Русь в перьях. Финалисты

«Альманах»

Писательский клуб «Альманах» приглашает Вас познакомиться с невиданными историями, созданными в рамках литературного авторского проекта.⠀На страницах сборника «Русь в перьях» Вы увидите пронизанное лазурью небо, полюбуетесь на золотую бахрому пшеницы, окунетесь в изумрудную прохладу лесов, вдохнете свежесть земли раздольной, родной Руси-матушки златоглавой!⠀Ощутите вместе с нами медовый вкус русского фольклора, пригубите чашку сказочной бражки, почувствуете силы богатырские!

Текст, пунктуация и орфография авторов сборника сохранены без изменений.

Писательский клуб «Альманах»

Составители Наталия Смирнова и Алия Латыйпова

Иллюстратор Анна Седова

© Анна Седова, иллюстрации, 2020

ISBN 978-5-4498-8785-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Анастасия Ворончихина

(@fairy_petelka)

ЦВЕТАНА И РАДОМИР

Вечерело. Солнце зацепилось краем за гору, собираясь на боковую. Дед Диян шёл медленно по высокому берегу, где внизу шумела небольшая речка. Седовласая голова, спутанная, низко спускающаяся до самого живота борода, подслеповатые глаза, едва видящие силуэты. Шёл дед, опираясь на скрюченную палку, и натолкнулся на девушку в чудном венке из трав на голове. Сидела она в молчании на берегу и с тревогой поглядывала на воду.

— Никак вечёрку встречаешь в одиночестве? Чего пригорюнилась? — тёплая старческая рука деда Дияна слегка коснулась пальцев Ярославы. — Да ты замёрзла никак? Это в этакий зной, какой давеча был.

— Не по себе мне что-то, дедушка. Смотри, как нашу спокойную речку волны тревожат. К чему бы?

— Ох, девонька. Так всегда перед Купальской ночью бывает. Это Радомир и Цветана играми любовными забавляются. Да неужто неизвестно тебе предание о любви их запретной?

— Не слышала. Расскажи, дед Диян.

— Ну что ж. Слушай!

Жили недалеко отсюда Радомир и Цветана. Тянуло их друг к другу невозможной силой. Но не суждено им было быть вместе — Цветана женой брата Радомира была. Потому дозволяли себе влюблённые лишь взгляды редкие да прикосновения тайные, больше ничего лишнего, а суды и перетолки вокруг них всё равно были.

Однажды ревность и злоба взяла верх над Цветаниным мужем. Пошёл брат на брата, и убил Радослав Радомира. Увидала Цветана любимого мёртвым, припала к его груди, залилась слезами горючими. Не могла успокоить сердце своё встревоженное. Оторвать её от тела с трудом смогли. А когда успокоилась девица, ушла в леса, поля. Никому на глаза не попадалась.

Не знамо сколько времени с того дня прошло.

Однажды, а дело перед самой ночью на Ивана Купала было, увидали её, одинокую, в лесу. Собирала она травы целебные да цветы душистые. В самую ночь, когда разгорелся костёр пламенный, когда крик да веселье молодецкие взмыли над небом тёмно-лазоревым, да вода в тихой реченьке поднялась волной радостной, сплела Цветана венок из двенадцати трав да взглянула в самую средь него.

Отлетела вдруг от костра искорка маленькая и брызнула из речушки капелька. Столкнулись они в воздухе и скользнули, слившись воедино, промеж трав, туго сплетённых меж собой. Всполохнули чертополох да папоротник краешком, опалились. И увидела Цветана в самом центре венка, который в руках держала, две страстные души — свою да любимого. Радомир огнём предстал. Она — водою.

Две клокочущие стихии, неслучайно встреченные в круге, начали игру любовную. Одна — огненная — пылала и манила теплом. Другая — водная — стремилась обнять потоком. Тянула их друг к другу сила неведомая. И образовывали они, в воздух вздымая, узоры, пылающие из огня и воды. Он то обжигал её, то несмело гладил рукой. А она, накрывая волной, укутывала их огонёк любовью. Едва касаясь друг друга, трепетали они чувствами, которые в жизни им запретными были. Но и сейчас опасен был их союз — могли в любую секунду уничтожить друг друга.

Порой огонь близко подходил к воде. Но она сдерживала напор, нежно лаская ручьями. Он горел любовью, а она, становясь большой волной, захлёбывалась счастьем. И вдруг огонь слишком близко подошёл к воде, так разжёг себя страстью пламенной, что набросился на её потоки. Природой суждено было соорудить ей водную стену, и не смог огонь преодолеть эту преграду: потух, догорая последней искоркой. А вода, увидев это, взлетела каплей вверх и обратилась волной — заклокотала в речушке, прежде бывшей спокойной. Зашумела водная стихия, билась о стены берегов, хотела затопить слезами всё вокруг. Но не удалось ей взмыть выше высокого берега и она, обессилевшая, успокоилась. Стала темна и тиха.

Цветана, увидев, что и душа её, внутри венка волшебного, потеряла любимого, обмерла, а потом, не ведая, что творит, бросилась в костёр, который рядом разгорался. Никто остановить её не смог. Пламя поднялось высоко, обожгло Цветану. От боли кричала она, что есть силы, но не выходила из огня. Широко раскинув руки, принимала пламенные объятия. Возгорело её тело. Вдруг поднялась волна из речушки, что недалеко плыла, огромная-преогромная. И накрыла костёр, затушив его. Подбежали девицы и парни к тому месту, где огонь дотлевал. Только не нашли ничего, кроме небольшой груды пепла. Будто и не было Цветаны во плоти.

С тех пор каждая девица, что любовь страстную увидать хочет, плетёт венок в ночь на Ивана Купалу и заглядывает внутрь его.

Дед Диян замолк. Ярослава задумалась, продолжая наблюдать за потоками воды в речке внизу. Вдали слышались крики молодёжи, готовящих костёр к ночи на Ивана Купалу. Ярослава сняла с головы венок и ненароком взглянула в его центр.

КАК ЗЛАТУШКА И ВЛАДУШКА

В ПОЗЫКОВОМ ЦАРСТВЕ ОЧУТИЛИСЬ

⠀

Сказывали мне небылицу одну. Перескажу её, как смогу. Только слушайте внимательно, не перебивайте, чтобы сказ складный получился, несбивчивый.

Жили в селении одном сестрица Златушка и братец младший Владушка. Ребятишки были расчудесные. Только сиротинушки. Матери и отца своих не помнили. По домам соседским ходили—побиралися. Правда, год тогда худой был, неурожайный. Людям самим воды да хлеба не хватало. Вот и стали они сироток гнать, как только те на двор глаз казывали. Порой за вилы брались или метлой прогоняли. А однажды натравили на ребятишек собак злючих. Детишки как увидели зверей свирепых, побежали так, что пятки засверкали.

Долго они бежали. Бежали, бежали, да в чащобу тёмную непролазную забежали. Тьма — глаз выколи. Заплакала Златушка, темноты напугавшись. Её вой эхом как раздастся, аж до костей пробирает.

— Что это? — озиралась девочка.

«Та-та-тааааааа!» «Ха-ха-хааааааа!» — послышалось из глубины тяжёлым протяжным эхом.

Это Позык — владыка Позыкова Царства, эхо лесное да страшное — над ней потешался да страху напускал. Испугалась Златушка. Заплакала.

Оглянулась, нету Владушки. Не заметила, как потеряла братца. То ли собаки загрызли злючие. То ли сгинул в страшном Позыковом Царстве.

Делать нечего. Хоть и боязно, а слезам горю не поможешь. Нужно из Позыкова Царства выбираться. Только как? Повернула Златушка вроде назад, а получается, что дальше вглубь заходит. Всё темнее и темнее становится. Лишь кое-где раскатами разноцветные всполохи мелькают. Вокруг, куда ни глянь, чудо или диво, коих глаз отродясь не видывал.

Зайцы с оленьими рогами морковки лазоревого цвета грызут, от удовольствия похрюкивают. Лисы с утиными клювами по кочкам болотным скачут, голубиную икру, как росу, с кувшинок собирают. Черепахи к панцирям своим крылья бабочек на смолу берёзовую приклеивают да летать учатся. Только получается кверху пузом летать, а они и рады радёшеньки. Вороны с павлиньими хвостами прохаживаются. А на ёлках не хвоя растёт, а перья диковинные страусиные. И все, кто какие звуки издаёт, обязательно эхом закатистым отзываются. Идёт Златушка — удивляется. Слово молвить боится, чтобы Позыка не потревожить голосом.

Остановилась Златушка перед пнём высоким да трухлявым. А из него Леший выглядывает да посмеивается. И лицо у него на кого-то уж больно похожее. Пригляделась, а это Владушка, братец её любезный. Девочка бросилась его из пня вытаскивать, а Позык откуда-то как заорёт:

— Ээээээ, нееееет! Не отдаааааам тебе мааааальчика. Ну-ка, охраааана, встаньте на страааааже.

Откуда ни возьмись прибежали тоненькие, оголодавшие русалки-мавки, закачались на деревьях. Пришли сестрицы-лихоманки, чахлыми костями лихорадочно трясут, суставы себе заламывают. Водяные захлопали в ладоши, животами забулькали. Позык грозно зааукал.

Владушка, сидящий в пне, увидел всё это и как начал плакать. Плакал-плакал, что море перед ногами стражи наплакал.

Земля глотала морскую воду, глотала да и захлебнулась. Ногами-руками воду в волны подняла да радугу над морем дорожкой разноцветной расправила. Покрыла радуга морскую гладь одеялом семицветным, а сама смехом заливается от того, что волны морские её щекотят до одури. Так смеялась, что ёлки, которые рядом стояли, стали дёргаться и в воду падать. Падая, зацепила одна ель веткой длинючей пень трухлявый с Лешим внутри. Леший — бух в море — и по самые уши в дно воткнулся — только нос торчит, не пошевелится. Засел на дне, пузыри пускать принялся. А потом из уха Лешего, которое из пня торчало, стал куст рябиновый колоситься, а вместо листьев на нём — шанежки да с творожком. Вкусные. Духом печёным всем животы подвело. На этот аромат сам Позык пришёл. Глазами хлопает, что воротами железными брякает. Уселся Лешему на голову и давай шанежки уплетать. Леший не стал такой наглости терпеть: хвать его за глаз большущий, да как крикнет! Позык с перепугу-то дёрнул — и вытащил Лешего вместе с пнём его из моря, а сам такого драпа дал, что только пятки засверкали. Сам бежит — земля трясётся. Эхо повсюду землю обволакивает.

Русалки от звука страшенного хвосты скинули, да девицами-красавицами из Позыкова Царства рванули. Сестрицы-лихоманки, дрожа, суставы свои болезные отбросили. А водяные мяли-мяли тревожно животы да и лопнули.

Чем бы эта свистопляска закончилась, поди знай. Только Владушка не стал долго внутри пня Лешего сидеть. Вылез да к Златушке подбежал. В руках шанежки держал. Сестрица стояла ни жива ни мертва. Владушка схватил её за руку и они в селение родное побежали, шанежками по пути закусывая.

Вот такое однажды случилось. Хотите — верьте, хотите — нет.

БЫЛИНА О ПИСКЛЯВОМ ЧУДИЩЕ

Ой, ты, Русь моя, Русь-матушка,

Богатырями Русь полная,

Славишь, Русь, ты сыновей своих,

Сыновей своих — богатырей доблестных.

Расскажу-ка вам, былину дивную,

Былину дивную да правдивую.

Как жил молодец близ Чернигова

Назывался он Василь Василичем.

Он ходил с дружиной на ратны подвиги

Драться мог по три часа иль больше того,

Так, что сабли в руках врагов ломалися,

Да сердца от страха сжималися.

Слава славная шла о молодце:

Мог ударить он палицей боёвою,

Мог сразить копьём острёхоньким,

Даже плёточкой простой шелковою

Одолеть он мог любого ворога.

Приказал раз Василю Володимир-князь

От врага одного Русь избавити.

Врага страшного, небывалого,

Врага лютого и поганого.

Был похож он на чудище ужасное:

Красны очи стреляли рубинами,

Голоса выдавал писклявые,

Сам покрыт был кожей ворсистою,

Да хвостом обладал очень длинным он.

Шибко шустрый был враг, изворотливый,

Хоронился по кустам и норам он.

Он пугал своим обличьем детинушек,

Бабы старые от него помирали вмиг.

Закручинился Василий, запечалился,

Стал он думу думать великую,

Как Русь-матушку от врага спасти,

От врага спасти, да самому не пропасть.

Хоть и боязно было Василию,

Хоть и страшно ему было от ворога.

Но не мог Василь князя ослушаться,

Стал готовиться к ратну подвигу.

Думал, как увидит он чудище несусветное,

Думал, как увидит зверя страшенного,

Он-де схватится с ним да большим боём,

Ах, большим боём да рукопашосным.

Рано-раненько встал Васильев сын,

Умываться стал водой колодезной,

Опосля седлал Бурка своего в седёлышко,

Поскакал искать врага ужасного.

Расступись-ка, матушка сыра земля,

Скачет богатырь встречать подвиг свой.

День прошёл, второй кончался весь,

Повстречал Василь зверя страшного.

Был он ростом с гору Эверестову,

Зычный голос имел он с писком в примеси,

Обладал шибко увёртливым туловищем

В очи смотрел глазами краснючими.

Как увидел Василь зверя страшного,

Так и обмер весь, и затрясся сам,

Рухнул наземь, потерявши сознание.

Рухнул наземь, дышать не может совсем.

Как подъехали к Василю дружинники,

Как увидели ворога злючего,

Вмиг ударили по нему саблей острою,

Разрубили его тело вонючее.

Писк разнёсся над русской земелицей.

Плач поднялся над богатырём Василием.

Лежит тело его на ворочится,

Лежит тело почти бездыханное.

«Только что это?» — дружинники дивятся.

Вроде грудь у богатыря девичья,

Да с лица богатырь дюже красен сам,

Дюже милы очи да уста сахарны.

Знать недаром упал богатырь в обморок

Да при виде злодея писклявого?

Знать Василий наш сам — не молодец,

Знать Василий наш — красна девица,

Что при виде мыши тушуется,

Хоть большого врага не боится совсем.

Так узнал весь свет о красавице,

Что зовётся Василисой Микулишной.

Что сражается лучше мужнего,

И страхов с тех пор девичьих не чурается.

Ой, ты, Русь моя, Русь-матушка,

Богатырями Русь полная,

Славь, ты, Русь, окромя сыновей своих,

Дочерей своих — поляниц доблестных.

СКАЗКА ПРО ЕРЁМУШКУ И СЕСТРИЦУ

ЕГО ЛАДУШКУ

Жили-были в одном селении мужик с женою. И было у них двое детей: Ладушка и Ерёмушка. Дочка писаной красавицей выросла: станом стройна, кожей бела, бровью черна, коса висит до пояса, глаза блестят, что небо в ясный день. Да к тому же знатной рукодельницей славилась. Рубахи золотой тесьмой расшивала, рушники невиданными узорами украшала, на скатертях и полотенцах небывалые картины вышивала.

Проезжал как-то мимо селения торговец заморский. Покупал у местных бабок всё, что продать по белу свету можно было. Подъехал он и к дому мужика. Понравилось ему Ладушкино рукоделие. Да и сама девица глянулась, так что глаз отвести не мог. Стал он девушку сватать. А мужик противится.

— Э, нет, — говорит, — за вышиванки злато-серебро давай, а дочку не отдам! — так ему стало жалко Ладушку молодцу неизвестному отдавать.

Осерчал торговец. Превратился в чудище страшное, какого свет отродясь не видывал. Зарычал зверем диким. Когти длинные выпустил. Оскалился. Глаза огненно-красные так и пыхнули гневом. Подогнал злодей своего гнедого коня, кнутом стеганул, схватил силой Ладушку и увёз в неведомы края. Кинулся мужик догонять — да где там. Коня чужого не видать, что ветра в поле.

Закручинился мужик, заплакала и жена его. Да делать, видать, нечего. Сгинула Ладушка. Подошёл к ним сынок Ерёмушка.

— Не плачь, батюшка. Не плачь, матушка. Я спасу Ладушку.

— Куда тебе. Мал ещё. Сам пропадёшь, кто нам в помощники останется? — ответили родители. Запретили ему из дома уходить.

А Ерёмушка не послушался. Как ночь над селением опустилась, взял он краюшку хлеба, что мать с вечера напекла, кваску медового, что отец с утра не допил, да платочек вышитый — Ладушкин подарочек. И отправился в путь дальний, нелёгкий.

Долго ли шёл, коротко ли. Привела его дорога на опушку лесную. Сидит на пригорке зайчишка, слёзы горючие проливает.

— Чего плачешь, косенький? — спрашивает Ерёмушка.

— Как мне не плакать, молодец. Насобирал я для детишек малинки да землянички цельный туес, а мишка бурый всё отобрал. Теперь голодными детишки мои останутся.

— Возьми краюшку хлебушка, косенький, накорми зайчиков, — протянул Ерёмушках леб, который у него был, и дальше пошёл.

Шёл Ерёмушка лесом, шёл полем. Встретил на дорожке чёрного ворона. Тот голову опустил, кашляет.

— Что случилось? — спрашивает Ерёмушка.

— Червячок в зобу застрял. Ни туда — ни сюда, — еле слышно прохрипел ворон.

— Отпей-ка кваску, пташечка, — протянул Ерёмушка напиток медовый.⠀

Только глотнул ворон, сразу легче стало.⠀

Шёл дальше Ерёмушка. Лес тёмен да густ сделался. Устал Ерёмушка. Хотел было присесть на камушек, да увидал впереди избушку, не простую, а на лапках гусиных.⠀

«Вот это да! — подумал про себя Ерёмушка. — Был бы дом обычный, на куриных ногах, знал бы, кто в нём хозяйка. А тут неясно ничего».

Избушка приседала да крышей-головой мотала.⠀

«Чевой-то с ней?» — подумал Ерёмушка.

Подошёл поближе, в дверь постучал. Никто не откликнулся. Открыл дверь Ерёмушка. Вокруг перья гусиные столбом летают, а внутри бабушка подушки пуховые золотыми нитями вышивает да чихает без умолку.

— Будьте здоровы, бабушка, — пожелал Ерёмушка.

— Спасибо, добрый молодец, — ответила старушка, не поднимая глаз от рукоделия. Продолжала носом шмыгать и чихать.

— Возьмите мой платочек. Вдруг пригодится, — протянул Ерёмушка Ладушкин подарочек.

Как увидела платочек бабушка, затряслась вся. Избушка ходуном заходила да гагатать принялась. Бабушка платочком лицо прикрыла и тут же Ладушкой обернулась. Оказалось, что торговец заморский, колдун проклятый, в избушке на гусиных лапках Ладушку спрятал. Превратил её в старушку, ждал, когда она образумится да к нему женой-красавицей попросится. Увидел Ерёмушка сестрицу — обрадовался.

— Бежим, Ладушка! — закричал он.

Выбежали они из дома. Туча грозная накрыла их сверху, ветер холодный укутал вокруг. Не могут двинуться с места Ладушка и Ерёмушка. Тут же и колдун заморский появился. Когти длинные выставил, зубы острые показал. Биться с таким боязно. Голыми руками сестрицу не спасёшь.

Тут как тут ворон чёрный, кваску Ерёмушкиного испробовавший, со стаей налетел. Стали птицы злодея клевать и крыльями запугивать. Покуда отбивался колдун, пустились Ладушка и Ерёмушка бежать наутёк. Бежали, бежали да заплутали в лесу. На помощь зайка выбежал, которому Ерёмушка хлебушек для зайчат отдал. Показал заяц, как из леса выбраться.

⠀В скорости нашли Ладушка и Ерёмушка знакомую тропку до дома. Вернулись к своим родителям. Обрадовались мужик с женой. Они и по сей день живут семьёй дружно и счастливо.

НЕПОКОРНЫЕ ВЯТИЧИ

Поведётся наш сказ о вятичах — самом непокорном народе во всей Руси.

Давно это было. В те древние времена, когда вятское племя почитало Стрибога, старого славянского бога ветра, который подарил им кузнечные клещи, научил выплавлять железо и медь, да вечно младого Ярилу, разъезжающего на огненной колеснице. Вятичи долго оставались язычниками. Они веровали, что в ночь на Купалу деревья ходят с места на место и разговаривают меж собой шумом ветвей. Искали папоротник, чтобы понимать язык каждого творения. Поклонялись богу любви Лелю, который являлся в мир каждую весну, отмыкая своими ключами-цветами недра земные для буйного роста травинок и кустиков. Воспевали богиню Ладу, чтобы та хранила их семьи. Поклонялись хозяину леса Лешему и чтили домового.

Давно мечтали князья киевские покорить гордецов-вятичей да впустить в их души христианскую религию. Но каждый раз храбрецы и силачи вятические подставляли голые груди стрелам и вступали в рукопашный бой. Топорами и секирами рассекали крепкие доспехи и раскалывали шлемы, как глиняные горшки. И отступали киевляне ни с чем, уходя восвояси.

В 1066 году вновь поднялось племя вятское против Киева. Во главе его встали упрямый и могучий Ходота да сын его. Усмирить их пришёл сам Владимир Мономах. Встали перед ним воины-копьеносцы с большими щитами да молодые лучники и метатели дротиков. Не позволили пройти далеко. Первый раз ушёл Мономах ни с чем.

Следующий год пришёл. Мономах снова двинулся на Вятскую землю. Только дружина его, пройдя через густой лес и непролазные болота, так и не встретила Ходоту и его войско.

Мрачен сделался Мономах. Не терпел он неудач. В третий свой поход настиг и разгромил он лесное войско Ходоты, но только не самого предводителя. Тот скрылся в туманах густой чащобы, и лес снова встал на защиту своего вождя.

Уразумел, наконец, великий князь, что Ходоту только хитростью можно покорить. Заслал он лазутчиков в вятические поселения, занял главные из них и завёз туда всяческого припаса. Дело по зиме было. Крепкие морозы ударили. Ходота вынужден был искать сугреву в избах и землянках. Мономах настиг его как раз в одной из зимовок.

Долго ещё ратились и бунтовали вятичи. Смело вели битву, но дружинники вырубили всех, кто попался под руку в этом сражении. Воеводы хватали и вязали каждого зачинщика. Потом казнили всех на глазах у поселян лютыми казнями.

Окончательно покорить вятичей удалось только к 15 веку. Именно тогда земля Вятская вошла в состав Древнерусского государства.