Грибы – братья меньшие (сборник)

Альберт Карышев, 2002

Альберт Карышев с 1982 г. состоит в Союзе писателей России. В юности он, выпускник Архангельской мореходной школы, плавал матросом на судах загранплавания, а позднее, окончив Ленинградский кораблестроительный институт, участвовал в ремонте атомных лодок на одном из дальневосточных заводов. Обосновавшись с 1969 г. во Владимире, куда ещё во время Великой Отечественной войны эвакуировался вместе с матерью из подмосковного города Наро-Фоминска, Альберт Карышев поступил на конструкторскую должность в Центральное проектно-конструкторское и технологическое бюро, затем перешел в Бюро пропаганды художественной литературы при писательской организации. Ещё в отроческом возрасте он трудился грузчиком на делянках Нехлюдовского леспромхоза, а учась в Ленинграде, зарабатывал на жизнь то кочегаром при институте, то рабочим в морском порту, на конвейере шинного завода, в цехах завода аккумуляторного. Свой богатый жизненный опыт писатель ярко отразил в опубликованных им книгах: «В день Победы», «Всю жизнь», «Плач ребенка», «В лесу», «Дурная кровь», «Пленные немцы в Григорьевске» и др., всегда правдивых, остросоциальных, и при коммунистах, и теперь. Его новая книга «Грибы – братья меньшие», конечно, не только о грибах. Художник Б.А.Рыбин (Санкт-Петербург).

Мистер Халиль в лесах Владимирщины

Парень, о котором пойдет речь, приехал в Россию из Египта, из Порт-Саида. Это было давно, в восьмидесятые годы. Его отец руководил в Египте каким-то профсоюзом, и Халиль по путевке профсоюза учился в Москве, в Государственном университете. Они там с нашим сыном Александром познакомились и однажды летом махнули в Суздаль, а потом в гости во Владимир. По-русски Халиль изъяснялся правильно, но интересно смягчал букву «л». Он вежливо попросил нас с женой называть его мистером:

— Пожалюйста, если можно… Я так привык. Ваш сын Саша никогда этого не деляет, он неисправимо фамильярный…

И мы охотно согласились. Мистер, так мистер, от нас не убудет, тем более, что по большому счету Халиль оказался славным юношей, общительным и веселым. Сын похвастал его особым даром, и арабский гость явил нам свое умение: скинул модельный ботинок, стянул эластичный носок и запросто взял ногой карандаш с моего письменного стола и расписался им на листе бумаги. А потом он вместе с нами захлебнулся от смеха и прозвенел тонким голосом, как колокольчик. Смеялся парень открыто, картинно, запрокидывая голову, показывая все свои белые ровные зубы, я никогда прежде таких замечательных здоровых зубов не видел. А лицо у него, как положено арабскому лицу, было смуглое, шоколадное, губы красные, глаза карие, с поволокой, а на голове шапка черных волос, густых, курчавых, блестящих, похожих на дорогой каракуль…

Хозяйка позвала обедать. Мы расположились в нашей довольно просторной кухне. На первое были щи со свининой, очень вкусные щи, но Халиль не стал их есть, только густо наперчил, попробовал, принюхался и отодвинул тарелку. Он вздохнул, нахмурил брови, опустил глаза и поджал губы.

— Что-то не так? — спросила моя жена Вера. — Вам не понравилось?

— Спасибо, — ответил он. — Вы не виноваты…

— Эх, это я виноват! — спохватился сын. — Эх, забыл предупредить, что Халиль мусульманин! Свинину ему нельзя!

— Да, — подтвердил араб. — Коран запрещает…

— Извините! Мне и в голову не пришло!..

Жена растерялась, на второе-то она сготовила тоже непотребное для Халиля блюдо, поганое, по его мусульманским понятиям: картошку, тушеную со свининой, — а больше к обеду подать ей было нечего. Остались блины, но это — на третье, к чаю. Неловкую заминку устранил сам Халиль. Он преодолел свое угнетенное состояние, мило улыбнулся и успокоил хозяйку:

— Ничего, вы не вольнуйтесь!

— Стойте! Я вспомнила! У меня еще кое-что есть!

Вера вскочила со стула, бросилась к холодильнику. Я догадался, что жена имела в виду. Накануне мы с ней ходили по грибы и потом ели их, ели, да не доели, остались лисички. Вера достала из морозилки кастрюлю с отварными, готовыми к жарению лисичками и кинула грибы на сковороду, добавила масла, сметаны, соли и зажгла газ.

В сковороде зашипело, заскворчало, забулькало. По кухне стал распространяться незнакомый Халилю аромат. Парень вытянул шею, заводил носом, заинтересовался. Когда же Вера подала ему тарелку с жареными лисичками, араб поперчил их (он всё посыпал красным перцем, как водится на Востоке, целую баночку привез с собой Халиль едучего красного перца), взял один грибок на вилку, лизнул, надкусил и мигом подчистил редкостное блюдо и попросил добавки.

— О, очень вкусно! — сказал он, облизываясь, замирая от удовольствия. — Я никогда не ель!.. Что это такое?

— Грибы, — ответила моя жена, довольная, что так благополучно вышла из положения. — Они растут у нас в лесу. Нынче грибной год, мы ездим время от времени и собираем.

— Очень, очень вкусно! — повторил Халиль, причмокивая и волнообразно покачивая головой. — Грибы… Они на деревьях растут? Как бананы?

— Нет, под деревьями. На земле, как овощи.

— Я бы хотель увидеть! Когда приеду в Египет, расскажу! У нас не растут грибы!

— Сейчас, — сказала Вера. — Они есть на картинках. Пойду принесу. Своими глазами увидите, какая это прелесть.

Она вышла в гостиную и вернулась со справочником грибника. Справочник у нас был солидный, толстый, объемистый, с крупными цветными изображениями многих грибов на меловой бумаге. Картинки были так хороши, что Халиль долго не мог оторвать от них своих больших карих глаз. Он смотрел и причмокивал, листал книгу вперед, назад и опять вперед. Его душа журналиста (этой профессии араб и обучался в нашем Государственном университете имени Ломоносова), а стало быть, в немалой степени душа авантюриста и художника, уже требовала «натуры», созерцания живых грибов и личного участия в их сборе — для последующего описания этого неизвестного в Египте занятия, — и он неожиданно спросил:

— А вы когда еще пойдете в лес… за грибами?

— Когда? — ответила Вера. — Не знаем… Да хоть завтра. Я учительница, у меня каникулы, муж мой свободный художник, может ненадолго оторваться от своей писанины. Почему же не пойти?

— Тогда и я с вами! Вы меня возьмете?

— Пожалуйста. Правда, милый? (Это мне).

— Не совсем, — ответил я и, обращаясь к Халилю, сказал, что вообще-то жена моя назначила поход в лес опрометчиво (подумал я круче: Вера подложила мне свинью), назавтра поход нежелателен, так как утром я запланировал экскурсию по памятным местам Владимира и уже позвал двух своих знакомых: ученого-краеведа и владельца легковой машины, который повезет нас в Боголюбово, к храму Покрова-на-Нерли.

— Да, — подал голос сын наш Александр. — Я знаю, папа договаривался. Завтра двинем на экскурсию. А послезавтра можно, в случае чего, и за грибами.

— Нет! — запротестовал мистер Халиль. — Не надо послезавтра! Надо завтра! По памятным местам в другой раз! Вот еще приеду, и тогда по памятным местам, а завтра в лес за грибами!

— Что же делать? — сказала Вера.

— Завтра, конечно, на экскурсию! А послезавтра — в лес! — наперекор арабу повторил Александр.

К глубокому нашему огорчению, сын не унаследовал родительской любви к природе, лесу, сбору грибов, и теперь, я видел, он выговаривал себе счастье заурядного времяпровождения в городе, пусть под знаком скучной ему экскурсии (к храму он ездил не один раз), лишь бы комары не кусали и паутины не было.

— Прошу вас, не слюшайте его! — загорячился Халиль. — Саша знает, что я приехаль на короткий срок! Он это знает и говорит «послезавтра»! Послезавтра я дольжен быть в Москве!

Заметим, что в описываемые исторические времена свободно разъезжать по нашей стране чужеземцам не позволялось. Собрался сняться с места постоянного обитания в России, будь любезен отметиться в милиции, она решит, можно ли тебе ехать туда, куда хочешь, и на какой срок.

— Что же делать? — опять спросила Вера.

— Желание гостя для хозяина закон, — дипломатично высказался я, прикидывая в уме, как бы похитрее ослабить у Халиля его горячее стремление. Я в самом деле договорился об экскурсии, но еще я просто не хотел идти завтра по грибы, ноги мои и без того поламывало после недавнего долгого марша по заклязьминским пущам. — Только вот в чем дело, мистер Халиль, день на день в лесу не похож, сегодня есть грибы, а завтра нет, может случиться и так, что на километр выпадет всего один гриб. Один километр — один гриб, два километра — два гриба и так далее. Понимаете меня? Чтобы набрать полную корзину грибов, когда их по одному на километр, какое расстояние надо пройти?

— О, я это хорошо понимаю! — Халиль тряс головой, темпераментно гримасничал и пришептывал. — Это для меня пустяки! Я потомок бедуинов! Мои предки жили в Аравийской пустыне! У меня гены бедуинов, я могу пройти сто килёметров!

— Но у нас не пустыня, а дремучий лес. Заросли встречаются такие, что иной раз еле продерешься. Можно в два счета заблудиться и погибнуть. Зверья разного полно, волки, медведи, кабаны. Растерзают и сожрут. Еще ядовитые змеи, гадюки и медянки… Одного моего знакомого грибника укусила гадюка, так нога у него через минуту сделалась как бревно и посинела. Сам я однажды провалился в медвежью берлогу, медведя там, слава Богу, не было. А то раз возвращаюсь из леса и вижу на еловом суку собачью голову, а на земле — туловище, лапы и хвост. Лихие люди у нас водятся, лесные разбойники…

Я старался говорить на полном серьезе, без малейшей улыбки, но, между прочим, в некоторых случаях не так уж сильно сгущал краски: собачью голову, надетую на сук, я действительно видел, правда, в заброшенном саду. Жена моя, доверчивая и правдолюбивая женщина, с осуждением поглядывала на меня, а сын, делая вид, будто верит всему, что я говорю, и очень пугается, ерзал на стуле и искусно менялся в лице.

— Не-ет! — завопил Александр. — Я в лес не пойду! Пропади он пропадом! Никаких грибов не надо, мне еще пожить на свете хочется! Давай, Халиль, завтра отправимся на экскурсию, а потом как-нибудь снова нагрянем во Владимир и поедем в лес на броневике!

Араб глянул на него сердито, не заметил, наверное, что Саша шутит, а может быть, по-своему вступил в игру.

— О, не пугайте меня дремучим лесом! — заговорил он. — Не пугайте вольками, медведями и змеями! Вы забыли, откуда я приехаль! У нас в Египте течет река Ниль, а по берегам Ниля есть такие дремучие леса, где… не ступаля нога челёвека! Там львы, леопарды и крокодили! Там страшные змеи! Там дикие люди! Что медведь или вольк по сравнению со львом, скажите мне? Что гадюка по сравнению с гремучей змеей? Что разбойник по сравнению с диким челёвеком, охотником за черепами?..

— Простите, мистер Халиль, но джунгли от Порт-Саида, по-моему, далековато. — Я восстанавливал в памяти свои географические познания. — Это ведь не просто на Ниле, а в его истоках, правильно? Белый Нил, Голубой Нил… Со школы еще помню. Это уже даже не в Египте, а в Судане и, кажется, в Уганде, так?

— Все равно Ниль! — араб весело смеялся. — У нас тоже опасности! В Аравийской пустыне кобра, а в море акули! В море у Порт-Саида… рискованно купаться, если не там, где можно! У вас в лесу укусит гадюка, и нога опухнет, а у нас в море акули совсем ногу откусят! Ам — и нету!

Мы все посмеялись вместе с ним, хотя чего уж смешного в том, что на родине Халиля акула может отхватить купальщику ногу!

— Я ничего не боюсь! — сказал он. — Пожалюйста, пойдемте в лес!

— Ладно, уломали! Взяли измором!

Я поднялся со стула и позвонил по телефону, сказал краеведу и владельцу машины, что экскурсия у нас отменяется, прошу извинить за беспокойство. Для сына сразу нашлись и обувь, его же, поношенная, и одежда поплоше, а гостю я предложил обуть завтра мои яловые сапоги и надеть старые черные брюки с курткой защитного цвета. Так мы полушутя-полусерьезно и согласились с Халилем на том, что пойдем завтра по грибы. Дали ему и корзину, и ножик. Осталось дождаться утра.

Конечно, перед иностранцем следовало щегольнуть собственным дорогим авто, но машины у нас сроду не было. Мы пошли на автобусную станцию, купили билеты и поехали в судогодские леса. Сын сидел с мамой. Мы сидели с Халилем. Араб непрестанно глядел в окно, улыбался и, восхищаясь придорожными лесными пейзажами, говорил по складам:

— Хо-ро-шо!

У него был с собой фотоаппарат, Халиль на ходу раз-другой щелкнул затвором, но потом воздержался фотографировать сквозь запыленное окно. Зато, когда сошли посреди дороги с автобуса, свернули в сторону и по наезженному проселку стали углубляться в лес, араб заработал фотоаппаратом налево и направо. Он снял чистенький живописный проселок, опушку березовой рощи, какую-то птаху на суку, нас всех вместе и каждого в отдельности, а потом Александр его самого сфотографировал. Утро выдалось ясное. Солнце поднималось все выше и золотило лес; играли светотени, наперебой чирикали птицы, утренний ветерок разметывал верхушки деревьев, а на дороге едва чувствительно касался наших лиц. Халиль радостно смеялся, что-то с завываниями пел на родном языке и даже танцевал, кружась, двигая бедрами, вскидывая над головой корзину. В яловых сапогах и моей потертой фетровой шляпе, из-под которой выбивались его черные волосы, смуглый и белозубый, он напоминал бродячего российского цыгана, правда, я не видел цыган с грибными корзинами и, тем более, с фотокамерой на шее, обычно они ходят налегке и изредка с гитарами, а вещи несут их жены.

Грибы стали попадаться нам скоро. Я увидел на обочине дороги белый боровой, Вера нашла подосиновик, и сын что-то кинул в лукошко. Но всех обскакал иностранец. Бегая по краю леса, он выдрал с корнем десятка два мухоморов и бледных поганок, возгордился и похвастал перед нами:

— Много у меня! Красивые!

Вера всплеснула руками.

— О, Боже! — сказала она. — Да это же грибы ядовитые, смертельно опасные! Выбросьте их скорее, выбросьте! И больше никогда не берите!

Араб поглядел на нее недоверчиво, и Вера сама выкинула мухоморы и бледные поганки из его корзины. Нам бы с Александром посочувствовать приунывшему африканцу, а мы переглянулись и бессовестно захихикали. Халиль заметил и обиделся, но ненадолго.

Пришли на наши с женой сокровенные места. Особенно мне нравились тут холмистые поляны. А под ними в ложбине текла мелкая речушка, в ее узком месте плотно набились палые сучья, и по ним, как по мосту, мы перешли на тот берег. С одной стороны над поляной высился сосновый бор, с другой стояла березовая роща, а с третьей смешанный лес. Прекрасное было место для сбора грибов и умиротворения души. Я до сих пор наведываюсь туда.

Халиль быстро постиг, какие грибы надо брать, а какие не надо, и в руках у него замелькали подосиновики, подберезовики и даже белые. Горели от восторга его глаза, звучал развеселый Халилев смех, а между делом щелкал затвор его фотоаппарата. Русский лес очаровал араба, необыкновенный воздух усладил его легкие, свобода раскрепостила, а грибная охота с головой увлекла пылкого жителя Ближнего Востока. Халиль не курил, и ему показалось кощунством, когда среди неописуемых красот и интереснейшего занятия наш сын воткнул в рот сигарету и задымил. Араб выхватил у него изо рта сигарету и велел погасить. Он обращался с Александром как старший с младшим, хотя разница у них в годах была незначительная. Александр что-то буркнул, но подчинился, а, отойдя, снова закурил.

Грибов наросло много. Я думаю, мы доверху набили бы ими корзины, бродя по окрестным полянам и опушкам; но Халиль, от радости ошалев, стал далеко и надолго отходить от дороги. Окликая нашего гостя, мы потянулись за ним, чтобы не заблудился, и незаметно сбились с пути. Только я один встревожился, только я, опытный ходок по лесам, нутром почуял, что вернуться на дорогу нам будет затруднительно, остальным это в голову не пришло, спутники мои искали грибы, оглашая лес перекличкой с Халилем. Больше всех кричал араб:

— Ау! Я гриб нашель!

Это ему явно нравилось — весело кричать в лесу.

Не мешкая, я собрал всех и удивил тем, что предложил возвращаться домой.

— Времени за полдень, — говорю как можно спокойнее. — Корзины почти полны. Пока идем до шоссе, еще немало грибов попадется. Так что давайте, ребята. Наскоро перекусим — и айда.

Халиль опустил углы губ, сморщился, огорчился, как малое дитя:

— Ой! Очень жалько! Лес красивый! Плякучие березы!

— На обратном пути тоже встретится красивый лес, — осторожно стоял я на своем, — может, еще красивее. Плакучих берез у нас растет сколько угодно.

Обычно мы с женой не спешили уйти из леса, наслаждались им в полную силу. Вера поняла, что дело неладно, но вида не подала и согласилась со мной.

— К тому же мистер Халиль с непривычки устал, — добавила жена.

— Нет! — крикнул араб и, покосившись на даму, выпятил грудь. — Не усталь! Не забывайте: Халиль — потомок бедуинов!

— Тогда вперед! — Наш Александр, как вождь, протянул руку. — Представим, что мы погонщики верблюдов и топаем с караваном по барханам Аравийской пустыни. Халиль проводник, а впереди сто километров пути.

Он еще панибратски мигнул Халилю, двинув и щекой, и углом рта.

— Не надо, Саша, все время шутить! — Араб посмотрел на Александра свысока. — Это надоедает! Бедуины не погонщики! Они скотоводы и воины! Скачут по пескам на верблюдах, лёшадях или много дней идут пешком!..

Мы даже не присели, чтобы поесть, взяли по бутерброду с плавленым сыром, по яблоку и пошли. Халиль опять всех увлек, не стоялось ему и не сиделось, но я был не против того, чтобы шагать назад без остановок. Я, конечно, не боялся, что мы не выйдем к шоссе. В безоблачную погоду даже в дремучих судогодских лесах заблудиться по-черному мудрено: держи все время на солнце и не заблудишься. Конечно, если тучи заслонят солнце, то, не ровен час, проплутаешь до темени и заночуешь в лесу. И еще одна неприятность подстерегает застрявшего в чащобе грибника: он держит на солнце, а светило перемещается к Владимиру, и, нерасчетливо следуя за ним, грибник может сделать крюк в лишний десяток километров…

Я показал, куда идти. Опять мы искали грибы и аукались. Халиль набегался и стал хромать на правую ногу. Сапоги ему, оказывается, были великоваты и немного болтались у него на ногах, а в пути, известное дело, какое-нибудь «немного», усугубляясь, легко превращается в беду.

— Мистер Халиль! — крикнул я. — Снимите-ка сапог! Давайте посмотрим, в чем там у вас дело! Может, стоит травки подложить или бумаги, чтобы ногу не натирало?

— О, не надо беспокоиться! — прокричал он в ответ. — Это для меня пустяки! Сыны пустыни, говориль мой дед, выносливы, как верблюды, и не боятся смерти! Дед быль мудрый челёвек!

— Ну, вы тоже скажете! О смерти-то рано думать! Снимите, снимите сапог! Пустяки не пустяки, а ногу сотрете до крови и не сможете идти дальше!

Халиль послушался и приковылял ко мне. Опустил на землю корзину с грибами, сел, где стоял, и, смущенно улыбаясь, скинул с ноги сапог. Ступня его не очень большая, аккуратная была обтянута тонким нейлоновым носочком, бордовым, в черную полоску. Этот красивый носок я заметил на африканце, когда он брал ногой карандаш. Значит, парень пренебрег моими бумажными, пусть немного рваными, носками, которые я ссудил ему по паре на каждую ногу. Как же я не обратил внимания, что он столь легкомысленно снарядился для похода в лес?

— Вот, — сказал Халиль, поглаживая ступню. — Шёль, шёль — былё хорошо, потом сталё не очень хорошо и совсем плёхо.

— Извините, но вы же не малый ребенок! Вы взрослый человек! — Я не сдержался, повысил голос. — Разве можно так в лес собираться? Почему не надели простые носки? Было бы мало, пожалуйста, берите еще портянки!

— Забыль надеть! А когда вспомниль, побоялься сказать! Думаль, рассердитесь и в лес не возьмете!

— Что вот теперь делать? — сказал я. — Что вот теперь?.. Снимайте и носок быстрее!

Араб послушно снял носок. На пятке он успел натереть кровавую мозоль, набрякшую и готовую лопнуть, как опившийся крови лесной клещ.

Я хотел позвать жену на помощь, но передумал: Халиль, наверно, застеснялся бы женщины. В лесных походах у меня всегда была с собой чистая тряпица — на случай, если придется вытереть руки или потное лицо, — я вынул тряпицу из кармана, разорвал и одной половиной обернул намозоленную пятку араба. Потом я нащипал мягкой травы и приложил ее Халилю к перевязанной пятке прежде чем он натянул носок, а за ним сапог. Он встал, притопнул стертой ногой и засмеялся.

— Хорошо! Спасибо!

Я велел ему перевязать, утеснить и вторую ногу. Халиль сделал это, и мы продолжили путь. Он было опять рванулся вперед, но скоро остыл, образумился, поостерегся. Небо, слава Богу, оставалось чистым. Солнце все время светило нам, как проблесковый маяк, мелькая между деревьев. Постепенно мы собирались вместе. Лес становился мельче, гуще, глуше. Я не шутил, когда предупреждал Халиля, что на Владимирщине есть дикие заросли, тут я был вполне откровенен. Такие заросли на беду встретились нам. Мы попытались сквозь них пробиться, отворачиваясь от ветвей, чтобы защитить глаза, и напирая на сучья где плечом, где спиной, однако за час ушли недалеко. Тут еще было полно травянистых кочек, сразу и не поймешь, что это кочка, думаешь, просто растет трава, но с разгону споткнешься о «траву» и, роняя корзину с грибами, летишь головой вперед, повисаешь всем телом на упругих ветках и запутываешься в их сплетении, как в сетях.

Мы обливались потом, тяжело дышали, ведь ко всему стояла летняя жара. Я подбодрил Халиля, жену и сына:

— Ничего. Скоро выйдем в хороший лес, а там и до шоссе недалеко. Давайте-ка передохнем и попробуем обойти мелколесье стороной.

«Знать бы, в какую сторону идти, — подумал я. — Мелколесье, может быть, тянется на несколько километров. Можно проплутать в нем до темени. Вот так сводили иностранца по грибы! Вот так прогулялись по лесу! Что Халиль подумает о нас? Какая у него останется память об этой прогулке?»

Сели кто на кочку, кто прямо на землю. Я даже полуприлег, и по натруженным моим ногам пошла разливаться истома. У нас оставалось немало еды. Вера вынула из сумки по огурцу, яичку и куску хлеба, соль в спичечном коробке, воду в пластиковой фляжке, и мы стали перекусывать. Странным, я думаю, показалось бы случайному человеку это перекусывание в густых зарослях, где едоки были отделены друг от друга ветками, как прутьями решетки.

Похрустывая огурцом, Халиль произнес свое любимое:

— Хо-ро-шо!

— Отлично, — сказал наш сын. — Вот тут-то, между прочим, в этих самых дебрях, всякое зверье и копошится! Тут волк может из кустов выскочить или кабан-секач! А то и медведь выйдет вперевалочку! А уж змей ползает — не счесть! Вон, вон, вон ползет гадюка! Прямо мимо твоей ноги! А там чьи-то глаза сверкают и зубы щелкают!..

Араб отдернул ногу и завертелся на кочке.

— Перестань молоть чепуху! — рассердилась на сына Вера. — Ты шутишь, а мистер Халиль может подумать, что говоришь правду!

— Зачем пугаешь человека? — для порядка проворчал и я. — Что за манера?

— О, нет, я не боюсь! — как-то слишком бодро и звонко защитил араб свою честь. — У нас кобры и скорпионы, у нас страшный самум, у нас акули!.. Бедуины не боятся!..

Когда он повысил голос до фальцета, при этом, жестикулируя обеими руками, слишком резко дернулся, в зарослях папоротника, рядом с нами, подпрыгнула на месте пара довольно крупных зверьков. Эти зверьки, белые, с желтоватой подпалиной, не выдержали страстной речи Халиля и перестали таиться. Они метнулись один за другим из папоротников и, прижав к голове длинные уши, задали такого стрекача, что треск пошел по лесу.

Все мы, конечно, вздрогнули. Еще бы! В дремучем лесу, в диком переплетении веток, в лешачей глухомани, где и птицы не щебечут, где от мертвящей тишины и сказочного полусвета на сердце делается тревожно, вдруг кто-то рядом с тобой выскакивает, как из-под земли! Халиль же вместе с зайцами подпрыгнул на месте и тоже едва не побежал. Лицо его перестало быть шоколадным и приобрело цвет кофе с молоком, рот ему искривила то ли нервная судорога, то ли попытка беспечно улыбнуться.

— Ай! — фистулой произнес он. — Кто… это?

— Зайцы, — ответил я. — Тут их полно.

— Зайчишки, — добавила Вера ласково. — Самые безобидные на свете существа. Никому нет от них никакого зла. Сами до смерти боятся, как бы их кто-нибудь не обидел.

— А вольки?..

— Ну, волки, наверно, тоже есть, в этакой-то глуши. — Врать я не хотел, серые, скорее всего, тут водились, — но на людей они в летнюю пору не бросаются. Сейчас волки сыты и благодушны.

— Слява Алляху!.. О, нет, я не боюсь, но… слява Алляху! Аллях милёстив!..

Отдохнув, пошли дальше. Я решил взять вправо. Все меня слушались, как записного проводника. Конечно, я делал вид, будто все прекрасно знаю наперед и нисколько не сомневаюсь, что идти надо так, а не эдак. Спустя полчаса мы стали выбираться из непролазной чащи, показался просвет, мелькнули стволы мачтовых сосен, под солнцем отливающие золотом высокой пробы. И вот мы вырвались в сосновый бор, светлый, просторный, благородный. Здесь после тесного мелколесья легко дышалось; вокруг щебетали птицы, а над головами у нас дятел бил клювом в матерое дерево, дробно так, словно отбойным молоточком. Вера крикнула ура, а Александр почему-то дико заорал, словно кидаясь в бой со знаменем в руке:

— Да здравствует революция!

Они с Халилем обнялись. Араб опять запел, заплясал, но, ойкнув, сел на землю и стянул с ноги сапог.

К нему наклонилась Вера. Он без сопротивления подставил ей намозоленную ногу. У Веры был с собой бинтик, она лучше и, конечно, нежнее меня перевязала Халилю пятку. Уж он благодарил-благодарил мою жену, даже руку ей поцеловал, а потом пожаловался, что у него саднит кожа на икрах ног. «Огнем горит», — очень точно выговорил египтянин наш идиоматический оборот, видно, уважал русский язык и старался познать его глубины, секреты и особенности.

Вера попросила его поднять штанины. По худеньким икрам Халиля словно кто-то провел мелкозернистой наждачной бумагой, они покраснели, воспалилась. Забыл упомянуть про тщедушное телосложение нашего гостя: ноги, руки, шея тонкие, грудь впалая, плечи узкие, а голова большая, несоразмерная, сразу видно интеллектуала, работающего мозгами и редко напрягающего мускулы. Наш Александр, высокий, пропорционально сложенный, рядом со своим товарищем выглядел богатырем.

Вера забинтовала Халилю икры. Я отогнул ему голенища сапог, и их черное поле украсилось желтой окантовкой. Он сказал, что теперь чувствует себя очень хорошо, но пошел тяжелее прежнего, нога за ногу, неся корзину с большим перевесом на одну сторону, словно ведро воды. Споткнулся. С корзины упали на землю грибы, и египтянин, кряхтя, как старец, медленно, неловко подобрал их. Бор сменился прекрасным лиственным лесом, с солнечными полянами и полюбившимися Халилю плакучими березами. Наполнив корзины, мое семейство развернуло пластиковые пакеты, а он от усталости уже не замечал грибов или больше не думал о них.

Потом гость начал здорово отставать. Пришлось сбавить шаг. Он нас догнал, но скоро опять намного задержался. Мы остановились, подождали. Араб приблизился, хромая теперь на обе ноги, и сообщил:

— Ноги стали плёхо идти. Не слюшаются.

Чтобы поддержать его дух и самолюбие, я произнес:

— Ничего тут нет особенного. Это с непривычки. Мы с женой всю жизнь по лесам бродим, и Александр много раз с нами ходил. А вы, мистер Халиль, в лесу впервые, как я понял?

— Ага, впервые.

— Ну, тогда понятно. Это все равно как если бы мы впервые попали в Аравийскую пустыню. Тоже, наверно, скоро бы притомились и не поспевали за бедуинами.

— О, да! Не поспевали!..

— Халиль, друг мой, дай мне свою корзину, я ее понесу, — сказал арабу наш сын. — А ты возьми палку покрепче и иди с ней, опирайся обеими руками.

— Нет! — Халиль убрал корзину за спину. — Я сам! Каждый дольжен… нести свой крест!..

Он потащился за нами фигурной поступью, зигзагами. Оборачиваясь, я видел, что положение его корзины меняется: то на плече Халиль ее держит, то на голове, то на груди, и сбоку, и — обеими руками — перед собой. А тут, как назло, встретился нам глубокий овраг, сухой, чистый, затененный, поросший березами и елями. В другое бы время мы с удовольствием спустились и взобрались по его крутым склонам, на которых тоже родятся отличные грибы, но сейчас все мы шатались от усталости и лезли наверх чуть не ползком, со сдерживаемыми проклятиями, а Халиль совсем терял силы, и остальным приходилось поддерживать его и подбадривать.

— Не упрямьтесь, давайте корзину! — попробовал и я облегчить ему страдания. — Я пока понесу, а вы отдохните!

— Нет, вы не дольжны! Я дольжен сам!..

— Но когда тяжело, люди помогают друг другу! Это в порядке вещей! — Я уже больше злился на африканца, чем жалел его.

— Нет, нет и нет! — отвечал он. — Вам тяжелё и… без меня.

— Ну хоть фотоаппарат отдайте! А то ходите с ним, словно с камнем на шее!

— Не дам! Надо… иметь совесть!

— Значит, — говорю, — бедуины не сдаются?

И невольно улыбаюсь. Невозможно сердиться на Халиля по-настоящему.

— О, да! Бедуины самый выносливый и смелий народ!..

Едва осилили балку, как парень исчез. Спохватившись, что шагаем по лесу втроем, мы с женой и сыном стали оглядываться по сторонам, аукать и прислушиваться. Халиль не отзывался.

Больше всех встревожилась Вера.

— Не случилось ли чего? — сказала она.

Я ответил, что случиться ничего не могло. Халиль спокойно сидит где-нибудь, отдыхает, просто нет у него сил подать голос. Пойду поищу его.

— Папа, я с тобой, — сказал сын.

— Хорошо. Пусть мама отдохнет, а мы по лесу порыскаем. Думаю, сейчас же разыщем твоего приятеля. Недалеко еще ушли.

Мы с Александром вернулись метров на сто назад и наперебой закричали:

— Халиль! Мистер Халиль! Ау!

Довольно скоро араб откликнулся, жалобно, но многословно:

— Здесь я! В кустах! Я догоню!.. Пальку себе нашёль! С палькой пойду, как Саша советоваль!.. Сапоги исправляю! Неправильные! Плёхо сшиты!..

Пошли на голос. Раздвинули кусты. Халиль, разутый, в одних носочках, сидел на земле с краю оврага, а возле него, опасно наклонившись, стояла корзина с грибами. Держа сапог у живота, он тупым ножом, который мы ему дали подрезать грибы, пилил голенище от кромки к головке. Другой сапог, уже распиленый, валялся рядом.

— Что вы делаете?!

— Исправляю!.. Икры больно!

— Так это же мои сапоги, а не ваши! Как вы можете чужую вещь кромсать?

— Я понимаю! Извините!..

— Все дело в том, — процедил я, сдерживая зубовный скрежет (ох, и жалко было любимые сапоги!), — что голенища, уважаемый мистер Халиль, вам не тесны, а наоборот, слишком просторны! Ноги у вас тонкие, понимаете? Как спички ноги! Голенища лупят по икрам на ходу, вот и натирают их! Зачем же резать?

— Ай-яй-яй! — сказал Александр.

Надув губы, Халиль обулся и отогнул разрезаные голенища чуть не до самых головок. Уже не спрашивая разрешения, я взял его корзину с грибами. Араб попытался встать, опираясь на палку, но не смог. Александр наклонился и подставил шею под его руку. Я посоветовал египтянину бросить костыль и подставил шею под его вторую руку. Мы повели гостя медленно, осторожно, как раненого с поля боя, и не без труда доставили к Вере. Она еще раз перевязала болячки Халиля, приговаривая:

— Ничего, ничего, миленький, потерпите! Дома я ваши мозоли целебной мазью помажу, и сразу все пройдет!..

Приближалось шоссе. Рокот моторов доносился до нас и раньше, издалека, но тогда мы думали, что слышим пролетающие где-то самолеты. Мы оживились, ободрились, но прибавить шагу нам не удалось: Халиль не мог двигаться быстрее, хотя и очень старался, Разрезанные голенища, цепляясь друг за друга, мешали переступать его и без того заплетающимся ногам. Он скинул сапоги, взял их под мышку и пошел в одних носках. В красивые его носки были заправлены мои потертые выцветшие брюки. А солнце, утрачивая золотую лучистость и тускнея, все больше склонялось к горизонту. Оно, наверно, зависло над Владимиром, и держать на него уже не имело смысла. Мы взяли в сторону, на фырчание моторов и шелест колес. Еще через полчаса миновали последний ряд деревьев, свалились в кювет и, собрав последние силы, вылезли из кювета. Глянули на дорогу — автобусной остановки не видать, посмотрели на часы, прикинули, где находимся, и определили, что протопали по лесам километров тридцать. В алых носках, разрисованных черными полосками, с сапогами под мышкой и фотоаппаратом на шее Халиль вышел на шоссе и принялся голосовать. Он так удивительно выглядел, так нелепо расставлял ослабевшие, подогнутые в коленях ноги, и так яростно голосовал сперва одной, потом обеими руками, взяв в них по сапогу, что ни один водитель не хотел останавливаться. Потом, едва не наехав на араба, затормозила легковушка. Шофер высунул в форточку голову, покрутил пальцем у виска и накинулся на араба:

— Ты что, дурак? Жить надоело?

— Не дурак! Не надоелё жить, но скоро умру! — заорал египтянин в ответ. — Я усталь! Поедем скорее домой!..

Сообразив, что это междугородное такси, я сердито крикнул ему:

— Прошу прощения! Зачем вы такси остановили? Обычных машин вам мало? И рейсовый автобус сейчас пойдет! На такси у нас нет денег!

— Да, мистер Халиль, вы поторопились! — сказал Вера. — Извините, водитель! Поезжайте дальше! Денег у нас с собой маловато!

— Что мы, рокфеллеры, что ли, ездить на такси? — добавил Александр и, наклонясь к шоферу, сморозил: — Халиль — с Марса! Его не надо обижать!

Возможно, таксист все-таки уехал бы, он гнал порожняком и, судя по всему, торопился куда-то, но араб уже открыл у легковушки заднюю дверцу и, не дожидаясь разрешения, пыхтя и что-то сердито бормоча, напролом полез в машину.

— У вас-то хоть самого деньги есть? — опять крикнул я ему.

— Нет денег! — захрипел он, оборачиваясь, вытаращивая налитые кровью глаза и облизывая запекшиеся губы. — Один долляр! Садитесь! Надо ехать скорее!

— Доллар не годится, — хмуро сказал шофер, парень с усами и хорошо подбритыми баками. — С ним у нас в стране могут арестовать, но, подумав и через плечо покосившись на иностранца, он всех усадил в машину и включил скорость.

На закате дня мы с шиком подкатили к своему подъезду. Я велел Халилю обуть сапоги. Нельзя же было, в самом деле, допустить, чтобы заморский гость прошел в носках мимо жильцов нашей шлакобетонной пятиэтажки! Вера и Александр повели араба домой, на четвертый этаж, а я, чтобы заплатить таксисту, побежал занимать деньги у соседей.

У всех так пересохло во рту, что сперва мы пили, хлестали воду и долго не могли напиться. Потом Александр с Халилем, не переодеваясь, ушли в гостиную, сели перед телевизором и заснули, а мы, старшие, усталости не знающие, выпив по чашке крепкого чая, вполне пришли в себя и стали разделывать грибы. Весь пол в кухне был застелен газетами и завален грибами. Груду волнушек и груздей мы отобрали для соления, груду подберезовиков и подосиновиков для отваривания, двести штук белых для сушки, и еще немало у нас осталось для жарехи.

Спускались сумерки, но света уличного пока хватало. В кухне сушились, варились и жарились грибы. Аромат стоял такой, что на следующий день нам о нем докладывали соседи.

Когда грибы поджарились, и Вера подала их с картошкой, мы позвали Халиля и Александра ужинать.

— Поешьте — и в постель! — крикнула Вера из кухни.

— Просим господ к столу! — добавил я.

Сын явился сразу и, зевая, потягиваясь, спросил:

— А Халиль где?

— Как где? — сказала Вера. — Вы с ним вместе телевизор смотрели! Там же, наверно, в кресле и спит!

— Да нет его! Я думал, он к вам ушел!

— Интересно, где он может быть? — сказал я. — Мистер Халиль! Мастер Халиль! Эй!

Араб не отозвался.

Пошли искать. Заглянули во все углы гостиной. Открыли двери на балкон, на лестничную клетку. Полезли в чулан и в платяной шкаф в прихожей. Проверили туалет с ванной. Нигде гостя не было. Как-то мы сразу не подумали о том, что он может прятаться в супружеской спальне. Что ему там было делать? В спальне у нас стояли только кровать, тумбочка, кресло и журнальный столик, даже дивана, чтобы, не раздеваясь, прилечь, не имелось. Однако зашли, посмотрели вокруг и задержали взгляд на кровати. Она, как с утра ее застелили синим тканевым покрывалом, так и осталась застеленной, но на ней кто-то похрапывал, и в изголовье из-под сморщенного покрывала выглядывала моя старая фетровая шляпа, а в изножье торчали разрезанные яловые сапоги, целясь мысами в потолок.

— Вот это да! — зашумел Александр. — Мы его ищем по всей квартире, а он тут припухает!

— Тсс! — сказала Вера и поднесла палец к губам.

Она разула крепко спящего Халила, сняла с него измятую, пропеллером закрученную шляпу. Он пошлепал во сне губами и, глотая слюну, пробормотал:

— У нас акули, у нас крокодили!.. Бедуины смелий народ!..

— Бедный мальчик! — прошептала моя жена. — Не нашел сил разуться и снять шляпу!

В глазах у нее блеснули слезинки, и я убедил жену совсем молодой, склоненной над кроваткой нашего младенца-сына.

— Да, — сказал я тоже шепотом, — натерпелся малый. Настрадался. Последние метры до чужой супружеской постели преодолел в тяжелой прострации. Однако в лесу держался молодцом.

— Наш человек, — подытожил Александр. — Дадим поспать ему всласть. Проснулся бы только к утру. А то он завтра должен в Москву возвратиться.

Мы с Александром еще повернули Халила со спины на бок, чтобы не храпел, и на цыпочках вышли из спальни, хотя предосторожности, я думаю, были ни к чему: гость не проснулся бы и под пушечную кононаду.

Десять лет спустя. Последние строки письма к нам от Халиля из Порт-Саида:

«Время, проведенное с вами, дорогие друзья, было самым счастливым в моей жизни! Я запомнил его навсегда и описал в статье, которая принесла мне известность! Прошу извинить за испорченные сапоги! Посылаю сто долларов в возмещение убытка. Пожалуйста, без обиды примите! Ваш мистер Халиль!»

И подпись по-арабски.

1997