Светлылики

Алла Касецкая

Алла Касецкая – поэт и прозаик из города Вологды, снискавшего себе литературную славу. Несмотря на свою молодость, Алла прошла большую и во многом драматическую школу жизни. Тем не менее, обращаясь в своему деревенскому детству, она воспринимает жизнь, как каждодневное чудо. Читайте, радуйтесь и удивляйтесь вместе с автором.Рисунки – автора, фото на обложке Веры Добрынинской.

«Гармонисты»

Давным-давно, когда я ещё на свет не появилась, моя мама работала заведующей сельским клубом. В деревне ведь как — ни ресторанов, ни всяких других развлечений не было. По выходным и по праздникам весь народ, от мала до велика, собирался в клубе. Под это дело выделили здание старой школы. Сделали там ремонт местными силам, приобрели киноаппарат. Свой. Сначала-то была передвижка — это, кто не знает, так назывался передвижной кинотеатр. На лошади: зимой на санях, летом на телеге привозили киноаппарат и движок, который вырабатывал электричество, — без света тогда деревня жила, позже провели.

Всё в клубе было: и шахматы, и шашки, и песни, и танцы. Спустя время и радиола с пластинками появилась. Напоётся народ, натанцуется под всякие там «Бессамэ мучо», но потом всё равно гармониста играть зовут. И вот тут-то и начиналось самое интересное, самое веселье. На гармони в деревне многие играли, но так, как Иннокентий Малахов (дядя Кеша), никто не мог. Ох, как у него пальцы бегали по кнопочкам — не уследишь! А наигрышей сколько знал — не пересчитать! Как заиграет, ну не усидеть на месте. Ноги сами кренделя выписывают. В деревне говорили: «Под Малаховскую гармонь и безногий запляшет». А ещё говорили: «В Малаховской гармони душа живёт».

Так вот, эта история произошла, когда мне ещё и двух лет не исполнилось, но кое-что сама помню, что-то мальчишки рассказали, а что-то мама дополнила.

Мой брат, который всего-то старше меня на четыре года, был у меня в няньках. В те поры матери по три года в декрете не сидели, работать надо было. С малышами водились старшие. Вот и за мной брат присматривал. Ну как присматривал — таскал меня везде за собой. Сами посудите — братишке всего лет шесть тогда было, с мальчишками побегать, поиграть хочется, а меня куда денешь? Посадит в коляску и возит то на пруд, то в соседнюю деревню, то на кузню, в общем, куда с мальчишками отправятся, туда и меня волочёт. Зато какие у меня игрушки были! Чего мне только мальчишки в коляску не насуют: и подковы были, и гвозди всевозможные, и обрывки лески с рыболовными крючками, и даже пачка махорки. Перекладывала я всё это добро, рассматривала, может, что и на зуб пробовала — этого не помню, врать не буду, но сидела я в коляске спокойно, мальчишкам не докучала. Ну, и они в ответ все заботились обо мне, как умели, делились очередной «добычей», так что недостатка в игрушках у меня не было. А однажды моя коллекция пополнилась удивительными музыкальными вещицами…

Был у моего брата друг-сосед, на пару лет постарше, через два дома от нас жил, Вовка Малахов, сын того самого знаменитого дяди Кеши-гармониста. Ох, и проныра был — вся семья, да что семья — вся деревня иногда от его выходок стонала. Хотя потом институт закончил, большим человеком стал. Но пацанёнком был бедовым, с фантазией, и постоянно остальных мальчишек в свои аферы втягивал. Такого, бывало, натворят — на голову не натянешь. Вот и в этот раз ловили они с моим братом на пруду карасей. Я рядом, как обычно, в коляске сижу. В ногах у меня банка с червями. Я их по одному достаю и аккуратно по коляске раскладываю. Червяки расползаются в разные стороны, я их ловлю и обратно в банку складываю. Увлекательное занятие, а мальчишкам скучно — не клюёт у них. Побросали они удочки на рогатины, уселись на мелкую травку на берегу пруда. Брат достал съестные припасы — большие ломти чёрного хлеба, натёртые чесноком и щедро посыпанные солью. Мне подали ломоть, между собой поделили. Сидим жуём. Солнышко макушки греет, поплавки не шевелятся, тишь да гладь.

— Вовка, а душа, она какая? На что похожа? — нарушил тишину мой брат.

— А я почём знаю. Спроси чего полегче.

— Нет, ну как же? — загорячился брат. — Кому, как не тебе, про это знать!

— Это ещё почему? — искренне удивился Вовка.

— Так ведь все в деревне говорят, что душа у твоего батьки в гармони живёт. Небось, вылезает иногда оттуда? — убеждённо спросил Гоша. — Небось, видел, а сказать не хочешь. Я думал мы с тобой друзья. Разве от друга могут быть секреты? Нет, ты скажи! — не унимался брат.

Вовка аж отшатнулся от такого напора:

— Да не видел я никого! Чё прицепился как клещ? Хотя… — Вовка почесал себя за ухом, отчего его давно не стриженые лохмы над ухом встали торчком, и он стал похож на одноухого филина.

Брат насторожился:

— Нууу? Чего замолчал? Вспомнил? Видел? Ну, рассказывай, не тяни! Какая она?

Вовка с шумом втянул в себя воздух, потом так же шумно, со звуком «чшшшшш», выдохнул и выдал фразу, с которой всегда и начиналась очередная афера:

— Я тут чего подумал-то… — он помолчал и продолжил, — раз по дому душа не летает, значит она сейчас в гармошке сидит. Так? — и не дожидаясь ответа от нас, сам себе ответил. — Так! Значит надо взять гармонь и посмотреть. Батя на работе. Мы быстренько туда и обратно. Он и не заметит.

Брат с уважением воззрился на друга:

— Ну ты башка! Я бы не додумался. Айда! — и тут он кисло посмотрел на меня. — Ляльку с собой тащить? Мы так дотемна не управимся.

— Ляльку обязательно с собой! — Вовка даже ногой притопнул — Ты как собираешься гармонь по деревне, в руках нести? Да нас с тобой сразу отцу сдадут. А мы её Ляльке в коляску спрячем — никто не увидит.

— Ну ты башка! — снова восхищённо выдохнул брат.

Пацаны вдвоём вцепились в ручку коляски и со всех ног понеслись в деревню. Такой скорости моя коляска не развивала ни до, ни после этого случая. Несчастное средство передвижения со скрипом и стоном подскакивало на каждой кочке, каждой рытвине. Я подскакивала вместе с ним, и одновременно с нами подскакивала и металась по коляске банка с червями, а точнее без червей, потому как они давно повылетали из посудины и тоже метались и подскакивали вместе со мной и с банкой.

До деревни мы долетели быстро. Вовка пошёл в дом, а мы с братом остались ждать его на улице.

Вот в сенях скрипнула половица, Вовка высунул из-за двери голову и зашипел сквозь зубы:

— Коляску ближе подкати.

— Чего? — не расслышал брат.

— Коляску, говорю, ближе подкати, тетерев глухой! — уже зло шипел мальчишка.

— Аааа, понял.

Брат закатил меня почти на самое крыльцо и в целях конспирации поднял у коляски верх.

Пацаны затолкали гармонь мне за спину, закинули её сверху моим одеяльцем и понеслись обратно к пруду.

Оказавшись на берегу, рядом с воткнутыми в землю удочками, ребята перевели дух. Оглядевшись по сторонам и не заметив никого подозрительного, брат откинул верх коляски и аккуратно достал гармонь. Какая же она была красивая! Небольшая. Ладненькая. Лаково поблёскивала на солнце и чуть поскрипывала мехами. Мы все трое молча любовались этим чудом, совсем забыв, для чего только что совершили дерзкую кражу.

Первым снова заговорил брат:

— Ну, Вовка, давай показывай, где она, душа.

Вовка взял гармонь, покачал её в руках, как будто взвешивал. Зачем-то понюхал. Затем, как доктор к пациенту, приложил ухо к мехам и начал прислушиваться.

— Ну, что там? — шёпотом спросил мой брат.

— Тихо! — шикнул на него Вовка, продолжая вслушиваться в недра гармони.

Гоша хотел было ещё что-то спросить, но осёкся на полуслове.

Вовка наконец-то перестал прослушивать гармонь. Теперь он держал её перед собой на вытянутых руках и буравил взглядом. Как будто хотел рассмотреть что-то сквозь меха. И вдруг:

— Душааа, выходииии. — неожиданно тоненьким голосом протяжно позвал он.

У брата от удивления глаза сделались круглыми:

— Вовка, ты чего? Совсем рехнулся?

— И не рехнулся. Может, она боится выходить? Надо тихонечко звать, а то перепугается и вовсе не выйдет. Давай вместе.

И мальчишки начали наперебой умильно-тоненькими голосами выманивать из гармошки душу, как щенка из конуры. Минут десять они так сюсюкали, но душа не соизволила появиться. Вовка начал злиться:

— Да что это за душа такая трусливая! И чего не выходит? — нервничал он. — Выходи, мы ничего тебе не сделаем! — уже приказным тоном кричал он во внутренности гармошки. Но душа не отзывалась.

В отчаянии парень начал трясти инструмент, как будто надеялся силой вытрясти из него душу. Случайно нажал кнопки, и гармонь пару раз слабо пискнула.

— Ага! Не нравится! — закричал Вовка. — Не хочешь по-хорошему? Всё равно достану! Гоша, берись за тот край. Тяни на себя!

Брат схватился за один край гармони, Вовка тянул за другой. Парни растягивали гармонь в разные стороны, всё дальше и дальше отходя друг от друга. Тянули изо всех сил, упираясь ногами в землю. Лица у них раскраснелись, они скрипели зубами, тяжело дышали, но тянули, тянули, тянули…

Меха не выдержали, с треском лопнули — вместо одной целой гармони, у мальчишек в руках остались две половинки. Войдя в раж, друзья ещё не осознавали, что они натворили. По очереди заглядывая в разорванное нутро несчастной гармони, парни ещё пытались рассмотреть там душу, но, увы, их ждало разочарование, души там не оказалось. Зато оказалось много серебристых маленьких плоских прямоугольных пластиночек с узкими щёлочками, прикрытыми тоненькими металлическими мембранками. Мальчишки выковыривали их из гармонного пузика и складывали мне в коляску. Я вертела в руках эти новые игрушки и почему-то решила подуть в одну из них. Неожиданно серебристый прямоугольничек издал нежный красивый звук. Я взяла другой прямоугольничек и тоже подула в него. Он тоже зазвучал, но звук был уже немного другой — более низкий, бархатный. Какое чудо — я дула на эти пластинки, и они все пели на разные голоса. Таких замечательных игрушек у меня ещё не было. Радость моя была безгранична.

А вот мальчишки, остыв и осознав, что натворили, здорово приуныли. Оба прекрасно понимали, что изрядной порки им не миновать. Вовке так лучше вообще теперь дома не показываться. Так и стояли они над поруганным инструментом, и мысли обоих одолевали не радостные.

— Может, спрячем это всё куда-нибудь подальше или лучше сожжём? — Вовка ткнул носком ботинка в половинку гармони, которая лежала ближе к нему.

— Не, жечь сейчас нельзя — огонь, дым увидят, — здраво рассудил брат.

— Значит спрячем. Пока у тебя, твой дом ближе. Может, отец не спохватится? — без особой надежды успокаивал себя Вовка.

— Может и правда, не спохватится. — поддакнул Гоша. — А и спохватится, скажешь, может, воры украли.

— Точно! — оживился Вовка. — Если гармонь не найдут, так на нас не подумают. Может и правда, воры. Пришли и украли. Гармонь-то дорогая… — и тихо добавил. — Была.

Мальчишки закинули ошмётки гармони в коляску, кое-как прикрыли одеяльцем и, уже никуда не торопясь, потолкали горестную поклажу ближе к дому. Всю дорогу они молчали, отдавшись невесёлым мыслям, и лишь изредка тяжело вздыхали.

Мамы дома не было, она ещё не вернулась с работы. Брат по-быстренькому скидал половинки гармони в голбец и, строго посмотрев на меня, поднёс палец к губам, давая понять, чтоб я хранила тайну. Я кивнула. Вовка убежал домой, а мы остались ждать. Обычно мама поздно возвращалась с работы, и меня спать укладывал брат. Но сегодня она вернулась раньше — в клубе отменили репетицию. Мы даже успели попить чаю все вместе, что бывало очень редко.

За окнами темнело. Вечер плавно перетекал в ночь. Пора укладываться спать.

Мы с братом так старательно вели себя «как обычно», что вызвали у мамы смутные подозрения:

— Да что с вами сегодня? Какие-то вы необычные.

— Обычные! Обычные! — закричали мы наперебой, устроив привычный гвалт, чем окончательно успокоили маму.

— Ну, значит спать. Все по кроватям! — скомандовала она и пошла расстилать постели.

Мама уложила меня в кроватку. Я прихватила с собой из коляски несколько серебристых пластинок — даже на ночь не могла расстаться с ними, так они мне понравились.

— Лялька, что это у тебя? — мама рассматривала на своей ладони несколько блестящих прямоугольничков. — Ты где это взяла?

И тут в окошко громко и требовательно постучали. Мама выглянула за занавеску и побежала открывать дверь.

В дом вошли дядя Кеша в кое-как накинутом на одно плечо пиджаке и Вовка, исподлобья озирающийся по сторонам.

— Константиновна, — обратился дядя Кеша к маме, — гармонь пропала. Люди видели, как мой с твоим парнем днём у нашей избы крутились. Так гармонь не у вас?

У мамы брови удивлённо поползли вверх:

— С чего вдруг ей здесь ока… — мама не закончила фразу, закусив губу, разжала ладонь. На ладошке поблёскивали мои музыкальные пластиночки.

Охнув, Вовкин отец опустился на лавку. Объяснять тут было уже нечего, но Вовка и Гоша, перекрикивая друг друга, затараторили, торопясь высказать всё, что произошло: и про гармонь, и про душу, и что вернули бы сразу, и что случайно так вышло, и про пластинки, и главное про душу, про душу. Брат слазал в голбец, достал то, что ещё с утра было целым прекрасным инструментом, и оба горе-гармониста встали перед дядей Кешей, склонив головы и смиренно ожидая справедливой порки.

— Отдала Богу душу моя гармонь… — дрогнувшим голосом сказал Вовкин отец.

Драть пацанов на ночь глядя Дядя Кеша не стал. Они с Вовкой молча собрали с пола половинки гармони и собрались уходить. Мама протянула им пластинки, которые выгребла из коляски, но дядя Кеша только рукой махнул, повернулся и вышел. Вовка быстро переглянулся с Гошей, хотел что-то сказать, но передумал и вышел вслед за отцом.

Выдрали мальчишек или нет, я не помню, мама не знает, а сами парни не говорят. Их с тех пор у нас в деревне гармонистами прозвали.

Дядя Кеша ездил куда-то далеко и привёз новую гармонь, люди говорят лучше прежней. И про душу опять говорят. Только, я думаю, не в гармони она, эта душа, а в дяде Кеше, потому как в его руках любая гармонь поёт так, что заслушаешься.