Наливай и читай. Сборник душевных историй и напитков

Ана Мелия

Эти истории, как травяной бальзам – стоит добавить их к чашечке ароматного чая, как они тут же согреют изнутри.В дни, когда душе особенно хочется тепла, приготовьте себе любимый напиток, устройтесь поудобнее в любимом кресле и по глоточку, смакуя, пейте эти истории.В книгу вошли трогательные рассказы и рецепты любимых напитков Татьяны Лазаревой, Натальи Ремиш, Ксении Безугловой, Нино Катамадзе, Марики Кравцовой, а также читателей.Словом, наливай и читай!

Один год

Лена стояла у окна и как будто что-то разглядывала, хотя что там было видно, в этой темноте осенней ночи — только отражение ее лица, да и то условное. Пятна глаз, штрих носа и тень губ. В палате было жарко, но Лена куталась в теплый махровый халат, надетый поверх ночнушки.

— Обычно люди знают, в какой момент их жизнь сломалась. Есть отправная точка, после которой все идет наперекосяк. Но не у меня. Я будто неслась куда-то вниз с самого рождения. Точнее, это даже началось еще до этого, когда мама только была беременная мною. Отец работал на заводе и каждый день возвращался домой коротким путем, через железнодорожные пути. Все так шли, через мост далеко было, вот и срезали. Но что странно — никто даже не видел, как он попал под поезд. Ни одного свидетеля средь бела дня, можешь в такое поверить? Мама говорит, к нам пришли поздно, она уже заволноваться успела. Открыла дверь — а там незнакомые люди. Его мужики с работы только с похоронами помогали, но при этом ни слова лишнего не сказали. Хотя, может, мама и не спрашивала. У нее брат мой маленький на руках был, я в животе, рядом никого, наверное, тогда было не так уж и важно, как это могло случиться. Она рассказывала, что выжила только благодаря брату. Он же совсем маленький был, два годика, с таким малышом даже не сляжешь толком, не даст ведь покою. Вовка ее и заводил, как игрушку, знаешь, такие были в нашем детстве, с ключиком.

А потом я родилась. И совсем времени на себя и свое горе не осталось. Брат в саду, я в яслях, мама на работе. Родители у нее деревенские, жили далеко, она с папой познакомилась в отпуске, это был курортный роман в каком-то советском санатории. Потом полгода письма друг другу писали. А как папе комнату в общежитии дали, так он маме по телеграмме предложение и сделал. Она приехала, только распаковалась, как забеременела. Потом еще раз. А потом…

Какие-то мужчины у мамы были, ухаживали за ней. Но она будто так и не поверила, что еще может быть счастлива, что-то перегорело в ней. Она редко улыбалась, мало разговаривала, не любила телевизор. Помню, прихожу в детстве домой с гостей: у подружки полный дом людей, семья большая, все шумят, галдят, весело — а у нас такая тишина, что даже дышать страшно. Я на цыпочках пробираюсь на кухню, ставлю чайник, а сама аж уши затыкаю — мне все кажется, что он так громко кипит! Маму боялась потревожить. Она же думала только о нас. Сколько себя помню — я всегда была хорошо одета, брат ходил на все кружки в округе, даже на море ездили. Как она выкручивалась, ума не дам, перестройка же как раз началась, времена и для семейных тяжелые наступили, а тут мать-одиночка, да еще и бухгалтер в обычном магазине.

Брат Вовка в школе учился хорошо, учителя маму всегда при встрече хвалили, мол, не такой, как остальные балбесы, умный, рассудительный. Наверное, поэтому она так долго ничего не замечала. Он в олимпиадах участвовал, на какие-то факультативы ходил, поэтому, когда совсем дома перестал появляться, она ничего не заподозрила. А однажды ей на работе плохо стало и она отпросилась домой. Пришла, а там он с другом. Сначала даже ничего не поняла, подумала, что он тоже себя плохо чувствует, уже бросилась в скорую звонить, а потом шприц увидела.

Первое время, наверное, год или два, мы боролись. Все верили, что победим, даже Вовка. Сколько было слез, обещаний, извинений. Он сам страдал, было видно, что хочет завязать — да вот только не может. Бывало, даже месяц держался, бегал по институтам, готовился к экзаменам, на улицу лишний раз не выходил, чтобы дружков своих не встречать. И мы верили, потому что такая надежда в нем горела! А потом исчезал на день, другой, третий, неделю, и все по новой. Слезы, клятвы, ломка, затишье. До следующей бури.

К тому моменту он уже распродал все свои вещи и взялся за мамины. Мы однажды домой приходим — телевизора нет. Мама вздохнула и сделала вид, будто ничего не произошло, а я плакала всю ночь в подушку. Я сериалы смотрела, помнишь, «Тропиканка», «Дикий ангел», это были мои законные пара часов другой жизни, той, о которой я могла только мечтать и которой у меня никогда не было. А он и это забрал.

Мы меняли замки, дежурили по очереди, не пускали его в дом. Вот тогда-то мама и сдала. Как-то в один год осела, разболелась, постарела. Я училась в техноложке, ночами не спала, зубрила, днем за мамой ухаживала и на пары бегала, больше ни на что ни сил, ни времени не было. Девчонки наряжались, у них были дискотеки и мальчики, бурная личная жизнь, а я к тому моменту даже не целовалась еще ни разу.

Да и не хотелось, если честно. Я насмотрелась на брата и его дружков, меня вообще от мужчин тошнить стало. Мне казалось, что все такие — животные, без чувств, без души, не тыл и защита, а сплошная угроза. Когда окончила универ, так и осталась нетронутой.

Времена были тяжелые, молодой химик никому не был нужен, я переучилась на экономиста, параллельно подрабатывая где придется. Потом, уже с дипломом, устроилась на приличную работу, там за мной начали мужчины ухаживать, с одним даже роман был, правда недолгий. Я как-то дома одна была, пришел брат денег просить. Глаза стеклянные, весь агрессивный, руками машет. Я зачем-то дверь приоткрыла, он ее выбил, стал кричать на меня. Я в ответ тоже что-то крикнула, мол, денег не дам, убирайся, а дальше ничего не помню. Он, оказывается, с ножом на меня бросился, ударил в плечо, и я сознание потеряла. Спасла соседка, не побоялась, прибежала на наши крики. Успела скорую вызвать, а он сбежал.

Заявление я так и не написала. Жалко стало, но не его, а маму. Было ясно, что в тюрьме он долго не протянет, на него уже смотреть было страшно, одна кожа да кости. И не смогла я решить его судьбу — подумала, если уж суждено ему умереть, пусть хотя бы не добивать маму этими судами и передачками. Да и он сам надолго пропал после этого.

Мама все болела, я ухаживала за ней, летом мы на даче возились, зимой вечерами дома сидели. Вот так и пронеслись годы. Меня сейчас спроси, хочу ли я вернуться в свою молодость, так я умолять буду — ни за что, ни при каких обстоятельствах. Хотя тогда еще была какая-то надежда, что вдруг однажды моя жизнь изменится, ну вот как в кино, каким-то чудесным образом. Но потом, с годами, на место этой надежды пришло мрачное осознание. Ничего. Ничего не будет. Ни хорошего, ни плохого. Хуже, чем было все эти годы, наполненные страхом и отвращением к родному брату, уже не будет. А лучше… Лучше я уже, наверное, сама не смогу принять. Я не умею быть счастливой. Не научилась.

Поэтому в день своего рождения, когда мне исполнилось тридцать восемь, я окончательно, без истерик и прочих глупостей, честно приняла это: я несчастный человек. Одно большое сплошное несчастье и одиночество…

— Подожди, а сейчас тебе сколько?

— Сейчас тридцать девять, через десять дней сорок будет. Говорю же, это подарок мне… — Лена засмеялась и еще плотнее укуталась в свой халат.

— Но как так-то? Это же получается, только один год прошел!

— Да, зато какой! Я после того дня рождения на следующий день отвезла маму в больницу, а сама вернулась домой. И вдруг звонок в дверь. Открываю — Пашка, одноклассник мой. Говорит, пойдем со мной, у ребят с нашей школы вечеринка. Я, конечно, в отказ, слушать весь вечер про чужих детей, жен и мужей в моем положении не самое приятное занятие. Даже близкие уже не церемонились, мол, Ленка, ты бы почаще в кафе и спортзалы ходила, там, говорят, мужики бывают. Будто я их вообще спрашивала… А уж все эти школьные товарищи вообще без тормозов: «А чего не клеится?», «А хочешь, мы тебя с нашим программистом познакомим? Хороший парень, неженатый» — и прочая муть. Легче придушить кого-то, чем выслушивать это целый вечер. Это знаешь, как больно, — видеть в их глазах немой вопрос: «Что с ней не так?» Потому что знала, правы они. Все со мной не так. Бывает, люди рождаются с плохим зрением или больным сердцем. А я родилась с такой патологией — неумение быть счастливой. Поэтому Паше сказала оставить меня в покое, никуда я не пойду. А он ни в какую. Уговаривал час, наверное. И я согласилась, достал уже просто. Что-то напялила на себя, и пошли.

Приходим — сидят все наши. Хорошие они ребята, конечно, вино, гитара, все дела. Девчонки какие-то молодые, чьи-то любовницы или жены — я не разобралась. И был там Саша, тоже с нашей параллели, мы даже когда-то встречались, правда недолго, даже до поцелуев дело не дошло. Он все рассказывал мне о своих трех дочках, о жене, о брате. Брата его, говорит, я должна была помнить, он на год нас младше и в школу нашу ходил. Я кивала, хотя на самом деле в упор не помнила, что там за брат у него был. А он куда-то вышел, а спустя время звонок раздался. Он вскочил, говорит, сейчас ты точно брата моего вспомнишь, и побежал дверь открывать. Они зашли в комнату — и я правда вспомнила. Он был не просто младше нас, он был невысокого роста, поэтому как-то совсем уж не выделялся на фоне других школьников. Но помню, как он хмурился, когда мы встречали его на улице, и как нехотя звал Сашку к телефону, когда я звонила. Еще помню, что однажды мы шли по улице навстречу друг другу, а он так пристально смотрел на меня. Долгим взглядом таким, я даже обернулась потом, а он стоял и смотрел мне вслед.

И тут он заходит. Представился — Леша. Плюс двадцать лет пошли ему на пользу. Он стал выше, статнее, серьезнее. Глаза все те же — внимательные. Взгляд долгий и, знаешь вот, какой-то глубокий. Будто он пытается прочитать, что у тебя внутри. Что неинтересно ему на поверхности разглядывать, а хочется все твои секреты знать.

Я взгляд его не выдержала, глаза отвела, но потом целый вечер мы, как школьники, переглядывались. Он — с интересом, подкалывая меня, а я — то краснея, то бледнея. А когда собралась домой, он тут же встал и предложил проводить. И вот шли мы, лето как раз заканчивалось, днем было жарко, а вечером прохладно, я даже замерзла. Он посреди улицы меня остановил, обнял, и так мы молча стояли долго-долго. Потом целовались, он меня так к себе прижимал, что меня в жар бросало. Не знаю, что это было. Говорят, есть любовь с первого взгляда, может, это, конечно, и она, но мне другое объяснение на ум приходит. Мне с ним так спокойно было, как, наверное, никогда в жизни. И еще я перестала ощущать эту изматывающую тоску в душе, что я одна, одинока, что никому до меня нет дела. Вот с ним все было по-другому. Знаешь, как будто у меня всю жизнь внутри так болело, потому что и тело и душа знали, что мне для счастья нужен он рядом. Поэтому меня эта боль не оставляла, просто дышать мне не давала, чтобы я не сбилась с пути, не потеряла цель. Ведь могла бы за кого-то там замуж выйти и даже попытаться жить по-человечески, но это было бы не то. А когда дождалась, меня просто как током ударило, вот для чего все это было. И вот на следующий день… Слышишь? Звук слышишь? Везут, что ли?

На секунду обе девушки застыли, перестали дышать, обратив все свои чувства в слух, боясь пропустить самый крошечный шорох.

— Точно! Везут!

Обе тут же бросились убирать свои кровати, застилая их свежими пододеяльниками, расправляя каждую складочку на постельном белье. Сбросили халаты, чтобы потом не тратить ни одной драгоценной секунды. В суете забегали по палате, убирая волосы в хвостик, чтобы не мешались, проверяя, на месте ли вещи. Звук в коридоре стал заметнее, теперь уже гремело так, будто там началась стройка и везут арматуру. Когда звук с конца коридора стал приближаться к их палате, не выдержали привычного стука в дверь с криком «Кормление!», выскочили. И тут же застыли в волнительном предвкушении. Еще через мгновение металлическая каталка, что гремела, как бидоны на молокозаводе, подкатила к их палате.

— Ну, разбирайте, — усмехнулась медсестра.

Они обе быстро проскользили взглядом по одинаковым кулечкам, с головы до ног накрепко замотанных в тугие пеленки, оставляя на свободе только крохотные сморщенные личики, все красные от голода и крика, с губками, чмокающими что-то понятное только им.

— Это мой! Я его по бровям узнаю! — воскликнула соседка, схватила кулек и побежала в палату.

— А это — моя, — прошептала Лена, нежно и аккуратно поднимая сверток, внутри которого крепко спала ее дочка. — Иди ко мне, малышка. Сегодня мы переночуем здесь последнюю ночь, а завтра поедем домой, к папе. Он сегодня приходил, но его опять в палату не пустили. Велел целовать нашу принцессу везде, где только достану, поэтому подставляй свой носик, крошка, папу надо слушаться…

Не знаю, как вы, а я обожаю терпкие овощные смузи. В них прекрасно все: и консистенция, и вкус, и польза. Поэтому, едва прочитав рецепт моей читательницы Натальи Самариной, я сразу решила: надо брать. Рецепт у Наташи был легкий и свободный, без указания «сколько вешать в граммах». Но я решила приготовить его лично, чтобы написать четкое количество ингредиентов. И знаете — это было бессмысленно. Видимо, вот эта возможность подстраивать его под себя — как раз один из его важнейших компонентов. Так что пишу, сколько именно продуктов брала я, а вы ориентируйтесь на свой вкус — все равно будет отлично!

Томатный сок

Нам понадобится:

— 2 сочных свежих томата

— ½ красного болгарского перца

— 1 стебель сельдерея

— ½ зубчика чеснока

— зелень (петрушка, кинза, укроп)

— ½ ч. л. соли

— щепотка сахара и черного перца

Все моем, мелко режем, закидываем в блендер и взбиваем. Если, как уточняет автор, у вас все в порядке с нервной системой и есть время, можно эту массу протереть через сито. Мне хватило мощного блендера. И если хочется более жидкой консистенции, добавить воды. Все.

Прекрасно идет вприкуску с жаренным на оливковом масле черным хлебом.

Пьем, наслаждаемся и читаем истории дальше!