Светлылики

Алла Касецкая

Алла Касецкая – поэт и прозаик из города Вологды, снискавшего себе литературную славу. Несмотря на свою молодость, Алла прошла большую и во многом драматическую школу жизни. Тем не менее, обращаясь в своему деревенскому детству, она воспринимает жизнь, как каждодневное чудо. Читайте, радуйтесь и удивляйтесь вместе с автором.Рисунки – автора, фото на обложке Веры Добрынинской.

А пусть не смотрят!

Сколько себя помню, а это едва ли не с рождения (да-да, и такое бывает), так вот сколько себя помню, я всегда боялась… травы. Обычной зелёной травы. Особенно тимофеевки — просто в ужас повергала. Повезёт меня мама, бывало, в коляске через поле, а я лежу, в небо глазёнками таращусь. Голубое, с белоснежными облаками. Нет-нет, да и солнце покажется. Щурюсь, улыбаюсь. Коляска покачивается. Красота. И вдруг, над краями коляски зашуршат, закачаются страшные огромные «червяки» — головки созревшей тимофеевки. Вот ужас-то! Тут я и начинала орать, на одной ноте, без остановки и передыху. Так и орала, пока поле не закончится и не пропадут с глаз моих долой страшные пугалки тимофеевские. Глотка у меня была лужёная — орала я громко, далеко слыхать. Вся деревня знала: опять Ляльку не с кем оставить, мать с собой на дойку потащила.

Став чуть постарше, года в два, с тимофеевкой я разобралась. Мы с ней даже подружились. Тимофеевка не кусалась, как крапива, не колола, как кусты крыжовника, в общем, была абсолютно мирной травой. К тому же, как оказалось, её с огромным удовольствием поедают кролики, которых разводили Шустовы из соседней деревни. Ох, как я любила смотреть, как ушастиков кормят. И сама иногда, выбрав самую длинную травинку тимофеевки, просовывала её сквозь прутья кролику. Он хватал травинку и начинал быстро-быстро шевелить челюстями. Казалось, что травина сама собой втягивается зверьку в рот. Но вот перед самой гусеницеподобной головкой тимофеевки кролик делал «кусь», и головка травинки падала на пол клетки. Почему-то кролики не ели этих «червяков». Наверное, тоже боялись — решила я.

И вот едва я успела подружиться с тимофеевкой — появилась новая напасть: мама надумала разводить цветы в палисаднике перед домом. Ну, надумала и надумала — цветы они вам не тимофеевые червяки, цветы, они сразу добрые и красивые. Ромашки, васильки, колокольчики. Но нет, мама высадила на клумбу какие-то махонькие зелёные кустики, не похожие ни на что из того, что я знала.

— Ох, и красота у нас тут будет, когда они расцветут! — уверяла мама.

— Красивее ромашек? — засомневалась я.

— Куда красивее!

«Это ж какая красотища тут расцвести должна? Уж если даже ромашек красивее. Это же глаз не оторвать от красоты такой будет!» — думала я и каждое утро первым делом мчалась в палисадник, чтоб не пропустить цветение чуда дивного. Но цветы и не думали распускаться. Постепенно я начала забывать про мамины цветы, всё реже заглядывала в палисадник, а потом и вовсе потеряла к ним интерес.

Сегодня, с утра пораньше, я решила вывести на прогулку своего любимца — «самошитого» зайца. Самошитого, потому как не магазинный он был, его мне бабушка сама сшила. Из старой, как она мне тогда сказала, «котиковой», безрукавки. Почему безрукавка «котиковая», я так тогда и не поняла. Бабушка твёрдо уверила меня, решившую, что безрукавку сшили из котиков, что коты и даже кошки тут ни при чём и никто из них одежду не шьёт. И я тогда подумала, что, наверное, до бабушки эту безрукавку носил какой-нибудь котик, вот потому она и «котиковая». Подобное объяснение меня вполне устроило, и я очень полюбила своего «котикового» зайца и всюду его таскала за собой. Вот и сегодня я напоила его молоком, потыкав носом в свою чашку, затем вытерла его замурзанную мордочку подолом своего платья, и мы пошли гулять.

Поболтавшись возле крыльца, мы с зайцем решили пойти в палисадник.

Открыв дощатую калиточку, я провела своего любимца в мамин цветник. По пути поведала зайке о чудодивных цветах, которые никак не хотят расцветать… и тут неожиданно натолкнулась на пристальный, немигающий взгляд чьих-то глаз. Этих самых глаз было так много и все они так зло смотрели на меня. Казалось, злые глаза обступают меня со всех сторон, сейчас окружат, и я уже никогда не смогу вырваться из их плена. Я завизжала от страха и, выронив зайца, понеслась к дому. Ни мамы, ни бабушки дома не было. Брат с мальчишками уже убежали на речку. Кому же рассказать, пожаловаться на злые глаза? Да и зайца надо как-то выручать из беды. Как он там один, без меня, среди этих страшных злых глаз? А вдруг они сожрут моего зайца? Кто же знает, может, «котиковые» зайцы их любимая еда. В общем, зайку обязательно надо спасти. Но как? Как решиться и снова пойти в палисадник, туда, к этим злющим глазам? От воспоминания у меня мурашки побежали по спине, и я невольно поёжилась. Можно, конечно, было сесть на крыльцо и зареветь во весь голос — кто-нибудь из взрослых да услышит, придут на помощь. Только ведь пока услышат, пока придут… От моего зайца, может, уже даже и ушей не останется. Надо идти самой спасать. Я огляделась: идти в палисадник с пустыми руками — так себе затея. Надо было вооружиться. За крыльцом к стене дома был прислонён черень от лопаты. Мама всё собиралась насадить новую, но пока руки не доходили. А вот мне, пожалуй, эта дубина придётся в самый раз. Я схватила черень, но не смогла удержать, уронила. Подхватив за один конец, так и поволокла за собой по земле в сторону палисадника.

Приоткрыв калитку, я робко заглянула внутрь, боясь встретиться взглядом со злыми глазами. Мой зайка одиноко лежал на краю маминой клумбы, которая ощетинилась страшными глазастыми цветами.

Страх мешал дышать, но в то же время меня вдруг захлестнула волна какого-то отчаянного безрассудства и я, покрепче ухватив палку, с воплем ринулась в бой.

Смутно помню, что происходило дальше — я с трудом елозила по клумбе тяжеленным длинным чернем. Во все стороны летели ошмётки страшных цветков. Остро пахло свежей зеленью. Я сквозь слёзы орала на цветы во всё горло:

— А вот вам! Вот вам! Нечего тут смотреть!

За этим занятием меня и застала мама…

С тех пор она больше никогда не садила возле дома цветы, а уж анютины глазки и подавно, хотя ещё много лет продолжала выписывать журнал «Цветоводство».