Найти свой остров

Алла Полянская, 2014

С самого детства все считали Нику немного не от мира сего, но открытая душа и доброе сердце с лихвой компенсировали все ее странности. Вот и сейчас, увидев, как упавший с моста автомобиль медленно уходит под воду, она, ни секунды не раздумывая, бросилась на хрупкий лед и вытащила из тонущей машины водителя и пассажиров… Максим Матвеев был поражен: как одна женщина смогла спасти от верной гибели троих сильных мужчин? Но гораздо больше его волновал другой вопрос: кто подстроил аварию? А на следующий день на Нику напали, она сама чудом осталась жива. Теперь уже Матвеев знал: простой благодарностью дело не ограничится, он пойдет на все, но выяснит, кому она могла помешать. Он еще не подозревал, что встреча с Никой вовсе не была случайной и их судьбы связаны между собой гораздо крепче любых уз…

4

— Вечно ты попадаешь в истории.

Лариса строгая и отстраненная — это если ее не знать, но Ника-то знает, какая она добрая, как душой болеет за каждого своего пациента и какой она отличный врач, хотя это как раз знают все, потому телефон у нее звонит даже ночью. Лариса никому никогда не отказывает в помощи, не глядя на то, может человек заплатить или нет, для нее все больные одинаковы. И потому Ника привезла свой улов прямо к ней в больницу, где в приемном отделении их уже ждали.

— Ну, что я скажу. Легче всех отделался тот, кто сидел сзади, — я так понимаю, владелец машины. У него переохлаждение, но ничего серьезнее бронхита ему не светит, то, что ты его не сунула в натопленную машину как есть, а растерла снегом, ему очень помогло. Парнишка с ногой сейчас на операции, перелом лодыжки — дело непростое, но поставим спицы, полежит, попрыгает на костылях, и будет как новый месяца через четыре. Больше всех досталось водителю: при падении он ударился головой, перелом височной кости, его оперируют, прогноз пока неутешительный, но будем надеяться — Семеныч сам оперирует, никому не доверил. Ты-то как?

— Да ничего, даже не простыла, по-моему.

— Цыплят по осени считают. Забирай своего утопленника и езжай домой, вот этот порошок выпьешь сейчас, при мне, на ночь вы оба примете еще по одному, а завтра я позвоню.

— Ой, горько-то как!

— «Горько» на твоей свадьбе покричим, вот, запей водой. Все, езжай, некогда мне.

Ника, морщась, усаживается за руль, ее пассажир грузится на заднее сиденье. Он странно выглядит в спортивном костюме Марека, но Ника утешает себя мыслью, что еще более странно он выглядел бы вообще без одежды.

— Куда мы едем?

— Домой, конечно же. — Ника фыркнула. — Ко мне домой.

— Но…

— А куда бы вам хотелось — на венский бал? Вы не по форме одеты, гражданин, у вас бабочки нет. Сейчас приедем, пообедаем, чем бог послал, и тогда уж будем решать, что делать дальше.

Матвеев замолчал. Только уже сидя в «Хонде» с мягким спортивным костюмом на коленях, он узнал эту женщину — скорее не ее даже, а котенка, который внимательно смотрел на него, сидя на спинке пассажирского сиденья. Под его взглядом Матвеев натянул на себя штаны, оказавшиеся ему короткими, и олимпийку, которая не сходилась на нем, но это было все лучше, чем ничего. Он укутался в плед, и его начала бить крупная дрожь, которую он не мог никак унять, и когда звонкий голос крикнул: «Открой гребаную дверцу, мать твою, и подвинься!» — и он, едва владея затекшими пальцами, нащупал ручку и открыл дверь, чтобы принять в салон Виктора, он уже знал, кто его спасительница — давешняя блондинка с котенком на плече, пиратка в джинсах. А она побежала обратно, Матвеев понимал, что должен помочь ей, но тело его не слушалось, дрожь пробирала до самого нутра, такого с ним никогда еще не было. А когда на его колени упала тяжелая серебряная фляга и он дрожащими пальцами отвинтил крышку и глотнул обжигающий горлодер, дрожь наконец отступила и зрение прояснилось. И он смог обернуть голову Виктора полотенцем, которое подала ему блондинка, и с удивлением наблюдал, как она маскирует место происшествия при помощи веника и лопаты. Ее голубой свитер ярким пятном выделялся на белом снегу, волосы растрепались, лицо раскраснелось, глаза сердито блестели, и вся она сейчас походила на рассерженную воительницу из скандинавских саг, только вместо меча — лопата.

И вот она везет его к себе домой. Спорить Матвеев не стал, голова его соображала сейчас очень медленно, а хуже всего было то, что пропал его телефон, а надо бы позвонить Панфилову и Димке.

— Все, приехали, выгружаемся. Завернись в плед. Хорошо, что темно, соседи не увидят…

Они поднимаются на пятый этаж старого кирпичного дома, Ника рукой придерживает котенка, в другой у нее — сумка с лотком, кормушкой и прочим, что положено иметь коту. Матвеев с трудом поспевает за ней, понимая, что больше всего на свете ему сейчас хочется нырнуть в горячую ванну и согреться.

— Высоко забралась.

— Зато над головой никто не танцует. Пришла себе домой и отдыхаю, а не на соседей злюсь. Все, прибыли, подержи пакет, я ключи найду.

Щелкнул замок, пахнуло теплом и вкусными запахами. Матвеев вдруг ощутил такой голод, какого не знал со времен студенчества.

— Мам?!

Темные глаза высокого подростка встревоженны и растерянны.

— Ни о чем меня не спрашивай, ОК? Вот котэ, зовут Буч. Займись им.

Ника чуть не заплакала, ощутив тепло своей квартиры. На плите кастрюля с фирменным Леркиным супом — значит, приходила. На столе в вазочке — ватрушки, тоже еще горячие, Лерка знает, как Марек любит такие ватрушки.

— Мам…

— Все вопросы потом.

— Одеть бы его во что-то надо.

Да, одеть… Ладно, надо Лерке позвонить, она что-нибудь придумает, безусловно.

— В ванную ступай. — Ника подтолкнула Матвеева к двери. — Вот соль, вот мочалка, гель для душа… в общем, разберешься. Давай, ныряй в ванну и полежи, согрейся, потом поедим.

Матвеев закрыл за собой дверь и огляделся. Голубой, сияющий чистотой кафель, голубая ванна и такая же раковина, старенькая стиральная машинка. Отметив про себя, что построено все по безумному проекту, Матвеев закрыл слив пробкой, всыпал соль и пустил воду.

— Ты там в горячее не сильно погружайся, а то глюкнешь еще.

Звонкий голос из-за двери вернул его в реальность, но мысли разбежались, как тараканы. Матвеев понимал, что с ним что-то не то происходит, никогда ничего подобного с ним не случалось, но собрать в кучу мысли он не мог совершенно. Надо позвонить Димке, и Панфилову тоже, и жене Виктора… еще узнать, как там они оба после операций… и встреча сегодняшняя… глюкнула.

Матвеева разобрал смех. Пиратка заразила его этим словом, смысл которого он понимает, но синоним подобрать не может, что-то между «умереть» и «прийти в негодность», и в чем тут разница, объяснить сложно, но она есть… вот только Димке надо позвонить.

— Эй, ты там затонул? Вылезай, мне тоже нужно туда!

Неугомонная какая! Но Матвеев понял, что она права: нельзя ему долго в горячей воде, сама хозяйка и спасительница замерзла не меньше, чем он, а устала уж всяко больше. Троих мужиков с того света выволочь — это не что попало… Вот только — ну, вылезет он, а дальше что? Снова куцый костюмчик надевать?

— Оберни вокруг себя полотенце, я тебе подам одежду.

Одежду? Откуда ей взяться? Но Матвеев покорно завернулся в широкое банное полотенце, выданное ему хозяйкой, дверь открылась, и тонкая рука подала ему пакет. Матвеев уставился на тонкое запястье, не в силах оторвать взгляд. Где, у кого он уже видел такие руки? Тонкое запястье, длинные пальцы с красивыми овальными ногтями… Наваждение какое-то.

— Одевайся и выходи, а то я сейчас просто лопну и разлечусь на мелкие кусочки, если не влезу в ванну.

Матвеев открыл пакет. В нем оказалось абсолютно новое белье, носки, джинсы и рубашка в клетку. Все с бирками, только что из магазина. Как она провернула этот трюк, Матвеев даже представить не мог, но одежда пришлась впору, и он вышел из ванной с намерением поблагодарить хозяйку, но она, оттолкнув его, с возгласом:

— Ну, слава яйцам, наплескался! — шмыгнула внутрь и включила воду. Матвеев оторопело уставился на закрытую дверь — в более глупом положении он еще не был.

— Не удивляйся, она всегда такая.

Матвеев обернулся. На него смотрела худая, хищная, с отчаянно-рыжей копной кудрявых длинных волос девица. Зеленые кошачьи глаза на бледном лице иронично и откровенно разглядывали его.

— Идем на кухню, буду тебя кормить.

Матвеев совсем уж было собрал в кучу свои впечатления и эмоции, но тут на ногу ему прыгнул серый котенок и проворно полез по штанине. Рыжая закричала:

— Марек, забери тигра, он на нашего гостя решил поохотиться!

— Я не могу, у меня уровень не пройден! Да пусть жрет, тебе жалко, что ли! Он мелкий, всего не сожрет — так, откусит на пробу.

— Сегодня от него, завтра от тебя.

— Чего хочет котэ — того хочет Бог, первая котозаповедь!

— Бестолочь.

Рыжая осторожно отцепила котенка от джинсов Матвеева и скрылась в комнате, откуда с таким безразличием был вынесен ему приговор, а сам он объявлен добычей.

— Все, идем есть, а то так и помереть недолго.

Матвеев покорно пошел за рыжей на кухню. Эти дома строил безумный архитектор, как можно было в такую квартиру втиснуть крохотную кухоньку!

— Садись, сейчас суп подам.

Это немного старомодное слово «подам» и запах супа, и кутерьма вокруг, и необходимость немедленно сделать несколько дел сразу — все это было так не похоже на упорядоченную жизнь Матвеева, совершенно выбило его из колеи, и только когда он зачерпнул ложкой ароматный суп, снова почувствовал, насколько голоден. Ну хоть аппетит его не оставил.

— Все может изменить человеку, все может измениться, но не аппетит. Меня Валерия зовут, мы с Никой компаньонки. А это чудовище в комнате — ее сын Марек. А ты-то кто?

— Я… Матвеев. Максим Николаевич. Архитектор из Питера. Ехал в командировку, и… вот.

— Ешь. Сейчас принцессу выужу, а то она там уснет. Эй, Ника, ты что, раствориться решила?

Рыжая кричала на весь дом, Матвеев в толк взять не мог, чего она так вопит.

— Чтоб мне раствориться, здешней растворялки не хватит. Налей мне супчику, я выхожу.

Они обе сумасшедшие, решил Матвеев. Но суп был божественный, и когда рыжая взяла его тарелку, чтобы налить добавки, он благодарно вздохнул. Такого супа он не ел очень давно. Как Томки не стало.

Ника вышла из ванной, завернутая в красный уютный халат, доходящий ей до колен и открывающий абсолютно белую кожу и пару весьма неплохой формы ног с тонкими лодыжками. Волосы ее, мокрые и пахнущие цветами, свободно падали на спину, лицо раскраснелось, и синие глаза стали просто фантастическими. Таких синих глаз Матвеев ни у кого не видел… или видел? Видел, и воспоминание это пряталось где-то очень далеко, и не ухватить…

— Лерка, ты святая. Только святые умеют варить такой суп. Марек!

Матвеев улыбнулся — он и не знал, что у святых есть особый рецепт супа, но от крика снова дернулся — да что они, совсем не умеют нормально разговаривать?

— Марек, иди к нам, будем чай пить!

— Принесите мне сюда, у меня котэ на плече спит.

— От твоего крика он уже проснулся.

— Типа, от твоего не проснулся. И четыре ватрушки тоже несите.

Рыжая принялась наливать чай в большую кружку, достала тарелки для ватрушек, а Матвеев удивленно наблюдал за этой кутерьмой. По всему видать, что люди здесь абсолютно счастливы и довольны друг другом, да и сам он ощущает тепло, наполняющее этот дом. Они орут друг на друга, с серьезными лицами шутят, причем юмор у них самый что ни на есть черный, но им заметно хорошо вместе.

Рыжая унесла чай и тарелку с ватрушками в комнату, а Матвеев, не глядя на Нику, осторожно спросил:

— Так вы все вместе живете?

— С Леркой? Боже упаси, нет. Она с дочкой в соседнем доме живет, как мужа похоронила шесть лет назад, так и остались вдвоем. А мы с Мареком здесь — это бабушки моей квартира, она мне ее подарила, вот сестра злилась, когда узнала, до сих пор простить мне этого не может! Меня Ника зовут. А…

— А я Макс. Я хотел тебя поблагодарить…

— Не городи глупостей. Не за что меня благодарить, так карта легла, вот и все.

Где-то в квартире зазвонил сотовый, рыжая выскочила из комнаты мальчишки и понеслась искать аппарат. Матвеев отодвинул тарелку и понял, что согрелся и жив, а ведь сегодня все могло закончиться для него навсегда, и тогда как же Димка?

— Мне надо сыну позвонить.

— Сейчас позвонишь, все будет в порядке. — Ника сжала его ладонь. — Не думай об этом, оставь на завтра. Я всегда такие вещи на утро оставляю, на свежую головой думается лучше.

— Лариска звонила, — рыжая принесла телефон, оказавшийся банальной «раскладушкой» вишневого цвета. — Парнишка, что с ногой, в порядке. А который с головой — в реанимации, но Семеныч обещает, что его вытащит.

— Семеныч? — Матвеев чувствует, как сердце заполошно стукнуло. — Кто это?

— Это хирург. — Ника снова ободряюще сжала его ладонь. — Один из лучших, к нему записываются со всей страны. И по санавиации вызывают на такие операции, которые осилить никто не может. А он здесь, у нас, живет — говорит, в маленьких городах народ проще.

Матвеев кивнул. Да, проще и понятней, без всего этого заграничного офисного лоска, невесть зачем позаимствованного у буржуинов и доведенного до абсурда.

— Вот телефон, звони куда надо.

Матвеев набрал знакомый номер. Димка ответил не сразу, но вот в трубке послышался его голос:

— Слушаю вас.

— Дима…

— Пап! — Сын вдруг захлебнулся слезами и стал совершенно не похож на себя. — Пап, где ты был? Я звонил тебе, и дядя Саша звонил, и… никто, никто не отвечал, ни Витя, ни…

— Димка…

— Пап, что это за телефон, где ты?

— Я… я в порядке, ты не плачь, завтра буду дома, главное, что…

— Папа-а-а-а, приезжай сейчас! Сейчас! — Димка плачет навзрыд, и Матвеев понятия не имеет, что делать.

Ника молча взяла у него трубку и вышла из кухни.

— Тише, малыш. Все хорошо. Слышишь? Тише, не надо плакать.

Голос ее стал какой-то совершенно другой, уютный и мягкий. Матвеев взъерошил волосы — он иногда забывал, что сыну всего десять, что он совсем мальчишка и вырос без матери — Димка-Торквемада сам не давал Матвееву вспомнить об этом, но он должен был помнить и учитывать, а ему было очень удобно вот это раннее Димкино взросление.

— Вы кто?

Немного хриплый от слез, но подозрительный голос. Ника улыбнулась — Марек был когда-то точно такой. Он и сейчас такой.

— Я — Ника. Я сегодня твоего папу из воды выудила, вот сидит он у меня дома и греется супом.

— Из воды?

— Если обещаешь, что не сдашь меня, я тебе по секрету расскажу, что случилось.

— Не сдам, честно. Буду молчать, как рыба.

Ника поняла, что этот мальчишка не потерпит лжи и почувствует ее, а потому нужно просто как-то смягчить правду…

— А Витя выживет?

— Будем надеяться, его оперировал очень хороший врач.

— Ой, а дядь Саша-то ничего не знает! — Димка расстроен, но уже не плачет. — Ника, ему нужно сообщить…

— Ты обещал молчать, как рыба, помнишь? Мы сами все уладим, а ты делай вид, что ничего не знаешь.

— Зачем?

— Ну сам-то как думаешь? А если машина не просто так упала с моста? Мы же ничего пока не знаем. Осторожно надо, а то мало ли что.

— Ника, ты с папой к нам приедешь?

— Это вряд ли. Лучше ты к нам приезжай — потом, когда все устаканится.

— У тебя дети есть?

— Ага, но он уже взрослый, мой деть — ему семнадцатый год, в следующем году школу заканчивает.

— А-а-а… понятно. А кот как же?

— У Марека спит.

— Что это за имя — Марек?

— Вообще-то он Марк, но моя бабушка была полькой, и мама… ну, и я в некотором роде. И у нас в доме его имя превратилось вот в такое. Я сейчас твоему отцу трубку дам, так ты его не расстраивай, ладно? Ему больше всех сегодня досталось. Слышишь меня, малыш?

Димка хмыкнул. Никто не называл его «малыш», да и не надо ему это, он взрослый, просто от расстройства расплакался. Но Никин голос в телефоне звучал так сочувствующе… по-родному, что у Димки снова защипало в глазах. Только мама так говорила, мама, о которой он старался не вспоминать, и боялся забыть то, что помнил. Но это не мама, это какая-то чужая женщина, но как она говорит это «малыш» и какой голос у нее… словно знакомый… Димка едва сдержал готовые снова брызнуть слезы.

— Ладно, дай мне минутку.

Ника поняла, что мальчишку надо отвлечь — чем угодно, но отвлечь от страшных мыслей, от пережитого стресса, от того, что он еще надумает, если оставить его одного. И это неправильно — то, что они все здесь, а он там один.

— Хочешь, я тебе скину на телефон фотку нашего Буча?

— Ага, хочу. А когда скинешь?

— Да вот сейчас, сию минуту Мареку скажу, и он…

— А он есть ВКонтакте?

— Есть. Сейчас свяжется с тобой по скайпу, покажет котэ.

— А-а-а-а, ты говоришь «котэ»!

— Ага. Мне кажется, это прикольно. Оно няяяшноеее!

— Давай, пусть связывается, я хочу посмотреть. И папа пусть войдет в скайп.

— Ты гений. Как я раньше об этом не подумала. Не бросай трубу, я Мареку свою дам, продиктуешь ему номер, а то я совсем чайник.

— Как все старички.

— Ах ты, мелкий гаденыш!

Димка уже хохочет, Ника сунула трубу ничего не понимающему Марку и сделала зверское лицо.

— Это ты Димку сейчас гаденышем обругала? — Матвеев удивленно смотрит на Нику. — И что он тебе сказал?

— Он и есть мелкий гаденыш, обозвал меня старичками.

— Кем?!

Мир положительно сошел с ума. Чтобы его Димка обозвал старичками незнакомую женщину — этого просто не могло быть, но Матвеев сам слышал, как он хохотал в трубке, и Ника улыбалась, а это значит, что… Непонятно, что это значит.

— Я подключился, идите. — Марк выглянул из комнаты. — Он на связи.

Ничего не понимающего Матвеева потащили в комнату, где во весь экран компьютера улыбалось Димкино заплаканное лицо, а Марк демонстрировал ему котенка.

— Димка!

— Пап! Смотри, какой котэ! Вот нам бы такого!

— Котэ? Почему — котэ? Котэ — это грузинское имя, если я не ошибаюсь, фильм даже есть — «Кето и Котэ». А это кот, его зовут Буч.

— Ничего ты не понимаешь, я тебе потом объясню. — Ника толкнула Матвеева в бок. — Давай, Димка, извиняйся за старичков, иначе обижусь навечно.

— Ладно, не такая уж ты и старая.

Матвеев поперхнулся. Димка, его Димка, — говорил «ты» взрослой женщине, еще и шутил при этом! Но, взглянув на ее смеющееся лицо, понял — совершенно невозможно воспринимать всерьез нормы человеческого этикета, находясь рядом с этим ходячим недоразумением.

— Спать-то ложись, Дим.

— Пап, еще и восьми часов нет… Какое — спать? Я с Марком немного хотел поговорить…

Марк серьезно кивнул, и Матвеев согласился. Пусть Димка отвлечется от пережитого страха. Но как Нике так быстро удалось его успокоить?

— Ну что ты, у меня же свой сын имеется, — Ника снова налила ему чаю. — Я же мать. Всякое случалось, как мне не уметь справиться с мальчишкой? Лер, ты уходишь?

— Ирка там одна, пора мне, я еще в клуб заеду. — Лера надела дубленку и шагнула к двери. — Завтра приду, а сейчас поздно уже. Ты кошек нам пробила?

— А то! В лучшем виде! Ой, Лерка, ты же не знаешь главного! Не уходи, дай я тебе расскажу.

— Давай завтра.

— Нет, нет, сегодня, это не ждет! Слушай, там у них такие чаны здоровенные, а в них стеклянная масса булькает — медленно так ворочается, разноцветная… В общем, берешь трубку, набираешь массу и дуешь — и шар такой выдувается, а ты его в форму, и…

— Так, мне все ясно, ты, как обычно, всюду сунула свой нос. Кто бы сомневался. Все, солнце, вам пора отдыхать. Кстати, Лариска сказала, чтоб ты порошок какой-то выпила, так что давай, пей.

— Я… ты иди, я потом выпью.

— Э, нет, подруга, хитришь. Знаю я, как ты его выпьешь. Где порошок?

— Лер, он горький, как хинин. Лариска решила меня отравить, а я еще нужна обществу. У меня сын и котэ ценной породы.

— Или ты сейчас пьешь порошок, или я скажу Мареку, и он тебя заставит.

— Никакого уважения к свободе волеизъявления. Мерзкий шантаж вдобавок.

— Ага, я рыжая сука, это всем давно известно. Где порошок?

— В кармане.

— Давай, раньше сядешь — раньше выйдешь. Макс, неси воду.

Матвеев из кухни слышал это препирательство и умирал со смеху. Но — тихонько, понимая, что величие момента не позволяет все испортить нечестивым хохотом. А потому он сам всыпал в рот отчаянно горький порошок и запил его водой, Ника же, морщась и фыркая, сделала то же самое под неусыпным контролем подруги.

— Ну, как дитя малое, ей-богу. Все, я побежала, до завтра, ребята.

Она выскочила, каблуки ее застучали по лестнице, а Ника поплелась на кухню в поисках чего-нибудь, что поможет перебить горечь во рту. Матвеев тоже не отказался бы, но, помня, что он мужчина, крепился. Правда, когда Ника нашла банан и протянула ему половинку, его решимость пошатнулась.

— Спать надо ложиться, что ли… Завтра работы до фига. — Ника вздохнула. — Идем, выдам тебе постельные принадлежности.

Комната, куда привела его Ника, задумана была как рабочий кабинет. Здесь стояли стеллажи с книгами, пианино с десятком советских кукол на крышке, на столе — компьютер, на полках — тоже куклы, было уютно и тепло. Просторная тахта разложена и покрыта пледом, здесь же лежит раскрытая книга. Видимо, именно тут Ника проводит свободное время.

— Откуда столько кукол?

— Вот эти две — мои из детства. Бабушка дарила. А остальные… Знаешь, на блошиных рынках часто вижу — сидит бедняжка, продают ее. Иногда грязная такая, а иногда словно новая, из коробки. Это же наши куклы, еще советские. А они несчастные — предательство такое, поигрались в них, и не нужны стали. И я покупаю. Принесу, вымою, в порядок приведу, платье новое сошью — и вот сюда. Тут они и живут у меня, целая коммуна собралась, видишь? Я их не предам, и им веселей так жить. Вот, бери белье, постели на тахту и спи. А я схожу в машину, заберу вещи. У меня там ноут, да и шмотки постирать бы не мешало… Ой, а ваза-то! Я же сама себе сделала вазу! Все, я побежала!

— Я помогу.

— Не надо, там нечего нести. Ложись, отдыхай. Мальчишки, похоже, в танчики затеялись, завтра в школу не пойдут опять.

— То есть?

— Когда такая погода стоит, я люблю, чтоб Марек дома оставался, не рухнет без него школа, нечего ребенку по морозу скакать. Потом гранит науки догрызет. Лариска даст ему справку на эти дни, делов-то.

— Но Димка…

— Напишешь записку, и все. Тоже мне, бином Ньютона. Ребенок перенервничал, что ж ему, с утра в школу тащиться? Ладно, укладывайся, а я смотаюсь к машине, волосы только прикрою, а то заледенеют.

Матвеев понимал, что должен что-то ответить, не годится вот так относиться к школе, и вообще это расхлябанность… но, с другой стороны, Ника абсолютно права, не рухнет школа без Димки, а ему на пользу дома посидеть, успокоиться. Ведь могло быть совсем по-другому, уже сегодня его жизнь могла измениться — навсегда, и если бы не Ника, так бы оно и было, но как можно благодарить такую личность, которая… ну, просто не знаешь, что выкинет в следующую минуту? И все схемы и правила человеческого общения и этикета на глазах летят ко всем чертям, и нужно придумывать что-то новое, но как? Матвеев покачал головой и принялся засовывать подушку в наволочку.

Дома это всегда кто-то делал за него — кровать сама оказывалась застеленной, еда — сваренной, тарелки — вымытыми. Он отвык от того, что нужно делать что-то по дому. А теперь, засовывая подушку в цветастую наволочку, пахнущую чистотой, он снова попытался поймать воспоминание, мелькнувшее в его голове при виде тонкого Никиного запястья. Где, у кого он видел такое же?

Хлопнула входная дверь, Матвеев слышал, как Ника, чертыхаясь, стаскивает сапожки, чем-то шуршит, шебуршится… ему хотелось посмотреть, что она там делает, но он не мог — сон свалил его, и последнее, что он помнил, — это тонкое запястье, сжимающее нож, и крик «Убью!» — но это не Ника, а кто-то другой. И он знает, что должен забыть, кто это.

Проснулся он от того, что Ника толкала его в бок.

— Макс, слышишь, Макс, вставай!

Он не мог понять, где находится, потом враз вспомнил — и удивленно посмотрел на Нику, одетую в красную кружевную сорочку.

— Ирка звонила, говорит, Лерки до сих пор дома нет. Я ее искать пойду, а ты тут один останешься, Марек спит, не дай ему увязаться за мной.

Матвеев уже все понял. Поднявшись, он принялся одеваться.

— Ты куда это? — спросила она.

— С тобой пойду, нечего по темноте одной шастать. — Макс пощупал ботинки, стоящие на батарее. — Высохли почти. Куртка тоже высохла?

— Машинка с сушкой, давно высохла. Но тебе после «купания» по холоду не надо бы, и…

В дверь требовательно позвонили. Ника испуганно уставилась на Матвеева — синие глазищи сразу стали какими-то детскими, круглыми и беспомощными.

— Я никого не жду, ночь же…

— Может, Валерия?

— У нее ключ есть.

Ну да. Они дружат, они компаньонки в каком-то бизнесе, у них дети примерно одного возраста и одинаковые судьбы, понятно же, что у каждой есть ключ от квартиры подруги. На всякий случай.

В дверь снова позвонили, и слышно стало, что проснулся Марк и шлепает босыми ногами по коридору.

— Сынчик, не подходи к двери!

— Мам, что происходит?

— Максим Николаевич, это я, Олешко.

Голос из-за двери звучал глухо, но внятно. Видимо, человек понял, что так просто его среди ночи никто не впустит.

— Открываем. — Матвеев выдохнул. — Это мой начальник службы безопасности.

Ника набросила халат и подошла к двери. На лестничной клетке топтались трое дюжих молодчиков самого зловещего вида, но раз Макс сказал, что это его охрана — значит, так тому и быть.

— Здрас-с-с-сьте. — Тот, кто назвался Олешко, неловко переступил с ноги на ногу и даже поклонился. — А Максим Николаевич…

— Входите скорей, всех соседей перебудите!

Ника отступила, и парни один за другим вошли в прихожую. Матвеев просто кожей ощущал, как они вытеснили все пространство этой, в общем, не такой уж и маленькой для типовой квартиры передней.

— Максим Николаич, а мы-то беспокоились! — Олешко чувствовал себя не в своей тарелке. — А пока добрались…

— Как же вы меня нашли?

— Обижаете, шеф, — Олешко сконфуженно поглядывает на Нику. — Дама с Димкой вашим пошепталась по телефончику, а потом вы в скайпе показались, ну, мы и… Служба такая, Максим Николаевич, что ж. Всяко прошу прощения, мадам.

— А, да ну вас в пень! — Ника метнулась в спальню и принялась лихорадочно одеваться. — У меня Лерка пропала, а вы тут со своими шпионскими играми, бестолочи!

Ника понимала, что сейчас Матвеев уедет куда-то в свою жизнь, и эта жизнь никак больше не пересечется с ее, Никиной, потому что у нее отродясь не было никакого начальника службы безопасности, да и самого завалящего охранника, кроме тех, что в клубе, — и те не нужны ей, но люди, у которых эта самая охрана имеется, они не просто так…

— Ника…

— Чего? Все хорошо, тебя нашли твои, водитель ваш выживет, вот посмотришь, машину, конечно, жаль, но тут уж ничего не поделаешь, ты езжай со своими, у тебя небось дел полно, а мне надо Лерку искать, может, она там… а холодно же…

— Ника, тебе никуда бежать не надо. — Матвеев взял ее лицо в ладони. — Успокойся. Есть кому искать, и они найдут. Фотографию только выдай, опишем, во что она одета, и найдут.

— И телефончик бы, — Олешко сочувствующе посмотрел на Нику. — А вам после пруда не стоит по морозу. Лишнее это. Есть фотографии подружки?

Ника дрожащими пальцами достает фото, где они с Леркой вместе. Олешко, посмотрев на снимок, хмыкнул и спрятал в карман куртки.

— Не беспокойтесь. Сейчас подтянем всех и найдем ее в лучшем виде. Максим Николаевич, я тут уж на честное слово не надеюсь — вот как хотите, а ребята здесь с вами останутся.

— Но…

— Останутся, уж извините, мадам. Да они смирные, тихонько посидят, а вы спать ложитесь. Максим Николаевич, вот же я, голова два уха, едва не забыл. Телефончик-то ваш утонул, надо понимать, так вот вам новый, нужно, чтоб связь была. Все, счастливо оставаться, и не беспокойтесь — найдем мы вашу подружку, из-под земли достанем!

— Не надо — из-под земли!

— Ну, это поговорка такая. А ребята с вами побудут, мало ли что…

Ника беспомощно взглянула на шкафоподобных «ребят».

— Там суп есть, будете?

Они переглянулись, посмотрели на шефа и сделали каменные лица:

— Никак нет!

— Глупости какие. Идите, поешьте. Максим, ты своих служащих моришь голодом?

— Никак нет. Идите, ребята, похлебайте горячего. Я никуда не денусь.

Матвеев глянул на часы — двенадцатый час, за окном темень, где сейчас может быть рыжая Лерка? Она ушла домой и живет-то совсем рядом, куда она могла подеваться?

Зазвонил телефон, и по цифрам Матвеев узнал номер Паши Олешко.

— Максим Николаевич, тут такое дело…

— Не тяни резину. Нашли?

— Нашли, далеко искать не пришлось, в подвале ее же дома. Голова проломлена, ни денег, ни документов, ни драгоценностей при ней нет, под ограбление сработано.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Кто-то допрашивал ее. Вокруг рта видны следы клейкой ленты, на шее — след от шокера. Вырубили, обездвижили, оттащили в подвал, подождали, пока придет в себя, допросили — и в расход, типа, ограбили даму, и все тут…

— Так она…

— Жива, но — только не знаю, довезем ли. Уже вызвали знаменитого Круглова Валентина Семеныча, едет. Вы там своей даме как-то втолкуйте аккуратней, она хоть и крепкая с виду барышня, а душа у нее детская, вот что я вам скажу.

Матвеев машинально сунул трубку в карман и потер лоб — как можно сказать такое «аккуратней», он понятия не имел. Но лучше сказать это на кухне, когда она чем-то занята, чем когда они останутся вдвоем, и он не будет знать, как ее утешить.

— Ника…

Нике не пришлось объяснять аккуратней. По одному виду Матвеева она поняла, что стряслась беда, и возможно, непоправимая, что теперь делать, она не знала, потому что Лерка была ее опорой, ее спасательным кругом…

— Она жива, ее везут в больницу. Ребята нашли Леру очень быстро, — Матвеев торопился сказать, что все не так уж плохо. — Кто-то напал на нее в подъезде ее дома, череп проломлен, но она жива, и хирург Круглов уже едет…

— Семеныч вытащит Лерку, если есть хоть один шанс, он ее вытащит! Надо Лариске позвонить, и…

Звук сотового из кармана вернул Нику в равновесие. Так и есть, это звонит Лариса.

— Иди к Ирке, Ника. — Лариса говорит спокойно, но Ника чувствует напряжение в голосе. — Забери ее к себе, не надо ей одной.

— Как?..

— Все непросто, но Семеныч готовит Леру к операции. Будут новости — позвоню. У нее группа крови…

— Первая положительная, как у меня!

— Возможно, потребуется переливание, сейчас ночь, и…

— Я приеду. Марк побудет с Иркой, ее к нам приведут, есть тут граждане, которые годятся для этого. А я сейчас приеду.

— У меня тоже первая положительная, я с тобой поеду. Ребята, вам сейчас выдадут адрес, приведете в эту квартиру девочку и останетесь здесь. Ясно? — сказал Матвеев.

— Но Павел Иванович велел…

— А я вам велю другое. — Матвеев упрямо взглянул на охранников. — И что вы станете делать?

— А ничего. Руслан пойдет за девчонкой, а я поеду с вами. И все будет ладно. Звоните девочке, хозяйка, чтоб она Руслана впустила.

— Я позвоню. — Марк, уже вполне проснувшийся, всем своим видом показывал, что все слышал. — Мам, езжай, может, Лере кровь уже сейчас нужна.

— И то. Давай, Макс, мешкать нечего.

Ника гонит машину по пустым улицам, наплевав на перекрестки и светофоры, — где-то там ее Лерка борется со смертью, и она не позволит ей проиграть. Потому что есть Ирка, есть они с Мареком, есть их клуб — дело всей жизни, можно сказать, и умирать сейчас совершенно не ко времени, тем более что еще кошки приедут, те самые, стеклянные, а это нужно Лерке увидеть обязательно!

— Ника, все будет хорошо, вот увидишь.

— Лерка… она не такая везучая, как я, понимаешь? Вот я — да, страшно везучая, мне всегда фартит, а Лерке нет, ей все с боем дается, и теперь…

— Теперь она победит. Она же всегда побеждает, да?

— Да. Мы вместе.

— Вы и сейчас вместе. Ты же везучая, а большего невезения, чем потерять лучшую подругу, и представить невозможно.

— Ты прав. Черт подери, ты прав! — Ника нажала на газ. — Все, вот больница, добрались. Вытряхивайтесь.

Матвеев снова входит в приемный покой, там их уже ждет Лариса — он плохо запомнил ее лицо с первого раза и сейчас рассматривает стройную невысокую женщину с усталыми серыми глазами, маленьким носиком и строгим ртом.

— Готовы к переливанию? — Лариса ведет их, переодетых в халаты и бахилы, по больничному коридору. — Максим, вы не болели болезнью Боткина? Потому что о Нике я знаю все, а вы…

— Нет.

— У вас нет известных противопоказаний для донорства, как то: туберкулеза, венерических болезней, сердечно-сосудистых заболеваний, псориаза, астмы, заболеваний почек и печени и…

— Нет, ничего такого. Не болел, не привлекался, не пребывал на оккупированной территории.

— Это не шутки, — Лариса хмурится. — Лере не хватает только подцепить какую-то болячку. Впрочем, мы протестируем кровь, конечно, но время, время…

Они идут в кабинет, где Лариса и медсестра в маске уже приготовили все для переливания. Ника ненавидит иглы, терпеть не может подобные процедуры, но если Лерке нужна ее кровь — пусть забирает, не вопрос, лишь бы ей это помогло.

— Перестань пищать, ты уже большая девочка.

— Больно же…

— Отвернись и не смотри. — Лариса вздохнула. — После такого стресса и переохлаждения, конечно, это нежелательно, но делать нечего, где мы среди ночи наберем столько крови нужной группы… Все, полежи, выпей микстуру и не вскакивай раньше времени. Ты — тоже. — Лариса движением пальца пригвоздила Матвеева к кушетке и сунула ему в руки стаканчик с какой-то микстурой. — В общем, лежите и ждите меня. Можете поспать.

Матвеев хмыкнул — как же, поспать… Какой сон, когда вдруг, невесть откуда, свалилась на него неведомая напасть, да еще девчонок втянул, и дошло до такой беды! И ведь неизвестно еще, что с Виктором будет, а у него дети совсем маленькие.

— Ой, смотри…

Ника указывает на его правое запястье и протягивает свою руку. На ее запястье темнеет родимое пятно в виде неправильного овала — точно такое же, как у самого Матвеева.

— У Марека тоже есть, чуть бледнее, чем мое, и вдруг гляжу — у тебя точно такое же! Это странно…

Матвеев прикоснулся к запястью Ники — да, точно, у него одного в семье такое было, и отец иногда смеялся — бог шельму метит! — потому что он один рисовал и тянулся к искусству, отец с матерью были физики до мозга костей: отец — в прямом смысле, преподавал физику в институте, имел звание профессора, а мать раньше работала инженером в конструкторском бюро. Матвеев никак не продолжил династию, но его необычная для семьи тяга к рисованию, а потом и к архитектуре, была и есть предметом семейной гордости.

— Я всегда думала в детстве, что меня отметила какая-то фея. — Ника улыбнулась своим мыслям. — Эта штука казалась мне похожей на облачко, и я иногда представляла себе, что она, эта фея, когда-нибудь прилетит и заберет меня с собой.

— Тебе плохо жилось в семье?

— Да не то чтобы плохо… Просто я среди них была какой-то не то что белой, а зеленой вороной, что ли. Меня постоянно пытались «исправить», словно я бракованный механизм. Ну, знаешь, когда ты делаешь все не так, как надо, — правда, никто не объясняет, кому надо так, а не иначе, или когда ты не вписываешься в какие-то рамки, хотя тебя в них втискивают изо всех сил, но либо рамки гнутся, либо что-то остается торчать. А вот сестра Женька — та само совершенство, понимаешь?

Матвеев улыбнулся. Конечно, он понимает — он и сам не знал сегодня, что делать с этим странным существом, и никакого обычного разговора с ней не получилось в принципе, потому что все у нее шиворот-навыворот, но от этого она кажется настоящей.

— А отец Марка? Или это больная тема?

— Да ну… Не то чтоб больная. Я после школы уехала в Москву учиться. Поступила на факультет журналистики МГУ, даже сама не знаю как — просто экзамены сдала, сочинение написала. Я еще не знала, чего хочу в жизни, но точно знала, чего не хочу — сидеть в какой-нибудь пыльной конторе от звонка до звонка. Меня такая перспектива просто ужасала. В общем, поступила, а родители в Питере остались, и Женька тоже.

— Это сестра?

— Ну да, сестра. Такой, знаешь, злонаблюдательный ум. И почему-то наблюдал этот ум всегда за мной. Я, правда, до этого два года здесь, в Александровске, жила, с бабушкой, и все равно — свобода, какие-то новые люди, время перемен, жизнь впроголодь, зато долой мещанские предрассудки. Он был мажорный мальчик — родители в министерстве, квартира в центре Москвы, и я тут вся такая из себя — не то эльф, обожравшийся пирогом, не то провинциальная идиотка, считающая всех людей прекрасными, а мир — приемлемым местом для жизни. Ну, любовь там, все по-взрослому, и так почти три года, а потом мама с папой ему велели не валять дурака, потому что нарисовалась более выгодная во всех отношениях партия. И, конечно, он побежал туда — там папа не то банкир, не то депутат, или то и другое вместе, а я осталась при Мареке. Конечно, никаких скандалов я закатывать не стала, поговорила с бабушкой, она сказала: да на кой ляд тебе рядом это дерьмо? Что мы, ребенка без него не вырастим? Я подумала — а и правда, и успокоилась. Ну а по итогу все сложилось неплохо — родители, конечно, поставили мне условие: избавиться от ребенка или… Ну, «или» там — не «или», а я вернулась к бабушке — сюда, в эту квартиру. Бабушка Магда Юзефовна Сливинская, мамина мать, — вот она меня принимала такой как есть и любила. К ней я и приехала рожать, со свежим дипломом на руках. В эту квартиру Марека принесла, в костеле около дома его крестили.

— Так ты католичка?

— Я не знаю, наверное, католичка, а может, и вовсе некрещеная — я родилась в Казахстане, там жила мать отца, и мама поехала рожать туда, так он хотел. Он сам тогда служил где-то за границей, и крестили меня или нет, я не знаю, надо бы у мамы спросить, да все недосуг, а Марек — точно католик, его крестили в костеле, и бабушка присутствовала, а Лерка была крестной, хотя тоже не знает, католичка она или нет. Вот так и живем. Родители, конечно, смирились…

Конец ознакомительного фрагмента.