Меня убил Лель. Детектив

Алёна Бессонова

Софья – молодая, красивая, в самом расцвете сил женщина добровольно уходит из жизни и оставляет странную предсмертную записку, в которой всего три слова «Меня убил Лель». Почему Софья решилась на крайний шаг и кто такой Лель, предстоит разобраться следователю Михаилу Исайчеву и его команде. В конце расследования Исайчев убеждается в мудрости русской пословицы: «Посеешь поступок – пожнёшь привычку; посеешь привычку – пожнёшь характер; посеешь характер – пожнёшь судьбу».

Глава 4. МИЗГИРЁВ СТАРШИЙ

Исайчев не дошёл двух шагов до двери своего кабинета, когда услышал требовательный звонок городского телефона.

«Полковник Корячок» — решил Михаил.

Теперь во времена всеобщей обеспеченности сотовыми аппаратами, по городскому телефону звонил только он.

Михаил ускорил вращения ключа в замочной скважине и буквально ворвался в кабинет:

— Да, Владимир Львович, слушаю, — торопливо проговорил он.

— Что там по самоубийству? — не здороваясь, спросил Корячок. — Причины поступка ясны?

— Пока нет. Вчера профессор Мизгирёв попросил паузу, — доложил Исайчев. — Но сейчас я жду его отца. Он сам изъявил желание встретиться без сына.

— Хо-о-рошо. Ты особо не затягивай и тихо-о-о нечко, тихо-о-онечко. Особо не нажимай. Они люди непростые, — видимо, размышляя, тянул слова полковник. — Попроси его после беседы, зайти ко мне.

— Есть! — сам не ожидая, сорвался на петушиный крик Михаил.

— Что ж ты так орёшь? — прошелестело в трубке.

В дверь постучали. Михаил посмотрел на часы, покашлял, добавил в голос металла:

— Входите, Владислав Иванович!

На пороге кабинета появился сухощавый человек в чёрном берете. Обнажая седую голову, Мизгирёв-старший осмотрелся. Его взгляд упёрся в разукрашенное оранжевыми плодами апельсиновое дерево. Зёрнышко этого растеньица вместе с горшочком земли притащил в кабинет сослуживец — капитан юстиции Роман Васенко. Роман давний друг Михаила. Когда появляются сложные «дела» они работают в паре.⁴

— Садитесь сюда, здесь будет удобно, — Михаил указал рукой на кресло у окна, как раз рядом с апельсиновым деревом. Исайчев специально приподнял жалюзи и обнажил яркое растение. Ему хотелось расположить к себе собеседника, сделать обстановку служебного кабинета более уютным.

Гость основательно устроился в кресле, тут же рядом повесил на подлокотник бадик, Михаил поставил рядом стул для себя.

— Я очень заинтересован в нашей беседе, — начал разговор Исайчев. — Слушаю, Владислав Иванович.

— Шёл к вам и думал с чего начать? — в голосе Мизгирёва слышалась неуверенность. — Вроде всё ясно — она сама распорядилась своей жизнью… Но… Она указала имя человека, которого нет. Давно нет. Что это? Помутнение рассудка? Я так не думаю!

— Вы уверены? — Исайчев сглотнул слюну, хотелось курить.

— Вы хотите курить? — угадал желание следователя Мизгирёв, — Давайте покурим. Здесь можно?

Михаил встал, взял со стола металлическую пепельницу-юлу, поставил её на подлокотник кресла гостя.

— Так, удобно?

Мизгирёв кивнул и сунул руку в карман пиджака, извлёк трубку из чёрного дерева и небольшой металлический коробок. Исайчев успел сделать уже несколько затяжек, а Владислав Иванович всё ещё медленно разминал пальцами табак. В воздухе кабинета появились нотки запаха ореховой скорлупы.

— Мне хочется помочь, — заговорил Мизгирёв, — вам придётся расспросить много людей, пока составите представление о Соне. Сколько людей выскажутся, столько разных образов получите. Она, как морская волна, всегда казалась новой… Вы вчера смотрели на её портрет и, вероятно, пытались что-то понять о ней живой. Пустая трата времени! Портрет ничего не отражает. Вернее, отражает только её облик, но не суть. На картине Соня — Снегурочка…

— А в жизни Купава? — не удержался от вопроса Исайчев.

— Купава? — Мизгирёв задумался, приминая в трубке табак и слегка постукивая по табачной камере. — Нет! Она больше Алекто.

— Кто? — удивился Михаил. — Простите моё невежество, но я не знаю кто такая Алекто.

— Ну, что вы, — смутился Мизгирёв, — знать всё невозможно… Я увлекаюсь греческой мифологией в ней есть три сестры, три богини мщения — Алекто — непрощающая, Мегера — завистница и Тисифона — мстящая за убийство. Так вот Соня — Алекто. Она никому ничего не прощала. Всегда последний удар за ней. Петр трудно жил. — Владислав Иванович большими пальцами принялся трамбовать табак от краёв чаши к центру. — Соня жаждала подчинения от всех.

— И от вас? — не удержался Исайчев

— От меня нет! Моя особа оказалась ей не по зубам. Я абсолютно самостоятельная единица. Однажды Софья упустила возможность поставить меня в зависимость от себя, — Мизгирёв пососал мундштук трубки, проверяя тягу. Михаил понял — ритуал подготовки к курению завершён. Владислав Иванович поднёс зажжённую спичку к чаше, удерживая огонь над поверхностью табака, начал водить его по кругу, делая короткие и лёгкие попыхивания. — Я живу с их семьёй, но в своей четверти дома. Выкупил её у них.

— Выкупили? За деньги? — Михаил изумлённо взглянул на собеседника.

— Петр после смерти моей жены, его матери, пригласил к себе. Хвалынь хороший городок, нам с Тасей в нём было уютно. Она ушла и стало плохо. Я принял приглашение с условием, что любая четвертина в их доме моя, кроме их спален, конечно. — Владислав Иванович медленно посасывал трубку и также медленно будто вспоминая, продолжил говорить. — Продал дом, хозяйство, сложил всё с прошлыми накоплениями, а их было немало, и всю сумму отдал невестке. Она думала недолго, согласилась. Деньги вложила в свой бензиновый бизнес. Пётр не возражал…

— Он у вас единственный наследник?

— Нет! — резко бросил Мизгирёв, — у меня есть ещё сын, но он носит не мою фамилию и теперь живёт не в этом городе, даже в другой стране. Видимся редко. Моей помощи не принимает. Пётр о нём не знает. Владик не хочет.

— Владик — так зовут вашего второго?

— Владик… — кивнул Мизгирёв. — Мы раньше всё вместе жили в Хвалыне, а потом разъехались… Мой грех…

— Владислав Иванович, вы деньги невестке просто так отдали или по письменному договору, — уточнил Михаил.

— По договору, конечно. К тому времени я уже выяснил с кем имею дело.

— Насколько мне известно, — поспешил внести ясность Исайчев, — супруги Мизгирёвы долгое время жили в Исландии. Приехали недавно.

— Да. — Подтвердил Владислав Иванович, — больше двух лет назад.

— Когда вы успели понять, что собой представляет ваша невестка? Разве вы жили с ней до их отъезда в Исландию?

Мизгирёв попыхтел трубкой, прикрыл большим пальцем трубочную камеру, и раскурив угасающий табак, продолжил:

— По письмам. Петя писал часто. Скучал. Вероятно, чувствовал себя одиноко. Видели бы вы эти письма! Тася после них дня два приходила в себя от ярости. Они подвергались жёсткой цензуре. Софья беззастенчиво вычёркивала всё, что ей не нравилось. Тася как-то позвонила, сделала невестке замечание. На что та без тени смущения ответила: «О себе он может писать всё. О том, что здесь происходит — выборочно. Обо мне — ничего. Без обид! Это моя жизнь!»

— Жёстко!

— Жёстко! И я, памятуя об этом, решил себя обезопасить, купил пространство в собственность. Она поняла, что промахнулась, когда однажды сделала мне замечание. Я тогда вошёл в общий зал без стука. Невестка возмутилась. Я в манере присущей ей разъяснил, что в свою четвёртую часть помещения могу входить без стука, когда хочу и как хочу. Она уважала принципы. Поняла, что нежных чувств я к ней не питаю, решила не связываться.

— У вас часто бывали конфликты?

— Их не было. Мы притирались друг к другу недолго. Сразу поняли, кто чего стоит и, поняв, дальше жили в параллельных вселенных, не пересекаясь.

— Как Софья относилась к мужу?

— К мужу? — Мизгирёв болезненно поморщился, — Пётр был женат на ней. Она замужем за Петром не была. Знаете, как она его звала? Мизирёв!

— Как? — переспросил Исайчев.

— Мизирёв, без буквы «г». Понимаете от какого слова производное? А любила Софья одного человека — Игната Островского, Леля.

— Может быть, причина её поступка в этом — все годы Соня страдала и, наконец, решила оборвать?

— Нет, нет! — резко взмахнул рукой Владислав Иванович, — Любовь к Игнату закончилась с его жизнью. Мне кажется, за несколько месяцев до гибели Леля, Софья ненавидела его. Он ведь прогнал её от себя. Жениться собирался на другой девушке… Не успел… Погиб!

— Вы вчера сказали, его убили. Что там за история?

— Пётр сказал вам, что перед отъездом в Исландию интересовался о «деле Игната» и его известили будто оно закрыто, как несчастный случай. Это не совсем так. Я тоже наводил справки через своих знакомых: Игнат не рассчитал затяжной прыжок, парашют не успел раскрыться полностью. Парень разбился. Такова официальная версия.

— Вы с ней не согласны?

— Те, кто был на поле, говорили, что над Игнатом появился белый язык. Купол наполнился воздухом и сразу обмяк, как проткнутый мяч. В этом деле много нечёткого, а где смутно, там затёрта цель, которая оправдывает средства…

Исайчев записал в блокноте: «Гибель Игната Островского???»

Подождав, когда Михаил закончит писать, Мизгирёв добавил:

— Только не думайте, что у меня есть версии. Просто мы с Петром об этом много говорили и чем больше говорили, тем больше сомнений возникало по поводу несчастного случая. Сын очень страдал… Но, знаете, в конечном счёте получил дурак то, о чём раньше и мечтать не мог.

— Владислав Иванович, почему решили рассказать ВСЁ это? Ваш сын близкий вам человек?

Мизгирёв привстал с кресла, попросил:

— Можно немного похожу? Спина затекла. Она у меня простужена в зимних рыбалках.

Михаил кивнул.

Получив молчаливое согласие, Мизгирёв пошёл мелкими шажками по кабинету, вглядываясь в название книг на полках, шевеля губами, раздумывая.

— Почему явился без сына? Тяжёлый вопрос. Близкие ли мы люди? Ещё тяжелее… На первый отвечу так: воспоминания Петра о жене могут исказить ваше восприятие произошедшего. Пётр Соню видит совсем по-иному, чем я. Она для него существо. Вы знаете определение существа — это объект, обладающий свойством восприятия окружающего мира. Может быть, реальным, то есть живым организмом, или вымышленным. Так вот для Петра Соня придуманный объект, наделённый иными отличными от действительности чертами. Мне в данный период важно, чтобы вы ответили: почему она это сделала? Для той Сони, что знаю я — это поступок более чем странный. Для него у неё должны быть архисерьёзные причины, безвыходные… А для Петиной Сони хватило бы лёгкого эмоционального толчка.

— Может быть, что-то с бизнесом? — предположил Исайчев.

— Да ну что вы? — воскликнул Мизгирёв. — Бизнес был игрушкой от скуки. Если бы требовали обстоятельства, она отказалась от него с лёгкостью. Вены резать? Нет!

— Может быть, любовь?

— Любовь? — Владислав Иванович слегка присвистнул, — Она даже из-за Игната вены не резала… Вся Хвалынь гудела о её неземной любви. Бабы на завалинках плакали. Игната осуждали: ай-я-яй, какая девчонка по нему сохнет, а он от неё шарахается… Ничего, пережила и после его гибели очень быстро замуж за моего олуха выскочила… В Исландию с ним укатила, успокоилась… В общем-то, я пришёл сказать вам вот что, принцип Сунь-цзы-китайского стратега и мыслителя автора трактата «Искусство войны» знаете? «Идти вперёд туда, где не ждут». Причина, толкнувшая Соню, лежит где-то в этой области…

— Там, где не ждут?! Я, Владислав Иванович, уверен, что это самое «там» находится здесь в Сартове, а не в прежних местах её проживания. Оно здесь, близко, рядом, но ускользает…

Мизгирёв потоптался у вешалки, на которой висела его куртка и попросил:

— Я, наверное, пойду? — и уже сняв куртку, добавил, — бабы в Хвалыне трепались вроде она от него забеременела… Но я думаю, врут…

— Погодите! Вы не ответили на второй вопрос: насколько вы близки с сыном?

Мизгирёв усмехнулся:

— На расстоянии револьверного выстрела. Он часто не слышит, что я говорю, но намерения мои понимает. То есть мы, друг друга имеем в виду, не более… А потом… — Мизгтрёв нерешительно потоптался на месте. — Вы, вероятно, поняли: Пётр хронический бытовой алкоголик. Горечь жизни запивает. И ещё… — Владислав Иванович осекся.

По его виду Исайчев понял, что он решается говорить или не говорить о чём-то для него сомнительном, решил подтолкнуть собеседника:

— Вовремя не сказанные слова, иногда решают судьбу. Давайте Владислав Иванович выкладывайте, что хотите сказать.

— Знаете, Михаил Юрьевич, сам я этого не видел, но Петька говорит, что последнее время у Сони появлялись какие-то знаки от погибшего Леля. Полгода назад у неё была форменная истерика, она уверяла, что Лель прошёл мимо неё и даже помахал рукой. Правда, она в это время возлегала у бассейна, я полагаю заспала. Любила, знаете ли, рюмочку другую пропустить, вот и привиделось.

— Вы думаете глюки?

— Я думаю водка в неумеренных количествах, — поморщился Мизгирёв. — вы не полагаете, что вены себе она тоже под этим делом…

— Нет! — прервал рассуждения собеседника Исайчев, — она была совершенно трезва в этот день и судя по состоянию организма вполне адекватна.

— А записка? — неуверенно спросил Мизгирёв.

— С запиской будем разбираться. Вероятно, наша встреча не последняя. Всё, что вы сказали очень важно. Спасибо. Зайдите к полковнику Корячку, он просил.

— Соскучился старый рыбак, — улыбнулся Владислав Иванович, — зайду, конечно. Мы в сентябре в Хвалынь на рыбалку собираемся.

— Куда же вы теперь поедете? — поинтересовался Михаил. — Вы же дом продали.

— Вашему начальнику и продал, — хмыкнул Мизгирёв, — то он ко мне ездил, теперь я к нему…

Когда дверь за гостем захлопнулась, Михаил вспомнил, что сказал его отец Ольге в одну из их первых встреч, когда она спросила насколько мы с ним близки, он ответил: «Мы всегда ели с Мишкой один кусок пирога, только с разных сторон».

Исайчев снял очки и привычным движением указательного пальца помассировал переносицу:

— Отца нет уже два года, а я до сих пор оставляю ему кусочек… Ольга тоже любила батю, а он её. Ольгу надо привлекать, — подумал Михаил, — без неё в этом «женском деле» не разберусь…

Примечания

4

О их работе вы можете прочесть в детективных повестях Алёны Бессоновой: «Пат Королеве!», « Не прикрывай открытых окон» и всех остальных детективных повестях.