Грибы – братья меньшие (сборник)

Альберт Карышев, 2002

Альберт Карышев с 1982 г. состоит в Союзе писателей России. В юности он, выпускник Архангельской мореходной школы, плавал матросом на судах загранплавания, а позднее, окончив Ленинградский кораблестроительный институт, участвовал в ремонте атомных лодок на одном из дальневосточных заводов. Обосновавшись с 1969 г. во Владимире, куда ещё во время Великой Отечественной войны эвакуировался вместе с матерью из подмосковного города Наро-Фоминска, Альберт Карышев поступил на конструкторскую должность в Центральное проектно-конструкторское и технологическое бюро, затем перешел в Бюро пропаганды художественной литературы при писательской организации. Ещё в отроческом возрасте он трудился грузчиком на делянках Нехлюдовского леспромхоза, а учась в Ленинграде, зарабатывал на жизнь то кочегаром при институте, то рабочим в морском порту, на конвейере шинного завода, в цехах завода аккумуляторного. Свой богатый жизненный опыт писатель ярко отразил в опубликованных им книгах: «В день Победы», «Всю жизнь», «Плач ребенка», «В лесу», «Дурная кровь», «Пленные немцы в Григорьевске» и др., всегда правдивых, остросоциальных, и при коммунистах, и теперь. Его новая книга «Грибы – братья меньшие», конечно, не только о грибах. Художник Б.А.Рыбин (Санкт-Петербург).

В грибах спасение

Один мой хороший знакомый, москвич, родившийся во Владимире (я его тут буду называть вымышленной фамилией Петров, чтобы не бросить тень на человека), рассказал мне, как однажды вздумал покончить жизнь самоубийством и с этой целью поехал в лес. Он привязал к суку веревку, надел петлю на шею и соскочил с пенька, но грибы, собравшиеся под висилицей, не дали ему погибнуть…

— Я еще, как видишь, не слишком стар, всего-то пятьдесят пять лет. А главное, совершенно здоров, нигде по-настоящему не болит, и зубы пока свои, и волосы целые, хоть и седые. Не знаю, как эта несусветная глупость: взять и удавиться — втемяшилась мне в ученую голову, — самоуничижительно вставил Петров.

Ученой он назвал свою голову в академическом смысле: Петров давно уж доктор технических наук и профессор.

— По-моему, ты просто сошел с ума, — ответил я ему.

Петров согласился:

— Пожалуй, так оно и было. Временно спятил. И почему-то я представил себе единственный способ самоумерщвления: через повешение… Правда, последней крайности я все-таки избежал, не в пример одному самоубийце, про которого мне рассказывали. Тот довел дело до конца, но не в этом соль. Перед смертью он ежедневно чисто брился, ходил на работу в свежей рубашке, при галстуке и всем приветливо улыбался, а сам тайно плёл веревки, намыливал и прятал в укромных углах…

Знакомый мой навестил мать, до сих пор проживающую во Владимире, зашел по старой памяти ко мне, и мы с ним беседовали на кухне, за выпивкой, разумеется, которую, между прочим, закусывали солеными грибами. Жена моя Вера, слегка поддержав компанию, оставила нас вдвоем, но время от времени заходила и мило интересовалась, не нужно ли нам чего. Она украсила стол фальшивой китайской розой, опустив ее в вазочку с водой. Роза выглядела свежей, сочной и алела, как настоящая, создавая иллюзию южного лета, а за окном трещал мороз, двор был заметен снегом, и снег лежал пуховым воротником на нижних планках оконной рамы и на оцинкованном дождевом скате. Необыкновенно приятное это занятие: морозным днем посидеть в тепле, пропустить рюмку-другую и поговорить с приятелем. Вот только тема разговора у нас была своеобразная, щекотливая.

Выпили мы, закусили, и Петров поинтересовался:

— Тебе никогда не хотелось покончить самоубийством?

— Всерьез нет. Случайные мысли бывали, но долго не задерживались.

— Ну, значит, ты молодец, человек крепкий и счастливый. Одно слово: моряк, а моряки кончают жизнь в бою. Субьекта с такими щегольскими усами и баками, с суровыми складками у рта и воинственным взглядом, словно, выпив фронтовые сто грамм, он собирается идти в штыковую атаку, никогда не потянет на самоубийство. Я вот человек доморощенный, с типичной биографией маменькиного сынка: колыбель, школа, институт, продвижение по службе, успехи в науке. У меня, конечно, характер послабее…

Петров и раньше любил, и с годами, оказывается, не разучился насмешничать, а ведь, по его словам, он не так давно перенес душевное потрясение, и взгляд его, на поверхности довольно ехидный, в глубине был серьезным и невеселым. Надо учесть, правда, то, что на моего приятеля благотворно подействовали винные пары: и язык ему развязали, и смягчили тоску воспоминаний.

— Ближе к делу, — одернул я его.

Он наклонился ко мне и приглушил голос, чтобы Вера не услышала:

— А еще потому ты не наложишь на себя руки, хоть, говорят, у писателей или артистов это в порядке вещей, особенно, в минуты роковые, что тебя опекает умная жена, голубоглазая, веселая и все понимающая. А у меня была… Впрочем, ладно. Первую мысль о самоубийстве я прогнал. Подумал, что мысль эта шальная, инородная, и тут же забыл о ней. Но вскоре она опять пришла, мягко так, незаметно внедрилась в голову и, смотрю, уже вовсю настраивает: «Повесся, дружок, немного подергаешься, и наступит вечный покой. Не почувствуешь больше ни тоски, ни возмущения, ни злости, не заскрежещешь зубами, не стиснешь кулаки и не кинешься бить морду неизвестно кому». Я удивился, что могу так думать, и встревожился. Ужасно было, что с идеей отправиться на тот свет я стал постепенно сживаться. Я назвал ее глупой, но она коварная, вкрадчивая и… увлекательная. Страшно представить себя в петле с выкаченными глазами, прикушенным языком и синим лицом, но одновременно тянет в нее, как в крутой водоворот. Очень опасен соблазн разом освободиться от всех тягот жизни и душевных мук…

Сам знаешь, что происходит в родной стране. Голова раскалывается, когда думаешь, что сделали с ней ее ненавистники и что дальше будет.

Раньше я, как другие, мало интересовался политикой, но, начиная с восемьдесят восьмого, долгое время каждую свободную минуту торчал возле радио или телевизора. Порой доводил себя до умопомрачения, загонял, как лошадку: из кухни, от радио, мчишься, бывало, в гостиную, где стоит телевизор, потом — снова к радио, и назад — к телевизору. А что в сообщениях? Здесь не платят зарплату, там зимой не отапливают жилье, где-то дети падают в голодные обмороки, стариков бандиты выпихивают из квартиры, и никто ни за что не отвечает. Всюду убийства, взрывы, крушения, забастовки и митинги. Видели мы и разгон демонстраций, и расстрел народа у Останкино, и пальбу из танков по Верховному Совету. А на фоне всех этих кошмаров, кажущихся сверхъестественными, — непрерывная лживая говорильня политиков: «положение стабилизируется, начинаем выходить из кризиса, эмвеэф даст денег», — и мелькание жирных радостных лиц — это «новые русские» дождались своего часа и пируют во время чумы, а их обслуживают сытые эстрадники, выращенные для «новых русских». Как тут не пасть духом и не вообразить, что настал конец света?..

Конец ознакомительного фрагмента.