Живая вода

Альбина Абсалямова, 2013

В сборник Альбины Абсалямовой «Живая вода» вошли стихи и прозаические миниатюры разных лет. Ключевая тема – любовь к семье, родному краю, лирическому герою.

ВРЕМЯ ВЕРТИТСЯ КАК КАТЛАМА…

Марокко

1

Черноокий красавец кружился в неистовой

пляске,

Сотни гадов морских закипали на быстром огне,

И сказитель тянул свои зычные звучные сказки,

И змея извивалась дугой, приближаясь ко мне.

Зной стихал, уходил в никуда, наступала

прохлада.

Апельсиновый сок мутной каплей стекал по руке.

И берберская женщина сладко сулила: всё будет

как надо,

И цветок бурой хной рисовала на чьей-то щеке.

Где-то там, далеко, миллион километров отсюда,

Вы стояли, раскрывши окно, и дышали грозой.

Марроканский колдун мне мешал в порошок

кровь ежа и верблюда,

Приправлял его жёлтой пчелой, золотой

стрекозой.

Вы садились за стол, погружались в дела,

доставали бумаги,

Я несла порошок в разноцветном холщовом

узле.

Барабаны гудели, трещали туземные флаги,

И гроза поднимала бумаги на вашем столе.

2

Далеко, далеко, далеко, в деревеньке Имеково,

Ты сидишь на траве и считаешь круги в паутине.

Я в вагоне, смотрю на хрустальную Вековку,

А сама ещё там, за горой, в разноцветной

медине.

У тебя, у тебя, у тебя там ключи и уключины,

Ты готовишься в путь по холодному сонному

озеру.

…Там, в медине, ежи упирались шипами

колючими

В прутья клетки в коморке торговца рогожами.

Тишина, тишина, тишина, ты дрожишь

в изумлении,

Онемевши, следишь за озёрных кувшинок

качанием…

Там такое, такое, такое встречается в каждом

селении! —

Что слова застывают внутри, превращаясь

в молчание.

3

Чёрный учебник с зелёным глобусом —

География. Седьмой класс.

Красные горы за пыльным автобусом,

Красные горы с названьем Атлас.

Сколько их было, в том толстом учебнике,

Слов непонятных, нездешних имён!

Вечно их путал, не выспавшись, Хлебников,

Вечно не знал, где Париж, где Габон.

…Если б он ведал, что все эти горы,

Все эти впадины, все ручейки,

Он обойдёт удивительно скоро —

Разве б боялся поднять он руки?!…

Прощёное воскресенье

Просить прощения — значит подняться с дивана,

Окунуть свои ноги в пушистые тапочки,

Посмотреть на часы — а вдруг ещё рано,

И ты спишь, и во сне тебе снятся бабочки.

(Впрочем, как же ты спишь, если время не лечит,

Если груз непрощенья подсел к твоему изголовью,

И моею холодной рукой твои трогает плечи,

Что-то шепчет, и «кровью» мешает с «любовью»).

Значит, так. Ты не спишь. Ты всё утро сидишь

за роялем.

Впрочем, нет никакого рояля, а есть пианино.

«Сюита».

И бемолям, диезам, мажорам, пюпитрам, педалям

Неспокойно. И мне неспокойно. Седой

композитор

Написал перед смертью симфонию номер

не помню какой,

Не оставив ремарок, «см» и «PS», ничего

не оставив.

Подойти к телефону, шесть цифр одна за другой,

На седьмой не решиться, и трубку на место

поставить.

А на улице Пушкина что-то горит, и сливаются

запахи-краски

Снега, дыма, и солнца, и кислых оладьев.

Воскресение прячется за скоморошечьей маской,

Призывая прощать и любить нелюбимых

собратьев.

«Все тянут руки и смотрят пристально…»

Все тянут руки и смотрят пристально,

А я боюсь этих глаз и рук.

А мне всё снятся аллеи мглистые,

И белым мелом — неровный круг.

И ты стоишь — по колено в омуте,

А мне тебя целовать не сметь.

И всё не проводишь меня до дома ты,

И всё мне снится медведь, медведь.

А я молчу, мне тебя не велено

Смущать речами, любить нельзя.

И ты молчишь. Но давно отмеряно

Забыть однажды, что мы друзья.

А руки тянут, и смотрят пристально,

И я боюсь этих глаз и рук.

Но ты смеёшься — и небо мглистое

Светлеет, тает, и меркнет круг.

«Ты помнишь, мы сидим на брёвнышке…»

Ты помнишь, мы сидим на брёвнышке,

И я тебя целую в шею.

И поле, и во поле зёрнышки,

А я и верю, и не верю.

А я тебя хочу на блюдечке,

А ты устало смотришь в дерево.

И мне бы к морю, в белой юбочке,

И чтобы всё-таки поверила.

А ты мои неволишь пальчики,

И улыбаешься невесело,

И всё пророчишь длинных мальчиков,

И платье белое невестино.

А я сама себе пророчица,

И я тебя целую в голову,

И больше ничего не хочется,

А только праздника соснового.

И расставаться нам не надо бы,

И расставаться всё не хочется…

Но ты твердишь, что будет радуга.

Что я сама себе пророчица.

«Всего лишь лестничный пролёт…»

Всего лишь лестничный пролёт,

И я на тонких каблучках

Спускаюсь вниз, и дождь идёт

И знает всё о червячках.

Ах, червячки!…Откуда вдруг

Они хозяйничают в сердце?

И я иду, и дождь вокруг,

И то ли рондо, то ли скерцо.

И я иду, и дождь идёт,

И превращается в сомненье

Всё то, что зналось наперёд

И обещало вдохновенье.

Но дождь идёт, и дождь пройдёт,

И всё, что плакалось и пело,

Что ни к чему не приведёт,

Как ты сказал когда-то смело,

Ещё воскреснет и взойдёт,

Как сны сбываются частенько.

И я иду, и дождь идёт,

И обрываются ступеньки.

«Очень долго смотреть в окно…»

Очень долго смотреть в окно,

Вспоминать как тогда, давно,

Ты, смеясь, обещал увести истребитель

И катать меня в нём, и бросать на дно.

А потом доставал ладонь,

И казалось, что только тронь,

И она превратится в живую воду

Или вспыхнет, напротив, аки огонь.

Я была в тебя влюблена,

Но в те самые времена

Всё не смела озвучить: «Знаешь,

Бросим всё и уедем на

Лютый север, горячий юг…»

Ты смотрел на меня как друг.

Но из всякой дружбы есть исключенье:

Поцелуй и сплетенье рук.

«Всепрощающий Бог, разреши объяснить…»

Всепрощающий Бог, разреши объяснить,

Почему не к тебе, почему не тебя

Я бежала любить, как не нужно любить,

Но, увы, только общее правило я.

Спотыкалась о корни его, но в листве

Находила покой, но покой невелик.

И любить его так, как никто и нигде,

Не умела, не смела, не знала язык,

На котором вещал он о тайнах морей

Утопающих в каждой, и в каждой груди…

Чтоб не слышать, к устам приникала скорей…

Но вторичны уста, а глаза впереди.

И молчали глаза. И стремилась назад,

Всепрощающий Бог, я в объятья твои.

И пылали объятья, и плакал закат,

И напевно звучал Алишер Навои.

«И лист виноградный похож на кленовый…»

И лист виноградный похож на кленовый,

И лысый курортник похож на соседа…

А я всё хожу, примеряю обновы,

И осень мне кажется ближе, чем лето.

И осень мне кажется лучше, теплее,

Огромней и ярче, чем душное лето.

И хочется: парк, золотые аллеи,

И губы твои виноградного цвета.

«…кукла наследника Тутти…»

…кукла наследника Тутти.

А вот и наследник идёт.

Наследник болото мутит,

Считает, и кукла — не в счёт.

Наследник играет в дамки,

Наследник хорош собой.

Он кукле кивает: «Danke.

Иди в монастырь любой».

Ах, милая, милая кукла,

Пускай он несётся в тузы —

Давай приютимся на кухне,

Давай не заметим грозы.

Отгладим зелёное платье,

Крапивой умоем лицо.

Прогоним пронырливых сватьев,

Уроним в колодец кольцо.

На тонкие красные губы

Прозрачный бальзам нанесём…

Наследника славят трубы,

Но это — тебе нипочём.

«Время вертится как катлама…»

Время вертится как катлама,

И всего не упомнишь сама,

Но на палубе высятся двое —

Фредерик и апостол Фома.

Ты на них погляди, погляди —

Тонкий шрам у Фомы на груди,

Фредерик же — причёсан и гладок,

Лишь кадык у него впереди.

То ли правда, а то ли дурман —

Фредерик у тебя капитан,

А Фома не похож на матроса,

Но матрос, и засим — интриган.

Посмотри, посмотри, посмотри —

Чьё-то счастье зажал он в горсти,

И в пучину косится украдкой,

Словно грезит: «А ну, отпусти!»

Ты и рада б на них не глядеть,

Но корму украшает медведь,

А тебя укрощает качанье

И в руке фредериковой плеть.

«Фредерик, Фредерик, Фредерик!» —

Запевает неверный язык.

И — Фома разжимает ладошку

Под встревоженный чаячий крик.