Цена дружбы

Алия Амирханова, 2018

Главная героиня одержима стремлением сделать счастливой свою подругу и идёт к цели напролом, принося в жертву свою честь и не только, но вместо признательности она получила от неё: ненависть и злобу. Пути молодых женщин разошлись навсегда. Но так ли это на самом деле? Возможно ли перечеркнуть прошлое или оно словно щупальцы спрута повязывает нас, всё более запутывая в лабиринтах воспоминаний, вынуждая тем самым помнить о нём. Всё закрутилось: и прошлое, и настоящее. Как выжить в этой сложной ситуации, чтобы остаться человеком? Ответ на этот вопрос мы и найдём во второй части книги.

Глава 5

На следующий же день Катя поехала в бюро трудоустройства. Уборщицы требовались везде, потому работу она получила без проблем. Работа была на химическом заводе, сменная, и Кате приходилось бы пропускать занятия, но зато она хорошо оплачивалась. Это было главным для Кати, потому такие неудобства как дальнее расположение завода, большой объём помещений, которые нужно было мыть, в расчёт не принимались. Помимо учёбы и работы Катя взвалила на себя и готовку еды, хождение по магазинам за продуктами. Любе были обеспечены все условия для творчества.

Втайне от Любы, Катя отправила пьесу и в театры других городов. В самом только их городе было два театра. В одном, куда они отнесли договор, упорно молчали. Во второй — молодёжный театр, ей пришлось несколько раз приезжать и подолгу сидеть, ожидая своей очереди на приём к администрации, хотя все её старания в итоге оказались тщетными. Рукопись пьесы у неё даже не приняли.

— Девушка, у нас нет времени читать всё, что нам приносят, — открыто сказал директор. — Если бы вы были членом союза писателей или ваша пьеса являлась бы лауреатом какой-нибудь литературной премии — тогда да, прочли бы. А так…. Извините.

Из театров в других городах ей тоже отвечали отказом, даже не удосуживаясь его прокомментировать. Катя обратилась за помощью к редактору их студенческой газеты. Тот внимательно выслушал её, но ответ его не был оригинален.

— К сожалению, у меня нет знакомых в администрации театров. Вам, дорогуша, нужен куда более состоятельный протеже. Уж извини.

— Как же так?! — негодующе возмутилась Катя. — Молодым, талантливым у нас в стране не пробиться? Откуда у них в их возрасте связи или деньги? Сами подумайте!

— Ничем не могу быть полезен, — развёл руками редактор.

Каждую неделю по поручению Любы, Катя ездила в театр, где у них взяли пьесу, но дальше этого дело не шло. Секретарша, многозначительно улыбаясь, раз за разом отвечала Кате одно и то же: “Ждите”. Настроение Любы падало с каждым днём, и она начала хандрить. Ни о каком сочинительстве речи не могло быть. Она не ходила на занятия в институт, а целыми днями лежала на кровати.

— Люба, встань, поешь! — уговаривала её Катя.

— Не хочу, — и в который раз одно и то же: — Кать, ну почему я такая невезучая? Стараюсь, стараюсь и всё напрасно. Ну почему? Другие пальцем не пошевелят, а у них всё есть. Чем я хуже их?

Вступать в полемику Кате совсем не хотелось. Она очень уставала. Работа, учёба в институте, посещение всевозможные приёмных в надежде пристроить пьесу, домашние хлопоты, которые игнорировала Люба, — все это изматывало Катю основательно. Ей удавалось поспать не более четырёх часов в сутки. Катя похудела, осунулась, но звонить худруку не спешила, прекрасно понимая, что он потребует взамен. Она ещё надеялась на чудо. Катя решила пойти на приём к министру культуры их города. Записавшись на приём и прождав неделю, в один из рабочих дней она наконец-то открыла дверь кабинета министра. За столом торжественно восседала седая женщина лет пятидесяти. Катя обрадовалась. ” Наверняка свои дети есть, должна понять”, — огонёк надежды зажёгся в её сердце. Катя подробно рассказала о том, что Люба пишет и стихи, и прозу, и что одну пьесу художественный руководитель их местного театра похвалил и взял для постановки, но уже как четыре месяца избегает встреч и не подписывает контракт о сотрудничестве, который сам же и предложил. Министр холодно спросила:

— Что вы от меня хотите?

— Походатайствовать о пьесе, чтобы дело сдвинулось с мёртвой точки.

Министр выслушала просьбу Кати, но к рукописи даже не притронулась.

— Где, говорите, учится ваша подруга?

— На филологическом.

— Окончила?

— Нет, — просто ответила Катя.

— Тогда что вы, голубушка, хотите? Писательство — это мастерство, ему надо много и упорно учиться. Я знаю Константина Степановича, художественного руководителя театра, о котором вы говорите. Честнейший человек, всегда поддерживающий молодёжь, если есть хоть капля таланта, — женщина сделала акцент на слове “талант”.

— Но, очевидно, ваша подруга хочет задаром сорвать куш. Так не бывает. Пусть сначала выучится, потрудится в поте лица, и только потом будет иметь право желать, чтобы её произведения ставились в театрах.

— Вы что же, вообще не признаёте талант? Она вовсе не задаром, она написала хорошую пьесу. Вы прочтите, пожалуйста! Мы из детского дома. От нас родители отказались ещё в роддоме, — Катя с надеждой пододвинула рукопись ближе к министру.

— Ой, только вот этого не надо! — женщина перебила Катю. — Для таких, как вы, государство делает очень много. Вы не голодаете, как многие дети из неблагополучных семей. Ты думаешь, детям пьяниц живётся легче? Так что на жалость не дави. Теперь что касается чтения. Чего мне читать пьесу? Женщина презрительно отодвинула её от себя.

— Там нет, и не может быть, ничего полезного и интересного. Современная молодёжь норовит взять наглостью, — лицо женщины перекосила злоба. — Но у вас ничего не получится. Я всегда боролась и буду бороться с такими, как вы, выскочками. В таком возрасте вам нечего сказать миру? Что молчишь? Ответить нечего.

— Мне многое есть что сказать. Вопрос: хочу ли я этого?

— Ну вот и иди, — женщина указала на дверь.

Расстроенная Катя вышла на улицу. Ёжась от холода, она подняла воротник своего старого плаща, который ей купили ещё в детдоме, в девятом классе. Ей хотелось плакать навзрыд, громко, от бессилия, от невозможности сломить стену людского безразличия к чужой судьбе. Она беспомощно огляделась. Ей показалось, что и природа страдает не меньше её. Осень в этом году была дождливая. Постоянно идущие дожди подмочили и растрепали листья на деревьях, и они, уже не сопротивляясь, обречённо, под натиском увеличивавшейся массы, устало опускались на грязный асфальт, смешиваясь с грязью, прилипали к ботинкам прохожих, уносимые ветром, в страхе жались к лобовым стёклам мчащихся машин. И это безграничное страдание, представившееся её взору, окончательно сломило Катю: она отчаянно достала визитку из кармана и, набрав номер, позвонила.

На звонок ответили сразу, — похоже её ждали.

— Катюша, как долго я тебя ждал! — слащавым голосом художественный руководитель поприветствовал девушку.

И на её упрёк, что уже прошло четыре месяца, а контракт с Любой так и не заключён, он, словно мартовский кот, промурлыкал.

— Дорогая, всё зависит от тебя. Нам надо с тобой встретиться и многое обсудить.

Катя чуть не стошнило от его, почти не скрываемых грязных намёков, но она сдержалась и сухо спросила.

— Когда и где?

Чувствовалось, что худрук очень обрадовался, потому как поспешно произнёс.

— К сожалению, меня сейчас нет в городе. Завтра в семь вечера в ресторане “Наедине”.

— Хорошо, — ответила Катя и выключила телефон.

Она не раз спрашивала себя, как легко она может пойти на интимную связь. Слушая откровенные признания Любы, которая после первых же слов любви была готова лечь в кровать, Катя понимала, что это не её сценарий. Само чувство любви она обожествляла, считала его даром божьим, и что только по любви возможна связь, но её, эту любовь, надо заслужить. Она была твёрдо уверена, что нельзя любить кого попало и просто так, ни за что. В школе за ней ухаживали самые достойные ребята. Умные, воспитанные из хороших семей. Но Катя отвергала их ухаживания по той причине, что считала себя недостойной их. Размышляя о своих родителях, она никогда не обижалась на папу. Она винила маму, считая, что та была плохой, от того отец не выбрал её. Под словом “плохая“ ею подразумевались такие черты, как доступность, необразованность, отсутствие гордости. Поэтому она поставила себе планку: пока не выучится, не обретёт профессию, о парнях не будет даже и думать, хотя её сердце вопреки разуму учащённо начинало биться, когда она хотя бы просто вспоминала Сергея, который безответно и преданно ухаживал за ней со школы. И сегодня, собираясь на свидание, она понимала, что, осуждая мать, сегодня или завтра станет сама такой же, как она. Катя отдавала себе отчёт, для чего она понадобилась старому худруку. Но она завела себе привычку: когда ей становилось совсем трудно, всегда вспоминала маленькую ладошку, которую когда-то вложила в её ладонь тщедушная девочка Люба

— Пусть хоть Любка будет счастлива! — с этими словами Катя решительно вошла в ресторан.

Худрук первым заметил вошедшую девушку и, поднявшись со своего места, помахал ей рукой, приглашая её пройти к его столику.

— Милая Катюша, я рад вас видеть, — Константин Степанович поднялся со своего места и подарил Кате великолепный букет алых роз.

Случайно, но он попал в самое яблочко, розы были единственными цветами, к которым Катя была неравнодушна. Их аромат всегда кружил ей голову, и Катя даже в какой-то мере боялась этих цветов, опасаясь за свою репутацию. Вежливо поблагодарив, она приняла цветы, и ей стоило больших усилий не зарыться лицом в это благоухающее обилие нежных лепестков, чтобы до исступления наслаждаться их ароматом, забыв обо всём на свете. Константин Степанович попросил официанта принести вазу с водой и принять заказ. Как бы Кате не хотелось есть, но она не желала, чтобы Константин Степанович подумал, что ей приятно его общество, потому от еды отказалась, заказав себе лишь чашечку чая с кусочком тортика.

— Я бы с удовольствием выпил с вами шампанского, но я за рулём. Так что и мне того же самого, что и девушке, — обратился он к официанту.

Катя сразу приметила папку, лежащую на столе, потому первая спросила:

— Я полагаю, вы хотели поговорить со мной о пьесе? — с серьёзным видом спросила она, устремляя взгляд на папку.

— Да, дорогая вы моя, именно о пьесе. Видите ли, — Константин Степанович достал листы рукописи. — В таком виде её не пропустит не один художественный совет. Забракуют.

И он стал зачитывать некоторые места, которые были совсем уж отвратительны.

Сказать, что Константин Степанович придирался, было бы не верно. Слушая текст со стороны, Катя и сама чувствовала фальшивость, искусственность многих фраз.

— Можно переделать, — неуверенно бросила она.

— Не всё так просто. Эту пьесу надо доводить и доводить до ума. Я знаю человека, который занимается этим профессионально. Его не интересует слава, потому за деньги он превратит любой посредственный текст в шедевр. Но не это главное. Главное в том, что пишут все или почти все, а публикуются лишь по связям. Раз попав на вершину горы, люди из кожи лезут, чтобы там закрепиться и беспощадно уничтожают новичков. Я понятно объясняю?

Катя сидела, слушала и с каждой секундой ощущала свою обречённость. Либо деньги, либо блат — третьего не дано, об этом её предупреждал и редактор газеты. “Слишком много амбициозной посредственности стремится преподнести себя как гениев”, — вспомнились ей его слова.

— Катенька, с тех пор как я увидел вас полтора года назад, я потерял покой.

Девушка удивлённо вскинула брови.

— Значит, вы меня не помните? А ведь мы с вами ехали в одном поезде. Саранск — Новосибирск. Я вас увидел ещё на перроне, вы были с Любой. У меня был купейный билет, но я заплатил проводнице, и она мне поменяла на плацкартный. Моё купе было соседним с вашим. Знаете, вы мне очень напоминаете…

— Вот только не надо говорить, что я похожа на вашу покойную жену, которую вы безумно любили.

— Но это правда!

— Вы хотите, чтобы я стала вашей любовницей? — напрямую спросила она.

— Да, — голос Константина Степановича при этом вздрогнул. — Катенька, я буду на руках носить вас.

Катю опять затошнило, но она взяла себя в руки.

— Так что по поводу пьесы?

— Пьесу мы поставим. Я дам вам адрес того человека, он её отшлифует, и всё будет прекрасно.

— У меня одно условие: все пьесы, которые Люба будет писать, вы будете ставить и платить согласно договору?

— Ну разумеется, дорогая.

— И ещё…ни при каких обстоятельствах Люба не должна знать о нашей сделке.

— Хорошо, как скажешь. Поехали ко мне.

Катя испуганно сжалась, но это длилось лишь пару секунд. Не в её правилах было отступать от принятых решений.

— Хорошо, — сказала она и решительно встала со стула.

Константин Степанович жил один в хорошо обставленной трёхкомнатной квартире. На какое-то время он приводил к себе очередную любовницу, которыми обычно были артистки его же театра, но на ночь он их обычно не оставлял. И, к тому же, как-то так получалось, что больше года любовницы не задерживались.

Константин Степанович планировал привезти сегодня Катю к себе домой, потому попросил домработницу приготовить им ужин. Катя впервые была в столь большой и красивой квартире, но она держалась холодно и не проявила ни малейшего интереса к обстановке.

— Проходи, милая, — после мытья рук хозяин дома пригласил Катю в столовую, где уже был накрыт стол на двоих.

— У меня домработница превосходно готовит. Я попросил её сегодня приготовить нам жаркое из кролика. Ела когда-нибудь?

Катя в знак отрицания замотала головой.

— Сегодня попробуешь. Это что-то!

Усадив Катю, Константин Степанович хлопотал над ужином. Через минуту ароматизированные зажжённые свечи в красивых подсвечниках уже бросали вокруг таинственные блики. В комнате стал чувствоваться дух сладострастного томления. Красное вино, разлитое в прозрачные бокалы из чешского стекла, пронизанное огоньками свечей, заиграло особой палитрой ароматов, нестерпимо манящих к себе и обещающих незабываемое блаженство. Вся атмосфера вокруг была полна ожиданием: для гостьи — чего-то ранее неведомого и пугающего, для хозяина — страстно желаемого. Жаркое было действительно вкусным, но страх и отвращение перед грядущим напрочь лишили Катю аппетита. Поклевав горячее и пригубив вино, она замерла в ожидании. Щёки её пылали огнём, и она вся дрожала. Константин Степанович включил музыку и, подойдя к Кате, галантно подал руку, приглашая на танец. Красивая музыка, дыхание, ставшее единым…. Его руки, минуту назад кружившие её в танце, вдруг решительно заскользили по спине девушки, прижимая её к себе в страстном поцелуе…

Когда всё наконец-то закончилось, и Константин Степанович, тяжело дыша, откинулся на подушку, Катя, стыдливо прикрываясь простынёй, сразу же стала одеваться.

— Полежи немного, отдохни, — он ласково провёл по её руке.

Катя с трудом сдержалась, чтобы в отвращении не отдёрнуть руку, но лишь быстрее стала одеваться.

— Уже поздно, мне надо домой.

— Подожди, я такси вызову.

Когда такси приехало, Константин Степанович, накинув халат, вышел проводить Катю.

— Мне ни с одной женщиной не было так хорошо, как с тобой, — сказал он на прощание поцеловав её в голову. Потом, как бы опомнившись, быстро достал из кошелька тысячную купюру.

Катя инстинктивно спрятала руку в карман.

— Ну, чего ты испугалась, дурочка? Это тебе на такси.

Выйдя за дверь квартиры, Катя, не дожидаясь лифта, помчалась по ступенькам вниз. Ей хотелось быстрей выбраться из этого пристанища разврата. Она была противна себе. Перед самым такси её стошнило. Отвращение, которое она гасила в себе почти три часа, сейчас выходило из неё в буквальном смысле, выворачивая наизнанку. Ругаясь, таксист отвернулся, но уезжать не стал, зная, что ночная такса дороже в три раза.

Через короткое время Кате стало немного легче.

— Извините, — она села на заднее сиденье и назвала адрес. Ехали молча. На смену тошноте пришли слёзы. Катя едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Начался ливень. Не доехав до общежития пару сотен метров, Катя попросила водителя остановить. Расплатившись, она вышла. Ей не терпелось остаться одной.

Она шла под проливным дождём и выла, как волк. Её девственность, чистота помыслов, мечты о любви, о счастливом замужестве, материнстве сегодня были безжалостно отданы на попрание похотливому, пожилому извращенцу, который не преминул воспользоваться случаем. Катя шла и понимала, что жизнь для неё кончилась. Она ненавидела себя, презирала, считала грязной. Ей не хватало воды проливного дождя. Он представлялся ей каплей, а хотелось — реку, море воды, чтобы хоть как-то попытаться смыть с себя чужой запах, чужие прикосновения, которые зудом отзывались на теле. Катя не давала себе отчёта, что уже два часа стоит под проливным дождём. Душевная пустота лишила её способности мыслить, и ей стоило больших усилий взять себя в руки. И она вновь вспомнила маленькую ладошку Любы и со словами: “Пусть хоть она будет счастлива!”, — наконец-то вошла в общежитие.

Люба не спала.

— Катька, ты где была?! С тобой всё в порядке? — Люба беспомощно взирала на воду, которая в прямом смысле ручьями стекала с Кати.

— Всё в порядке. Маршрутка сломалась, пешком шла, — Катя стала раздеваться. Люба опомнилась и стала помогать подруге. Она принесла таз и выжимала одежду Кати.

Переодевшись в сухую одежду, Катя включила электрочайник.

— Ты ела?

— Конечно, поела. За меня не переживай, я тебе там оставила.

— Не хочу. Вот только чай попью, а то что-то знобит.

— И я с тобой за компанию, — Люба уселась за стол на своё место. — Кать, ты вся дрожишь, похоже — простудилась.

— Ничего страшного. Вот только чай попью, — она бросила в чайник по щепотке липового цвета, шалфея и прикрыла чайник полотенцем. Заметив небрежно брошенную на стуле мокрую одежду, Катя молча подошла и аккуратно все развесила.

— Извини, не догадалась, — Люба наблюдала за действиями подруги.

— Ничего, просто утром она мне понадобится сухой.

— Кать, что с тобой? У тебя голос какой-то не такой.

— Не говори глупости.

— Нет, серьёзно, без интонации. Помнишь, по телику показывали: когда человек умирает, аппаратура выдаёт прямую линию. Абсолютно прямую, без даже самых малюсеньких всплесков. Вот и у тебя голос ровный, ровный. Мёртвый какой-то…

— Глупости.

Катя разлила по чашкам чай и, взяв маленькую ложечку, стала вприкуску с вареньем маленькими глотками пить кипяток. Люба же, остудив чай молоком, стала пить его, заедая печеньем.

— Ты чего кипятком давишься, молоко налей.

— Мне нужно пропотеть, чтобы не заболеть.

— Ясно.

Как не пыталась Люба разговорить подругу, ничего у неё не получилось. Напившись чаю, легли спать. Вконец измотанная, Катя уснула в тот же миг.