Наливай и читай. Сборник душевных историй и напитков

Ана Мелия

Эти истории, как травяной бальзам – стоит добавить их к чашечке ароматного чая, как они тут же согреют изнутри.В дни, когда душе особенно хочется тепла, приготовьте себе любимый напиток, устройтесь поудобнее в любимом кресле и по глоточку, смакуя, пейте эти истории.В книгу вошли трогательные рассказы и рецепты любимых напитков Татьяны Лазаревой, Натальи Ремиш, Ксении Безугловой, Нино Катамадзе, Марики Кравцовой, а также читателей.Словом, наливай и читай!

А на Пасху обычно тепло…

Ксюша хотела замуж.

«Ну и что? — скажете вы. — Это же национальная особенность нашей страны: девочки, девушки, женщины, которые отчаянно хотят выйти замуж». Выйти, выскочить, запрыгнуть на ходу, взять штурмом, хитростью, измором. Главное — быть замужем. Любой ценой.

Да, Ксюша очень хотела замуж, но мечталось ей четко и конкретно: замуж по любви. Поэтому, влюбившись без памяти в семнадцать лет, она не находила себе места. Конечно, девушка верила, что мечты сбываются, но чтобы так быстро! Возлюбленный был ее ровесником, поэтому сразу после школы ушел в армию, а она, как и полагается, писала письма, брызгала их духами, целовала накрашенными губами и терпеливо ждала, коротая вечера под рассказы подруг, свободных от обязательств, зато полностью занятых мимолетными увлечениями.

Готовиться к возвращению жениха Ксюша начала за полгода. Пошла подрабатывать официанткой в ресторан, скопила денег. Похудела, обновила гардероб, практически получила ПМЖ в солярии, отчего ее родная бабушка при встрече с ней выронила из рук кастрюлю с окрошкой, не признав в «обугленной» любимую внучку. Сделала маникюр, педикюр, новую стрижку, пирсинг. И на весь остаток своих накоплений сняла на выходные номер в самой дорогой гостинице города.

Он вышел с поезда похудевший, возмужавший, погрубевший. Оглянулся вокруг в поисках друзей, но, увидев только Ксюшу и родителей, откровенно приуныл. Заехали к нему, он наскоро пообедал, переоделся, был немногословен и чересчур резок с абсолютно неготовой к этому Ксюшей.

Ей и самой стало как-то неудобно от своей чрезмерной подготовленности: он в свою очередь не очень-то уж и пытался ее впечатлить. Ругался матом, смеялся над какими-то непонятными ей шутками, со скучающим видом расспрашивал, долго ли они пробудут в гостинице, а то его ждут друзья и, мол, перед ними неудобно.

В гостинице природа взяла свое, они не вылезали из постели, разве что перекусить и прыгнуть обратно. Но прошли выходные, и то, с какой скоростью он оделся и испарился, сухо чмокнув ее в щеку на прощание, показалось Ксюше нехорошим знаком.

Так и вышло. Ее возлюбленный пропал, объявившись только через неделю, по телефону сообщив, что хоть и благодарен ей за ожидание, но это был ее выбор, а он ей ничего не обещал. И что они друг другу не подходят, поэтому она, конечно, может ему звонить, если нужна будет помощь, но в целом он желает ей удачи и всего хорошего. Это даже сквозь мощные диоптрии розовых очков, что целых два года не снимала Ксюша, выглядело тем, чем и было на самом деле: свадьбы не будет.

Плакала целый месяц. По классике: вместе с Бриджит Джонс на диване и с чипсами, или в компании подруг, напиваясь и норовя позвонить и сказать ему все, что думает. Но вот наконец здравый смысл взял верх над эмоциями: пока она ждала и проливала слезы, подружки, те самые, что без обязательств, успели найти парней и начали друг за другом выходить замуж.

Ксюша вытерла слезы, нарастила волосы, пошла учиться, чтобы однажды, стоя в ветреную погоду на остановке, осознать: все это было неспроста. Путь к заветной мечте оказался слегка извилистым, но за терпением всегда идет награда. Вернее, к ней награда не подошла, а подъехала, элегантно вынырнув перед остановившимся автобусом, опустив окно и заманивая ее в теплый салон на зависть всем обитателям остановки.

Она впорхнула на кожаное сидение иномарки, освещая машину изнутри своей молодостью, чего, как выяснилось минутами позже, здесь действительно не хватало. За рулем сидел красивый ухоженный мужчина в дорогом костюме, с парфюмом, в котором отчетливо звучали нотки харизмы, власти и денег, с уверенной улыбкой и хорошо поставленной речью.

Аркадий был старше Ксюши на двадцать лет, и если наедине эта разница почти не ощущалась, то внешне оказалась китайской стеной, разделяющей их. Аркадий был женат, воспитывал двоих детей и, хотя прежней любви и влечения к своей жене не питал, бросить ее в настоящий момент не мог, потому что дети как раз вступили в сложный пубертат и могли не вынести такого стресса. Вот если бы подождать хотя бы пару лет, когда они поступят в институт и заживут своей жизнью, тогда было бы совсем другое дело…

Чтобы скоротать ожидание, Аркадий снял Ксюше квартиру в центре, купил машинку красного цвета, помог сдать на права, устроил к себе в фирму и раз в квартал увозил подальше от суеты, туда, где можно отдохнуть от дел и проблем. Был щедр, тактичен, но самое важное — действительно нуждался в любви и был открыт для нее. Отчего их встречи всегда были желанны и удивительны, полны романтики и нежности. А то, что, уходя, он перепроверял телефон и тщательно стирал их трогательные СМС, было лишь очередным подтверждением, что человек он глубоко порядочный, не желающий раньше времени обижать супругу.

Так, от поездки к поездке, от сережек к новой сумке, от поступления одного ребенка в институт до выпускных экзаменов второго, Ксюша ждала, когда прекрасный человек Аркадий наконец освободится от груза ответственности и создаст новую семью — но теперь уже с верной, любящей и все понимающей Ксюшей.

Обмыв второй диплом шампанским, она сидела и слушала, как важно быть опорой детям, когда они только ищут свой путь в жизни (в самом деле, не выгонять же их из дома, если сами не уходят), Ксюша вдруг неожиданно поняла, что в прекрасном человеке вполне может уживаться субличность козла, который, несмотря на всю свою щедрость, отнял у нее самое дорогое — время. Время, за которое она бы уже сто раз вышла замуж.

На следующий день она оставила ключи от квартиры на столе, загрузила икеевские сумки с вещами в багажник красной машинки и уехала к родителям. Подруги тем временем уже успели родить детей, развестись и еще раз выйти замуж. А Ксюша вырезала из журнала новую картинку со свадебным платьем — она понимала, что прежний фасон невинной невесты в ее возрасте смотрелся бы уже неприлично.

Привыкшая к красивой и беззаботной жизни, Ксюша вдруг оказалась в сомнительном положении: с фиктивным образованием и опытом работы, без понимания, куда двигаться и чем заниматься дальше, но самое главное — с таким отчаянием в глазах, что мужчины сбегали уже на третьем свидании.

Время поджимало, замуж хотелось нестерпимо, и водить хороводы ей было некогда. Теперь практически в каждом встречном она старалась разглядеть своего суженого, и, надо признать, ей это удавалось. Она четкими отработанными приемами быстро выясняла, свободен ли избранник, и, если жертва оказывалась подходящей, тут же начинала охоту. Говорила о том, как мечтала встретить именно такого, мужественного, надежного, с которым как за каменной стеной. Вздыхала, что хочет деток и готова родить прямо сейчас много милых малышей, похожих на него. Параллельно искала возможность заманить жертву в ловушку, то есть на ужин, где демонстрировала выдающиеся навыки хозяйки. Потом делала контрольный выстрел — уводила в спальню, держа в голове известную формулу про «хозяйку на кухне и падшую женщину в постели».

И хотя презентация была безупречная, а чувства — искренние, мужчин как ветром сдувало. И каждый раз Ксюша оплакивала свою любовь и мечты о счастливом замужестве. Этот пазл упорно не складывался в ее голове: что в ней не так? Она готова была положить все во благо будущей семьи. Она стала бы прекрасной женой и мамой, она умела поддержать, не истерила, была ухожена, терпелива и мудра. Почему они все бежали не оборачиваясь, она не понимала, ровно как и тот факт, что бежали явно к худшим вариантам. Взбалмошным, ревнивым, тем, кто ноги о них вытирал, бежали, аж спотыкаясь, оставляя за спиной ее — нежную, любящую и чуткую.

Шли годы. За это время было несколько неплохих попыток, где отношения продержались пару-тройку месяцев. Однажды ее даже познакомили с родителями, где она выложилась по полной, моментально очаровав папу и подружившись с мамой. Но все оказалось впустую. Мужчины в короткие сроки портились, как продукты без холодильника, начинали грубить, гулять, сбрасывать звонки, а потом и вовсе исчезали. И каждый такой побег забирал у Ксюши что-то важное, бесценное, какой-то невосполнимый ресурс. Отчего Ксюша, внешне по-прежнему эффектная и ухоженная, внутри чувствовала себя сухой и безжизненной.

Что это был за ресурс, она не знала. «Может быть, любовь?» — думала. А раз любовь испаряется вместе с каждым беглецом, а новая созревать не успевает, то это и создает внутри такое фатальное одиночество. И одиночество, в отличие от любви, очевидно имело свои притоки и истоки. Оно все расползалось, забивало поры, прорубало морщинки, но главное — блокировало нервные окончания и отделы мозга, те самые, которые отвечали за чувства. Иначе как еще объяснить, что теперь уже даже сама Ксюша не верила во влюбленность, которую так запросто выдавала каждый раз. Впервые в жизни она усомнилась: а любила ли она хоть раз по-настоящему или все это были лишь способы получить желаемое?

В таком душевном раздрае Ксюша встретила Керима — молчаливого, задумчивого мужчину с ближайшего зарубежья. Он был одинок, так же, как и Ксюша, мечтал о большой семье, был решителен, при этом сразу в постель не тащил и вообще вел себя достойно сына Аллаха.

Но и Ксюша, как ветеран любовных войн, тоже не торопилась. Если — дай бог! — будут серьезные основания искать свадебное платье в национальном стиле, с прикрытой головой, то тогда она сдаст оборону крепости, а пока готовилась либо к длительной осаде, либо к полной капитуляции.

Они много гуляли, ходили в кино и ужинать, мечтали о совместном будущем. Керим признался, что семья не одобряет его выбор, предпочитая для единственного сына жену своей национальности. Но это даже добавляло некой романтики: Ксюше казалось, что это финальное испытание в ее жизни и, одержи она победу сейчас, призового фонда хватит надолго. Поэтому терпеливо ждала, когда наконец он отважится представить ее родителям.

Ксюша поставила на кон все, что было: остатки надежды, которые робко цеплялись за его национальные черты, заставляя верить, что он не такой, как все остальные, что уважение к семье у него в крови, что если он решится на их союз, то пойдет до конца. Она готова была разделить его веру, войти в его сложно скроенную патриархальную семью, взвалить на себя груз чужих традиций — все ради цели ее жизни, которая была на этот раз всего в нескольких шагах.

На семейном празднике за большим столом собралась семья. Ксюша в продуманном до мелочей скромном наряде готовилась предстать перед будущими родственниками идеальной невесткой — скромной и воспитанной. Она только было подняла глаза, чтобы приветствовать родителей Керима, как вдруг наткнулась на такое очевидное презрение, что уже сама обрадовалась, когда ее отсадили куда-то на край стола. Только тогда она поняла, что списали ее в тот же момент, когда сын рассказал о русской избраннице, а на это знакомство согласились с одной целью: чтобы он сам понял, насколько она ему не пара. И действительно, в углу большой, но душной комнаты, наполненной людьми, которые говорили на чужом языке, она выглядела не то что белой вороной — зеленой мышью. Не имея возможности вставить в беседу ни слова, то и дело оглядываясь по сторонам, пытаясь понять, как они едят свои странные национальные блюда, Ксюша вдруг поймала его взгляд. Он смотрел холодно и безразлично — будто и не было вовсе долгих месяцев сближения и клятв в любви.

С праздника Ксюша бежала так, будто вся его родня хотела догнать ее. Но не от них бежала — от себя. От собственной беспросветной тоски, от правды, на которую уже не могла клеить стикеры с сердечками. Ей не просто не везло, тут дело было в другом: что-то внутри явно было сбито, какой-то важный радар, который показывал направление к счастью. Он словно размагнитился за эти годы мучительной охоты за мечтой, дал такого крена, что теперь вон куда занесло. А что было важным на самом деле, она не знала. Так же, как теперь, не знала, что такое любовь и способна ли она на нее.

Дома накрыло, и спустя пару месяцев стало понятно, что это серьезно. Не помогали подружки, злили родители, достала работа, даже Бриджит Джонс невыносимо бесила. Она вставала по утрам, умывалась, завтракала, а внутри было мутное ощущение, что сон только начался и это все не по-настоящему. Что ей не тридцать пять, что она не глушит боль алкоголем и снотворными, что мир вокруг не точит ножи. Ей хотелось проснуться, она щипала себе запястья до кровавых синяков, свешивалась через подоконник окон, чтобы вздохнуть как можно больше воздуха, но ничего не помогало.

Она забросила салоны красоты, состригла наращенные волосы, достала пирсинг и перестала краситься. А боль внутри только набирала обороты, да так, что порою хотелось в это самое окно головой вниз. И весна за окном как будто только подыгрывала — шли такие дожди, будто сам Бог заказал ей отпевание и велел оплакивать что есть сил.

Так, впервые за долгие годы, в холоде и серости, без молоденькой зелени, наступила Пасха. Мама вздыхала, глядя в окно: «Как же так, на Пасху же обычно тепло». Она с трудом уговорила Ксюшу дойти до церкви, постоять на службе, обещая уйти сразу же, как только Ксюша захочет.

Что-то надев на себя, она вышла из дома. Постояла под дождем, промокнув насквозь, и, только пожалев замерзшую мать, пошла за ней. Внутри церкви было тепло, пахло воском и ладаном и казалось, что поют ангелы — местный хор был откровенно хорош. Ксюша заслушалась. А пришла в себя, когда мама тронула за локоть: вздрогнула, оглянулась, поняла, что большинство прихожан разошлись.

— Не знаешь, сегодня еще исповедуют? — вдруг спросила маму, которая от неожиданности засуетилась, побежала узнавать.

Они были не особо верующими, в церковь ходили только пару раз в год по большим праздникам и местные порядки не знали. Но мама быстро вернулась:

— Батюшка сказал, что исповеди и причастия закончились, но если дело важное, в порядке исключения может поговорить.

— Важное. Жди меня здесь.

Ксения заново повязала платок, убрав выбившиеся пряди волос, и подошла к батюшке. У него были добрые глаза, и ей это показалось достаточным основанием довериться. Она честно призналась, что исповедуется впервые, он также честно ответил, что это, конечно, все неправильно, не по порядку, но раз такое дело, готов ее исповедовать.

И Ксюша начала рассказывать. По церковным меркам это было все криво и нескладно, но она говорила без остановки, сначала стесняясь и пряча глаза, а потом — с жаром, с такой болью, будто печи размещались не в аду, а внутри нее. За годы скитаний по чужим судьбам она собрала такие мешки обид и разочарований, что, казалось, останови ее сейчас, так точно не выдержит, рассыпется, расколется на части. Она плакала, срывалась на крик, но продолжала рассказывать ему все, в чем давно хотела признаться самой себе. Что в поисках чужой любви она потеряла и любовь к себе. Что ошиблась в самом главном, решив, будто кто-то сделает ее счастливой, отрезая за это от себя кусок за куском. Она говорила без остановки, а он молчал, слушал и смотрел на нее добрыми глазами.

В ту ночь Ксюша снова не спала, но ее бессонница будто сменила наряд. Из черных балахонов переоделась в легкое льняное платье, и мысли, которые мчались за бессонницей в бесконечных вагонах, тоже как-то посвежели и посветлели.

Ксюша стала чаще бывать в церкви: то помогала убирать, то собирала вещи неимущим, то просто заходила поболтать с батюшкой Олегом. В эти частые встречи рассмотрела, что он гораздо моложе, чем показался вначале: из-за бороды и густых бровей накинула ему лишний десяток. Спустя долгие и неформатные исповеди она и сама не заметила, как рассказала ему про всю свою жизнь. Все, что прежде закапывала в самую глубь самой себя, все, что годами не доставала и не проветривала, в эти встречи вырывалось само собой, словно много лет только и ждало этой возможности.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды Олег не сказал, что ему надо уехать. Куда и на сколько не уточнил, а Ксюша и не стала спрашивать. Тот пазл, что годами был разбросан в ее душе, вдруг сам собой сложился. При том тепле и доверии, которое она испытывала к своему другу и наставнику, и даже некоторому влечению к этому спокойному и по-своему красивому мужчине, она больше не срывалась в болото своих привычных страданий. Высушив его, она вдруг поняла, что почва эта вполне жизнеспособна и при нынешнем уходе больше не нуждается в удобрениях.

Ксюша почувствовала, что больше не одинока. Что у нее есть она сама, вера и гармония, которую обычно люди называют «Богом». Поэтому только пожелала Олегу хорошей поездки и еле коснулась его руки, отчего он тут же поднял свои добрые глаза и улыбнулся ими — так, как умел только он.

Когда через неделю он позвонил, она даже не узнала, кто это. Ведь за все это время они ни разу не разговаривали по телефону, не виделись вне церкви. Сказал, что им надо поговорить, договорились встретиться в сквере у дома. И когда встретились, она этим самым радаром, что все годы крутился, как сумасшедший, вдруг почувствовала: все серьезно.

Он то и дело отводил взгляд, слова давались ему с трудом, но наконец он, с запинками и паузами, смог сказать ей главное. Что до встречи с ней готовился уйти в монахи, что его давно перестала интересовать мирская жизнь и хотелось посвятить себя служению Богу. И что он даже просил благословения настоятеля на уход в монастырь, но настоятель, вопреки надеждам и ожиданиям, сказал, что не видит его монахом, а значит, ждет его другой путь.

— А когда я с тобой познакомился, сразу подумал, что он тебя имел в виду. Ты и есть мой путь. И я ездил в монастырь, но теперь чтобы просить благословения взять тебя в жены. И настоятель, он же мой духовник, едва только меня увидев, сразу сказал: «Ну вот и ты нашел свой путь. Теперь я за тебя спокоен». И благословил.

И как-то совсем по-киношному вдруг раздался звон колоколов с храма неподалеку. «Ну еще бы голуби пролетели, и тогда полный порядок», — улыбнулась Ксюша. А платье на свадьбу выбрала совсем простое, но шло оно ей необыкновенно.

Знаете, какие вопросы я не люблю?

Из категории «А какой у тебя любимый фильм? Книга? Блюдо? Время года?»

Нет, ну серьезно. Разве можно выбрать из мирового кинофонда один-единственный фильм? Ведь под каждый период в жизни и под разное настроение у меня свой любимый фильм.

И так во всем.

Кроме одного.

Если кто-то спросит, какая у меня любимая страна, я знаю, что ответить. Потому что мне там хорошо всегда. Там моя душа как будто бы на месте.

Это Грузия. Иногда мне даже кажется, что, возможно, в прежней жизни я жила именно там. Иначе как еще объяснить, что все мне там понятно и знакомо, что, каждый раз приезжая, я словно возвращаюсь домой, хотя узнала и полюбила ее я, только когда вышла замуж.

С Грузией у меня связано так много хорошего, что всего не перечислишь. Там живет наша семья по линии мужа, там самые теплые люди в мире. Там вино такое, что делаешь глоток и непроизвольно начинаешь верить, что сам Бог приложил к нему руку. Там горы и море, щедрые фруктовые сады и бесконечные виноградники. Там, конечно, невероятная кухня, ешь эти острые пряные сациви, чахохбили, аджапсандали, чекмерули, и думаешь об одном: как бы еще съесть, но при этом не лопнуть?

Конец ознакомительного фрагмента.