Невозможность страсти

Алла Полянская (2015)

Лена заехала домой во время обеденного перерыва и застала хрестоматийную картину: муж в спальне с лучшей подругой. В тот момент Лена поняла: они с Сергеем давно стали чужими и это отличный повод поставить точку в их несчастливом браке… Но неожиданно мысли о неудавшейся личной жизни вытеснили другие события — парень в дорогой одежде, которого они с подругой Ровеной подобрали на городском пляже. Незнакомец явно попал в беду и ничего о себе не помнил… Личность его удалось установить быстро, а вот вопрос, кто его похитил и зачем стерли память, оставался открытым. Но не это беспокоило Лену, а то, что Ровена, ее непробиваемая и никогда не унывающая подруга, явно проявляет к подозрительному незнакомцу повышенное внимание. Подруги еще не знали, что им придется пережить по вине странного парня, найденного ими на пляже…

2

Лето насмешливо щурилось безжалостным глазом солнца сквозь листья каштанов.

— Когда приходит лето, в мире наступает гармония. — Ровена улыбнулась, на её загорелых щеках заиграли ямочки. — Ненавижу зиму.

— А Новый год?

Это был их вечный спор, они всегда его заводили — и всегда искали новые аргументы. Игра, забавная для них обеих. Лена смотрит на Ровену и понимает, что именно сейчас та — снова её якорь, её каменная стена, то неизменное, что было, есть и будет у неё всегда. И неважно, сколько недель или месяцев они не виделись. Ровена всегда встречает её так, словно расстались они вчера.

— Ленка, меня он практически не радует. Разве что как развлечение для Тимки, вот ему это пока в кайф — ёлка, подарки, ощущение праздника, и я стараюсь, чтоб у него всё это было. — Ровена потянулась за пакетом сока, её длинные ногти хищно блеснули. — Вот в детстве — да, в детстве я ждала Новый год. У нас дома наряжали ёлку — не так, как сейчас, какими-то одинаковыми шарами и бантами, а такую, помнишь, настоящую: куча разных игрушек и дождик, дождик!

— Да помню я…

Странно посреди лета вести разговоры о ёлке, но с Ровеной это было запросто.

— То-то, помнишь… Гирлянд электрических у нас не было, но ёлка была самой красивой из всех ёлок, и каждый год казалось, что именно эта — самая прекрасная, и прежде такой не было. А потом ночь — о-о-о, такая волшебная, и ожидание Деда Мороза — я долго в него верила, прикинь! А утром — подарки под ёлкой. Мы не очень богато жили, но подарки были всегда. Тогда я любила Новый год, а сейчас — нет. Ушло ощущение ожидания праздника, чуда, понимаешь? И снежинки тогда казались сказочными, а сейчас снег просто помеха на дороге. А вот лето… я всегда любила лето, потому что меня отвозили в село к бабуле и там я делала что хотела.

— Ты и сейчас делаешь что хочешь. — Лена рассмеялась, глядя на неё. — Хотела бы я посмотреть на того, кто попытался бы тебя заставить делать то, чего ты не хочешь.

— Много таких было. — Ровена вздохнула. — Ты же помнишь, родители одно время очень строго со мной обходились, им всё казалось, что я покачусь по наклонной плоскости и закончу свои деньки в тюрьме. И потом тоже хватало желающих нагнуть меня. Так что за своё право делать то, что я считаю нужным, мне пришлось побороться. Но оно того стоило, вот что.

Они сидели на открытой площадке летнего кафе и потягивали сок. Ровена категорически отказалась заходить внутрь, где кондиционер давал возможность отдышаться от летней жары — она любила жару и лезла на солнце, как мифическая саламандра в огонь. Лена знала это свойство подруги и не спорила, с Ровеной спорить бесполезно. Тем более что на улице было прекрасно: яркие петунии свисали с подвесных горшков, от фонтанчика исходила прохлада, а в тени каштанов оказалось не так жарко, как можно было ожидать.

— Нам надо чаще встречаться, что ли. — Ровена помешала в креманке мороженое и налила в него кока-колы, смесь вспенилась. — Попробуй, это вкусно.

— Нет уж, уволь. — Лена отправила в рот ломтик апельсина. — Питаешься ты ужасно.

— Я знаю. — Ровена фыркнула. — Потому я толстая, а ты нет.

— Ты не толстая, ты…

— Ай, брось. Почти девяносто килограммов даже при моём росте — много. — Ровена ухмыльнулась. — Но мне плевать, честное слово. Лен, что случилось-то?

— Ничего. Просто захотела тебя увидеть и рада, что ты нашла для меня время.

— Ври больше. — Ровена отпила из креманки жуткую пенистую смесь. — Зря не хочешь, это вкусно. Я тебя, подруга, знаю как облупленную. Давай расскажи, что стряслось.

— Я… честно, ничего. Всё хорошо.

— Ну-ну. — Ровена постучала по стакану ногтем, накрашенным ярко-красным лаком с какими-то стразами. — Ленк, мне что, мышь тебе за шиворот запустить?

Лена поёжилась — представить живую, с ужасными лапами мышь у себя за шиворотом было жутко. Тем более что шиворот — вот он, от льняного пиджака. Это Ровена вырядилась в персиковый топ и немыслимой расцветки юбку, плевать ей на всё, даже на то, что лилия на её загорелом плече приковывает взгляды. А у Лены всё как положено: офисный строгий костюм, льняной, привезённый для неё Ровеной «из городу Парижу». И мышь… ну, нет. Конечно же, никакую мышь Ровена не припасла, это понятно, только Лена и правда хотела рассказать о своей проблеме, но теперь, глядя на беспечное лицо подруги, вдруг передумала. Ровена не поймёт. Она всё меряет своей собственной, ни на что не похожей меркой, и её выводы иногда шокируют. Правда, чаще всего она оказывается права…

— Ленк, ну чего ты куксишься? Давай плюнем на всё и поедем на Набережную, купим вредной еды и побродим по отмели, а то и искупаемся?

— Прямо сейчас?!

— Ну, а что? Красиво жить не запретишь.

— Рона, ты что. Мне в офис надо возвращаться, и купальника нет, и…

— Глупости всё это. Плюнь, и поехали.

— Нет, я не могу… вот так сорваться. — Лена вспомнила свой ежедневник, лежащий в сумке. — Я не планировала.

— Я тоже. — Ровена улыбнулась, подставляя лицо солнцу. — И плевать. Давай, Ленка, решайся. Может, это будет лучший день в твоей жизни, а ты просидишь его в офисе, жуя морковку, как кролик. Мы купим у Заура шаурмы и кока-колы — лучшая шаурма у Заура, он соус делает сам, с кинзой! — и поедем. Там классно: река блестит, вода тёплая, лето же!

— Но я…

— Плюнь, поехали.

Ровена щёлкнула пальцами, и материализовалась официантка со счётом. Видимо, Ровену здесь знали и она тоже знала персонал, потому что, оплачивая счёт, спросила:

— Кать, как мама?

— Спасибо, Рона. Тот врач, с которым ты меня свела, очень помог. — Официантка улыбнулась. — Отлично выглядишь.

— Звони, если что. — Ровена поднялась, кивнув официантке. — Удачного дня, Катя.

Они вышли прямо в солнце, машина Ровены нагрелась, но она, вместо того чтобы включить кондиционер, просто открыла окна.

— Ты чего без тачки? — спросила она.

— В сервисе она, помпа полетела. Рона, жарко до невозможности, включи климат-контроль.

— Ты что! Испортить мне всю каторгу хочешь своей холодилкой? Сейчас будет прохладнее, окна открыты. О-о-о, как же я люблю садиться вот в такую горячую машину! Ленка, сними свой пиджак, на тебя смотреть страшно! Зачем ты летом надеваешь этот ужас?

— Дресс-код. — Лена вздохнула и расстегнула пуговицы. — Не могу же я требовать от подчинённых то, чего не выполняю сама.

— Жуть какая-то. Я бы такое не стала носить даже под страхом смертной казни.

Ровена припарковала машину у ряда ларьков.

— Сейчас, погоди.

Лена покорилась судьбе. Никогда она не умела сопротивляться Ровене, за что её в детстве бабушка Салтычиха обзывала тряпкой. Их обоих в детстве одинаково ломали под социум, но Ровена оказалась крепким орешком, а она, Лена, — да, тряпкой, потому что приняла правила игры. И только Ровена напоминала ей, что были и другие времена.

Лена сняла пиджак и, аккуратно уложив его на заднее сиденье, почувствовала облегчение — лёгкая блузка отлично пропускала воздух, а голым рукам под лучами солнца было приятно.

— Вот, еда у нас есть, пить тоже взяла, бутыли ледяные, пока доедем, будут в самый раз. Правильно, что сняла пиджак, ни к чему он тебе сейчас.

— Я без купальника и…

— Ленка, в багажнике есть парочка халатов. Перестань дёргаться и наслаждайся.

Город, по-летнему горячий и пыльный, мчится мимо окон машины, ветер треплет светлые волосы Ровены, небрежно распущенные по плечам. И Лена снова подумала о том, что из всех тех, с кем прошло её детство, Ровена изменилась меньше всего. Нет, дело не во внешности. Из угловатого голенастого подростка Ровена к своим тридцати пяти годам превратилась в довольно крупную барышню, но лицо её осталось всё тем же лицом большеглазой куклы, вьющиеся крупными локонами волосы не потемнели, и голос тоже остался прежним, и смех, и все её повадки. Лена словно снова перенеслась в детство, когда они носились по улицам, устраивали свои бешеные игры и влипали в истории. Бабушка потом бранила Лену и запрещала ей водиться «с этой долговязой прощелыгой из пятого дома». Но как не водиться, когда именно с ней интереснее всего? И чужие чердаки, набитые разным хламом, и старое пианино в подвале дома, где у них был штаб, на котором по очереди играли Ровена и Лёвка Иванцов, и много чего ещё. А потом всё закончилось — детство закончилось.

— Вот здесь остановимся.

Ровена припарковалась в кустах в густой тени, зашелестели ветки по стеклу, но машина практически не видна, и солнце её не достанет. Остановившись и заглушив двигатель, она открыла багажник, вытащила большой картонный ящик и, порывшись там, бросила Лене свёрток.

— На-ка, держи халат и шлёпанцы, изжаришься скоро в своём дресс-коде.

— А купальник?

— На, не плачь. — Ровена бросила Лене на колени яркие полоски ткани. — Это Тимкиной девочки, но ты тощая, тебе будет в самый раз. Надевай, не сомневайся, он стиранный.

— А ты?

— А у меня бельё чёрное, сойдёт и так. — Ровена стянула топ и юбку, бросила их в багажник. — Давай мигом, я купаться хочу — просто сил нет.

Ровена могла плавать часами. Она не любила море и никогда не стремилась летом во что бы то ни стало поехать к морю, ей всегда хватало реки. Её даже звали так, как звали одну из рек — Рона, и подруга утверждала, что все реки мира — это одна река. Она могла плескаться в воде часами, бродить по берегу или сидеть на парапете Набережной. Лена никогда этого не понимала: река пугала её своим течением, на берегу водились лягушки и змеи, водоросли щекотали ноги, в них тоже водилось всякое, что повергало Ровену в восторг, а Лену — в трепет.

— Ленка, ты чего?

— Ты же знаешь, что я боюсь всего маленького, безмозглого и кусачего.

— Ой, смотри, какая стрекоза!

Словно и нет вокруг гремящего задымлённого города, который делит на две части река. Здесь зелено и тихо, стрекозы кружат над ветками ивняка, растущего по берегу, и над жёлтыми кувшинками, колыхающимися на воде и словно вылитыми из воска.

— Идём купаться, смири свои фобии и наслаждайся.

Они прошли по горячему песку сквозь заросли, Лена опасливо поглядывала по сторонам — вдруг ящерица или гадюка, песок пёк ноги даже через подошвы резиновых шлёпанцев, и Лена почти бежала за Ровеной, которая пробиралась впереди, как атомный ледокол, держа в руках пляжную сумку.

— Рона, подожди!

— Торопись, Ленка, этот гадский песок скоро закипит. Жжётся, зараза!

Они выбрались к берегу, и Лена ощутила ногами спасительную прохладу — здесь песок был влажный, и она, сняв шлёпанцы, даже застонала от блаженства.

— Боже, как хорошо.

Только сейчас она поняла, как устала, перегрелась и как ей хочется войти в воду и погрузиться с головой в прохладу, и плевать на водоросли и лягушек.

— Пить будешь? — Ровена бросила ей кока-колу. — Только банки в пакет складывай.

Лена откупорила банку и отпила — холодный шипящий напиток охладил её, она отхлебнула большой глоток и икнула. Всегда шипучка действовали на неё так, и она её не пила, но Ровена не признаёт других напитков, так что Лена, вздохнув, снова сделала глоток. Ну, один-то раз можно.

— Я купаться. — Ровена сбросила халат и тапки на траву. — Ты как?

— Пожалуй, и я искупаюсь.

Лена оглянулась — прибрежная трава с вкраплениями каких-то ярко-жёлтых цветочков выглядела вполне чистой, но в одежду запросто могла заползти гадюка, а значит, по возвращении надо осторожно потыкать шмотки палкой, мало ли…

— Ленка, вода божественная, что ты там копаешься!

— Она же никуда не денется. — Лена уложила халатик поверх одежды Ровены и ступила в реку. — О-о-о, супер!

Прохладная прозрачная вода остудила её ноги, и Лена вдруг почувствовала лето. Вот было оно, это лето — с тополиным пухом, первыми черешнями, клубникой — но она не ощущала его так, как когда-то, не чувствовала щенячьего восторга от свободы, синего неба и запаха реки, перспективы прожить этот день так, чтобы вечером гудели ноги, и, лёжа в чистых прохладных простынях, осязать, как разомлевшее отмытое тело горит от загара. А сейчас, ступив в воду, Лена вдруг почувствовала себя так, как в детстве. И ещё была Ровена — всё та же безрассудная, предоставленная сама себе, она плыла впереди, её волосы намокли и колышутся в воде, словно диковинные водоросли, и сама она, такая весёлая и безмятежная, словно и нет где-то там жизни, которой жить просто невозможно. Жизни, от которой болит в груди и давит в висках. Словно нет ничего, что делает её невыносимой и иногда очень страшной. Словно не касается её та жизнь — за пределами реки. И так знакомо колышутся волосы Ровены в воде, она никогда не пыталась их подвязывать во время купания. Она есть и всегда будет — Ровена, долговязая прощелыга из пятого дома. И хотя она уже не живёт в своей старой квартире, а на её когда-то очень тощем каркасе появились заметные округлости, ничто не поменялось. Ровена не станет ей поддакивать, просто чтобы не раздражать, она всегда скажет ей правду, она не будет трахаться с её мужем — она здесь и всегда будет рядом, и это отлично.

— Ленк, смотри, какие кувшинки.

Ровена заплыла в заросли речных цветов. Она могла держаться на воде, практически не шевеля конечностями, — Лена так не умела, плаванье было для неё спортом, а Ровена не уставала абсолютно. Вот и сейчас она вплыла в заросли кувшинок и будто встала на отмель — руки её свободно дотрагивались до восковых чашечек, гладили широкие листья, она что-то высматривала среди стеблей — а Лена только и могла что плыть, потому что здесь глубоко, так стоять в воде она не умеет.

— Как это у тебя получается?

— Стоять в воде? — Ровена ухмыльнулась. — Сто раз ты меня спрашивала.

— Спрашивала, да. — Лена фыркнула. — И стоять, и лежать на воде ты можешь, и плыть несколько километров, даже не запыхавшись, не то что…

— Ну, не знаю я, Ленк. — Ровена ловко перевернулась и улеглась на воду, тело её заколыхалось в такт волнам. — Не знаю, сто раз тебе говорила. Вот легла и лежу — держит меня вода. И плыть могу, почти не шевеля конечностями, — вот и не устаю. Но это только в тихую погоду, когда волн нет.

— Не утешай меня.

— У тебя макияж потёк.

— Ну, и хрен с ним.

Они переглянулись и захохотали. Лена с восторгом ощутила то, чего не ощущала давно: лето и свободу. И то, что грызло её изнутри, просто исчезло. Всё неважно, оказывается. Вода всё смыла, река унесла, она и не заметила, когда.

— Есть хочу…

— Там шаурма в сумке имеется, поплыли на берег. — Ровена осторожно проплыла сквозь кувшинки. — Люблю я эти цветы…

— А не рвёшь никогда.

— Потому и не рву, что люблю. Сорву — цветок завянет, умрёт, и всё. А я хочу, чтоб он жил — ведь всю зиму мёрзнет на дне, ждёт лета, как и я. Только летом можно жить.

— Тебе в Африку надо.

— Там негры, змеи, болезнетворные микробы и жуткие гады.

— Змеи и тут есть.

— Есть. — Ровена вышла из воды, и Лена в который раз с завистью отметила, что тело подруги варварски прекрасно, хоть и не модельное. — Ленк, тебе с острым соусом или так?

— Давай так, знаю я твои острые соусы, есть невозможно.

— Тоже верно.

Ровена достала из сумки плед и расстелила на песке. Туда же последовал увесистый пакет с едой, банки с колой и пачка салфеток.

— Ты просто пикник устроила. — Лена уловила запах еды, и её рот наполнился слюной. — Чёрт побери, жрать-то как охота.

— Ну, так вперёд, чего ты ждёшь?

Ровена развернула пакет и подала ей шаурму. Лена, питавшаяся по диетической программе полезной едой, в ужасе зажмурилась, но запах сводил её с ума, и она откусила — вкус оказался непередаваемым.

— Ты, Ленка, ешь всякую траву, вот и превратилась в кильку. — Ровена отпила из банки шипучку и блаженно потянулась всем телом, сидя по-турецки. — Давай выкладывай.

— Что?

— Ну, ты уж меня совсем за дурру-то не держи. — Ровена хитро прищурилась. — Что-то тебя гложет, и сильно, раз ты ко мне прискакала среди дня, и мне даже удалось сманить тебя на реку. Было б это что-то простое, ты бы с Холостой Пулей поделилась, но тут что-то такое, чего ты ей доверить не можешь. Рассказывай, а то купаться хочется.

Лена вздохнула. Конечно, она бы рассказала Таньке — только именно ей она ничего рассказать не может, Танька и сама всё знает.

— Рона, я…

— Давай не тяни. — Ровена вздохнула, оглядев до половины съеденную шаурму. — Заур мне по знакомству их такими здоровенными делает… Так что там стряслось-то? Снова с Серёгой поцапались?

Она это сказала — словно о чём-то незначительном, и Лена вдруг подумала: а ведь так оно и есть. Живут они с Сергеем как чужие, связывает их только квартира, да и та принадлежит ей, и она частенько думает о том, стал бы Сергей тянуть эти ненормальные отношения, будь у него куда съехать, и ответ всегда был очевиден, но думать об этом не хотелось, потому что тогда пришлось бы что-то решать, а решать тоже не хотелось. Очень страшно вдруг остаться одной. Татьяна всегда ей сочувствовала, сопереживала… до сегодняшнего дня.

— Поцапались… — Лена вытянула ноги, касаясь песка за пределами пледа, и большим пальцем ступни прочертила линию. — Я папку забыла с документами, а они мне нужны сегодня. В обед поехала домой, а эти… там.

Как объяснить Ровене, что она в тот момент почувствовала, Лена не знала. А самое главное, как объяснить то, чего она в тот миг не почувствовала? А именно — горя, злости и что там ещё положено чувствовать обманутой жене? Так вот: ничего этого не было. И напрасные метания по комнате Татьяны, спешно собирающей трусы и лифчик, и преувеличенно громкий голос Сергея: «Милая, это не совсем то, что ты думаешь…» А что, собственно, ещё она должна была подумать? Всё это было глупо, по-мещански банально и совершенно ей безразлично. Она стояла посреди этого бардака, смотрела на свою почти лучшую подругу и мужа, с которым прожила десять лет, и не ощущала ничего, кроме отвращения от того, что оказалась втянутой в такую пошлую, практически классическую библейскую историю, в которой уже заранее все роли расписаны. Но играть свою роль ей не хотелось совершенно, и эта проблема оказалась похлеще голой Танькиной задницы с целлюлитом.

— Прикольно. — Ровена хмыкнула, глядя на неё поверх банки с колой. — И что теперь? Насколько я могу судить, сердце твоё не разбито ни капельки.

— Нет, не разбито.

— Ну, тогда слушай, что я думаю. Ты же за этим ко мне пришла?

— Собственно, да.

— Конечно. — Ровена снова потянулась. — Помнишь, где-то около года назад я у тебя спросила, на кой ляд ты живёшь с Серёгой, если вы лет пять спите в разных комнатах?

— Помню.

— А помнишь, что ты мне ответила?

— Не очень…

— Я тебе напомню. — Ровена состроила глумливую гримасу. — Ты на полном серьёзе затянула бодягу насчёт того, что, дескать, вас связывают более высокие отношения, которые не сводятся к сексу, вы просто родные люди, и бла-бла-бла. Я тогда это послушала и решила, что ты, подруга, похоже, спятила. Но промолчала — не в моих правилах давать непрошеные советы. Но вот что я думаю сейчас. Иногда жизнь ставит нас в ситуацию, когда нужно принимать неприятное решение — но мы его не принимаем. По разным соображениям, чаще просто не боимся попасть в неудобную эмоциональную ситуацию. Ну, и тянется это какое-то время, пока некто решает: а, так ты не хочешь принимать решение, когда оно очевидно? Что ж, тогда не жалуйся, когда его примут за тебя. И случается нечто, что ситуацию как бы развязывает, но при этом тебе очень неприятно, а иногда и по деньгам убыточно.

— Некто?

— Ну да. Считай это решением твоего Ангела, или вмешательством высшего разума, или судьбой, которую не обманешь, но это всегда именно так: если ты не принимаешь нужное решение, его принимают за тебя. Но есть подвох: ты должна извлечь урок, и если ты его не извлечёшь, ты снова попадёшь в точно такие же условия и тебе снова придётся решать. В общем, где-то так. Я думаю, что сейчас решение приняли за тебя и ты наконец сделаешь то, что должна сделать.

— Эзотерика какая-то… Я понимаю, что нужно как-то на это всё реагировать, но дело в том, что я совершенно не злюсь, мне всё равно.

— Лен, какая разница. Это отличный повод избавиться от обременительных отношений, которые давным-давно нужно было закончить, и ты это знаешь, и давно знаешь, вот что плохо. Знала, но ничего не делала, боялась что-то менять, не хотела ссориться — ну, как обычно. А ведь это неправильно. Где-то ходит именно твой человек, а ты не можешь с ним встретиться, потому что увязла в неких очень высоких отношениях. Настолько высоких, что их сути ты и сама не понимаешь. Зачем ты с ним живёшь, если ты его не любишь, он тебя не любит, ты его не уважаешь, как и он тебя? Вот объясни мне, зачем это тебе нужно? Я понимаю, зачем это ему, но тебе-то какая польза? Чтоб замужней дамой считаться? Чтоб маман тебя не грызла? Зачем?

— Просто мы давно вместе… и куда пойдёт Сергей, если я с ним разведусь?

— Ему сорок один год, он уже достаточно большой мальчик, чтобы позаботиться о себе. — Ровена прикончила колу и спрятала пустую банку в пакет. — Точно так же, как он умеет пристраивать свой член, он пристроит и всё остальное. У него просто не было необходимости, вот он и расслабился, но это не страшно, напряжётся. Так что ты думаешь с ним делать?

— Не знаю… Я хочу, чтобы всё решилось как-то без моего участия. Чтобы я пришла домой, а он уже забрал вещи и уехал. Куда-нибудь.

— Идиотская привычка избегать любого конфликта, даже в ущерб себе. Причём работает это у тебя как-то выборочно — только в личных отношениях. — Ровена сердито посмотрела на неё. — Ленка, я в принципе не понимаю, чего ты боишься.

— Я не боюсь. — Лена вздохнула. — Рона, я не хочу в этом участвовать. Разборки какие-то, что-то надо говорить, и…

— О боже ж мой! Ленк, тут уж как водится. Либо ты сейчас что-то решаешь в свою пользу, либо, насколько я знаю типаж твоего супруга, он немедленно начнёт кампанию активного покаяния под благовидным флагом спасения вашего брака и зальёт тебя потоками показной романтики насчёт второго шанса. Если ты на это клюнешь — хотя отлично будешь знать, что всё это лажа, но клюнешь просто чтобы не встревать в скандал, — то после пожалеешь, и не раз.

— Ты мне предлагаешь сыграть обманутую жену?

— Более удобного случая может и не представиться. — Ровена достала из пакета ещё одну банку шипучки и открыла её. — Он станет осторожнее, затаится, и ты его потом вообще не выдворишь — повода не найдёшь, а без повода ты не сможешь дать ему пинка. Ну, так вот: как раз сейчас у тебя появился отличный повод, вполне законный даже в твоих собственных глазах, а главное — ему возразить будет нечего, ты же его со спущенными штанами поймала.

— Тоже верно. — Лена снова вздохнула. — Что бы он ни сказал, всё это не перевесит того, что я видела. Чёрт, мать меня просто со свету сживёт…

— Лен, а ты не хочешь под это дело и маме пистон вставить? Ну, под соусом расшатанных нервов? Чтобы перестала наконец совать нос в твою жизнь, в которой она, по сути, вообще никогда участия не принимала.

— Ну, своей-то жизни у неё нет.

— Это не твоя вина, а её собственный выбор. Так что ты подумай, случай уж очень удобный, чтобы развязаться со всеми, кто висит на тебе столько лет. Пули это тоже касается. Никогда не любила эту подхалимку.

— Я знаю. — Лена вздохнула. — Ты насчёт неё оказалась права. Пустышка, обычная пустышка. Столько лет притворялась подругой, а сама… Ты была права.

— Я всегда права, пора бы тебе привыкнуть. — Ровена стряхнула песок, высохший на ногах. — Я всегда знала, что она собой представляет, как и твой супруг, хоть ты и задвигала мне насчёт высоких отношений. Так что самое время дать пинка всем, кто отягощает своим присутствием твой быт и засоряет твою энергетику. Маму тоже не забудь, кстати. Она вообще энергетический вампир.

— Ты что, в эзотерику ударилась?

— Ну почему — ударилась? Так, поинтересовалась, кое-что для себя нашла. И что ты теперь будешь делать?

— Подумаю. — Лена доела шаурму и отправила смятые салфетки в пакет для мусора. — Мы с тобой чудовища какие-то, да?

— Отчего это?

— Ну, сидим тут, планируем такое…

— Лен, другой жизни у тебя нет. И провести её рядом с никчёмным, неумным и мелким мужиком — глупо и непростительно. Мужчина, который рядом, должен вызывать уважение. Прежде всего — уважение. Ну, и страсть тоже. У меня страсть прямо пропорциональна уважению, то есть если уважаю — буду с ним спать. Ну, конечно, если его запах мне понравится. Не уважаю — всё, досвидос, на пушечный выстрел не подпущу к себе.

— Я просто привыкла, что он всегда есть… и не всё у нас было плохо, когда-то было отлично.

— А потом прошло. — Ровена безжалостно ухмыльнулась. — Ленк, отношения — это не навсегда. Нет, в идеале, конечно, мы хотим навсегда, но много ли ты знаешь людей, у кого это получилось? Не чтоб просто жили вместе в одной квартире, давно чужие друг другу, но типа вместе, а именно чтоб любовь там, взаимное уважение, страсть… много таких пар ты знаешь? Ну, мои родители, конечно, а так? Семья — штука очень зыбкая, ухватить не за что, и часто то, что мы принимаем за семью, таковой не является, лезут какие-то другие соображения: материально-квартирные, например. А семья… Вот есть она, и всё как будто неплохо, но в какой-то момент ты чувствуешь скуку. И тут либо вы оба начинаете над отношениями работать, если хотите их сохранить и дороги друг другу, причём работать вдвоём, а ты работаешь одна, и не потому, что человек тебе дорог, а чтоб не затеваться с разводом. И толку от этого никогда не будет, потому что скуку чувствуешь ты и работаешь над отношениями ты, а ему охренеть как удобно с тобой, и правда в том, что вам обоим друг на друга, по сути, давно уже наплевать, это самое главное, и никакие девайсы ничего не изменят. В общем, решать тебе, но упускать такой случай глупо.

— И я останусь одна в тридцать пять лет. — Лена смотрит на реку, понимая, что снова хочет окунуться. — У тебя хоть Тимка есть…

— Ленк, да ты сначала разрули бардак в своей жизни, а потом принимайся маяться бабскими страхами. — Ровена отставила недопитую банку. — Идём, ещё маленько поплаваем, вода классная сегодня.

— У тебя всё как-то очень просто получается.

— А зачем усложнять простые вещи? — Ровена тряхнула высохшими волосами. — Ленк, не надо издеваться над собой самостоятельно, с этим вполне успешно справляются другие люди. Идём, давай поднимайся, искупаемся — и дальше в социум, делать вид, что мы с ними.

— А мы не с ними?

— Нет, Ленка, мы сами по себе. Именно потому мы должны мимикрировать и вливаться в общество. Так что искупаемся, и всё, поедем дальше мимикрировать и вливаться, чёрт с ними.

Они вошли в прохладную воду, и Лена поплыла вслед за Ровеной, и были только она, река и небо. И больше, как оказалось, никто ей не нужен.