Альманах Международной Академии наук и искусств «Словесность». Том 2

Альманах, 2022

Альманах Международной Академии наук и искусств – ежегодное издание, являющееся жемчужиной в своем роде. Содержание альманаха разделено на территориальные части света: Европа, Азия, Россия, включающие в себя произведения наиболее значимых авторов всех видов словесности, что дает возможность читателям ознакомиться с народным колоритом всех стран мира. Во второй том альманаха МАНИ вошли произведения Анжелики Биляк Каракелле, Виктора Медведева, Анны Комлевой, Людмилы Лазебной, Валентины Молодовской, Лилии Панищевой, Евгении Палетте, Юрия Выборнова, Геннадия Гончарова, Вадима Пряхина, Александра Мильке, Татьяны Альдури, Валентина Рокова, Виктора Ружина, Галины Фёдоровой, Галины Беляковой, Александра Иванова и Линара Ахметянова.

Россия

Joy Math

Комлева Анна Викторовна родилась 6 января 1972 года в городе Ленинграде. Среднюю школу окончила в 1989 году.

В 90-х работала в издательстве «Питер», выполняла художественный дизайн в творческом объединении «А-Я» (подразделение «Грунт»). Участвовала в выставках фотохудожников в Манеже (Санкт-Петербург, 1997, 1998 гг.). Автор четырех монографий, более пятидесяти научных статей на темы искусства и смежных дисциплин: живописи, театра, кино, литературы, архитектуры, физики. С 2010 г. — член Союза театральных деятелей, Санкт-Петербург (СТД ВТО). 2002–2005 гг. — работала в Ленинградской областной детской библиотеке в должности библиотекаря, 2006 г. — в театре «На Литейном» (Петербург). С 2007 г. по настоящее время — работник осветителъского цеха в Академическом театре им. Ленсовета (Петербург, Владимирский пр., 12).

С 2020 г. — член Гильдии неигрового кино и телевидения (Москва). Секция: режиссер, сценарист. Фильмы: «Холод» (2019), «Мастер» (2020), «Живопись Лета» (2021). С 2021 г. — член Творческого союза художников России ⁄Международной федерации художников (International Federation of Artists, Moscow). Секция: театр, кино, телевидение.

Больной из Рочестера

Сказочное происшествие

— На одной злобе далеко не уедешь, — нараспев проговорил выпущенный на свободу из лечебного учреждения Эдвард и поднес горящую спичку к маленькой тряпичной куколке, сидящей в витрине старого винтажного магазина…

…Куколка вспыхнула, но не сразу: вначале огонь охватил ее волосы, затем — бумажное платьице и в довершение — ее маленькие ножки, обутые в крохотные фиолетовые ботиночки.

Волосы на ее миниатюрной головке были аккуратно расчесаны и убраны в элегантную конструкцию, довершал прическу маленький цветочек фиалки нежно-розового цвета.

Ее лицо, сделанное из фаянса, излучало какой-то застывший, оцепеневший, удивленный взгляд. Взгляд, открытый для всего неизвестного на Свете, и тот опыт, который эта куколка впоследствии получала от жизненных знаний, не омрачал ее прелестного, милого лица, но только укреплял куколку в ее стойких жизненных убеждениях: я смогу победить всех тараканов на кухне!

Куколка жила в маленькой картонной коробочке, которую с большой любовью и заботой соорудили для нее взрослые дядя и тетя. Тетя каждый вечер расчесывала куколке волосы, при этом напевая английские народные песни. Особенно она любила напевать песенки всемирно известного шотландского поэта Роберта Бёрнса. Ах! И мир как будто становился светлее и ярче!..

У куколки был свой столик, свой стульчик, диван, кроватка, маленький пуфик и… украшение ее девичьего будуара — трильяж с миниатюрными баночками для косметики. Ее гребешок для волос, привезенный из ост-индской колонии прадедушкой тети, был сделан из слоновой кости.

Смена нарядов куколки была возведена в торжественный ритуал, после которого устраивалось большое чаепитие: с пончиками, кусочками коричневого тростникового сахара и непременно с кувшинчиком двадцатипроцентных сливок, которые так любила тетя!

Наряды были пошиты для различных жизненных ситуаций, на каждый случай жизни. Ах! Что поделать! Куколку любили ее хозяева! А она?..

Наряды для куколки шились из дорогих итальянских и французских тканей. Шелк — для брючного костюма, для ночной пижамы, для летней кофточки. Синий, красный, голубой, фиолетовый бархат — для делового гардероба. Туфельки на шпильках всевозможных размеров, различного дизайна — и для вечернего коктейля под вечернее платье, и для веселой вечеринки, и для торжеств по случаю… и без…

Куколка очень любила, когда ей расчесывали и завивали волосы. Ах! Она вся трепетала от восторга! И улыбка на ее фаянсовом личике становилась ярче, глубже, нежнее… Ей очень нравилось, когда расчесывали реснички. Ее маленькие реснички, которые хозяйка с большой осторожностью прокрашивала в синий цвет, так любимый куколкой! Тушь от «Живанши». Идеальное сочетание тона и цвета. И здесь, в Рочестере, ее невозможно было найти — для этой покупки хозяйка ездила в Лондон.

Губные помадки хозяйка подбирала с большим воодушевлением и рвением. Ах! Это весеннее поле любви, ласки, нежности, которое знакомо только нам-женщинам! Цвет просыпающегося желания! И хозяйка, бывая в Лондоне, старалась обходить все пафосные бутики косметики — вот где можно набраться сил для внешней Красоты! Вот где можно убежать от серой реальности! Вот где можно ожить и стать счастливой просто оттого, что ты видишь цвет, издающий Пульсацию Энергии Жизни! А запах этой помадки уже довершал картину тотального подчинения этой нечеловеческой красоте, которая разрывала все внутреннее устройство человека. Подчинял его своей тотальной Воле красоты, счастья, блаженства!.. Уводя в сонное царство Сказки, которую создавали знаменитые Модные дома Франции…

Отягощенная красотой, отягощенная пакетами, сумками с туалетной водой, коробочками и футлярчиками для косметики, принадлежностями для укладки волос, хозяйка садилась на пригородный поезд и возвращалась в свой богом забытый Рочестер.

Ее сочиненная наспех сказка явилась продолжением ее детских мечтаний и снов о прекрасном мире, которого никогда уже не будет у нее в ее… Рочестере. Душевная рана, оставшаяся после встречи с насильником в четырнадцать лет, превратила ее жизнь в извилистую тропу из постоянно сменяющейся однообразной картинки: она шла по лесной тропе, по бокам которой росли ели, сосны, дубы. И она останавливалась у каждого дерева в надежде обрести покой, но покоя не было — деревья росли (как назло!) здоровые и крепкие. У них нигде ничего не было сломано, и она продолжала искать свое дерево. Когда она встречала нужное ей дерево, то непременно рядом с этим деревом находила пенек, на котором лежали заветные таблетки от депрессии. Их было много, они были разного цвета, и они помогали ей жить. Жить жизнью после изнасилования…

Хотя ее видения не исчезли, она стала лучше себя чувствовать и даже смогла впустить в свой мир тихого, скромного юношу, который впоследствии стал ее мужем. Но с возрастом приступы отчаяния и депрессии с новой, изощренной силой вгрызались в ее тело — и она ушла в сказку…

Нафантазировала себе розовый сон детской комнаты, в которой только она играла в большие розовые шары, подкидывая их до самого потолка, только она пускала мыльные пузыри, глядя сквозь них на яркое солнце, только она растягивала шары из жевательной резинки до чудовищных размеров…

Каждый месяц она ездила в Лондон на модные показы модельеров — особенно любила Александра Маккуина. Этот сказочник, этот волшебник женских снов, как он нестерпимо точно и до кровавой боли на кончиках пальцев понимал женскую душу! Казалось, что он сам обладал ею! Одухотворяющей, нежной, способной летать подолгу, на длинные космические дистанции, вверх и вниз! Он способен был протыкать своим мироощущением весь Космос…

Кое-что из его авторских коллекций она приобретала и на основе оригиналов шила маленькие модели для своей куколки Эдиты. Ее любимица воплощала все представления о свете, женском рае, тишине и успокоении души. В ее цветовых сочетаниях было место только светлым и теплым цветам — и ни одного холодного! Только одна теплота и нежность!

И каждый новый модный показ давал этой женщине новую краску, новое понимание окружающего ее мира, все новое — новые силы давали эти коллекции одежды. А она отчаянно нуждалась в этом мире внутри себя…

Весь ее унаследованный дом в центре города был переделан под вкусы ее маленькой куколки. Заново сварены лестницы из особо прочного металла, заново распланирован ландшафт их маленького садика перед фасадом дома — и непременно в этом садике росли миниатюрные крокусы для ее куколки и длинные величественные гладиолусы. Для кого они росли?..

Липы в ее саду весной давали особенный, отчаянный аромат, который любили соседские пчелы. Она любила этих пчел — странное дело, все соседи вокруг протестовали против пчел соседа, а она нет. Они жалили ее, они ползали по ней, но женщина только с нежностью смотрела на них — большей боли никто на свете уже не сможет ей причинить…

Ее муж служил в одном из полицейских участков Рочестера. Многие заводы и фабрики в окрестностях города закрылись, и их производства были перенесены в Юго-Восточную Азию.

Работа полицейского не слишком утомляла Марвина. Да. Его звали Марвин. Обыкновенный англичанин, который каждый день вставал в пять утра, брился, чистил зубы, целовал жену в лоб. И уходил на работу, предварительно выпив стакан молока и съев тост с омлетом.

Он ловил мелких воришек, которые обворовывали случайно приехавших в их богом забытый Рочестер туристов, он ловил уличных хулиганов, которые разбивали витрины супермаркетов в ночь с пятницы на субботу и с субботы на воскресенье. Но особенно тяжелым было дежурство во время чемпионатов по футболу. Различного уровня и калибра. С утра и порою сутки напролет надо было стоять в дозоре — иногда подмены не было, напарник заболевал, и вот тогда приходилось особенно туго.

Но Марвин не унывал и только поглубже втыкал в уши наушники, в которых звучала разнообразная музыка — он был всеядным меломаном. А вечером обязательно ходил в местный паб посидеть за кружкой темного эля в компании таких же, как он, — полицейских. Отличная жизнь! Надо только успевать радоваться этой жизни…

…Больной Эдвард стоял и не отрываясь смотрел на горящую куколку в витрине старого магазина винтажных игрушек. Он стоял и смотрел на догорающих кукол в их кукольном мире в витрине старого магазина…

Внезапно холодная железная рука легла на плечо Эдварда.

— Ты чего хочешь? — спросил полицейский Марвин Эдварда.

— Отстань… — попытался отшвырнуть чужеродную холодную железную руку Эдвард.

Но у него это не получилось: полицейский Марвин проткнул сонную артерию шеи Эдварда. Эдвард схватился за шею, но этой же левой рукой Марвин проткнул грудную клетку Эдварда в области солнечного сплетения, и Эдвард повторно закричал от дикой боли. Он согнулся пополам, но Марвин правой рукой взял его за волосы на голове и вонзил свои пальцы по обе стороны затылка Эдварда. Эдвард затих окончательно и упал на землю.

…Полицейский Марвин смотрел не отрываясь на пожар в витрине старого магазина их фамильного дома; он набрал тревожный номер вызова пожарных, скорую медицинскую помощь, полицейский наряд.

Полицейский Марвин стоял на месте и охранял горящий магазин до тех пор, пока машины не подъехали. Когда они подъехали, то он передал данные о происшествии. Труп оформили как несчастный случай: Марвин предъявил фотоснимки, как некий мужчина поджигает несчастную витрину, несчастную куклу… Внутреннего дознания никто не проводил. Магазин опечатали. Дело закрыли за отсутствием состава преступления. Уголовное дело никто не открывал. Высокое начальство классифицировало данное происшествие как мелкое хулиганство…

После пожара в их фамильном доме, в котором располагался этот старый винтажный магазин игрушек, Марвин стал отдаляться от жены. Он не отрывался от телевизора, по которому стали все чаще показывать тревожные новости: где-то в Европе разразилась война. И он решил, что пора что-то менять в своей безрадостной жизни. И через неделю отправился в зону боевых действий. Жене своей сказал, что едет в командировку. Так было проще.

Он выпустил свою пружину на волю.

Сидя в далеком европейском окопе, он получил извещение от рочестерского патологоанатома: его жена приняла большую дозу антидепрессантов…

Марвину некуда было возвращаться…

Людмила Лазебная

В 1988 году окончила Пензенский государственный педагогический институт (ныне университет), преподаватель иностранных языков, переводчик, кандидат филологических наук, MBA (макроэкономика со знанием английского языка), окончила Академию управления при Президенте РФ. Военнообязанная. Член Международной Гильдии писателей, член Союза писателей России, член Интернационального Союза писателей, член-корреспондент Международной Академии наук и искусств.

Людмила Семёновна — лауреат международного конкурса «Молодой литератор — 2006» в номинации «Поэзия», награждена золотой «Пушкинской» медалью, звездой «Наследие» — 2019. Лауреат Международной Евразийской литературной премии им. П. П. Бажова «Новый Сказ» в номинации «Проза» (июнь 2022 г., повесть «Цыганский конь земли не пашет»). Лауреат I степени Московской литературной премии-биеннале — 2022 в номинации «Большая проза» (повесть «Без корня и полынь не растет»). Победитель конкурса «ЛИБЕРТИ», Гран-при издательства Stella, Германия (сентябрь 2022 г., книга рассказов о детстве «Команда «рядом» другу не нужна»),

Людмила Лазебная — автор сборников «Родная Земля» (2001), «Соки земли» (2004), «Силародника» (2007) и «Навстречу ветру и судьбе» (2019).

Рейма и Кадой. Водь голубоглазая

Синопсис

Повесть посвящена малочисленному ныне народу водь.

Водь принадлежит к прибалтийско-финским народам, поэтому имеет многие их внешние черты. Особенностью народа являются исключительно светлые волосы и большие небесно-голубые глаза. Подавляющее число мужчин и женщин из этого народа еще пару веков назад имели настолько светлые волосы, что по цвету они скорее напоминали снег. Постепенно цвет волос сменился, и у современных вожан он ближе к золотисто-желтому. С возрастом волосы темнеют, приобретая цвет золы. Есть еще одна довольно примечательная черта, которую трудно измерить, поскольку ее суть заключается в красоте. Еще Туманский (историк-исследователь), посетивший в конце XVIII столетия водский край, написал, что женщины там живут невероятно красивые, высокие, с голубыми глазами и светлой кожей. Ему вторил историк из Финляндии Портан, указавший, что водские женщины превосходят по красоте любых других.

Вожане приняли православие, но продолжали поклоняться и своим древним богам. Знаменит этот народ знахарями, лекарями и колдунами, зашептывающими разные болезни, изгоняющими бесов, умеющими принимать облик воронов и волков, править вывихи и в целом лечить суставы. Водь обожествляла деревья, камни, болота и т. д. До сих пор известны вожские капища — места поклонения духам леса и плодородия. В культуре води удивительным образом мирно сосуществовали и продолжают сосуществовать православная «виера» и колдовская «тайка».

В повести рассказывается о жизни и судьбе двух вожских сестер. В произведении представлены жизненные перипетии, связанные с исторической ситуацией, показаны некоторые обычаи води.

Прообразом обеих героинь послужила коренная петербурженка Галина, внешними признаками и характером соответствующая характеристикам и свидетельствам о прекрасных представительницах этого народа, исчезающего в результате ассимиляции другими народами России.

До самого горизонта раскинулись холодные воды Ладожского озера. Большие волны, поднимаясь и опускаясь, стремятся к каменистому берегу, поросшему хвойным лесом. Приближается лето. Ветер, умерив свое рвение, лишь изредка разгоняется по верхушкам могучих сосен, сбивая прошлогодние шишки.

На самом высоком уступе стоит молодая и стройная девушка, всматриваясь в даль. Ежедневно приходит она на это место и ждет того, кто дал слово вернуться.

— Рейма, спускайся! — сложив ладоши, крикнула с трудом пробиравшаяся по острым камням девочка лет десяти. — Рейма, идем домой, меня за тобой послали!

— Кто тебя послал, Кадой? — осторожно спускаясь по скользким и гладким камням, спросила девушка.

— Отец велел тебе домой идти, гости скоро будут.

— Опять гости! Не слышала, кого ждет наш отец?

— Слышала, слышала, сестра! — хитро ответила смышленая девочка и, по привычке оглядевшись по сторонам, переходя на шепот, сказала: — Отец говорил про русских. Сказал, что гости едут, гостинцы везут.

— Спасибо, сестренка! — коснувшись правой ладонью щеки девочки, поблагодарила старшая сестра. — Поспешим!

Дорога до дома была недолгой. На ходу поправив растрепавшиеся белокурые волосы и отряхнув передник, девушка вошла в ригу. За столом в первой избе сидели русские друзья ее отца, прибывшие из соседних Новгородских земель. Каждую вторую луну они приплывают к берегу и привозят нужные в хозяйстве товары. Помнит добро бывалый моряк Паво, дорожит дружбой с русскими. Еще дед дружил с новгородскими купцами в те далекие годы, когда приходилось воевать против общих врагов. Тяжелые времена рождают сильных людей и крепкую дружбу.

Старый Паво давно задумался над судьбой своей старшей дочери-Реймы. Знал он, что любит она всем девичьим сердцем лихого красавца Педо, да где он теперь? Много месяцев прошло с того дня, как покинул родной дом непоседливый и хвастливый Педо. Нет с тех пор о нем вестей, как в воду канул. А дочь любит и ждет его. Нужно думать наперед, красота девичья не вечная. Хоть и говорят, что красивее, чем девушки из народа водь, телом милее да лицом белее нет на свете никого. Всё истинная правда! Такого небесного цвета глаз нет ни у русских, ни у ижорских красавиц.

«Хороша моя старшая дочь! Высокая и стройная, как карельская ель, и гибкая, как весенняя лоза. Нет ни у одной местной девушки таких белых и длинных волос, как у Реймы… Красивую и ладную дочь подарила мне покойная жена», — рассуждал Паво, довольно наблюдая за старшей дочерью, развешивающей на колья забора пряденую овечью шерсть.

Удачно сложилось, что не успели пожить Рейма и Педо вместе до свадьбы как муж и жена, хотя так положено по законам води. То, что можно у води, запрещается у русских. А Паво давно надумал породниться с богатым домом старого друга Афанасия — новгородского купца. Сын Афанасия Иван совсем возмужал, стал широк в плечах да разумен в речах. Чем не жених?

— А вот и моя старшая дочь — Рейма! — вставая легко, как молодой, из-за стола и протягивая к дочери руки, воскликнул Паво. — Подойти поближе, дочь! Пусть посмотрят русские мои друзья на тебя. Пусть сами увидят, какая красавица моя старшая дочь!

Гордая и смелая Рейма, подойдя к столу, поклонилась гостям. Весело зазвенели ее нагрудные подвески — монеты и камешки.

— Ну, теперь ступай, дочь, а то гости есть-пить перестали, красотой твоей очарованные! — пошутил отец, как обычно.

Дочь, слегка улыбнувшись, смело посмотрела в глаза самому молодому из гостей и задержала свой пристальный взгляд на нем, чем изрядно смутила его. Довольная собой, красавица с достоинством вышла в соседнюю дверь.

— Хороша твоя дочь, Паво! — словно очнувшись от оторопи, хрипло произнес Афанасий. — Такая жар-птица кого полюбит, тому жизнь земная счастливей райской станет! Говори свои условия, друг! Что хочешь за дочь свою?

— Сестра, ты слышишь? Отец хочет продать тебя! — возмущенно сказала Кадой, подсев к старшей сестре на сундук.

— Не продать, а замуж выдать, — пояснила Рейма, задумчиво глядя в маленькое окошко.

— А что же, когда замуж выдают, как на базаре за гусыню деньги просят? Ой, как интересно мне!

— Кого — как гусыню, а кого — как овцу продают, у каждой невесты своя цена, — глубоко вздохнув, сказала Рейма.

— Сколько же денег за тебя отец выручит?

— Зачем тебе знать? — усмехнулась старшая сестра.

— А затем, чтобы мне потом себя не продешевить, когда меня продавать станут. Можно же с женихом договориться, ну, чтобы он отцу только половину денег дал за меня, а вторую половину мне на руки, чтобы не все отец себе забрал. А я бы за это мужа слушаться стала. Иногда, — серьезно и вдумчиво пояснила не по годам разумная Кадой.

— Ха-ха-ха! — рассмеялась старшая сестра. — Вот ты какая хитрая, а ведь маленькая еще!

— Я еще хитрей стану, когда вырасту. Я расту, и хитрость моя со мной растет. А то как же! Я себя кормлю, пою, мою-ку-паю, а деньги за меня отцу отдадут? Где справедливость? — не унималась младшая сестра, между делом прислоняясь ухом к стене, стараясь услышать разговор в соседней комнате.

Тем временем, договорившись с новгородцами обо всем, Паво остался доволен собой. Когда бы еще повезло так, как сегодня! Хорошего жениха для старшей дочери он подыскал. Теперь нужно готовиться к свадьбе. Если бы несколько лет назад кто-то сказал ему, что он сам решит выдать дочь за русского, пусть даже за новгородца, он бы не поверил.

«Но все меняется, река и та русло меняет, когда на то воля богов!»-рассуждал Паво.

Разместив гостей во второй избе на ночлег, он спустился к озеру. Степенно катила свои волны гордая Ладога, вселяя умиротворение и покой в сердце мужчины.

Вторые сутки видавшая множество походов по Балтийскому и Белому морям ладья новгородского купца Афанасия Селиверста бороздила холодные воды Ладожского озера. Смотрел на мачту Афанасий и думал, что настала пора отделить часть имущества и передать единственному сыну Ивану к его свадьбе. Толкового сына дал Бог! Умен и разборчив в делах, силен духом и телом, непразднословен и верой крепок. Ликует душа Афанасия: добрый сын-отцу радость! Знает Афанасий, что дружба с княжеским сыном Борисом сможет открыть перед Иваном двери в успешную жизнь. Да одна беда: тщедушный княжич завистлив и коварен. Не надо бы ему про сватовство рассказывать. Да и дружбу с ним пора прекратить как-нибудь по-хитрому. Как бы чего дурного не случилось. Пока про женитьбу на вожской красавице, кроме кума Игнатия да шурина Архипа, никто более и слыхом не слыхивал. Держал эту новость ото всех в тайне Афанасий, чтобы не сглазить дело. Не был уверен, что девица чужого роду-племени приглянется сыну вот так-то сразу. А девица красивая, инда нимфа лесная. Не встречал за всю свою долгую жизнь Афанасий такой красоты. А что чужеродная, так ведь Бог людей сводит друг с дружкой всяких, чтобы плодились и жили промеж себя в дружбе и мире. Так и крови сильней, да и люди умней родятся.

Вот уж и звезды сквозь мглу просияли, а сон так и не идет, всё думки разные в голове кружатся, размышлять велят мудрому купцу.

Думал он: что бы дать за Иваном? Может, кроме дома, новую ладью? Пускай сын по морям с товаром ходит да купецким делом хозяйство укрепляет.

Тем временем на новгородских стапелях красовалось новое судно богатого купца Афанасия, с кирпичной печкой внизу, чтобы был для моряков горячий обед в дальнем походе. Добротная получается! Ловкие новгородские лодейщики умеют дерево выбрать, бревно выдержать, обводы распарить и выгнуть, собрать ладью, засмолить, чтоб служила она тебе до твоей старости. Примечали и перенимали науку молодые подмастерья, пришедшие по доброй воле, а то и по указу княжескому на тяжелое, но в народе почетное поприще. Разбуди среди ночи такого да спроси, как, мол, ладью или дубас смастерить? Не продрав глаза, ответит тебе: «Первым делом из большого дерева выдолбить, а то и выжечь деревянный челн, к нему прикрепить кокоры и только потом при помощи железных заклепок или шитья вицей древесным жгутом внахлест закрепить доски обшивки».

Крепко сидела эта наука в головах подмастерьев, хоть и не вбивалась она кулаками да плетьми мастеров. По-до-брому, по-разумному обучали старые новгородские мастера, с Божьим словом напутственным учили подмастерьев творить великое чудо — возведение судов. Вот и получались такие суда надежными и добротными, способными ходить и на веслах, и под парусом, и по мелким речушкам, и по морским просторам, приставать к любому берегу и выдерживать сильнейшие штормы.

— Эй, корманши, не видать ли землицы нашей Новгородской? — спросил штурмана Афанасий, подходя ближе.

— Поколь не видать! Чайки ишо не рышуть, знать, далеко до землицы-то, вишь, — крутым басом ответил дородный корманши.

Мимо босиком пробежал зуек — мальчишка лет двенадцати, выполнявший всякую хозяйственную работу. Команда Афанасия, состоявшая из десяти человек, включая этого расторопного мальчонку, готовилась трапезничать чем Бог послал. Солонины и рыбы в трюме было достаточно для долгого похода, а тут всего-то неделя.

Афанасий слыл запасливым хозяином и справедливым вожей-кормщиком.

— Гляди-ка, — крикнул рулевой, — никак шведская посудина наперерез нам по правому борту!

— Вот еще чаво не хватало! Давай лево руля! — скомандовал Афанасий.

— По ветру пойдем, авось не догонють! — как в трубу гаркнул басом корманши.

— У них гребцов на веслах как муравьев! — отозвался Тимоня, старый морской волк и лучший рулевой.

— Ничаво! Коли сунутся, мы им за так не дадимся! — гремел корманши.

Афанасий и Иван всматривались в даль, стараясь разглядеть противника.

— Отстают никак! Курс меняют, — докладывал молодой лодьяр, забравшийся почти до середины мачты.

* * *

С самого утра озаботился думками о предстоящей свадьбе старшей дочери и новгородского купца бывалый моряк Паво. Разнились обычаи русские с водскими. Все надо продумать, раз уж принял такое решение. Вот бы посоветоваться с кем, да опасения есть, что разойдется весть по округе, дойдет до недоброжелателей, а там и до беды недолго. Надо все до поры до времени в тайне сохранить, а придет время, явится жених со товарищи, выйдет его отец на берег, запросит разрешения у старейшин, тогда и пойдет дело. А пока-молчок! Только старейшинам надо дары отнести да подговорить старого колдуна — арбуя, — чтобы был он на стороне Паво.

Паво вышел из дома, потянулся сладко, глядя на солнце сквозь прищур глаз: день обещался быть солнечным. Рига Паво — дом из двух изб, между которыми находились сени и клети для животных, — была большой и добротной и отличалась от других домохозяйств хутора. Мощные дубовые звенья сруба, установленного на отесанные каменные валуны, потемнели от дождей и ветра и казались вырезанными из мрамора. Много сил и средств потратил Паво на свою ригу, но она стоила того. Хуторяне с завистью смотрели на хозяйство вдовца Паво. Были и вожанки, которые сами приходили к нему за утехами, как водится в народе, но ни одну он не выбрал взамен своей покойной жены. Так и жили втроем — он и его две дочки, красавица Рейма и озорница Кадой.

Хорошо живется на хуторе, вольготно! Испокон веку выбирают вожане открытые места для своих поселений. Любит народ свежий воздух, обдувающий со всех четырех сторон тесно прижавшиеся друг к другу риги вожан. Жилье для каждой семьи строится артельно, дружно. Предусматриваются отдельные комнаты в риге для членов семьи и гостей. Гостям отводится отдельная изба, где их встречают хозяева дома. Без разрешения хозяев проходить дальше этой избы запрещается. Хозяевам можно оставить гостей одних в той части дома, которая примыкает к комнате, если гости не считаются важными. Только важным лицам и родственникам предлагается присесть. Нет в этом ничего обидного-такие правила, а правила и порядок следует чтить и уважать.

Пространство первой избы разграничивает специальная потолочная балка, которую русские называют матицей. Много разных правил должны знать вожане! С самого раннего детства, с молоком матери, впитывают они эти законы и правила. Придерживается этих обычаев и стар и млад.

— Вот когда я стану хозяйкой, буду садиться за стол с моим мужем и детьми, а не порознь, как у нас водится! — многозначительно сказала Кадой, накрывая скатертью массивный дубовый стол, царственно занимавший большое пространство посреди кухни, напротив печи. — Вот обидно мне, что мужчины за столом сидят, а женщины возле печки кое-как теснятся! Вот тоже за русского замуж выйду, когда вырасту, и буду сидеть во главе стола, есть-пить, что захочу, наравне с мужем! — заявила она, усевшись быстро на большой резной стул и положив руки на стол, покрытый красивой белой скатертью с красными замысловатыми узорами. — И детям за столом место отведу! А то что это за правила такие, детям на полу стелить и еду как щенятам подавать! — продолжала возмущенно рассуждать не по годам разумная и находчивая Кадой.

— Тебе волю дай, так ты все правила переиначишь! Ишь какая ты! — хохоча над озорной младшей сестрой, сказала Рейма.

— Скорей! Лайвэ кун мэртэ! (Корабль идет по морю!) — закричал соседский мальчишка, забежав в ригу.

— Иоосса! (Бежим!) — подскочив со стула и устремляясь к двери, воскликнула Кадой.

Рейма подошла к окошку и увидела приближающуюся к берегу ладью с симметричным носом и кормой — такие были у шведов.

Выйдя из риги, девушка почувствовала, как бьется ее девичье сердце. А вдруг вернулся ее любимый Педо? Что скажет она ему? Почему согласилась стать невестой новгородского купца? Не знала ответов на эти вопросы красавица Рейма.

«Ну а раз не знаю, то и думать не стоит про это», — решила она и, гордо подняв голову, направилась к берегу вслед за другими вожанами.

— Здравствуй, Рейма! — сказал ей брат Педо. — Прости, не вернулся мой брат к тебе! Мюю нии палло коейке! (Мы так настрадались!) Лайвэ кюи мэни мертэ, мюютэ нии сииз веси мени уйли лайва нии оелти суурэт лайнад! (Корабль когда по морю шел, вода заливала его, такие были огромные волны!) — волнуясь, рассказывал о пережитом молодой мужчина. — Смыла волна моего брата, погиб мой брат Педо как настоящий моряк!

…Словно сквозь сон доносился до девушки рассказ о смерти ее возлюбленного. Как каменное изваяние стояла Рейма — ни слез, ни вздохов!

— Прощай, любовь моя! — еле слышно промолвила Рейма, глядя вдаль. — Прощай! — сказала она и медленно побрела к своему дому.

* * *

Не спалось Паво, много разных думок роилось в его седой голове. В предрассветный час встал он с постели, оделся и вышел из риги. Верный пес, подняв голову, с любопытством следил за хозяином. Из леса доносился волчий вой. Мужчина, остановившись на мгновение, прислушался и сказал своему псу:

— Ты дома будь! Охраняй! Я скоро.

Пес положил голову на передние лапы и опустил уши. Мужчина, стараясь оглядеться в темноте и слегка наклонившись вперед, пошел по тропинке к лесу.

Дорога к хижине старого и мудрого колдуна — арбуя — была долгой и тернистой. Не каждый день ходили люди по этой дороге. Старик жил на краю хутора, возле соснового бора. Огромные вековые сосны и ели скрывали его жилище от посторонних глаз. Полуземлянка, а совсем не дом, как у других вожан, была укрыта лапником. Дверь в хижину — связанные меж собой, отесанные по размеру дверного проема хворостины, сплошь утыканные мхом да переплетенные лозой и гибким хмелем. Перед хижиной лежал огромного размера камень-валун.

Подходя все ближе к заветному месту, Паво начал сомневаться, а надо ли ему вот так без предупреждения беспокоить колдуна? Может, если еще подумать самому да все спланировать, дело само разрешится? Вот на днях же убрал святой Илия помеху в деле! Не вернулся из плавания этот щеголь и пустозвон Педо! Конечно, пострадает пару дней Рейма о своем возлюбленном, но время лечит любые раны! Пройдет и эта боль! Забудет Рейма скоро своего ухажера, и тогда только можно будет говорить с ней о подготовке к свадьбе с молодым новгородским купцом Иваном. Да вот только кроме этого есть еще один вопрос, который в одиночку не в силах разрешить Паво. Как устраивать свадьбу, ведь обычаи-то разные, хоть и православные все. Хорошо, что с малолетства Рейму нянчила и воспитывала Мария — жена старосты, знавшая русский язык и говорившая легко и свободно на нем. Хорошо, что Рейма научилась русскому говору. Зная язык, легче жить! Помнил Паво время, когда новгородцы были частыми гостями в водских и чудских местах. Приплывали на водскую пятину, где на островах изобильно рос иван-чай — лекарство от ста болезней. Часто наведывались и ижорцы в надежде высмотреть, как укреплены поселения да сколько народу живет, сколько сильных мужчин среди хуторян. Ижорцы завсегда не прочь отхватить лакомый кусок от чужого пирога.

Запели птицы в лесу, забрезжил рассвет. Паво, подойдя к хижине арбуя, остановился, посмотрел на небо и, глубоко вздохнув, постучал своей палкой по двери лачуги.

— Я жду тебя, Паво, — неожиданно проскрипел старческий голос за его спиной.

Оглянувшись резко назад, мужчина увидел колдуна, сидевшего на пеньке возле хижины.

— Говори, зачем пришел в такой ранний час? — вставая и опираясь на посох, спросил арбуй.

— Здравствуй. Пришел я к тебе за советом, ибо не может моя голова сама найти правильный ответ. Известно, что ты мудрый и знаешь много чего, что сокрыто от глаз и разума простого человека. Выслушай меня, прошу! Дай совет мне, как быть, что делать?

— Дело твое давно колесом крутится! Ты уже сделал полдела! Приходить следовало, когда мысль зерном была, а не теперь, когда она прорастает! — сердито и сухо сказал арбуй, не отводя пронзительного взгляда от глаз Паво.

— Думал, справлюсь и сам, — чувствуя, как взгляд колдуна затягивает в себя, проговорил быстро мужчина. — А вот вижу: не осилить мне! Помоги! В благодарность дам, что пожелаешь.

— Сам сказал! Я не просил! В благодарность за помощь возьму с тебя то, что первым увидишь, когда от меня в ригу свою зайдешь. Живое что, неживое ли, с чем столкнешься, то и отдашь мне, согласен ли?

— Согласен! — ответил Паво.

— Пойдем! — сказал колдун и направился к двери хижины.

Паво как завороженный последовал за ним.

Посреди хижины дымился вымощенный камнями очаг, в котором еще тлели угли. На низких стенах висели пучки сушеной травы, грибов и плодов рябины. В дальнем углу от входа, на лежанке колдуна, видна была примятая осока, накрытая овечьими шкурами.

— Рассказывай, а я посмотрю, чем помочь тебе, — сказал арбуй.

Паво раскрыл колдуну свой план выдать замуж старшую дочь за русского, чтобы жизнь дочери была сытой и богатой, добавив, что не знает, как свадьбу играть, по чьим обычаям.

— Что ж, раз уж ты пошел по этому пути, скажу тебе: кто малое отдает, тот большее обретает! Нынче ты с русскими породнишься, придет время, это аукнется тебе и твоему роду.

Колдун взял из мешочка, который висел у него на поясе, щепотку серого порошка и бросил в почти потухший очаг. Вспышка огня напугала Паво, он невольно увернулся от пламени.

— Вижу дом большой, крыльцо резное, — начал говорить арбуй, разводя руками дым и всматриваясь в него, часто моргая глазами от едкости. — Перед крыльцом конь гнедой копытом землю бьет. Воины рядом стоят, ждут кого-не вижу. Дочь твоя в русской сряде с дитем на руках прощается с воином, а вот он на того коня садится. Всё, больше не вижу! Что же, судьба у твоей дочери такая — жить среди чужих по крови, но близких по вере да новый род начинать, семью сберегать! Свадьбу играть по нашим обычаям будешь, только одно условие жениха ты должен исполнить. Косы невесте не резать, головы ее не брить! А в остальном как предками завещано, так и дело рядить.

— Благодарю тебя! Про должок мой не забуду. Позволь мне уйти от тебя, что-то муторно мне стало! — проговорил Паво и, потеряв сознание, медленно опустился на пол возле двери.

— И что ж вы все такие нежные да слабые? — пробормотал старик, беря Паво под мышки и стараясь выволочь из лачуги на свежий воздух.

Зачерпнув ковшом воду из деревянного ведра, колдун набрал ее в рот и сбрызнул мужчину, но тот не очнулся.

— Ну, поспи, поспи чуток, а мне не до тебя. Присмотрите за ним тут. Как очнется-проводите! — сказал он строго совам, сидевшим напротив на сосне и смотревшим на происходящее выпученными глазами. Совы как по команде зашевелили головами и ответили:

— У-ху-у-ху!

— Так-то! — слегка улыбнувшись в седую бороду, сказал арбуй и направился в чащу леса.

* * *

В Новгородских землях установилась сушь. С Пасхи нет дождя, а лишь ветры-суховеи изводят землю и все живое. Закрутит ветер по проселочной дороге ведьмину свадьбу, хоть нож в него бросай, как встарь, хоть Царю Небесному молись, Утешителю души грешной, — не отступит, погонит он дальше, кружась и пугая все живое, а то и поднимет в небушко в вихре что-нибудь, что на пути попадется. Так-то вот в одной деревне, говорят, целый пруд с рыбой да лягушками в небо унес, вода-то в тучу превратилась, а лягушки с рыбой в другом месте на землю попадали, народ напугали. Новгородцы, и богатые, и бедные, пуще прежнего Богу молиться взялись. Юродивые и знахари на каждом углу стращали приближающимся концом света. Церковники же велели молиться. Ходят исправно старики да монахи к святым родникам с иконами да хоругвями, просят у Господа влаги с небес живительной, но не откликаются небеса.

— Помню, был я мальцом, была такая жара, что земля трескалась. Трещины не то что в палец, в ладонь были! — прячась от зноя в тени старых лип, рассказывал Афанасий своему сыну Ивану.

— И как же тогда обошлось? — спросил Иван, укладываясь на землю возле отца.

— Ох и тяжко было! Начали торфяники дымить да гореть от зноя. Деревни кой-какие сплошь выгорели. Рыба из озер да рек выпрыгивала, вода такая, вишь, была горячая. На Святую Троицу, помнится, как пошел ливень, так земля шипела и парила! А щас-то терпимо еще, — зевнув сладко, сказал Афанасий и захрапел.

— Да, всяко бывает! В такую жару только в озере сидеть, да не можно, вишь! Надо себя в строгости блюсти! Скорей бы уж осень настала, — пробормотал себе под нос Иван и тоже заснул.

— Ветер, ветер, суховей, ты печаль мою развей! — доносился приятный девичий голос со стороны озера. — По болотам, по трясине, ты отдай ее осине! Пусть тоскует, пусть дрожит, каждым днем пусть дорожит… — пела девушка необыкновенно нежным голосом.

Иван, сквозь сон услышав эту простую, но такую манящую и душевную песню, открыл глаза, стараясь понять, с какой стороны она доносится.

Кони, стоявшие в тени раскидистой ивы, казалось, тоже дремали, склонив головы и изредка взмахивая длинными хвостами, отгоняя надоедливых мух.

Иван встал и пошел на звуки прекрасного девичьего голоса. В самом укромном месте у берега озера, на камне, уходящем большей частью в воду, подоткнув подол сарафана за пояс, на коленях стояла молодая девушка, ловко полоща белье.

— Ох, да я тебя, дружок мой ветер, на рассвете рано встречу…

— Здрава будь, красавица! — сказал Иван, подходя ближе. — Красивая твоя песня!

— И тебе не хворать, барин! — вскочив с колен и смущенно оправляя сарафан, ответила девушка.

— Почему одна ты тут? Не страшно ли одной-то?

— Страшно, барин, да надо!

— Позвала бы кого с собой. А то мало ли зверь какой рядом рыщет? До деревни-то далеко!

— Да кого ж позвать-то, коли я сирота? Вот Матушку Богородицу с собой завсегда зову. Она меня и охраняет, от зверья уберегает.

— Вон оно как! Так-то добре, а то вот и двуногие звери могут напужать иной раз, тут дорога, вишь, большая.

— Большая, барин, старинная дорога. В народе говорят, мол, кто по ней пойдет, свою судьбинушку найдет.

— Ну а ты-то сама нашла свою?

— Дык я и не хаживала по ней. Я все тропинкой да стежкой хожу, широкой-то мне дороги пока Бог не сподобил, — весело ответила девушка и поклонилась Ивану в знак завершения беседы.

— А как звать-то тебя? — будто вспомнив что-то важное, спросил Иван.

— Луша я, Лукерья по святцам.

— А меня Иваном кличут. Ну что же, Луша, будь здорова!

— Храни Христос! — поклонившись, ответила девушка, взяла корзину с бельем и пошла в сторону деревни.

«Красивая какая была ее песня! — думал Иван, возвращаясь к отцу и коням. — Да и сама-то Луша хороша! — Почувствовал Иван, как взыграло его ретивое сердце и ударила кровь в голову. — Ух ты, мать честная, вот надо же такому случиться: сердце из груди того и гляди выскочит. В горле все пересохло! Вот же сила какая у этих девок, кого хошь разволнуют, мертвого на дыбы поднимут!»

* * *

Солнце колесом выкатилось из-за горизонта и устремилось ввысь, игриво лаская и согревая своим светом все вокруг. Паво, очнувшись, осмотрелся. Напротив, на вековой сосне, сидели две большие совы и глядели на него.

— Вот же угораздило меня! — недовольно прошептал он, вставая с земли.

— Что смотрите, глазастые? Ухожу уже, ухожу! — пробормотал Паво и, отряхнув с рубахи и штанов налипшие сухие сосновые иголки, отправился восвояси.

«Дорога домой всегда короче», — подумал он, поднимаясь на холм, на котором тесно соседствовало несколько добротных строений. Просыпался хутор. Петухи пели свою известную всем песню, славя начавшийся новый день.

Подойдя к своей риге, Паво не вспомнил про обещание, данное колдуну. Не успел он открыть дверь, как из нее вывалилась Кадой со своим маленьким козленком, которого она воспитывала и кормила из рожка.

— Ой, а мы за молоком к тетке Маро! — выпалила она и побежала к соседскому дому.

Паво словно жаром обдало: он вспомнил слова арбуя про первое, что увидет в своем хозяйстве…

«Кто же выскочил первым? Ну конечно, козленок!» — решил Паво и немного успокоился.

День обещал быть суматошным. Рейма накануне была чернее тучи и лишь под вечер немного повеселела. Сегодня же, глядя, как на полянке весело играет Кадой со своим любимцем, она чувствовала себя как-то по-другому.

— Рейма! — позвал девушку отец. — Разговор есть.

Она подошла к отцу и встала возле стола.

— Мудрец сказал, что пора готовиться к твоей свадьбе. Старые боги не препятствуют. Готовь с Марией венчальный сарафан и скажи мне, если не хватит чего.

— Хорошо, отец, — ответила девушка, слегка присев и вежливо склонив голову. — Я начну подготовку завтра. Сегодня мы несем первое молоко нашей коровы к священной черемухе.

— Как теленок, встал ли на ноги?

— Да, отец, встал. Мария показала мне, как почистить его копытца. Теперь он ходит.

— Хорошо, дочка, во все вникай, женский век труден и короток, многое надо знать и уметь. Ты — хорошая дочь! Счастья прошу у богов для тебя, Рейма.

— Я понимаю, отец.

— Ну, ступай, пусть священное дерево примет твои дары и благословит тебя на счастливую и долгую жизнь!

— Благодарю, отец! — Девушка вновь сделала книксен и вышла из риги.

На душе у Паво было неспокойно. То ли от бессонной ночи, то ли от волнений за судьбу старшей дочери. Хотелось закрыть глаза, и пусть бы все вернулось в то время, когда была жива его любимая жена. Задремал Паво, сидя за столом, склонив голову на сомкнутые в замок сильные руки. Видит: стоит в дальнем углу риги его жена, вся в белом, и ветер игриво развевает ее длинные волосы.

— Паво, Паво, зачем ты лишаешь дочь нашу пайкаса? В моем сундуке лежит белое полотно для него.

Очнулся Паво от дремоты, нет рядом никого. На том месте, где стояла его покойная жена, — сухие снопы ржи.

«Привиделось или приснилось, не надо спать, надо делами заняться», — решил мужчина и вышел на улицу.

— Здрав будь, сосед! — произнесла жена старосты Мария. — Как девочки? Всё ли в порядке?

— Здравствуй, Маро, — поприветствовал Паво женщину, назвав ее по-вожски. — Всё слава богам! Вот только вопрос у меня есть один к тебе.

— Говори, я слушаю тебя, — остановившись возле риги, сказала Мария.

— А что, если на вожанке бы женился русский, чем тогда голову невесте покрывать вместо пайкаса?

— У русских покрывают невесту белой материей, фатой это называется. А зачем тебе? Что ты задумал, Паво?

— Ты надежная, Маро, умеешь хранить секреты. Не просто задумал, сговор у нас уже был. Афанасия, друга моего — новгородского купца, сын Иван будет мужем моей дочери Реймы.

— Вот оно как! — спокойно сказала Мария. — Знаешь ли, у меня есть такая белая ткань, как раз будет подарком от меня для твоей дочери. Принесу вечером. Сейчас пойду, дел много. Сегодня мы с ней идем к святому дереву, дары несем за первое молоко от вашей молодой коровы. Нескоро вернемся.

— Отец, отец! — кричала Кадой, с трудом забегая на холм. — Отец, помоги! Волк! — упав на землю и схватив отца за колени, трясясь всем телом, хрипела девочка.

— Тихо, тихо! Я с тобой! Где ты видала волков?

— Что случилось, Кадой? — выбежав из дома и стараясь успокоить младшую сестру, спросила Рейма.

Кадой, стараясь перевести дух и успокоиться, кивала головой и показывала в сторону леса:

— Одного волка! Огромного и страшного! Мы играли… Мы с моим козликом играли… там… вдруг я почувствовала, что на меня кто-то смотрит из леса! Я повернулась, а там огромный волк! Он… он стоял и смотрел! У него глаза как огнем горели! Они требовали к нему идти! Я напугалась! Побежала, а он стоял!

— А где козленок-то твой? Волк его схватил? — спросила Рейма, поправляя шапочку и растрепавшиеся волосы сестры.

— Ой! Наверное, его волк поймал! — снова расплакалась девочка. — Мой бедненький маленький козлик!

Вдруг совсем рядом раздалось: «Ме-е-ек!» По холму взбирался козленок, живой и невредимый.

— Да вот же он, твой козлик, дорогая! — радостно воскликнула соседка Мария.

— Ты живой! Мой малыш! — окончательно оправившись от испуга, запричитала Кадой, сорвавшись со всех ног навстречу своему любимцу.

— Отец, как-то странно, что волк среди бела дня из леса вышел, да? — озадаченно спросила старшая дочь.

— Может, старый и больной? — предположила Мария. — Да вроде когда больные, волки их сами убивают, а старые умирать в глубь леса уходят.

— Уж не беда ли какая идет к нам, отец? — не унималась Рейма.

— Не думай о беде, дочь! Кто подумает о ней, считай, ее позвал! Кадой совсем еще ребенок, привиделось, может быть, или собака какая там была.

— Хорошо бы, если так! — задумчиво произнесла Рейма и направилась по своим делам в ригу.

Наступила ранняя осень. Природа трудилась день и ночь, преображая деревья и кустарники, искусно раскрашивая в багрянец и золото березы, рябины, клены, дубы, изобильно растущие возле добротных домов хуторян. Приближалось время свадьбы, и Рейма мало-помалу свыклась с мыслью, что вскоре ей предстоит покинуть родную семью и хутор. Много интересного и нужного для будущей жизни женщины рассказала ей соседка Маро. Не такие уж и разные оказались обычаи у новгородцев, как поначалу думала девушка. Даже в нарядах много общего. Соседка и верная подруга Мария много знала из жизни новгородцев, все детство и юность жила она среди них, пока не отдали ее замуж на окраину, в Лужские земли. Так решил отец и не прогадал. Всю бабью жизнь живет Маро как у Христа за пазухой. Уважаемым старостой большого хутора стал ее муж, мудрый и добрый Лаури. Так что не нужно бояться перемен: все, что Бог ни делает, все к лучшему! А то, что разный люд живет на Новгородской пятине, все давно знают. Тут и чудь, и мордва, и марийцы, и удмурты — да кого только нет! Друг по другу примечая и перенимая то, что понравилось, веками жили соседние народы в мире и дружбе. А уж коли враждовать кто поднимался, объединялись против общего врага и стояли насмерть. Мало ли таких было историй! Вот взять хоть последнюю, с ижорцами. Хорошо, что закончилась эта баталия быстро и не стерла с лица земли целые народы.

Готовят приданое Мария и Рейма потаясь, чтобы не прознал никто до поры до времени. Мария без устали рассказывала Рейме все, что помнила и что знала о нарядах и обычаях. Вот, например, пяясиэ — девичья шапочка, какую носят не только вожанки и финки, но даже чуваши и поволжские татары, которых много проживает на обширных Новгородских землях. Да и мюэцириссико — нагрудные украшения — почти одинаковые. Надо подготовить к свадьбе белый пайкас, головной убор, да покрывало полотенчатое под него, а шелковый платок давно в сундуке лежит, от матери остался. Девять поясов да девять рядов бус у Реймы уже были заготовлены с тринадцати лет. Десятый пояс должен ей подарить жених. Фартуки и еще много чего необходимого для такого случая помогала готовить добрая Мария. Отец не скупился и по первому слову давал нужные суммы для покупки приданого и нарядов невесты.

* * *

В предзакатный час, когда небесное светило, утомившись за день, отправляется на ночной покой, алым цветом окрашивая синюю водную гладь озера, все в мире замирает и готовится ко сну. Паво в эту ночь собирался идти с дарами к арбую. Прошло больше трех месяцев с той ночи, как колдун, заглянув в будущее, рассказал, что ждет его старшую дочь, если станет она женой новгородского купца. Сомнения мучили мужчину насчет оплаты. А оплату надо было нести, раз колдун назвал, что ему нужно. С колдуном шутки плохи! Самыми сильными магами и чародеями слыли карельские да вожские колдуны-арбуи. По всему древнему пути из варяг в греки не было им равных в ворожбе, врачевании травами и колдовстве. Из разных земель приезжали страдальцы на дальние острова за помощью к этим колдунам. Исцеляли они и разум, и тело, изгоняли бесов, а то и наводили по заказу морок и смертельные порчи на врагов за большие дары. Вожане и чудь, русские и ижора — да разве перечислишь всех, кто потаясь ехал к необычным отшельникам за помощью? Умели менять свой человеческий облик эти загадочные лесные жители — то на вороний, а то и на волчий. Порой пугали они людей, но не нападали. Много пользы было от них вожанам: мудрость веков и сакральные знания несли арбуй в мир. От старого до малого знали люди, что долг платежом красен, щедро расплачивались с мудрыми колдунами за их помощь. Лишь бы принял арбуй оплату, не отверг бы ее. Не раз уже думал Паво над этим и наконец решил, что следует отдать колдуну козленка, когда тот подрастет. Прошло лето травное да сытное, подрос козлик, такой стал большой, что не стыдно теперь его отдавать.

Стемнело. Из-за леса поднималась круглая луна. Паво, пройдя через ригу в хлев, завязал веревку на шее козленка и на всякий случай обмотал веревкой его выросшие рожки.

— Ну, пойдем со мной на новое житье-бытье! — сказал он козленку и повел его через ригу на улицу.

Привыкшее к хозяину животное безропотно посеменило за ним, иногда останавливаясь и упрямясь, опуская голову. Однако ароматный кусочек ржаного хлебушка с солью манил, и козлик, забывая обо всем, семенил за хозяином все дальше и дальше — в глубь леса.

— Здрав будь, мудрый колдун! — сняв свою красную шапку, отороченную беличьим мехом, и поклонившись, сказал Паво. — Прости, что нескоро пришел к тебе! Подрастало, что первым на глаза мне попало! Теперь вот пришел, теперь не стыдно мне!

— Не тем расплачиваешься, Паво! Не того жду от тебя! Разве это первым было, что на глаза тебе попалось? — сердито вымолвил старец.

— Дык не дочь же родную к тебе вести! Она ребенок еще! Разве ж можно?! — возмущенно ответил Паво.

— Закон предков чтить надо! — сердясь, проговорил колдун, посохом отодвигая козленка со своего пути.

— Как же я могу отдать тебе мою младшую дочь? Как жить мне тогда? Зачем назначил ты, колдун, такую цену? — стараясь пронять колдуна, говорил сквозь слезы мужчина.

— А затем, что в ней течет кровь той, которую я любил как родную дочь. Ты не знал своей жены, бедный ты человек!

Думаешь, ты сироту взял в жены, найдя ее в дальнем лесу? На то была воля великого бога Укко. Росла она средь непроходимых болот, постигала магию, а пришло ее время оставить след на земле, вышла она к людям в поисках счастья.

— Нет, колдун, не верю! — возмутился Паво.

— Не веришь? А не замечал ли ты за своей женой непонятные твоему разуму дела?

— Непонятные? — задумчиво произнес Паво. — Ну так ведь все женщины ведают много такого, что неведомо нам, мужчинам, — спокойно сказал он.

— Ведают, да не столько, чтобы знать наперед, что будет, чтобы руками всякую боль унимать, кровь шепотком угомонять, любого зверя приручать, змей подзывать…

— Не могу поверить, что моя жена…

— Так вот, Паво, дочь твоя младшая Силой по рождению отмечена. В десять лет она должна наши знания принять. Не серчаю на тебя, ты — отец! Не приведешь мне меньшую, потеряешь старшую! Все, иди! Сорок дней тебе даю, не оплатишь свой долг — Силы сами возьмут.

Зашумел ветер по кронам деревьев, полетели сосновые иголки в Паво, как мелкие стрелы. Пропал в темноте колдун, только волчий вой послышался неподалеку от его хижины. Вздрогнул Паво от этого воя и поспешил обратно домой, прихватив козленка.

* * *

С самого раннего утра начались приготовления к встрече новгородских гостей. Сентябрьское солнце светило ярко, но не грело. Ветер с Ладоги поднимал волны на озере, гнул и ломал деревья. Чайки, кружась в небе, старались поймать воздушные потоки. Накануне Паво пригласил в свой дом старосту и уважаемых старожилов хутора. Накрыв богатый стол, он объявил им новость о свадьбе своей старшей дочери.

— Свадьба моей старшей дочери пройдет на нашей земле, по нашим законам, одно лишь будет не исполнено — останутся у невесты косы нетронутыми. Свадебное пиршество будет для всех хуторян — от мала до велика.

— Ты уважаемый человек, Паво! — сказал староста. — Твоя дочь — твое решение. Спасибо, что позвал нас и сообщил о предстоящем праздновании. Новгородцы — достойные люди, пусть счастливой будет твоя старшая дочь на сто лет вперед!

— Так и есть, так и есть! — отозвались старейшины.

— Не выкурили мы табака со сватами, как положено нашим обычаем, так мало ли какие бывают случаи? Жених моей дочери — сын моего верного давнего друга, спасшего мне жизнь много лет назад. Желание наше породниться было обоюдным.

— Слово свое держишь, дружбу уважаешь, тем и род почитаешь! — сказал один из стариков.

— Дружба да мужское братство — двойное богатство! — добавил староста.

— Пусть великая богиня Ильматар благословит твою красавицу дочь на счастливую жизнь!

До поздней ночи продолжалось застолье и звучали мудрые речи стариков. Только после третьих петухов разошлись гости по своим ригам.

Доволен был Паво, что заручился одобрением и получил напутствия перед важным событием в семье.

— Смотрите, смотрите, русская ладья идет! — кричали мальчишки, пробегая мимо риг по направлению к берегу.

— Плывет корабль с женихом! — взволнованно сказала Мария, поправляя свой женский красный пайкас и пряча под него выбившуюся прядь коротких волос.

Наряд свой она бережно готовила заранее. Праздник должен быть красивым, потому белый сарафан, нижний фартук из синей материи, да и верхний белый хоть и не были украшены бисером, янтарем, оловянными бляшками, камушками и ракушками каури, как у молодухи, все равно выглядели ярко и празднично.

Рейма была одета по вожскому обычаю в амы — глухой синий сарафан без рукавов, поверх него была надета короткая белая кофта — ихад — с рукавами, расшитыми бисером и красными нитями замысловатым вожским орнаментом. Подпоясана девятью тяжелыми поясами, украшенными оловянными бляшками, янтарем и бисером. Ноги по вожскому обычаю замотаны поверх шерстяных чулок разноцветным сукном так, что казались по-паучьи кривыми. Но в этом была вся красота вожанки! Одно было не по обычаю: под пайкасом, покрытом подаренной Марией тонкой белой тканью с яркой вышивкой и спускающимися на плечи лопастями остались ее прекрасные волосы, спрятанные от чужого глаза. Таково было единственное условие семьи жениха — не сбривать волосы невесте, как было принято у вожан.

— Тяжелые пояса, спину тянет! — поправляя на себе украшения, сказала Рейма.

— Это ничего, жених еще десятый подарит тебе! — ответила Мария. — По весу он — как ушат воды!

— И кто это все придумал? — возмущенно вставила Кадой, стоявшая рядом со старшей сестрой и поправлявшая бусинки и бляшки на каатырыд — набедреннике — сестры.

— Такой обычай у ваддялайзыд (води), малышка, — пояснила добрая и улыбчивая Мария. — Так два дня после свадьбы надо все носить, чтобы духи рода довольными стали.

— Обычай! А если тяжело? Что же теперь, согнуться от тяжести, но все равно не снимать, да? Так и радости от свадьбы не почувствуешь! Тут трет, там жмет! Ноги от повязок одеревенеют, плечи от тяжести повиснут. Нет, я так не хочу! Я радоваться от счастья на моей свадьбе хочу! Чтобы быть как лебедь белая — свободная и ничем не опутанная.

— Забавная ты, Кадой! Говоришь так, будто не малышка ты совсем, а мудрец! — пошутила Мария.

— А я вот тоже бы хотела столько тяжести на себе не долго терпеть, — сказала Рейма.

— Так и не терпи, выйдешь из-за стола, пойдете с женихом в баню ночевать, как положено у нас, а там и скажи ему, что после бани по русскому обычаю продолжится пусть свадьба. Послушается тебя счастливый жених, вот и первая твоя победа будет. А там уж смотри сама, когда что сказать, а когда смолчать, — посоветовала мудрая Мария.

— Правильно, из бани — да на ладью и в Новгород, только волны останутся за тобой и тоска в моем сердце от одиночества, — с грустью в голосе тихо промолвила Кадой.

* * *

Добротный построил дом купец Афанасий для своего единственного сына Ивана и его молодой жены. Резные наличники да крыльцо, как у княжича. Не жалеет Афанасий денег, хочет сыну и дом добротный, и корабль на свадьбу подарить, да и дело свое ему целиком передать. Старость пришла незаметно. Глаз не тот, в нутре все болит, есть-пить не дает. Княжеский лекарь все ему кровь пускает, а толку нет. Кроме болей еще и слабость пристала как банный лист! Осилить бы за невестой сходить да обратно вернуться. В последний-то раз тяжко было в море, укачало, чуть жив остался.

«Силен и красив Иван. Кудри пшеничные, глаза голубые, ясные, в плечах-сажень! Легок характером сын, как его мать. Дал бы Бог счастья да здоровьица крепче отцовского!»-думал Афанасий, лежа на полатях в своем богатом доме. Не шел сон к нему, хоть плачь. Настои и отвары ничем не помогали в последнее время. Одно спасало и поддерживало — молитва святая да пост.

Ладья Афанасия стояла у причала в полном снаряжении, готовая отчалить по первому его слову. С утра, сходив к заутрене и усердно помолившись, Афанасий и Иван, сопровождаемые верной командой, отправились в путь.

— Отец, ты бы лег отдохнуть, на тебе лица нет, — предложил Иван, глядя, как Афанасий с трудом держится на ногах, ухватившись за борт судна.

— Да, пойду, пожалуй, сынок, привыкай команды отдавать, теперь всё в твоих руках! — похлопав сына по крепкому плечу, сказал отец и неспешно спустился в трюм.

Путь до острова, где Ивана ждали счастье и любовь, был пройден за несколько дней при полном штиле. Причалив к берегу, новгородцы чинно и неспешно сошли с ладьи и направились к встречавшим их празднично разодетым и веселым вожанам.

— Здравствуй, народ добрый, вожский! — зычным голосом произнес дружка, выйдя на шаг вперед и поясно поклонившись по русскому обычаю.

Вожский староста, держа на вышитом рушнике ржаной каравай и соль, поклонился в ответ, сказав вежливо по-русски:

— Добро пожаловать на нашу землицу, добрые соседи!

Афанасий подошел, отщипнул кусочек от каравая, посолил его и неторопливо съел, покивав головой в знак признания вкуса вожского хлеба.

— Шли мы по морю широкому, по озеру глубокому, летела бела лебедь в небесах, обронила перо. Перо наш молодой купец, добрый молодец Иван имярек, поймал, за лебедушкой той нашу ладью послал. Вот пришли мы к вам с добром да с поклоном! А не к вам ли та лебедь белая залетела, а не у вас ли она проживает, свово суженого-ряженого ожидает?

— Да, есть у нас много птицы разной, есть и лебедь-девица, по стати да красоте — царица, — ответил староста, хорошо знавший русский язык и знакомый с обычаями новгородцев.

— А как бы нам поглядеть на нее? Как бы свериться, та ли птица, а не гусыня ли какая лапландская? — продолжал дружка.

Малознакомые с обычаями русских хуторяне с интересом слушали и наблюдали за этими двумя говорящими о чем-то важном, но явно шутящими мужчинами.

— За погляд денег не берем, а за проход по дорожке до риги возьмем! — сказал староста.

— Что ж поделать, уж больно нам птица эта нужна! Вот за проход, за погляд и за добрый прием! — передавая старосте мешочек с монетами, сказал дружка.

Староста, развязав узелок, взял монетку, проверил ее на зуб и, подняв на вытянутой руке, показал народу. Вожане радостно и восхищенно загудели.

— Дорога оплачена, добро пожаловать, гости дорогие! — сказал довольный староста и повел гостей в украшенную сосновыми и можжевеловыми ветками, мелкими яблоками и рябиновыми гроздьями ригу Паво.

Посреди большой комнаты ломились от яств покрытые расшитыми скатертями столы. Невеста сидела во второй избе, в переднем углу.

* * *

Отец невесты пригласил за стол свата и свою родню. Сват сел в Божий угол за стол, жених-с ним рядом, напротив двери. Немногочисленная родня Реймы заняла место на лавке за столом, а соседи — на скамье. Рейма все еще сидела во второй избе с другими девушками.

Вот сват налил чарку, дал Паво и произнес:

— Держи, сват, теперь будем нового рода.

Отец девушки взял правой рукой у свата чарку с наливкой, перехватил ее в левую руку, повернулся в сторону Божьего угла, перекрестился и сказал:

— Ну, да поможет Господь, пусть Бог даст счастья и умения друг друга слышать и любить!

Затем повернулся к свату и поздравил его как свояка и жениха — как зятя.

— Будьте здоровы, сват и зять! — сказал вежливо Паво и выпил до дна. — Жаль, нет у тебя, дорогой мой зять, матушки, как и у моей дочери. Да верим мы, что глядят они обе с небес да радуются.

Иван при этих словах встал и поклонился. Поднес Паво чарку хмельную Ивану. Пока тот пил, обступили его девушки и давай в печные заслонки палками колотить. Вышел жених под эти стуки из дома, пошел по улице, а девушки за ним неспешно идут да в заслонки стучат. Кто хотел выпить за здоровье жениха и невесты, но не приглашен был, выходили из своих риг да с огородов, и потчевали их жених и вся его свита крепким хмельным напитком. Вот прошли жених с товарищами и девушками по хутору и вернулись в дом невесты. Тут Ивана проводили во вторую избу-туда, где была Рейма с близкими подружками. Вошел Иван и поклонился своей невесте.

— Прими пояс в знак супружества нашего да будь мне верной женой до последнего часу и вздоха, — сказал Иван, подавая Рейме пояс, украшенный серебряными и золотыми монетами, металлическими искусными бляшками, янтарем и вышивкой.

— Принимаю и клянусь! — ответила с поклоном девушка, а подружки тем временем надели пояс на нее и закрепили все застежки и завязки.

Свадьба идет своим чередом, веселье и шутки звучат за столом. Сват только и успевает хмельное разливать — сначала родне невесты, потом и деревенским мужикам, и всем, кто пришел свадьбу смотреть.

В самый разгар веселья зашли девушки в первую избу и спрашивают у свата:

— А нам бутылку?

Сват дал им то, что просили, и они ушли во вторую избу риги, отдали невесте. Рейма взяла эту бутылку с крепким вином у девушек, пригубила сама чарку и начала угощать своих подружек. Которая посмелее, та всю чарку выпила, а кого и уговаривать пришлось.

А в первой-то избе в это время пьют да решают, как дальше свадьбу справлять. Дружка, Афанасий да сват с Паво обсуждают, как бы Бог помог хорошим согласием и обычаем все уладить.

Вдруг из второй избы вышли девушки с пустой бутылью, подвешенной на пояс, словно повешенной, и свату вдвоем через стол эту бутыль передают, а сами весело да требовательно ему велят:

— Вот, забирайте! Впредь про нас не забывайте!

Сват, опьяневший от крепкого напитка да от долгого путешествия, спросил их:

— Что вам нужно еще?

А девушки будто этого и ждали:

— Когда к нам в следующий раз придете, тогда будем встречать вас как самых почетных гостей! Тогда принесите бутылку побольше, хороший большой пирог, как стол, фунт мыла, два фунта печенья, большое зеркало, размером с дверь, гребень и по кольцу для каждой из нас!

— Ну, раз такое дело, — ответил сват, — будет вам всем, чего просите.

Убежали девушки во вторую избу, Рейме наперебой рассказывают:

— Мы все посчитали, что было нужно.

Настал момент выгонять сватов из избы:

— Уходите, идите прочь! Невеста хочет в голос петь, да вас стесняется.

Сваты, как положено, ответили им:

— Уходим, уходим. Слава Богу, наконец получили невесту, теперь мы уходим довольные.

— Вроде ушли, — сказала Кадой, выглядывая из дверей второй избы.

Да тут кто-то из гостей, забравшись на чердак, взял старый лошадиный хомут и бросил на шею свату. Сват, по обычаю, шутки ради заржал, словно конь, выбежал из сеней на улицу, бросил хомут на землю и закричал что есть мочи:

— Слава Богу, наконец получили то, что нужно, другого и не хотим!

В это время девушки и соседка Мария провожают невесту и жениха в нетопленую баню ночевать — первую брачную ночь отмечать. Свершилась свадьба!

* * *

Отшумела свадьба, покинула родной хутор и свою семью красавица Рейма, затянуло небо тучами, и начались осенние дожди.

— Даже небо плачет от разлуки с моей дорогой сестрой, — обнимая своего козлика, говорила Кадой. — Всего-то несколько дней прошло, как нет рядом моей Реймы, а кажется, будто годы прошли!

Козленок, лежа на сухой соломе, шевелил ушами, вслушиваясь в слова хозяйки.

— Здравствуйте, кто дома? — донеслось из прихожей.

Кадой, быстро встав с соломы и отряхнув сарафан, поспешила на голос. В дверях стояла хуторянка, которую до этого Кадой видела беременной, с большим животом. Теперь же она была вновь стройной, и на ней был не белый, а красный пайкас — знак того, что она стала матерью.

— Здравствуйте! — поприветствовала незваную гостью Кадой. — А отца дома нет.

— А мне не отец твой нужен, а ты, — сказала молодая женщина, стоя в дверях, по вожскому обычаю не заходя в избу. — У меня для тебя слова важные от арбуя, который по-еле рождения моему ребенку имя давал. Он сказал, что тебе пора возвращаться!

— Куда это мне возвращаться?! Не понимаю! — проговорила недоуменно Кадой.

— Этого он не сказал. Подумай сама или спроси своего отца. Ну, пойду я, — попрощалась женщина и, покрыв голову накидкой, поспешила выйти из риги на улицу под самый дождь.

— Вот еще новость! — сказала вслух Кадой, подходя к камину и подкладывая в огонь полено. — Скорее бы отец домой пришел. Расскажу ему эти новости.

В камине весело потрескивали сухие березовые дрова, согревая и освещая всю комнату. Укутавшись в большую шерстяную шаль, Кадой устроилась в уютном отцовском кресле и сладко заснула.

— Дочка, зернышко мое! — слышит Кадой далекий и ласковый мамин голос. — Оглянись! Посмотри на меня, моя девочка!

Конец ознакомительного фрагмента.