Простая История. Том 4

Амрита Альгома, 2003

В мире Джефа существует только ответственность. Там нет радости или веселья, нет спокойствия и любви – есть только ДОЛГ.Но ему встречается Николь, которой угрожает смерть. И вся полнота выполненного долга не может ее спасти. Лишь любовь и доверие. Нужно только поверить…

26

Она провозилась с тестами почти полночи. Хотелось сделать всё побыстрее, но всё равно осталось ещё три по физике и всего один день в запасе.

Почувствовав, что глаза сами закрываются она рухнула на постель даже не выключив машину. Сквозь сон слышала, как пробивается в сознание спокойствие музыки, иногда казалось, что слишком громко, но встать и выключить сил не было. С утра подскочила в дикой спешке, когда взвыл будильник. Вскоре папа стукнул в дверь и подёргал ручку, но она не открыла.

Пусть идёт. Ещё три теста! Она торопливо перелистывала страницы учебника, в тех вопросах, которые у неё были явно слабоваты. Какая она была дура, что так прогуливала! Чего, спрашивается, добилась? Сплошные дыры в голове! Эта физика — настоящий абстракционизм, ничего не понять.

Марина, обеспокоенная тишиной в комнате Николь, тоже дважды стучала к ней, но когда Николь крикнула из-за двери:"отстань мама!"запаниковала окончательно. Ники вчера не обедала, сегодня не вышла завтракать. Правда, у неё в комнате был сок, который отнесла ей Марина вечером, потому, что она попросила, но разве это еда? Она, вконец измотанная своим беспокойством, позвонила Джефу, невзирая на ранний час. Он приехал через полчаса и поинтересовался, расстёгивая куртку у двери:

— Что-то случилось?

— Не знаю! — Нервно сдавливая пальцы, ответила Марина. — Ники сегодня даже не выходила. Вчера у неё был Том, что-то там кричал на неё. Хоть и недолго, но всё же. Потом сказал, что она его вытолкала из комнаты. Я не знаю, что у них произошло, она даже разговаривать со мной не хочет.

Джеф бегом взлетел по лестнице, забыв раздеться у входа. Марина торопливо поднялась следом: он стучал тихонько. Ему ответила тишина. Взглянул на Марину.

Она чуть пожала плечами и вздохнула.

— Ники! — Окликнула она с несчастным видом.

— Ники, открой, — сказал чуть погромче Джеф.

Щёлкнул замок, дверь распахнулась, Николь упала ему в руки, забыв о тестах. Ура! Он приехал! Она обхватила его руками и некоторое время молчала, прижавшись к нему.

Джеф хмуро погладил её по спине и взглянул на Марину. Она печально смотрела на Николь. Почувствовав, как он сверлит её глазами, окинула его взглядом, повернулась и пошла к лестнице. Его поразило это молчаливое одобрение. Он сделал пару шагов вперёд, не выпуская из рук Николь и вошёл в комнату. Она отпустила его, щёлкнул, снова закрываясь замок. Марина, услышав этот щелчок на лестнице, покачала головой, приподняв плечи.

Она только что объявила войну Тому.

Её злость на Джефа давно прошла, уступив грустному признанию: Николь теперь ей не принадлежит. Если раньше Марина и играла в команде Джефа, то только ради дочери: ей не хотелось огорчать Ники. Это совсем не обозначало, что ей не нравился Джеф, но маленькая надежда, что когда-нибудь увлечённость её ребёнка Джефом пройдёт, всегда оставалась где-то в глубине души Марины.

Теперь пришло осознание — Николь действительно выросла, и больше не нуждается в ней.

Вот это было непереносимо.

Томясь при мысли о бесполезности своего труда все эти годы, Марина боролась со всё сильнее прораставшем в душе убеждением, что Николь нашла своё будущее. В нём Марина не видела себе места. Но и защититься от этого она тоже не могла. Она не чувствовала себя настолько храброй, чтобы просто взять и высказать все эти размышления мужу. Нет, ни за что! Он так взбесится, невообразимо. Начнёт воевать на оба фронта, в этом она не сомневалась. Он перемелет в мелкую крошку саму Марину и её никто не защитит. Джеф ему не по зубам. Он может надавить и на Николь, но похоже, Николь так просто не сдастся. Марина почти физически сейчас ощущала её неуязвимость. Оставалось только и Марине надеяться на такую же поддержку Джефа. Ей вдруг пришло в голову, что она всё что у неё есть, просто взяла поставила на одного человека, которого фактически знает от силы полгода.

Джеф, даже не услышал звука закрывшейся двери. Когда он попал сюда впервые, здесь всё было в картинах и рисунки Николь лежали в нескольких папках на столе. После того, как она увезла к нему свои картины, которые теперь окружали его в квартире, он точно знал: она завешала все стены плакатами. Пожалуй, в этом тоже проявлялся её страх одиночества. Марина сказала, что Том намеренно снова оголил её комнату, поубирал со стен все лица и пейзажи. Теперь он, изумлённый, стоял и оглядывался, пока Ники стягивала с него куртку.

Вся комната её была в рисунках: акварели, масло, пара марин и карандашные наброски. Портреты. И Джеф. Вот он стоит, вот Джеф сидит, вот в"башне"вот просто лицо, вот ещё, и ещё, и ещё. Почти не дыша, он огляделся, поражаясь культовости этой комнаты. Николь торопливо снимала его портреты. Это было знакомо: развесить вокруг лицо того, кто тебе интересен.

— Извини, — оглянулась она на него. — Раз тебя рядом нет, то хоть портреты твои видеть. Мне ещё нужно сделать тесты по физике, а я не успеваю.

Она снова села за машину, изредка оглядываясь на него. Но тесты теперь не шли — Джеф же пришёл!

Он же, почти сразу забыв о портретах и замерев на месте, упёрся взглядом в чёрное небо и белую землю на холсте, разглядывал богатство синих земноводных. Щедрыми мазками, где едва обозначенные, где тщательно изображённые, они нахально лезли в глаза, блестя желтоватыми пятнами на синеве скользких округлых бородавчатых боков. Джефа смущала неприкрытая откровенность этого изображения. Его сон, овеществлённый настолько, производил такое кошмарное впечатление, что Джеф почувствовал боль в сердце.

Глаза отвести от холста удалось с трудом.

— Тебе нравится? — Стеснённо спросил он, указывая взглядом на картину и досадуя на себя: разве такое может нравиться?

Что с ней было, когда она писала ЭТО?

— Это? — Спросила Николь, кинув взгляд на подоконник, весь заставленный красками, растворителем, кистями и возвышающимися над всем этим жабами, закреплёнными на подрамнике. — Скажешь тоже. Разве такое может нравиться?

— Зачем тогда?..

Она только тряхнула головой — надо же было как-то избавиться от них.

Он смотрел ещё некоторое время на непросохший выброс энергии, потом перевёл взгляд на неё. Осмотрел её всю, сидящую перед монитором, картинку на экране, отодвинутую клавиатуру, книги, разложенные на столе, раскрытые, лежащие одна на другой.

— Давай помогу, — предложил он, сразу найдя себе занятие и отбросив некомфортное зрелище на задворки сознания.

— Разве это можно было оставить в себе? — Николь приглядывалась к выражению его глаз. Похоже, он не очень её понимал. Она объяснила: — Это работа. Эмоции. Когда тебе плохо, ты лечишься работой, сам ведь так говорил? Вот и я. Это неприятно, лежит внутри меня, ворочается, а перенесёшь на холст и сразу легче. Если тебе неприятно смотреть, можно просто сжечь.

— Нет. Оставь, — отстранённо предложил Джеф, уже явно поглощённый тестом на экране, усевшись на край её постели и придвигая к себе клавиатуру. Нажал пару раз на курсор, чтобы поднять изображение и посмотреть, что там у неё было вначале.

Но объяснил:

— Не смотреть неприятно, а просто сон был плохой.

Николь некоторое время следила, как он проверяет её тест. Сначала просто автоматически исправил пару формул. Потом напечатал ответ, удалив кусок её текста, понемногу явно увлекаясь этим делом.

— Так тебе действительно приснились такие жабы? — Недоверчиво спросила она.

— Действительно, — тревожно сказал он, поворачиваясь к ней и обшаривая глазами с растущим вниманием её лицо. — И синий цвет во сне — к болезни. Побереги себя, пожалуйста, Ники. Я очень беспокоюсь.

Он снова взглянул на этих жаб и Николь подумала, что надо убрать их с глаз долой или повернуть, что ли, чтобы не мозолили мозги.

Она смотрела на него молча, впитывая его тревожность и понимая её. Потом тихо шепнула в слабой попытке утешить:

— Ну, сейчас-то я тут, с тобой!

Джеф вздохнул, обнимая её и отворачиваясь от холста. Отодвинул клавиатуру, сохранив исправления.

Они помолчали.

— От тебя пахнет табаком, — сказала, немного спустя, Николь.

Джеф засмеялся смущённо:

— Да, извини. Боюсь, я снова всерьёз начал курить. Смолю днями без остановки. Не беспокойся, я брошу. Тебе неприятно?

— Наоборот. Вернее, когда курят мне не нравится: тяжело дышать. Но вот так, только напоминание о том, что ты курил, приятно. Запах от тебя такой… Необычный. Даже определения нет, просто нравится. Не бросай до конца, если сумеешь.

— Нравится? — Изумился он. — Странные вкусы. — И засмеялся снова.

Действительно, странно. Для него табачный дым всегда отсутствие чего-то необходимого. Одиночество. Когда ему нужен был отец, в детстве, за закрытой дверью он чувствовал только дым, потому, что открытое окно вытягивало не все туманно-тяжёлые плети. Это острое ощущение лишённости необходимой симпатии так и укоренилось. Потом, конечно, отец бросал свою диссертацию, выходил из самозаточения, но необходимость в нём тогда у Джефа уже пропадала.

— Совсем нет. — Николь закрыла глаза и медленно потёрлась о его щёку лбом вверх-вниз, задевая носом шею. — Очень, знаешь ли стимулирует, даже холодно где-то внутри. Хотя для тебя курить вредно вообще-то.

Они посидели рядом, болтая о всякой ерунде. Потом взялись за тесты. С Джефом делать уроки одно удовольствие: сразу всё стало понятно, просто, ясно и в голове моментально уложились все темы, по которым она тестировалась. Джеф проверил её первый тест, который она уже собиралась отправлять. К её удивлению почти всё было правильно, если не считать её торопливых описок и одного неправильного ответа. Когда они сбросили всё по почте, Николь почувствовала себя свободной птицей на целые сутки. Послезавтра первый экзамен и вместе с ней сдаёт только отличничек Райан, Тамара и Грег, которого она подбила за компанию пойти с ней, чтобы не торчать у монитора под пристальными взглядами на пару с Райаном. Экзамен сдавать было страшно, Николь так и пожаловалась, но Джеф посоветовал, посмеиваясь:

— Подумай об этом завтра.

Иногда, стукнув в дверь, приходила Марина. Забрала куртку Джефа и пустой стакан из-под сока, стоящий на столе, так и не унесённый вечером на кухню. Николь не протестовала, с неохотой открывая Марине дверь и снова усаживаясь на колени Джефа. Она не отодвигалась от Джефа при входе мамы, не смущаясь и не создавая секрета из того, чем они заняты. От этой простой болтовни обоим стало гораздо легче. А может тут работало сознание выполненной работы. Когда над душой не висят несданные тесты становится веселее.

Марина заглянула в третий раз и, не заходя, напомнила, что уже скоро пять часов. И тут же исчезла.

Николь встала и закрыла дверь на ключ. Вернулась к Джефу.

— Бедная мама, сама не знает, куда ей деваться. Я устала от её инспекций.

Джеф не ответил: им теперь ничего не надо было говорить друг другу.

Спокойная радость легла на плечи обоих, погружая в тишину и безвременье. Это спокойствие не нарушало ни их перемешанное дыхание, ни нетерпеливая ласка, ни нежная настойчивость рук. Спокойствие плавало в них, обдавая брызгами смеха. Куда только исчезла мрачность и дурные предчувствия? Джеф, успокоенный, теперь мог дать сам себе отчёт в том, насколько сильно его будоражили, возбуждали все мелочи комнаты Ники. Он забыл здесь обо всём: что пришёл сюда отдать ей ключ, что у ворот стоит"Дьявол", сообщая всему кварталу: Джеф Коган здесь. Осталась одна Николь. Она была красива, желанна и он вдруг осознал, насколько желанен может быть он сам. Это было такое пронзительное прозрение, всеобъемлющая радость, хотя и сбивала немного непривычность обстановки.

Марина считала секунды, когда же вслед за ней выйдет Джеф. И только по прошествии пары минут, она поняла: Ники его не отпустит."Марина! Ты влипла, как курица в желе! Попробуй ты теперь его выгони!"сказала она себе. Пришлось, скрепя сердце, покопаться в куртке Джефа в поисках ключа. Потом она несколько минут набиралась решимости, поглядывая на часы. Бесполезно. Ждать точно было бесполезно! Вконец обеспокоенная, она послушала тишину у двери Николь и, подумав, вызвала бригаду из автосервиса. Для проведения техосмотра машины. Когда техник забрал у неё ключи от"Дьявола"и уверил её что через сутки машина будет готова, передав ей визитку с адресом, Марина почувствовала облегчение.

Стояла у окна, глядя, как приехал грузовичок и, подцепив автомобиль, быстро утащил от ворот особняка. Теперь можно было быть уверенной в том, что, вернувшись, собственный муж не взбесится, наткнувшись на машину Джефа у своих ворот.

— Мне пора идти, — сказал со вздохом Джеф, вставая. — И машина у ворот стоит.

— Я тебя никуда не пущу. Подожди секунду, — вдруг испугавшись и вцепившись в его плечи, сказала Николь. Бросилась в спешке в ванную, выглянула в окно: оттуда были видны ворота. Быстро вернулась.

— Нет там машины.

— Как нет?

— Вот так. У ворот пусто. Там никого нет, кроме папы. Он только что подъехал.

— Ну вот, мы опоздали, — облегчённо засмеялся Джеф.

Машину трудно не заметить. Значит, можно больше не врать. Но Николь тут же рассеяла эти надежды.

— Раз машины у ворот нет, значит, мама вышла из положения. О! Ты ещё не знаешь. Она большой мастер наводить порядок, — и добавила, глядя на него. — Придётся тебе сидеть тут безвылазно.

— А может, его просто угнали? — Предположил Джеф шутливо, понимая, что Николь права и пытаясь припомнить, не было ли в салоне чего важного.

Вроде нет: после сегодняшнего раннего подъёма, у него был плодотворный забег по магазинам. Он отвёз подарок для Николь, оставил упаковку прямо на постели, рядом бросил чеки. Документы у него всегда с собой. Ладно. Пусть всё будет, как идёт. Всё равно это старая машина: восемь лет — столь преклонный возраст, что такие вещи нужно сдавать антиквару. Ему не хотелось менять"Дьявола"просто потому, что в нём пришлось кое-что переделать самому, что он не счёл нужным доверить фирме во время сборки автомобиля. И делал это Джеф под себя, с учётом особенностей своих привычек и симпатий. Это была хорошая машина, честно послужившая в паре приличных передряг. И хорошо хранившая его жизнь, которую он в своё время так желал уничтожить. Майка, помнится, всегда удивляло его пристрастие к такого рода технике — ему нужно что-то более броское и фешенебельное: он большой любитель пустить пыль в глаза и никогда не ценил рациональной упрощённости в вещах. Может, пришло время"Дьявола"сменить? — всё равно переоборудование салона не соответствовало теперь им с Николь, да и электроника уже морально устарела: машина, рассчитанная на одного не может удовлетворить обоих.

— Зато Стив-то как будет доволен! — Сказал он. — Стив мои автомобильные вкусы всегда терпеть не мог.

— Да нет, спорим, ты всего лишь остался без ужина, а не без машины, — Николь задумчиво хмыкнула. — Сейчас ты посидишь в шкуре Ромео.

— Не хотелось бы, чтобы это продолжалось слишком долго. Хочется жить своей жизнью. — Усмехнулся Джеф, смиряясь.

И засмеялся.

Николь медленно провела по его щеке ладонью и ему вдруг захотелось обнять её, уткнуться лицом в её волосы.

— У тебя есть на диске что-нибудь хорошее из музыки? — Враз охрипнув спросил он, пытаясь отвлечься от внутренней дрожи и успокаивая себя. — Роммштайн или ещё что?

— Сейчас поставим, — серьёзно пообещала Николь.

— Ты прости, — мягко сказал он. — Я недальновидный тип. Давно брился.

Она тихонько засмеялась.

— Мне нравится. Колючий.

Пришёл волшебный вечер: минут сорок им пришлось играть в старые игры, чтобы снять напряжение и скованность. Потом, когда территория была освоена, Джеф почувствовал себя свободнее. В малюсенькой комнате Николь нашлось немало интересного. Они щедро отдавали друг другу ту нежность, которая помогала дышать и жить в разлуке, потом Николь устроила экскурсию по своей жизни, вооружившись парой толстых альбомов, которые извлекла из нижнего ящика встроенного шкафа.

Было интересно наблюдать сквозь глянец фотоснимков перетекание детства во взрослость. Это было совсем не то, что на видеопленке: фотография невероятно меняет лица, запечатлевая один, неуловимый глазом, миг. Некоторые кадры, сделанные дедом, Джефа просто впечатлили. Родственников обычно так восхищает собственное чадо, что они почти не задумываются о художественном оформлении своего восхищения.

Джеф, лежа на постели Николь, разглядывал её фотографии, как картинки хрустальной сферы, смущая Николь своим придирчивым вниманием. Как хороший аналитик, он изучал проявление фамильного сходства, даже независимо от своих желаний, просто неосознанно наблюдал, как оно проступало и преломлялось в чертах Марины и Николь. Насколько было видимо в снимках восьмилетней Николь и восьмилетней Алины.

Вся эта простая жизнь на берегу озера, запечатлённая увлечением деда оформлялась перед ним. Это было хорошее упражнение для мозга накануне дежурства. Он высказывал свои заключения Николь, изумляя её.

Марина спокойно встретила Тома, но обедать отказалась, сославшись на головную боль. Её нервировало присутствие Джефа наверху: собственные прогнозы ближайшего будущего вызывали в ней только беспокойство. Скрыть его от Тома было бы бесполезным делом: даже не будучи слишком наблюдательным, он по двум-трём фактам, бросившимся в глаза, мог сделать достаточно верный вывод. Марина никогда не знала какой результат может запрограммироваться у него.

Она забралась в ванную и Том, с досадой покрутившись у двери, ушёл обедать один. Он толкнулся было к Николь, но постучав и потолкав дверь, не услышал привычно-насмешливого"вперёд". Николь, наверное, и не слышала его, занятая прослушиванием своей дикой музыки. Сидя в столовой и листая положенный возле тарелки старый журнал, он не анализировал почему его все бросили: ему на это было не до того. Гораздо более важные вещи тревожили. Назрела необходимость ввести в команду профессионального инженера — хватит пользоваться услугами наёмников. Перелистывая знакомые страницы с примерами программ, он обдумывал эту идею, рассматривая её с разных сторон. Потом пошёл в кабинет — не хотелось, чтобы кто-то вторгся в размышления, а в библиотеку могла спуститься Мери.

Там стало уже не до тишины дома и не до недовольства Мери, которое он никак не мог постичь. Он сделал только маленький перерыв, вспомнив, что оставил свою записную книжку в костюме. Пришлось подняться наверх. Проходя мимо комнаты Ники, он подумал, что надо к ней заглянуть, раз уж они не виделись с утра. Но из её комнаты всё ещё доносилась музыка, такая же тяжёлая и Том уже привыкший не лезть в комнату Ники, если она заперлась на замок, прошёл мимо. Времени на ссоры с ней не было совсем: его ещё ждало много работы. Неудивительно, что его дочь такая неврастеничка: слушать такую дрянь. Даже у коров от рока молоко пропадает, что говорить о людях. Бедняга Ники, совсем сдвинула себе крышу. И ведь попробуй запрети. Он вернулся назад, попыхивая сигарой, забыв обо всём, как только в его руках оказались нужные пометки: и о Ники, и о спящей Мери. Просидел в кабинете до трёх ночи.

А Николь утопала в счастье. Рядом был Джеф. Он явно сначала чувствовал себя не в своей тарелке, пытался контролировать себя ухаживая за ней. Спрашивал удобно ли ей, хорошо ли она лежит, не тесно ли так, что ей хочется, чтобы он ещё для неё сделал. Николь ничуть не раздражали эти вопросы — она находила их абсолютно естественными, и сама спрашивала примерно то же. Они так соскучились друг по другу, что напряжённость их не сразу оставила обоих и в этих вопросах Николь ощущала его желание сделать её счастливой. Она с удивлением сердито уловила какую-то странность в себе, и Джеф явно чувствовал этот налёт досады. Вряд ли этому виной была незапланированная разлука, ей словно мешало что-то внутри неё. Признаваться Джефу не хотелось, хотелось, чтобы ему было хорошо. Но он явно ощущал её недоумение: Николь чувствовала, как он притормаживал себя, потом замедлился и совсем остановился ещё до того, как она с лёгким стоном шепнула:"что-то не так".

Джеф непроизвольно прикинув время действия биологических часов Николь — действительно что-то не так.

— Что не так, жизнь моя? — Тревожно спросил он и, узнав, что ей просто больно, утешил: — Не бойся. Я ничего плохого тебе не сделаю. — Решив про себя, что нужно обязательно выяснить, что именно не так.

Его утешение Николь насмешило: она и так знала, что Джеф ничего плохого ей не сделает. Ей не хотелось причинять боль ему, что она ему тут же и выложила. Джеф нежно засмеялся в ответ:

— Думаешь, я не придумаю способ, который устроит нас обоих?

Осторожно переместил Николь, не выпуская её из рук, так, чтобы ей было удобнее.

Как у него так всегда получается? Даже самая настоящая проза жизни становится чудом. И ведь, кажется, он не прилагает к этому никаких усилий.

Он просто поражал её своей чуткостью. Она не ожидала, что может такое богатство ощущений родиться от присутствия Джефа рядом и заполняющей её маленькую комнату"Nebel"когда она, забросив все мысли и опасения, и просто доверилась ему.

Николь посматривала на него изредка и видела, насколько он соскучился по ней. И нужна была ему она сама, а не как возможность развлечься, не как человек, перед которым можно демонстрировать свои таланты. Первое удовлетворение настигло его почти мгновенно, но он не отдалился, хотя явно сразу захотел спать.

Посмеиваясь над собой, поставил на круг на её компьютере полусимфонические роммштайновские инструментовки, сказав, что ему нужен ритм. Плыл над ними тяжёлый голос, поддержанный богатством электронного звучания. Николь не раздражала неторопливая нежная методичность Джефа — наоборот, его размеренная неторопливость очень подходила сегодняшней ночи. Обычно, при их прежних встречах скрыто присутствовала какая-то недоговоренная, просто по умолчанию, защита друг друга. Они всегда оба старались не напоминать друг другу о времени. Здесь же, запершись в маленькой комнате Николь, они, как ни странно, почувствовали себя свободными, оба: Николь видела это, наблюдая за Джефом.

Он был явно привычно захвачен спокойствием и чёткостью музыки — она помогала ему сочетать движение и паузы. Николь представить не могла о чём он думал, целуя и лаская её, да и не размышляла об этом, просто наслаждалась его мощным присутствием, его ладонями, его нежной силой. Её беспокоила собственная медлительность, но Джеф ухитрился заставить её забыть и об этом. Он осматривал её с таким восхищением, с такой плавной лаской делал ей массаж, что тревожные, да и не тревожные мысли улетучились. Николь облегчённо наблюдала, как он загорается и ювелирно сдерживается, с поощрительным удовлетворением помогая ей разрядиться и это выражение удовольствия в нём было красноречивее всех слов. Ничего больше в жизни ей не нужно было, кроме неизменной надёжности Джефа, поразительной и пронзающей всю её душу. Сначала ей всё хотелось спросить, о чём он думает, но с каждой минутой это любопытство отступало всё дальше после каждого взгляда Джефа или его поцелуя. Их обоюдное спокойствие не нарушил даже вопрос Джефа не больно ли ей, когда он оглядывал её спину, исследуя взглядом длинные синевато-сиреневые дорожки от проводов, заканчивающиеся круглыми петлями на рёбрах. Николь только покачала головой, но Джеф явно щадил её, постоянно помня об этих шрамах и о внутренней неясной боли, которую она испытывала. Когда-то, рассказывая ей о своём детстве, он однажды сказал, что его никогда не били дома. И сейчас он вдруг сказал, что хорошо понимает, что такое побои — его била жизнь во взрослом возрасте. И, может, лучше, если бы его лупили дома, как Стива, чем получать такие затрещины как он, будучи усатым дядей. Взрослому тяжелее переносить житейские тычки.

Николь не согласилась с ним. У неё было своё мнение о воспитании. Далеко не всех учат воспитывать детей, но все стремятся их иметь. И храбро переносят свои детские воспоминания на воспитание собственных малышей. Если посмотреть, как кто-то воспитывает своего ребёнка, сразу можно догадаться как воспитывали этого человека и что с ним было в детстве, даже когда человек отталкивается от противоположности. Некоторые так не приемлют поведения родителей, что стараются действовать наоборот, но и тогда их методы всё равно являются зеркальным отражением, противопоставляются родительским и легко вычислить, какое воспитание они получили сами — жёсткое или мягкое.

— Сногсшибательная теория, — сказал Джеф. — Хотя мне нравится. И как ты собираешься воспитывать наших детей?

— Никогда их и пальцем не трону, — с горячностью сказала Николь.

— Спорный вопрос. Это хорошо говорить, когда детей нет, но знаешь сколько родителей готовы побыстрее отлупить своё чадо, лишь бы оно замолчало, — усмехнулся Джеф.

— Так ты приверженец английского воспитания!? — Возмутилась Николь. — Полагаешь, кто жалеет розгу, тот портит ребёнка?

— Ни в коем случае. Розга розге рознь, — смеясь, покачал головой Джеф. — Воспитание это всего лишь переключение внимания. Оно почти бесполезно само по себе. Тут проблема терминологии. Ребёнок уже рождается со своим характером. Его нужно только обучить жить в этом мире. А это образование, но никак не воспитание. А образование весьма успешно обходится без розог. Просто использует неудовлетворительные оценки.

— Я тебя не понимаю, — заявила озадаченная Николь. — Откуда тогда берётся масса того отребья, которое заполняет тюрьмы и идёт на электрический стул, или живёт себе припеваючи, не пойманное.

— Это как раз и есть представители никудышного образования, которых научили ошибочным правилам общежития, основанным на эгоизме, а не на любви к ближнему. Ты же сама говорила, что в каждом есть добро, нужно только уметь смотреть. Знаешь, что меня поразило, когда я лечился от заикания? Что даже самый последний кретин будет прекрасным исполнителем на каком-либо музыкальном инструменте, если его научить. Добро, как и музыка, связано с внутренней сущностью человека, напрямую с душой. И любой человек на них отзывается.

Николь только вздохнула.

— Что-то моё умение смотреть на людей с позиции любви даёт последнее время серьёзные сбои сразу в нескольких направлениях.

— Ты просто увлечённо смотришь только в одну сторону, — улыбаясь, сообщил ей Джеф, проводя ладонью по её плечу.

— Скажи ещё, что тебе это не нравится! — Усмехнулась Николь.

Так, пересмеиваясь, они и заснули в конце концов, забыв начисто о времени, дрожащие от усталости, обняв друг друга. Николь проснулась на рассвете. Джеф спал рядом, привычно закинув правую руку за голову. Она приподнялась на локте, чтобы лучше разглядеть его. Он лежал тихо, лицо спокойное, тени от длинных ресниц на щеках. Его размеренное дыхание было таким сонно-длинным, пока она рассматривала каждую его чёрточку: прямой нос с несколькими тёмно-жёлтыми веснушками, ровные линии бровей, лоб с тонким шрамом у корней волос, убегающим вверх и прячущимся в кудрявых прядях.

Джеф!

Она легко могла представить себе, каким он был малышом, каким мальчишкой, каким подростком. Даже не потому, что она все его детские фотографии помнила наизусть, а просто в его лице просматривались эти детские черты. И то, что он сейчас стал таким, каким она увидела его впервые и полюбила, было почти грустно, потому, что сразу приходил на ум тот тяжёлый путь, который ему пришлось пройти. Вот эти горестные морщинки возле рта: говорят, морщины появляются от смеха. Почему же тогда они выглядят так печально? А длинная морщинка на лбу: может, она появилась от того, что он морщил лоб от напряжения, когда ему вставляли спицу в правую ключицу? А эти две складочки над переносицей? Джеф, если обеспокоен, всегда сводит брови вместе. Может, и складочки появились тогда, когда уехали родители? Белая неровная ниточка шрама напоминала о том, насколько он тонко изучил себя и как усилием воли"гасит свои вазомоторы", как он сам выражается.

Джеф лежал под её взглядом, не шевелясь. Потом он медленно вытащил руку, нашёл Николь на ощупь и обхватив за плечи, потянул к себе.

— Так ты не спишь? — Тихонько засмеялась она.

— Почувствовал, что ты на меня смотришь, — он открыл глаза.

Николь поддалась покладисто его мягкой настойчивости, устраиваясь на его плече и блаженно потягиваясь. Джеф уютно хмыкнул, прижимая её к себе сильнее…

Перебирая пальцами его волосы, она шепнула:

— Я хочу так просыпаться, именно так, всю оставшуюся жизнь.

— Скоро так и будет — без тени сомнения уверил её он, поднимая голову.

— О чём ты вчера думал?

— Когда?

Она засмеялась, не отвечая и он признался:

— Не думал. Не мог. А потом — о тебе. Что наша жизнь в тумане и ты мой свет.

Он устроился рядом, подпихнув подушку повыше. Николь с интересом окинула его взглядом.

Она была счастлива, весела и возбуждена. На дежурство Джефу нужно в ночь. Впереди почти весь день — ему надо выехать отсюда не позже шести. Если на"Дьяволе". А если на такси, то раньше. Значит, впереди всего только день. Джеф вздохнул и Николь, мгновенно угадав причину вздоха, тоже погрустнела. Отгоняя мысль о разлуке, улеглась на грудь Джефа, положив подбородок на правый кулачок. Провела пальцем по его лбу, по носу, потрогала губы.

— Что ты делаешь? — Спросил он, наблюдая за ней.

— Стараюсь тебя запомнить, чтобы было что вспоминать, пока тебя нет рядом.

— Мне сегодня приснился сон, — сказал, немного сумрачно Джеф, разглядывая задумчиво и ласково склонённое к нему её лицо.

Николь! Глаза с тонкими жёлтыми прожилками возле зрачка и маленькой чёрной точкой на правой радужке, тонкий нос, с весело вздёрнутым кончиком, лёгкие голубоватые тени вокруг глаз: кажется, сегодня он не дал ей выспаться. Она молча ждала продолжения, доверчиво опершись на него. Джеф медленно провёл ладонью по её волосам, наслаждаясь их шелковистой гладкостью.

Начал рассказывать:

— Война. Закончилась уже, ещё идут бои кое-где, но не у нас. Здесь тишина, разрушенные дома, новое кладбище среди полей. Земля покрыта пеплом. Уныло вокруг и радость в сердце. Люди, измождённые, со светящимися лицами. Работают из последних сил над восстановлением разрушенного. Мой самолёт — обычный биплан, только грузовой, этакий синтез прошлого и будущего, как всегда бывает во сне. Самолёт фанерный, обтянут почему-то фольгой и когда летишь в крыльях отражается солнце. Внизу: сочно-зелёные квадраты, перечерченные жёлтыми полосками дорог. Сверху я смотрю вниз и вижу, там, у нас, на освобожденной территории притаилась вражеская база: среди зелёных квадратов — чёрное мазутное пятно. Люди, цистерны с горючим, техника. Суета началась, когда появился в небе я, начали всё затягивать камуфляжем: ещё немного и исчезнет, растворится на земле под прикрытием маскировки эта грязь и я их потом не найду. И мерзкое ощущение бессилия: у меня, ни боеприпасов, ни бомб, связь не работает, а когда я вернусь будет поздно. Тогда я решил, что единственный выход: заставить их обнаружиться. Надо их напугать. Самолёт тяжёлый, решат, что опасен, начнут стрелять, их сразу вычислят. Развернулся и захожу, как для бомбежки. Внизу засуетились, расчехлили пушки, давай палить по мне. Раза три над ними прошёл, в пробитых фанерных листах ветер засвистел, потом все-таки серьёзно подбили, пришлось тянуть домой. Далеко. Хвост за мной чёрный, огоньки пламени языками. Сижу в кабине, ворочаю штурвал и ощущаю за спиной огонь. Кто-то был там со мной, в этом самолёте, боролся с огнём. Успешно, видимо, раз не сгорели. Куда-то он потом делся, помощник этот невидимый. Но я сел. Ходил возле самолёта, гладя его — он превратился из красивой лёгкой машины в гору мусора — прикидывал, можно ли вернуть его к жизни. И вот странно, вроде всё в порядке: противника обнаружил, задание выполнил, самолёт посадил, а злость от бессилия осталась. Словно вина моя, что этот самолёт больше не взлетит. Хоть и красиво это было до боли сверху: зелёно-жёлтая карта. Порой встречаются облака — небольшие и округлые, как барашки. Свист ветра, ощущение полёта.

— Ты хотел бы летать? — Тихо спросила она.

Он коротко и тихо выдохнул носом, как хмыкнул.

— Теперь не знаю. Столько лет прошло… Но… Да, наверное.

Джеф всё так же задумчиво смотрел на неё. Медленно пригладил её взлохмаченные волосы. Его руки едва касаясь скользили по щекам Николь, дотрагивались до кончиков бровей, уголков губ. Она разглядывала его нахмуренные брови, вдруг потемневшие глаза, тонкие складки возле у рта. Он сказал тихо:

— Мне очень не нравится положение, в котором мы оказались. Терпеть не могу неточностей. Сам стал лжецом, тебя вынудил врать отцу. Ещё и Марину втянул. Неприятно, — он поджал губы, чуть покусывая их и качнул головой. — Это пачкает наши отношения, понимаешь?

Николь молчала, обеспокоенная его словами. Её глаза совсем загрустили. Он улыбнулся.

— Не унывай, — он пропустил пальцы в её волосы, наслаждаясь ощущением их лёгкой прохлады в ладонях. — Не могу так больше. И расстаться с тобой, даже на сутки, не в силах. Я теперь без тебя просто жить не смогу. Ночью кончится моё дежурство. В пять буду дома. Утром приду к родителям просить твоей руки. Через пять дней тебе восемнадцать лет, у тебя экзамены начинаются. Сдашь и уедем. И будь, что будет. Не могу так больше, правда.