Потерянная душа. Том 1

Ана Ховская (2019)

Многие знают, что значит быть «не в своей тарелке», когда жизнь кажется бредом, когда ты антимагнит для людей, а любовь — лишь выдумка для романов и кино, когда ты сама представляешь собой редкий экземпляр человеческого вида, когда не к кому обратиться за помощью и некуда бежать… Но что случается, когда вдруг раздается загадочный телефонный звонок, когда курьер доставляет неожиданную посылку?! Мир начинает казаться не тем, каким ты его себе представляла! А когда таинственный незнакомец звонит в дверь… Все твои представления о себе и о жизни переворачиваются с ног на голову… Приятного путешествия!

Глава 1. Не в своей тарелке

— Знаешь, я всегда хотел женщину не такую, как все… Но не до такой же степени…

Истинное оружие против жизни — слова разочарования!

Так заканчивались все мои отношения, пока я просто не перестала очаровываться. Тогда они, эти отношения, перестали начинаться… И стало казаться, что любовь и какие-либо отношения вообще — это, как прогноз погоды: всегда нечто эфемерное и приблизительное. А мне нужна была ясность!

Все в моей жизни шло кувырком. Я всегда чувствовала себя «не в своей тарелке» в этом мире. Конечно, во мне было много странностей, но, кажется, не больше, чем у любого человека, а некоторые и вовсе были незаметны, если не заглядывать в амбулаторную карту. Например, частичная гетеротаксия, когда некоторые внутренние органы перепутаны местами, и транспозиция внутренних органов, когда главные из них расположены зеркально, не как у всех. Но ведь это не доставляло совершенно никаких хлопот, разве что требовало дополнительных пояснений на медосмотрах.

Кроме того, у меня была особая аллергическая болезнь, которой ни у кого в роду не наблюдалось: аллергия на пыль, на все цветущие растения, на лактозу, яйца, кофе и цитрусовые, и, как ни странно, на все виды мяса и некоторые виды рыб. Оставшийся список запретных продуктов даже перечислять не хочется, словом, держалась на святом духе. Но и к этому я приспособилась.

Вдобавок ко всему я всегда знала, что у меня не может быть детей. Возраст был таков, что пора бы уже воспитывать их и жить себе счастливо с семьей. Да не тут-то было. Наверное, это стало последней каплей в двух последних отношениях.

Что бы я ни делала, внешне все вроде бы было хорошо, но жизнь не устраивалась никак. У меня никогда не было подруг. С самого детства. Я всегда была общительной и открытой, делилась игрушками и сладостями, охотно принимала гостей в доме родителей и не отказывала в помощи, но каждый раз к середине игры в песочнице оставалась одна. Сначала это было не так заметно, да и что мог проанализировать детский мозг — просто было грустно и обидно. И потом мама списывала мои неудачи на слишком частое нахождение в клиниках и стационарах или обвиняла детей и их родителей в дурном воспитании и отсутствии душевной щедрости, говорила, что никто не достоин ее дочери. Необъяснимую болезненность не всем родителям можно было объяснить. И в конце концов я привыкла к наблюдению жизни других со стороны.

В осознанном возрасте много размышляла о парадоксе своего социального существования. Притом, что я по-прежнему оставалась инициативной, отзывчивой, никогда не относилась плохо к людям в принципе, старалась принимать их со всеми недостатками, однако заметила одну простую вещь: что это не меня сторонятся, это меня что-то отталкивает от них, как одноименные полюса магнита. И это было почти буквально. Причины были самые разные: человек открывался с неприятной стороны, больше не хотелось с ним контактировать; интересы вдруг кардинально менялись — не оставалось ничего общего; банально становилось скучно. Возможно, было и еще что-то на уровне энергетики: иногда мне физически становилось плохо рядом с кем-то.

Как ни странно, я не отчаялась, не замкнулась, не подалась в религию или секту, не стала «ботаном», хотя учеба всегда давалась легко — брала дополнительную нагрузку выше школьной программы, не ушла в алкоголизм или наркоманию, не стала жалкой неудачницей, но к двадцати годам выработала собственную стратегию, чтобы больше не разочаровываться в отношениях или в себе.

Что-то закрылось во мне, заморозилось. Отношения стали походить на формальность. Может, поэтому впоследствии мне так легко удалось написать кандидатскую диссертацию по современной литературе, потому что сосредоточилась на исследовании и полностью ушла в работу.

Постепенно я привыкла к обособленному образу жизни, не особо стремилась сближаться с людьми, чтобы потом не сожалеть о неожиданной, но неотступной прохладе или расставании. Легкие знакомства, ничего постоянного. Ничего личного, ничего теплого и душевного…

И все же душа всегда была не на месте, все чего-то ждала и искала. Может быть, безболезненного конца?

Конечно, в свои тридцать пять лет хотелось простого женского счастья. Но, похоже, я уже не переваривала мужчин, как и мясо, как и лактозу с цитрусами — покрылась ледяной броней с налетом циничности.

В моей жизни были мужчины, но ни одного не могла удержать больше года, а где-то и не старалась. Сначала все шло хорошо: конфетно-букетный период, новизна ощущений, удовлетворение сексуальных потребностей, а когда впечатления от секса ослабевали и нужны были дополнительные эмоции и стимулы для поддержания отношений, тут-то и начинались проблемы. При всем стремлении к тем, к кому почувствовала желание «притянуться» несмотря на борьбу с сомнениями, нас постепенно отталкивало друг от друга. Или это была их природа: мужская — полигамная — сволочная. Или что-то перевернулось с ног на голову в этой Вселенной, и я выпадала из системы уравнений.

Скажу, что первых трех я не особо удерживала, характер был такой: низость и уродство души трудно вынести, и так мерзко, тошно, что должна была платить мужчине душевной щедростью и физическим комфортом за то, что его регулярно не существовало в моем быту, в моей жизни, рядом с моей душой. Незачем было гнаться и дальше тратить терпение. И в сексе я не чувствовала себя женщиной, а скорее, необходимым атрибутом. Между нами была такая пропасть. А мужчин вроде заправских донжуанов, казанов я и вовсе не рассматривала.

Но вот четвертый выбил из колеи. В какой-то момент я поверила, что это моя половинка и именно он будет тем человеком, который состарится со мной. Я во всех красках представляла себе эту картинку. Ощущала его всей кожей, любила до дрожи во всем теле, томилась по нему в его отсутствие, млела от его взгляда и слов… И, боже, как это было взаимно! Красиво, ярко, глубоко… Целая Вселенная сходила с ума вместе со мной! Я даже подумать боялась, что такое возможно!

А в один прекрасный миг все просто оборвалось, будто и не было этих влюбленных глаз, трепетных слов, дрожания душ, электричества между нами. Время просто остановилось…

— Так бывает, мне жаль, но я ничего не могу поделать, — с очевидным чувством вины сказал Четвертый. — Я больше не люблю…

Уже ничего нельзя было исправить. Из остывшего пепла не возродишь искры. Каких бы ни давал обещаний в вечной любви и верности влюбленный человек, он никогда не способен их осуществить в будущем. Любовь нельзя обещать, клясться в вечности, она приходит и уходит сама по себе. Это отдельная от нас субстанция, которую ни чувством долга, ни ответственностью нельзя удержать. Да и, в конце концов, вокруг столько соблазнов…

Легкие разрывало: хотелось кричать во все горло о своей боли! Пустота разъедала душу, выжимала сердце досуха одинокими тихими слезами в подушку дома после работы. Тоска, обида, злость на саму себя за неспособность что-либо изменить — это убивало все живое во мне. Я была похожа на сломанную игрушку — красивую, но безжизненную.

Мой роман вылился в депрессию, затянувшуюся на долгие шесть месяцев с лечением антидепрессантами и походами к психотерапевту. Обида так иссушила и обессилила меня, что больше не осталось ни сил, ни надежд…

А в какой-то момент вдруг осознала: а ведь ничего и не было! Была мечта, дикое желание быть любимой и любить самой… И не быть такой одинокой…

Это был грандиозный самообман!

Была ли это неспособность к любви или сложный характер — вывод один: я неспособна быть счастливой с мужчиной… да и с людьми в целом.

Избегая людей и дискомфорта, я исчезала из одной реальности, убегая в другую. Я тратила все сбережения на путешествия по миру. Не знаю, что искала в чужих странах, но каждый раз уезжая в другую страну, испытывала какое-то нетерпеливое возбуждение, будто там меня ждало то самое, что избавит от тоски. Было много приятных моментов, но каждый раз возвращалась с разочарованием чуть большим, чем в предыдущий раз.

Что искала? Сама не могла ответить на этот вопрос. Казалось, что я уже тысячу лет одинока, что длится эта неуемная тоска и поиск всю жизнь моей бессмертной души, если та вообще существовала.

И вот после нескольких лет одиночества Пятый, совсем неожиданный пассажир в моем поезде, повесил огромный амбарный замок на двери еле ожившего сердца. Он ничего не обещал, даже в любви не признавался, но всем своим поведением говорил о том, что он надежный и ему можно верить. С ним я узнала, какой могу быть страстной женщиной и каким может быть настоящее сексуальное удовлетворение.

А когда Пятый узнал, что я не могу иметь детей, просто исчез, даже не извинившись… Благо, что существовали электронные мессенджеры, а то никогда и не узнала бы, что я ему не пара. Как легко сейчас трусу можно избежать личного разговора, используя современные технологии…

Моя вера не то чтобы раскололась — рассыпалась… и не склеишь. Надежда взорвалась, осыпавшись горящими обломками ожиданий, опалила всю мою Вселенную. А любовь… она стала просто словом, используемым в литературе для описания чувственных отношений — выдумки человеческого разума для удовлетворения душевной потребности в некоем безумном, всепоглощающем и вечном чувстве…

Почему в определенные моменты жизни, особенно после каких-то похожих событий, так не хочется жить? Откуда эти сожаление, обида или злость? На себя или на обстоятельства? На себя или на того парня, который и не виноват-то вовсе? Нет, это не обида… я не обижалась ни на него, ни на себя… На себя — за что? На него — за что? Мы ведь даже не подозревали, кто с кем связывается, кто и что ожидает и о чем думает.

No expectations, говорят англичане, никаких ожиданий…

Тогда откуда берется эта обида?

Неизменно поражало то, что мне всегда везло в бытовых делах, в учебе, в решении жизненных проблем, меня всегда окружали нужные люди, оказывали помощь в трудных ситуациях, но никогда рядом не было человека, с которым я могла бы разделить свой мир. У меня была полная семья, хотя отношения между мной и родными тоже были весьма неоднозначными. В школе училась неплохо, не медалистка, но университет с красным дипломом окончила.

Если судить по тому, как реагировали на меня мужчины, я была уникальной девушкой: голубоглазая брюнетка с высокой грудью и упругой попой — все, как они любят; высокая и стройная. Хотя из-за роста — сто восемьдесят три сантиметра (а это выше всех моих одноклассников и однокурсников, за что меня и удостоили прозвищем «каланча») — парни почти всегда комплексовали рядом. Я была прекрасным собеседником, потому что могла говорить на любые темы или практически обо всем, благо, что помогало филологическое образование и уйма прочтенной литературы. Достаточно терпелива и доброжелательна, да и огня во мне хватало…

Только отчего-то меня выбрасывало из центрифуги жизни, а влиться в новый поток с каждым провалом уже не было ни сил, ни желания. Словно силы просачивались сквозь меня. И очень часто взгляд останавливался на крышах высоток, у колес автомобиля, на рельсах поездов или на поверхности мутной воды под мостом…

Что же было не так в этой жизни? Почему с каждым годом я все больше ощущала свою абсолютную бесполезность в этом мире, бессмысленность существования и безмерное одиночество?

Пятый роман добил меня. Но я больше не стала использовать антидепрессанты и не пошла к врачевателям душ. Нужно было справиться самой, осознать, что больше не должна жить пустыми иллюзиями о женском счастье с мужчиной, и набраться смелости, чтобы вычеркнуть эту переменную из уравнения, которое раз за разом не удавалось. Отныне мужчина — это не предмет воздыхания, обожания, всевозможных страстей и фантазий. Это инструмент, винтик в механизме, не более того. Найти себя в этом мире — трудная задача, а для меня, как оказалось, вдвойне, однако надежда — неубиенная сущность. Стоит только создать нужный для нее вектор.

И я нашла этот вектор: полностью ушла в работу, в поддержание отношений с семьей, в свой дом как убежище, в свой собственный мир, где сама себе была опорой и утешением. Возможно, именно преподавание стало отдушиной. Я реализовывала все свои потребности в естественных эмоциях, но сближаться не требовалось и по статусу, и по этике. В какой-то степени это облегчало существование. Временами даже думалось, что все в жизни складывалось как надо, а иногда осознание своего реального положения накатывало тоскливой волной, и из отчаяния приходилось вытаскивать себя практически за волосы, как Мюнхгаузену.

***

Я сидела на холодной бронзовой скамье под высоким дубом в окружении однотипных оградок, выкрашенных в серебряный цвет.

Это Оляпинское кладбище моего города. А где же еще хоронить надежды, как не на кладбище? Очень символично, не правда ли?

Я приходила сюда время от времени. Нравилось ощущать это место. Тут я не чувствовала себя чужой, потому что здесь не было живых. Среди мертвых я могла позволить себе быть самой собой и показать слезы. Здесь было спокойно, так тихо и умиротворенно, что, казалось, нет на Земле места безмятежнее. Даже собственные мысли отделялись одна от другой упорядоченно, словно точками в предложении. И снег в воздухе кружился в особом ритме. Я собирала его, раскрыв ладони в варежках, и сдувала, наблюдая, как направленный поток дыхания нарушает мирный ход снежинок и разрушает их.

Напротив скамьи располагалась могила, которую кто-то украсил нержавеющей памятной плитой, отполированной до зеркального блеска. Чудики!

Я уже не плакала, а молча смотрела в безучастное металлическое зеркало. Мне не двадцать. Даже не тридцать. На лице кое-где проглядывали глубокие морщины. Кожа уже не светилась молодостью — плохая наследственность. От слез кожа век набухла, нос покраснел и будто увеличился вдвое, белка в глазах почти не видно: ярко-голубая радужка была окутана красной сеткой сосудов. Короткие черные пряди волос выбились из-под вязаной шапочки, придавая мне вид потрепанной жизнью пьянчужки.

Я замотала головой, стянула шапочку и пригладила ежик на макушке и густую косую челку. Затем снова оделась и поежилась от прохлады.

Я не знала, что делать дальше, но заработать воспаление легких не намеревалась, поднялась и побрела в обратную от выхода из кладбища сторону. Еще немного покоя и смиренности. Когда-нибудь я тоже займу здесь место с веселой надгробной табличкой, например: «Здесь похоронена Кира Балагоева, вечно нуждающаяся в «своей тарелке».

Из кармана раздалась знакомая трель — рингтон на маму. Я вздохнула и уронила плечи. Не хотелось говорить, но, если не отвечу, она перебудит всех покойников.

— Привет, мам, — безжизненным голосом поприветствовала я.

— Здравствуй, Кира. Ты где?

— На кладбище, — усмехнулась я, прежде чем сообразила, что говорю. Совсем потеряла контроль.

— Где?! Что, кто-то умер?! — так пронзительно крикнула она, что я была вынуждена отвести руку с трубкой подальше от уха.

Пока мама продолжала что-то беспокойно выкрикивать, я, закатив глаза к небу, выдохнула вместе с небольшим облачком пара:

— Я!

— Кира, ты слышишь или нет?

— Слышу тебя, мама, не надо так кричать, — возвращая трубку к уху, ответила я.

— Что все это значит?

— Я во дворе университета, мама. Закончила работать. Иду домой.

— Ну и шутки у тебя! — недовольно фыркнула мама. — Ты не ответила мне на эсэмэску: ты приедешь сегодня на ужин?

— Конечно, мама, — снова закатила глаза я. — Традиционно.

Как я могла не приехать на традиционный пятничный ужин? Форс-мажорных обстоятельств просто не существовало. Только не с моей мамой!

— Мне не нравится твой тон. И надень голубое платье…

И пока она давала инструкции, я уже понимала, что предстоит новое знакомство с еще одним кандидатом в мужья.

— Мама…

Но остановить танк было невозможно.

— Ты эпиляцию сделала?

— Конечно, и даже надела кружевные панталоны, кавалер оценит.

— Перестань дерзить! — возмутилась мама. — Женщина всегда должна быть в прекрасной форме. Сколько можно тебя учить!

— Мама, ты давно привила мне отменный вкус. Неужели ты думаешь, что твои инвестиции в меня кто-то перебьет?

— Вот что ты за человек такой, Кира? Ты даже комплимент не можешь сделать без остроты.

— Могу. Если вокруг будет царить чувство меры. Но такое явление в природе наших отношений не наблюдается.

— Я понимаю, почему декан не порекомендовал тебя на свое место. Кто выдержит такое высокомерие?

— Ну, для большей ясности: я и не стремилась занять место декана. А во-вторых, давай прекратим обмен любезностями, и ты скажешь, когда станешь просто моей мамой, а не свахой?

— Так, Кира, перестань тыкать палкой в колесо и будь хорошей девочкой. Мы ждем тебя сегодня в семь.

— Вставлять палки в колеса, мама, — устало поправила я.

— Какая разница, Кира. Не умничай!

— Конечно, мама, я буду в семь, и ни минутой позже!

— Вот и умница!

«Будь хорошей девочкой, Кира! Ты, как всегда, справишься, — погладила себя по голове. — Бедный папа! Как он с ней прожил столько лет? Хотя, если бы не любовь к чтению, наверное, реальность была бы для него невыносима».

С постыдной иронией подумала, что, наверное, отношения с родителями у меня тоже не сложились бы, если бы не они меня родили.

Отца я очень любила. Он заменял мне друзей и был добрейшим в мире человеком, но, к сожалению, слишком мягким, все принимающим близко к сердцу. С ним всегда было спокойно и уютно, но я не тревожила его своими переживаниями, и чаще всего мы обсуждали только литературу. Он, как и я, любил читать.

Иногда со страхом представляла, что папа так возится со мной лишь из-за своего родительского долга. Но, к моему безмерному счастью, он всегда принимал меня всю целиком, несмотря ни на что, и иногда его молчаливые объятия были единственным утешением.

А с мамой все было сложнее. Она все время учила жизни, наблюдая мою неспособность выстроить здоровые отношения с кем бы то ни было. И ее непреклонное стремление познакомить меня с каким-нибудь молодым человеком (потому что с двадцати лет я начала быть старой девой, а так не положено!) каждый раз выводило из равновесия.

Отдельная квартира после двух лет по окончании университета стала облегчением. Но и это не явилось абсолютным спасением от материнского террора. Не успокоилась мама и тогда, когда узнала о моем бесплодии от «доброжелательной» подруги гинеколога: с неуемным рвением взялась подыскивать жениха и самостоятельно проводила предварительную работу с кандидатами.

Было ужасно неловко, а иногда откровенно смешно, когда очередной «жених» заявлял, что готов смириться с моим недугом и взять такую «убогую» на «попечение». Конечно, это было угодно только мужчинам в солидном возрасте. Унизительно и мерзко!

В какой-то момент я просто сменила бунтарство на тактику соглашательства. Это немного снизило напор «благих намерений». Но в любом случае все семейные посиделки оканчивались упреками, что я совсем не стараюсь быть нормальной женщиной, поучительными беседами и обсуждением новых вариантов.

Боже, и где она их только находила?! Выписывала из эпохи совдепа?

Еще с одним родственником, двадцатишестилетним Николаем, мои отношения можно было описать в двух словах: привет — пока. Брат всегда был занят исключительно своей жизнью, хотя отношения у него тоже не складывались… с женщинами. Но он никогда не доставлял хлопот ни родителям, ни мне и проявлял несвойственную ему в обычной жизни теплоту три раза в год: на мой день рождения, новый год и восьмое марта, преподнося нестандартные подарки и обязательно конфеты с марципаном — единственную сладость, на которую у меня не было аллергии. И еще, если брат присутствовал на одном из традиционных пятничных ужинов, то всегда сочувствовал мне по поводу стараний матери.

Мы редко сталкивались с Николаем в повседневной суете. Конечно, я всегда могла к нему обратиться за помощью в случае чего, и он искренне помог бы, но все решала сама. Если бы мама не была носителем устойчивого невроза «выдать замуж дочь», то, возможно, и с ней отношения могли сложиться по формуле «привет — пока».

С другой стороны, безумная потребность мамы в моем благополучии, иногда спасала от депрессии. Ей нужно было выполнить свою материнскую программу на каком-то кармическом уровне, и она просто вытряхивала из меня эмоции, на которые я уже, казалось, не была способна.

«Итак, ужин в семь! Нужно забрать голубое платье из химчистки. И почему бы не прикупить панталоны? Пенсия не за горами!»