Перекрёстки детства

Альберт Светлов

Главные герои произведения – люди, пережившие крушение Советского Союза. Когда они были полны надежд, клялись друг другу в вечной дружбе. Неумолимое время внесло коррективы в их благие намерения. Прошлое возвращается к главному герою, когда в дверь его квартиры неожиданно звонит любимая женщина, утраченная много лет назад. И это прошлое всерьёз намерено стать будущим.«Перекрёстки» – это сплав реальности, вымысла и мистики, сплетение прошлого, настоящего и будущего. Книга содержит нецензурную брань.

24

«Участникам конфликта была предложена „дорожная карта“, принятая ими к исполнению, в результате продолжительного обсуждения, большинством голосов»

Дик Сэнд. «Моя Африка»

Мне сложно объяснить поступок Мартынова иным явлением, нежели просто хорошие добрососедские отношения. Проживая в селе, окружающих знаешь, точно облупленных и частенько выручаешь их трёшкой до аванса. Здесь люди друг у друга на виду, поэтому, если кто женился, развёлся, напился, поколотил полюбовницу, детей, буквально на следующий день сарафанное радио разносит сплетни по улицам и ушам со скоростью гриппа, косящего поздней осенью сотрудников одной конторы. «От людей на деревне не спрячешься», — пелось в полузабытой песне, и являлось сущей правдой. Даже сейчас, когда многие понастроили двух — и трёхэтажных дворцов, отгородились средь самых шёлковых голов, от остального мира высоченными заборами, дабы обособиться, а, может быть и с целью обезопасить мир от себя любимого, и старательно таят свои махинации от затрапезных простецов с проницательным взглядом, задающих в лоб неудобные вопросы, типа: «Мишаня, ты на яки шиши особняк отгрохал? Чай не министром, обнаковенным милиционером работашь», они не способны сделать так, чтобы никто ни о чём не догадывался. Да и жизнь извне порой прорывается за прочную ограду камнем, которым метят в окно Мишке, крышующему незаконную деятельность горбатой барыги «Маньки — пулемётчицы», травившей в «святые чубайсовские 90-е» работяг и подростков нестерпимой сивухой из разведённого «Ройала», скопившей трудом неправедным стартовый капитал и переключившейся на торговлю наркотой.

А в те далёкие дни эпохи исторического материализма всё казалось ещё проще и прозрачней. И вот томными летними вечерками завязывается премудрый узелок, усаживаются на завалинки пенсионеры, обсуждают новости, принесённые на хвосте потрёпанной местным толстомордым сиамским котом—хулиганом, сорокой.

— Слышь, Никола, — легонько толкает в бок соседа, держащего у колена батожок и отмахивающегося веткой черёмухи от назойливых комаров, седенький очкастенький хрыч с прокуренными усами, — Плещеев—то вчерась чего вытворил…

Компания сдвигается поплотнее, и усатый дедуля, польщённый общим вниманием, продолжает заветный рассказ.

— Он с мужиками по выходным на рыбалку ездит, налавливатся до упаду, привозят опухшего, у берёзки выгружают. Бабёшке говорит, мол, комары покусали. Взял он к субботе пару флакона красного, притащил в избу. А в сенках ненаглядна топат. Он портвеху—то в печь поглубже и засунул, заслонкой притворил. Лето, хто в жару топит?

Рассказчик умолк, поскрёб нос, выбил из коробки папироску, продул её, раскурил не спеша, бросил спичку под ноги, наступил на неё протезом, и стал пускать дым, вспоминая фронтовые самокрутки, помогая слушателям отпугивать мошкару.

— И чё, выпил он его, красно—то? — интересуется Никола.

— Как же, выпил, — заходится смехом и кашлем седоусый из страны ворожбы и лукошек. И, прокашлявшись, сплюнув, и смачно высморкавшись, завершает:

— Манька, жинка егоная решила картоху для скотины сварить, печку-то и растопила. Главно, раньше на каминке варила, а тут вона вздумала! А он—то на работе! И Манька звонит ему в «Коммунальный» и в трубку голосит: «У нас в трубе бонба взорвалася, беги домой скореича». Он, ясно-понятно, отпрашиватся, торопится, но по пути начинат кой—чаго соображать. Прибегат, а там такой винный дух стоит! Хе-хе-хе!

(Фольклор: «Вино «Агдам», — дёрнешь, — не дам!» и «Трёхтопорный» генерал» герцога Сивухина»)

Старички и старушки, начинают подхихикивать, посматривая вокруг. Вдруг, не приведи Господь, увидит кто.

— Значица, разгребли они головёшки, золу, и вправду — бонбы, только без донышков, оне от огня полопалися! Вцепился он в бутылки, струхнул трошки, а жена, то на него, то на них смотрит и кумекает.

— И чё дале—то?

— А ничё! Не поедет он в выходны рыбалить!

— Чё так?

— Поясница нежданно разболелась! Скрючился, не до рыбы! Бают: ухватовка у него приключилась. Ухват супружнице егоной под руку подвернулся…

— Да, учудили! — ухмыляется Никола, а бабулечки, спутницы пролетевшего века, потихоньку хихикают в платочки, в разговор не вступают, мужья этого им покуда не дозволяли.

— Ваньку Савчука знашь? — отулыбавшись, и угостив присутствующих свойскими малосольными огурчиками, спрашивает Никола.

— Энтот, что у погоста живёт? Бык у его однорогий? И поросята с гусями? — хрумает огурцом Геша и вытирает усы.

— Ага, с гусями. Он к Клавке Гуриной шастат, а Марфе врёт: трактор чиню в мастерской, работать на ём скоро. А надысь опять допоздна Клашу ремонтировал. Она, опосля его ремонтов, наскипидаренной по Питерке-т носится. А у сарая егона скаватор чёта рылся, аккурат недалеко от кладби́ща. Ванюшка в темноте свернул у мастерских к могильнику, скостить, и провалился в яму—то! А она, заразина, скользка. Фонарей нету, шары выколи. Он — тык—мык, вылезти не может, сползает, а уж холодно. Потюхтил он по траншее, потюхтил, и давай надрываться во всю матушку. Спасите, орёт, помогите, выньте меня отседова! У, дурак малахольный, а! Кто поплетётся ночью к покойникам? Наоборот, за версту обходют. Баба егоная, хоть вопли—то и слыхала, но думала, пьяны гуляют, а он, паразит, в гараже со слесарями наклюкался, не впервой. А к утру милицейские приехали, их сторож покойницкий, Кирюха — «косорылый» вызвал, набрехал, что в яме мертвец валяется, хребтину поломал, а они и пригнали. Иван и взаправду лежал, дрых, пиджачком прикрывшися. Соскочил, едва машинёшка заурчала сверху, проснулся, закричать. Вытащили его, а он с испугу милиции рассказал, как дело было. Марфа его потом к Клавдии бегала. Об чём они тама балякали, не ведомо. В шесят четвёртом к нам в потребкооперацию направили из области холостого счетовода…

Доклад его прервало событие не менее важное, чем спавший у кладбища тракторист, а именно — по дороге, напротив скамейки, неторопливо шествовала пара. Женщина — высокая, статная, лет тридцати трёх, в лёгком, белом, чуть выше колен, платье в горошек, с оканьем медленным северных рек, со светлыми длинными волосами, забранными в игриво подрагивающий хвостик, перетянутый резинкой, прижималась к щеголеватому кавалеру, вырядившемуся, несмотря на предгрозовую духоту, в модный двубортный костюм, рубашку с драконистым галстуком и серенькую недорогую кепочку, скрывающую лысину. Красотка ехидно поглядывала на замерших, словно суслики в неясной мгле существованья, стариканов и, улыбаясь, что—то шептала на ухо ухажёру, а он после её слов, нервно косясь в сторону лавки, старался заметно ускорить шаг.

— Это чегой, Ленка снова с новым што ль гулят. Ишь ты, вышагиват! Кобыла на параде! Крупом трясёт! А вымя—то еёное ничё, молока, небось, вдоволь нацедит. Те, Геша, не нужна в хозяйстве дойная коровёшка? А чё за кобель с ней, не разберу. Ну—ка, у тебя больше глаз—то…

— Дак, залётный воробей, с города. Интелихент в шляпе! Он учёбу бухгалтеров проводит, в Доме Приезжих квартирутся. Видать, учит Елену Станиславовну разным штукам дебита—кредита, прихода—расхода.

— Докедова ж они намылились, поздно ведь? Кафе не робит…

— В кино, верно, почесали, али на танцульки. Куда ишшо—то? Сёдни ж танцы… — промокнув губы концами цветастого платка, неожиданно встряла в диспут Василиса, бабуля, сидящая рядом с очкастеньким.

— А ты откель знаш, Васька? Небося тожа на пляски собралася? Приглашал кто? — хехекнул Никола и постукал тросточкой по песку, сбивая с деревяшки муравьёв.

— «Собралася»! «Приглашал!» Типун те! Мои пляски в огороде с рассвету до закату. Нахароводисся, еле с гряды уползашь. Морковь полоть надоть, лук, свёклу, чеснок. Картошку окучивать, чертополохом зарастает, а ты тяпку никак не выправишь… А у них сёдня ка-а-анцерт, наскачутся, лодыри, нажрутся, пойдут пшютами под окнами, и горланить станут, а то и драку ещё затеют. Пол ночи не уснуть….