Колодезное вино

Алла Горбунова

Алла Горбунова родилась в Ленинграде в 1985 г. Окончила философский факультет Санкт-Петербургского Государственного Университета. Лауреат премии «Дебют» в номинации «поэзия» (2005 г.). Автор книги стихов «Первая любовь, мать ада» (2008 г.)

Алла Горбунова родилась в Ленинграде в 1985 г. Окончила философский факультет Санкт-Петербургского Государственного Университета. Лауреат премии «Дебют» в номинации «поэзия» (2005 г.). Автор книги стихов «Первая любовь, мать ада» (2008 г.)

Гензель и Гретель на пороге домика

(некоторые непосредственные впечатления от явления Аллы Горбуновой)

…А как еще можно было бы назвать заметку о книге стихов, одно из первых стихотворений которой называется «Возвращение (королева гороха)»?

Здесь пахнет чем-то странно знакомым.

Чем-то? да это же пахнет домом!

— бледно-зелёными с жёлтым

ромбами, выцветшими на обоях

давным-давно.

И что, эти крупные грозди

цветов или ящериц, и лицо

одутловатой королевы гороха

нарисованы здесь

в самом деле?

Я их видела в детской постели,

а они по-прежнему здесь,

никуда не делись.

Слушай—послушай,

вспомнишь, забудешь, вспомнишь

всё, что случилось с тобою.

Каким тёплым, знакомым сразу веет!.. каким тонким, звёздным, детским…

Но — последняя строка настораживает:

А к чёрту, а всё равно.

— и, насторожив, не обманывает (как в падении, в уханьи вниз, сжимается сердце-вещун: так я и знал!…): надкуси-ка редисочку, помидорку, лакированный, полный — казалось бы — спелого солнца стручок с этой грядки — и брызнет кровь:

Я — мёртвый ребёнок, оставшийся дома,

пока ты росла, я не рос,

но королева гороха взрастила

огород из моих сухих слёз:

помидоры, редиску, укроп и картофель

вырастила, и вот

я теперь для тебя вполне съедобен, —

открывай-ка пошире рот!

Тело моё как христово тело,

так что дерзай и ешь,

ибо в мёртвом ребёнке присутствует сила,

которую ты возьмёшь.

Горше печали, слаще надежды

вспомнишь ты мой обед,

когда ты вернёшься сюда однажды

и навсегда.

«Королева гороха» — кто-то другой (Другой), та (тот), которая(ый) раздирает извне ногтями скорби плеву отъединенности, пробуждает живую реакцию, обнажённую (есть в народе более точное слово — «голимую») жизнь, отнимая, вроде бы, жизнь; и та (тот), к кому — посыл, к кому — мольба, претензия, жалоба, зов — всё тот же другой (Другой)…

Эммануэль Левинас в своём «Время и Другой» говорит так: «…Лишь через страдание, через отношение со смертью съежившееся в своём одиночестве существо оказывается в области, где возможна связь с другим». Новая книга стихов Аллы Горбуновой — видится мне, об этом; нет, не так: эта книга, создание содержащихся в ней стихотворений, — само это обретение связи с Другим (по крайней мере, мучительные подступы к такому обретению).

Признаться, начать писать эту заметку мне было трудно: человек Алла Горбунова (в реальной жизни я видел ее два раза, и время от времени встречаю в пространстве Живого Журнала) привела меня в недоумение, с тем же привкусом нетерпения и досады, какой ощущают иные, взирающие на кубик Рубика. Именно «взирающие», я сам — из взирающих на эту известную головоломку, не из составляющих, никогда не мог собрать в цельности ни одной стороны. Вроде всё просто: одна сторона — тоненькая изящная петербургская девочка, умно молчаливая, любящая, конечно же, стихи и красивые пейзажные фото (это только на первый взгляд, на второй — такое впечатление исчезает напрочь); другая сторона — инфант террибль (сама Алла как-то в ЖЖ-разговоре обмолвилась о себе, — применительно к литературной среде, но не суть, — примерно так: я — рысь, меня плохо принимают, и я одна брожу по лесам. Вспомните рысь: как она неизящна! как невзрачна, усата, комковата! это вам не мультяшная багира, никакой сексапильной нарочитости и грации напоказ! грация рыси — угловатая грация подростка, все подчинено обыденной реальной задаче: убить,чтобы как-то выжить, продолжать длить в чаще леса своё недоступное досужему взгляду натуралиста существование. Какова, говоря языком современной светской тусовки, гендерная ситуация рыси?… — то-то и оно: не поймёшь; о том, что лирический герой Горбуновой не девушка и не юноша, а «иной», написал автор рецензии на её книгу «Первая любовь, мать Ада», и вот он, образ Гензель и Гретель: это единый ребенок, единый страдающий, потерявшийся в чаще данности мира, ищущий Другого, человек, живущий внутри поэта); третья сторона кубика раскрашена в пандан второй, но как бы совсем другим цветом — поэт мощного дыхания, отточенного слога, прямой угловатой открытой ясной (вот сколько эпитетов приходит сразу!) огненной цветаевской потенции; если у кого при поминании Горбуновой возникнет расхожий образ «петербургская поэзия», то уточню: да, петербургская по степени насыщенности поэтической культурой, но виньеток Росси, фонтанов Петергофа и туристического флера белых ночей вы в этих стихах не встретите — скорее, встретите силуэты заброшенных заводов Петроградской стороны, стены в гаффити, сырую нефть верфей —

летний обморочный город.

мой парадис, райские птицы щебечут в твоих садах.

мимо депо и фабричных зданий

автобус въезжает в закат

дикие карельские буреломы —

череп лесной, огранённый хвоёй,

с нетопырём, неясытью, змеёй

гоп городских окраин —

распускает волосы какая-нибудь Катерина.

разжигают костры подростки, достают гитары.

подсаживаюсь, запеваю: «Афганистан, кровавый край…»

и везде, везде, на всех неведомых дорожках, увидите силуэт потерявшихся детей, Гензеля и Гретель, — они только что тут проходили, они ищут Другого, убегая, прячась — от кого?.. —

среди общей тишины я вижу на дачной аллее ребёнка aka подростка,

я вижу, как по белоснежной руке девственницы ползёт муравей.

мы играем в классики, делаем куколок из травы, пьём горькое молочко

одуванчиков, делаем бусы из красной рябины и черноплодки,

/ но я вижу, что за спиной девственницы притаилась старая-смерть-сама, как за весной — через лето и осень — костлявую руку свою протянула зима /

И, наконец, четвертая грань: девушка-философ, в буквальном смысле — выпускница философского факультета Санкт-Петербургского университета; поверьте, она знает, что «Другой» — не только интимное имя Того, кого ищут в лесу ее Гензель и Гретель, но и, скажем, философская категория, и может профессионально оценить сказанное по поводу этой категории выдающимися мыслителями, от Платона до Бибихина. К счастью, эта напитанность мировой культурой, в том числе культурой философской мысли, в стихах Горбуновой незаметна, никак не рекламирует себя, нигде не «торчит»; два варианта: либо стихи так мастерски изощренно сделаны, что не видно швов — либо это свойство поэта, глубокая органичность музы, свойство взгляда, крови, речи пишущего; я лично склоняюсь ко второму варианту —

мальчик с ангелом в мраморных руинах,

вокруг пепелище мира лежит, как скатерть.

и мальчик отвечает: как найду и чего искать мне?

как собрать мне целое, большее, чем его части?

ангел отвечает: с хозяйкой льдов не вступай в поединок,

не составляй на зеркале разума фигуры из льдинок,

но заставь их танцевать, и ты выйдешь из-под её власти,

и льдинки сложатся в слово «вечность», разделив твоё счастье

Четыре грани кубика Рубика, вполне отчётливые и обусловленные, — но никак не сложить въедино, в один плоский понятный стереотипный цвет, хотя бы одну: грани переплетаются, взаимопроникают, составляют сложный четырёхмерный рисунок, дышащий в живом пространстве стиха, — мир души поэта, живой человеческий мир, не укладывающийся в прокрустовы ложа линейных определений…

Современные критики, кураторы российских поэтических процессов, то там, то сям восплакивают: как много ныне в России стихов — но где поэты!… где то, о чем сказано: «дышит почва и судьба», где личности, где живая кровь, которой кто-нибудь бы да расплатился бы за вещество стиха!… Да ладно тебе, друже мой критик. Из века в век — поэзия жива, в России по крайней мере — уж точно, потому что живы — поэты, и кровь-строительница хлещет в их стихе скрепляющим времена и смыслы веществом: книга стихов Аллы Горбуновой тому доказательство, прииди и виждь.

…В подобного рода заметках как-то так принято — обильно уснащать текст цитатами из сборника; вот уж чего не хотелось бы мне делать: перед вами — книга стихов, читайте — стихами всё сказано!… Но, грешник, всё же не удержусь, чтоб не процитировать еще одно стихотворение Аллы Горбуновой, причем — почти целиком:

(апокалипсис)

апокалипсис в русских полях.

на горизонте гнева —

обещанье Рая.

— Царствие Небесное человек способен

на земле построить,

в русском поле,

на русской земле, — сказал безумец.

в поле цветущей гречихи

упало зерно слов безумца

и умерло, и воскресло, и принесло плоды.

мы — гречиха, овёс, рожь и пшеница,

в стрелах наших колосьев звенят тишина и ветер,

ржаные корольки и полёвки — братья наши и сестры.

благословенны комбайны и зерноуборочные машины!

мы — апостолы новой земли и нового неба,

наши тела наполовину из железа, наполовину из хлеба,

мы — дети Толстого, Достоевского, дети причастия и анафемы,

но сами того не знаем,

и каждый из нас отрекался от образа и от Рая.

мы — революционеры, с нами — крестьянин, рабочий и

медведь-молотобоец.

мы — сновидение Николая Фёдорова, сновидение России о России.

мы — сыны погибели, обречённые, проклятые,

капли дождя, которые плоть её возлюбленную оросили,

капли крови, которой оплачена эта шестая мира на карте,

капли пота, которым пропитано это бесконечное поле пахоты.

мы — христиане.

вы не видели таких христиан.

мы — коммунисты.

мы вышли из сектантских радений, скопчества и хлыстовства.

— в Царствие Божие человек должен

войти не один,

а всей деревней,

всей русской землёй,

всем миром, — сказал безумец.

мы любим друг друга.

вы не видели такой любви.

мы — братья.

мы — воины в тысячелетнем походе сил света против сил тьмы.

в бедре брата моего и горле сестры моей —

наконечник стрелы.

мы умираем за правду.

(как больно, участвуя в Битве Судьбы, которой не избежать,

понять, что силы тьмы — это ты и есть!

с кем я? кто я? неужели я — это тьма?..)

но в этой битве — так ли важно, кто за кого,

как на любой войне,

ослепительна тьма,

тёмен свет,

когда сливаются тело и тело, жизнь и смерть, стон и хрип,

сабли травы вонзаются в плоть взмыленного коня,

и атеисты вспоминают про Бога,

и молится снайпер перед тем, как спустить курок,

и нательный крестик кладёт себе под язык,

и нажимает, и — попадает в цель.

(и ангел-хранитель похлопывает его по плечу.

это как в детстве: ребёнок играет в дартс.

попал — и ему говорят: молодец, зачёт.

попал, и ещё попал, молодец, удар).

Ого себе, подумал я, прочтя! вот так кубик Рубика, — сколько же в нём граней!…

Читая это стихотворение, так и видел я пред глазами — посты разных витий из Живого Журнала, историософские, религиоведческие, политические и пр.; отдельные словоблоки приведённого стиха — почти банальны, узнаваемы с первого раза, типичны для тех или иных сторон громокипящих интернет-споров; русские мальчики-девочки по-прежнему несут неусыпающий караул у дискуссионных столов в подпольных медийных пивных, длят бесконечный полилог: как России быти? кто мы есть откуда пошли и камо грядем?… И вот из этих, так сказать, заголовков передовиц — составлен приведённый стих. Ни одного неузнаваемого слова, ни одной ранее неназванной мысли. Да, всё это — штампы, сиречь — плотные пробки, тромбы.

Это — камни преткновения в кровеносной системе поэта, без свободного тока крови в которой он не может жить, не может дышать… И поэт, отчаянно болеющий — своим прошлым и предстоящим, своей собственной историей как спрессованной массой сиюминутных человеческих ситуаций, полувслепую нашаривающий общечеловеческие и общероссийские корни своих метастаз, нащупывает, диагностирует, бесстрастно определяет эти тромбы — и выталкивает их вон, омывая их горячим током своего выстраданного поэзиса… «Да! скажете вы. Гражданская поэзия, мы понимаем!…но — не женское это дело… а им дано гадая умереть…» — простите, вы упустили из виду вышесказанное: рысь, неловкая смертоносная рысь. Как дышит, так и пишет, — попробуй оспорь.

…А Гензель и Гретель — идёт (именно так — «идёт»), в поисках Другого, того, о ком помянутый нами Левинас вопросил: «Кто обнаруживает себя под именем «быть»?».

И, мнится мне, прочтя до конца книгу стихов Аллы Горбуновой, мы видим ищущего — уже на пороге. На пороге того самого сказочного домика; и этот ход сюжета всем знаком, — знаком, да… как сказать.

Я, например, вижу ищущего Аллы Горбуновой не вне, а внутри домика; на пороге — но с той стороны: стоит толкнуть дверь — и он окажется не в объятьях пожилой выжившей из ума ведьмы, но — на свободе.

Дверь ведет не внутрь, но — наружу, прочь из Платоновой пещеры; к Другому — Тому, Кто любит и ждёт нас; и — верю — дождётся.

Сергей Круглов

«Я лист взяла…»

Я лист взяла,

но руку

мне судорогой вдруг свело,

и кто-то говорит:

забудь свою науку.

Вот этот лист —

но этот лист

на самом деле лист?

Он — время, свет, вода,

кора и целлюлоза,

сегодня он зола,

а завтра он стекло,

младенец он, и агнец, и телец,

tabula rasa, медь

и мягкий лён.

Смотри, листу

на твоём письменном столе,

легче сгореть,

чем быть определённым.

И вспыхнул, и исчез.