, а прочнее этого ничего нет.

— Чешуя аспида? — Колхат выглядел глубоко потрясенным и наверняка успел пожалеть о своей щедрости. Аспиды вымерли больше пятисот зим назад. За их чешую червенцы платили серебром, а княжи — золотом.

— Она не продается.

Асканиец усмехнулся и убрал кошель. Я протянула ему ленту с оберегом. Внутри зашевелилось нехорошее чувство, словно я предавала кого-то важного. Пришлось приложить усилие, чтобы рука не дрожала.

— Если я возьму ленту, мы с тобой обручимся, — насмешливо сказал Колхат. — Так что не серчай, не стану.

Я с облегчением вернула все на место. Хорошо, что в Светлолесье с обменом лентами связан обряд замужества, не пришлось расставаться с подарком Феда.

— А… ты-то, господин… нашел ли то, что искал?

Колхат отстегнул от кафтана булавку и протянул ее мне.

— Нашел, — сказал он. — Если честно, даже больше, чем рассчитывал…

— Что-то не вижу никакого яда. — Я взялась за камень и рассмотрела острие.

— Можешь проверить на ком-нибудь, — отозвался асканиец. — Хотя бы на той надоедливой девице со свекольными щеками.

— Стой! — раздался грозный окрик.

Фед грузно вышел из-за корчмы и заступил дорогу. Его глаза налились темной синевой и едва ли не метали молнии.

— Никуда ты с ним не поедешь, — прорычал он.

— Это не то, что ты подумал…

Я бережно, держа за навершие, подняла булавку, чтобы показать ему и все объяснить, но обмерла: на ярко-алом камне было выгравировано око.

— Нет, — выдохнул Колхат. — Это даже хуже.

Око! Такое же, как у меня на запястьях. Такое же, как знак червенцев… Я с визгом отшвырнула булавку в сторону.

Эта непростительная глупость могла стоить мне не меньше, чем чешуя аспида.

Ужас мгновенно затопил меня до краев, и я безоглядно рванула в сторону, но чужая рука схватила меня за волосы и потянула.

Боль разорвала мглу: я видела далекое лицо Феда, утратившее все краски.

— Лесёна…

— Слишком много болтает, — сказал голос Колхата. — Чему вас только учат в этой вашей Обители?

Должно быть, он ударил меня, потому что я как-то оказалась на земле. В глазах потемнело, то ли от страха, то ли боли, то ли от собственного бессилия. Будто во сне, я увидела, как в ладонях Феда зажегся свет.

— Так-так-так… Неужели это сам Крадущий-в-темноте? Вот уж не думал, что именно этот опустившийся голодранец когда-то наделал шороху среди жрецов, — Колхат говорил с неторопливостью необратимой гибели. Дурнота уже накрывала меня с головой, и мир соскальзывал в нее вместе со всеми красками и звуками.

— Ты не убьешь ее. — Фед по-прежнему стоял на месте, но свет под его руками разгорался все сильнее.

— Непременно убью.

— Ты знаешь, что у нее есть клеймо?

Голос Феда растворялся, утекал, исчезал.

Я не знала, что происходит, мои руки выгнулись вверх, но вместе с тем боль в голове стала слабее. Я резко вздохнула и оглянулась. Свет в ладонях наставника не просто разрастался, а словно загустевал. Таких чар, явных и долгих, мне еще никогда не доводилось видеть. Если Фед тянул время, то ему потребуется много сил, чтобы одновременно и удержать колдовство, и дать ему созреть.

Колхат что-то сказал. Кажется, ругался.

— Одному из вас все равно придется остаться здесь навсегда, — сказал он желчно. — Двоих я не потащу.

— Лучше подумай, как бы самому уйти отсюда целым. — Фед поднял руку с колдовским сплетением — узором из сияющих нитей.

Колхат выставил меня перед собой, как щит.

— А ну брось свое колдовство, акудник! — крикнул еще один голос.

Корчмарь, трясущийся и бледный как поганка, высунулся из окна кухни и наставил на Феда самострел. Колхат крикнул ему что-то одобрительное и, толкая меня в спину, попер вперед.

— Ах вот, значит, как, — злобно произнес наставник. — Если упустишь нас, Томор, тебя самого вздернут!

— Не вздернут, — неуверенно пискнул корчмарь, прицеливаясь.

— Берегись! — закричала я.

Фед кинулся в сторону, уже не дожидаясь, пока корчмарь совладает с оружием, но этого и не потребовалось: раздался сдавленный писк, затем звон и чей-то победный вопль.

Я вывернулась и увидела, как Ося воинственно машет сковородкой. Сам же корчмарь с посеревшим лицом свалился ей под ноги, точно куль с мукой.

— Береги ее, добрый молодец!

Меня прошиб странный смех. Похоже, Ося думала, что корчмарь на пару с Федом решили сорвать мой любовный побег с Колхатом, и потому взяла судьбу в свои руки.

— Убирайся отсюда! — рявкнул Фед, и Ося, пискнув, скрылась в глубине дома.

Колхат сумел подобраться к наставнику и, оттолкнув меня, бросился на Феда с ножом.

Тот дернул рукой — сгусток света сорвался вниз и упал.

Сначала ничего не произошло, свет просто вошел в землю под ногами Феда, но потом я заметила, что все вокруг движется с неестественно медленной скоростью. Колхат завис в воздухе с искаженным от крика лицом, и его темные волосы вились над ним, словно змеи; острие ножа вспороло воздух там, где был живот Феда, который уже плел новое заклинание.

И я увидела ее — рубиновую булавку. Рядом с собой, всего в сажени!

Раздался грохот, земля дрогнула. Когда мир вновь вернулся к прежней скорости, вдруг появился Колхат и вцепился в меня.

Ничего не понимая от страха и боли, я рванула к злосчастной булавке с каким-то звериным упорством. Колхат волок меня по земле, когда мне удалось извернуться и всадить в него острие. Оно вошло в его плечо, словно в тесто, и так плотно, что торчать осталось только самое основание.

Хватка разжалась, и я смогла, пошатываясь, встать.

Колхат же упал, но не затих, а принялся ползти.

— Да, кажется, она и вправду отравлена, — прохрипела я.

— Лесёна, я здесь!

Я замотала головой в поисках голоса, но никого не увидела.

— Нет, не там! Внизу!

Под ногами извивалась маленькая ящерица.

— Бери меня и беги!

— Что…

Я точно чересчур ударилась головой.

— Фед, где ты?

Вдруг Колхат издал нечеловеческий вой и, к моему ужасу, начал подниматься, опираясь на локти.

— Подбирай ящерицу! — велел голос Феда.

Я повиновалась. Колхат уже стоял на ногах, у него изо рта текла, заливая бороду, густая, почти черная кровь, но он все же вытащил нож. Похоже, яд для него и вправду был не опасен.

— Беги! — велел истошный голос Феда.

И я бросилась бежать, прижимая к себе ящерицу.